Текст книги "Солдат по кличке Рекс"

Автор книги: Борис Сопельняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

XXIV

Поблескивающий лаком «опель-капитан» вырулил на дорогу и вскоре догнал идущую к передовой колонну. Солидно и сдержанно сигналя, «опель» обгонял набитые солдатами грузовики, длинноствольные пушки и танки. Надменный оберст едва обращал внимание на приветствия офицеров, а сидящий за рулем мрачный вахмайстер ловко лавировал между танками и машинами. Когда какой-нибудь водитель не уступал дорогу, из окна высовывалась свирепая собачья морда и так облаивала нахала, что того мгновенно сметало к обочине.

Чем ближе к мосту, тем чаще встречались потрепанные колонны, идущие из-за Днепра. Покореженные грузовики, бредущие вдоль дороги раненые, волочащиеся на буксире бронетранспортеры…

Поворот, еще поворот, машина взлетела на гору – и вот он, Днепр. Шибануло таким свежим воздухом, что зазвенело в голове. Река была раздольно-широкой, тихой и спокойной – совсем не похожей на ту, какой запомнилась во время ночной переправы.

Виктор сбил пилотку на затылок и опустил стекло.

– Ахтунг! – послышалось сзади. – Не расслабляться!

– Яволь! – подтянулся Виктор и начал спускаться к воде.

«Опель» с ходу выскочил на мост и резко затормозил. Оберст вышел из машины и, не глядя на часового, рявкнул:

– Где комендант? Позвать!

Комендант прибежал грязный, небритый, на мундире не хватало пуговиц.

– Господин полковник… – начал он.

– Отставить! – взвизгнул Крайс. – Что за вид?! На кого вы похожи, обер-лейтенант?! Вы не офицер доблестной армии фюрера, а грязная партизанская свинья!

– Виноват, господин полковник, – смутился комендант. – Отступление… Я трое суток не спал.

– Это не объяснение! – кричал Крайс. – В любой ситуации немецкий офицер должен выглядеть образцово! Фюрер дал вам эту форму не для того, чтобы вы ее позорили!

– Так точно, господин полковник. Но я…

– Молча-а-а-ть! Еще вчера фюрер приказал мне поднять воинский дух в армии, и я это сделаю! Слышите, обер-лейтенант? Приказ фюрера будет выполнен! И прежде всего я остановлю это позорное отступление! Свежие части на подходе! Кто разрешил пропускать войска через мост? Не знаете? Так я и думал! Предатели! Кругом одни предатели! – совсем зашелся Крайс. – Немедленно закрыть переправу! Всех, кто перешел на правый берег, вернуть назад! Фюрер верит, что с этого рубежа мы начнем новое победоносное наступление!

Комендант испуганно козырнул и побежал выполнять приказание.

«Зачем? – недоумевал Громов. – Зачем закрывать переправу и возвращать войска назад? А-а, все понял! На гладком левом берегу закрепиться невозможно. К тому же эта куча будет хорошей мишенью для бомбардировщиков. Но ведь наша-то задача – мост. Мост, мост и еще раз мост!»

Тем временем на мосту поднялась невообразимая суматоха. Разворачивались грузовики. Пятились танки. С правого берега тягачи тащили пушки и зенитки. Поспешно окапывалась пехота. Техника сбилась в кучу. А с востока напирали новые отступающие колонны, и все они получали приказ «личного представителя фюрера» закрепляться на левом берегу. Затоптались на месте и те, кто шел им на смену с запада.

– Пора вызывать авиацию, – шепнул Виктор Крайсу.

– Рано. Мы ничего не знаем о системе подрыва.

В этот момент подбежал комендант и доложил:

– Герр оберст, переправа закрыта. Войска закрепляются на левом берегу.

– Прекрасно. Теперь – не менее важное дело. Какие меры приняты на случай внезапного прорыва русских?

– Мы отойдем на правый берег, а мост взорвем.

– Как?

– Вон в том бункере, – показал комендант на бетонный колпак, врытый в кручу берега, – группа подрыва. Провода идут под настилом моста. А взрывчатка здесь, – топнул он ногой, – в районе третьей опоры.

– Отлично придумано! – похвалил его Крайс. – Провода под настилом – это замечательно. Что бы ни случилось, они будут целы. Какие они? Где? – перегнулся Крайс через перила. – Что-то не вижу.

– И не увидите, – довольно улыбнулся комендант. – Мы учли, что противник рано или поздно проявит любопытство, поэтому провода пустили почти под самой серединой моста. Сверху до них не добраться. Снизу – тем более.

– Благодарю за службу, обер-лейтенант! – пожал ему руку Крайс. – Мост нам нужен. Очень нужен! Но только до тех пор, пока на левом берегу будет хотя бы один немецкий солдат. Вам понятно?

– Так точно. Но у меня был другой приказ.

– Какой?

– А вы разве не знаете?

– Конечно, знаю. Но я был в пути. Могли поступить уточнения.

– Уточнений не было.

– Значит, будете выполнять приказ… с моими уточнениями.

– Прошу прощения, господин полковник, но для этого нужно письменное подтверждение ваших чрезвычайных полномочий.

– Что-о?! – повысил голос Крайс. – Не забывайтесь! Вы всего лишь обер-лейтенант. Хватит с вас и этого… – Крайс достал удостоверение с переклеенной фотографией и помахал перед носом коменданта. – Так что будете действовать в соответствии с моими уточнениями!

– Яволь! – вытянулся комендант. – Разрешите идти?

– Идите.

Когда комендант скрылся в гуще машин, Крайс подошел к «опель-капитану».

– Ты все слышал? – спросил он у Громова.

– Да, – кивнул тот. – Но не все понял.

– До проводов не добраться – это раз. У коменданта есть какой-то хитрый приказ – это два.

– Нельзя узнать какой?

– По идее я должен его знать.

– М-да-а… Что будем делать?

– Вызывай авиацию. А там посмотрим по обстановке.

Виктор сел в машину, достал портативную рацию и передал короткий сигнал Собко. От него этот сигнал ушел к Галиулину.

Когда из-за леса вырвалась первая шестерка штурмовиков, Громов притер машину к застрявшему «фердинанду» и нырнул под гусеницы. Рядом примостился Рекс. И хотя хозяин ничего не приказывал, он так злобно облаивал каждого, кто норовил спрятаться рядом с ними, что немцы предпочитали оказаться под бомбами, нежели по соседству с этим псом.

За штурвалами самолетов сидели асы. Бомбы летели в двух-трех метрах от моста, вздымали огромные фонтаны воды, свистели осколки, ревели моторы, захлебывались пулеметы, рявкали пушки. Конечно же, летчики не удержались и несколько раз прошлись над колоннами, сбившимися на левом берегу. Горели машины. Взрывались снаряды…

Для того чтобы перерезать провода, обстановка сложилась самая что ни на есть благоприятная. Но до них не добраться. Виктор животом чувствовал их под настилом, но… Хоть зубами грызи, хоть ногтями рви это чертово перекрытие, но до проводов не добраться!

«Что же делать? Что делать? – лихорадочно думал Виктор. – Неужели все полетит в тартарары? Ведь по плану после бомбежки вперед двинутся танки. И никто не знает, что ждет их на мосту. А если запасной вариант? – мелькнула мысль. – Опасно. Очень опасно».

Над головой фыркнул мотор, и Громова обдало чадом – «фердинанд» запустил двигатель. Виктор вылез наружу. Из-под соседнего танка выбрался Крайс.

– Что будем делать? – подошел он к Виктору.

– Воевать, – жестко ответил Громов и достал с сиденья автомат.

– Спокойно, Виктор, спокойно, – отряхивал мундир Крайс. – Я их отвлеку. А ты… реализуй свой запасной вариант.

– Так ты знал? – изумился Виктор.

– Конечно, знал. Неужели ты думаешь, что в отряде могут незаметно и неведомо куда исчезнуть два ящика взрывчатки? Не забывай, у тебя в запасе три секунды. Не одна, а три. Иногда – это целая жизнь.

– Прощай, Герман, – стиснул Громов его локоть.

– Не поминай лихом, – бросил Крайс и повернулся к группе эсэсовских офицеров, решительно идущих навстречу «оберсту из ставки».

Виктор хорошо понимал, что сейчас произойдет, но в данный момент у Германа была одна задача, а у него – другая.

«Ну что ж, – подумал он, – это не худший вариант. По крайней мере, быстро и без мучений… Машу жаль, – неожиданно защемило в груди. – Трудно ей будет одной, да еще с ребенком. Ничего, пол-России несостоявшихся невест и молодых вдов. Одной больше, одной меньше… Лучше бы, конечно, меньше, но не получается. Прости меня, Маша, ничего не получается».

И вдруг Виктор услышал тонкое-тонкое поскуливание. Опустил глаза – и не узнал Рекса. Перед ним был не могучий, боевой пес, а какая-то изломанная, несчастная дворняжка. А в глазах такая тоска, такой укор, что у Громова перехватило дыхание и повлажнели глаза.

– Как я мог о тебе забыть?! – присел он на корточки и взял в руки его умную морду. – Извини, друг. Извини, но иначе нельзя. Такая судьба.

Рекс прижался к хозяину.

– Нет-нет, – покачал головой Виктор. – Ты в этом деле лишний. Ты – живи. Хорошо. Живи! Беги к нему! – приказал Виктор, показывая на Крайса. – У него шансов больше. Теперь он твой хозяин. Служи так же верно, как мне. Герман! – крикнул Виктор. – Герман, обожди!

Крайс обернулся.

– Возьми, – протянул ему Громов поводок Рекса. – Теперь он твой. Это – хороший друг. Если сможешь… потом… когда-нибудь разыщи жену и передай ей Рекса.

– Не беспокойся. Буду жив, сделаю как просишь.

Рекс упирался изо всех сил, не хотел идти рядом с Крайсом. Но поводок передан из рук в руки, а каждая собака знает: это значит – теперь у нее новый хозяин.

– Рядом, Рекс! Рядом! – похлопал по бедру Крайс.

Рекс понимающе вильнул хвостом и поплелся за новым хозяином.

А Громов хлюпнул носом, скрипнул зубами, резко повернулся и бросился к своему «опелю».

Крайс опять стал необычайно надменным и строгим. Он заметил, как возбужден комендант, отметил и то, что у всех офицеров расстегнуты кобуры.

«Надо их встретить подальше от машины», – подумал Крайс и прибавил шагу.

– Господин полковник, – несколько развязно обратился к нему комендант, – вы видели, к чему привел ваш приказ? Не могли бы вы?…

– Что-о-о?! – взвился Крайс. – Мой приказ?! Это не мой приказ! Это приказ фюрера! Да как вы смеете?! Я велю вас арестовать!

– Я охотно подчинюсь любому вашему приказу, – не сдавался комендант. – Но прежде объясните, как понимать ваши уточнения? У меня приказ – взорвать мост в тот момент, когда по нему пойдут русские танки.

– Вот именно!

– Но вы говорите, что мост нельзя взрывать, пока на левом берегу будет хоть один немецкий солдат.

– Вот именно! – еще громче закричал Крайс.

Всполошившись от крика, подал голос и Рекс. Он так рыкнул на коменданта, что тот невольно сделал шаг назад, а в голосе мгновенно пропала развязность.

– Но мне велено этого не ждать, – продолжал комендант. – Мне велено взрывать мост вместе с русскими. А те, кто их пропустил, пусть перебираются на этот берег как могут.

– Вы с ума сошли! – неподдельно удивился Крайс. – Кто мог отдать такой бесчеловечный приказ?

– Командующий армией. А вас, господин полковник, прошу показать письменное подтверждение ваших полномочий.

– Вы же видели мое удостоверение.

– Этого мало. У вас должна быть бумага из штаба армии. Это как минимум. А раз вы из Берлина, то и бумага должна быть оттуда.

– Вот как! Значит, вас интересуют документы личного представителя фюрера? – усмехнулся Крайс.

– Так точно.

– Вы хотите знать, имею ли я право действовать от имени фюрера?

– Так точно.

– Ты слышал, Рекс, чего хочет этот наглец? Как думаешь, удовлетворим его любопытство или пожалеем?

Рекс обнажил желтоватый клык. Если бы комендант знал, что означает эта улыбка, он сразу сбежал бы подальше, и, вполне возможно, это было бы его спасением. Но он стоял на месте и ждал…

– Рекс считает, что ваша настойчивость заслуживает наказания, – жестко сказал Крайс и полез во внутренний карман.

Громов хорошо видел эту сцену.

«Все, хана», – подумал он и передернул затвор автомата.

Но Крайс вместо документов выхватил пистолет, не повышая голоса, процедил: «Именем фюрера!» – и пристрелил коменданта.

Эсэсовцы бросились к оберсту.

– Сдать оружие! – крикнул старший.

– Пожалуйста, – улыбнулся Крайс и протянул новенький вальтер с серебряной пластинкой, прикрепленной к рукоятке.

«Товарищу по партии – на дружбу! Гудериан», – прочитал эсэсовец выгравированную на пластинке надпись.

Все в изумлении переглянулись.

– Прошу прощения, – почтительно вытянулся эсэсовец, возвращая пистолет.

К этому моменту Крайс уже довольно далеко отошел от машины, и Виктор не слышал ни слова. Но он видел, что Германа окружили и разоружили.

«Все, теперь действительно хана, – решил он. – Германа мне не спасти. А мост надо сохранить».

Виктор открыл капот «опеля». Помотал головой, поцокал языком. Тут же подошли немцы и начали давать советы, как завести машину. Виктор решительно отказывался и повторял по-немецки только одно:

– Я сам. Я сам.

Кто-то отошел, кто-то стоял рядом, кто-то покуривал у перил. А время шло. И тогда Виктор открыл багажник.

Сверху лежали канистры. Под ними – два ящика взрывчатки. А между ящиками – граната. Чтобы выдернуть чеку, достаточно накинуть проволочную петлю на замок приоткрытой крышки багажника, а потом резко открыть ее до конца – чека вылетит мгновенно. Виктор не раз проверил это на гранате без взрывателя. Но сейчас… Он знал, какой силы будет взрыв, знал, что погибнет, но знал и другое – от проводов не останется и следа.

Виктор наклонился. Накинул проволочку. Скосил глаза влево… вправо…

«Три секунды – это целая жизнь», – вспомнил он слова Крайса. – А может, Герман прав? – мелькнула мысль. – Попробуем!» – решил Виктор и резко открыл крышку.

Щелчок – и чека выскочила. Прыжок! Второй! Третий! Еще прыжок – и Виктор за «фердинандом».

Именно в эту секунду Крайс вложил пистолет в кобуру, покровительственно улыбнулся и коротко бросил окружившим его эсэсовцам:

– Разойтись! Всем выполнять при…

И вдруг раздался такой страшный взрыв, что не осталось следа ни от «опеля», ни от стоящих рядом немцев. Даже «фердинанда» и то завалило набок.

Спасло Крайса только то, что он был достаточно далеко и основную силу взрывной волны приняли на себя окружившие его эсэсовцы. Когда он пришел в себя и выбрался из-под груды тел, не узнал моста. Перил – как не было. Пролом в середине перекрытия. Торчащие обрывки красных проводов. И такая чистота, будто по мосту прошлись веником – на тридцать метров от пролома ни людей, ни машин.

«Ну что ж, мы свое дело сделали. Потери минимальные: один погиб, другой слегка контужен. Если бы все мосты брали такой ценой!» – подумал Крайс и побрел навстречу подходящей к мосту колонне краснозвездных танков.

А рядом, припадая на ослабевшие лапы, тащился оглушенный Рекс. Через каждые два-три шага он останавливался, ложился на живот и тряс чугунной головой.

– Вперед, – тянул его за поводок Крайс. – Только вперед. Могут налететь немецкие самолеты.

Но Рекс останавливался все чаще и чаще. А потом вообще отказался идти.

– Что с тобой? – недоумевал Крайс. – Ты же цел. И оглушило не больше, чем меня.

Рекс и сам не знал, что с ним. Но какая-то неведомая сила не просто держала его на месте, а тянула назад. Рекс подчинился ей и пополз к покосившемуся «фердинанду». Чем ближе железная махина, тем собраннее становился Рекс. Вот он приподнялся. Вот встал на ноги. Зажмурился. И вдруг так ликующе, так радостно залаял, так стремительно бросился к «фердинанду», что Крайс все понял – Рекс учуял запах хозяина.

Когда из подошедших «тридцатьчетверок» высыпали танкисты, они увидели более чем странную картину: привалившись к гусеницам «фердинанда», сидели два немца, а между ними прыгала здоровенная собака и, радостно повизгивая, лизала то одного, то другого. Но они удивились еще больше, когда из подлетевшей «эмки» выскочил черноглазо-раскосый подполковник и с распахнутыми объятиями бросился к фрицам.

– Живы! Все живы! – ликовал он.

– А как… плацдарм? Как мои ребята? – разлепил губы Виктор.

– Все в порядке. Получилось, как ты задумал. Вот только…

– Что? – встрепенулся Виктор.

– Потери большие. Нет Зуба. Не дался живым Седых. Тяжело ранен Ларин. Но то, что они сделали…

И тут Громов не выдержал.

– Да что же это такое?! – не скрывая слез, воскликнул он. – Когда же это кончится?! Два с лишним года я только и делаю, что хороню друзей! Так же некому будет жить!

– Я тебя понимаю, – топтался рядом Галиулин. – Но мы с них спросим! – яростно прищурился он. – Так спросим, что навеки забудут дорогу в Россию! А насчет того, что некому будет жить, не беспокойся, – улыбнулся он. – Тыл у нас надежный. Можешь убедиться сам, – раскрыл он планшет и достал фотографию.

Виктор взял снимок и в первый момент ничего не понял. На него смотрела молодая миловидная женщина с прелестным ребенком на руках.

– Это… кто? – спросил он, чувствуя, как где-то под сердцем сладко заныло.

– Откуда я знаю? – пожал плечами Галиулин. – Просили передать, я и передал. Может, что-нибудь написано на обороте?

– Герман, я не могу. Что-то с глазами… Прочти, – протянул он фотографию.

– Давай-давай. Ого, да тут кинозвезда! Интересно, что могут писать кинозвезды фронтовикам? Так, читаю. «Дорогому папуле! Ждем с победой. Скучаем, любим! Валя, Маша».

– Какая Валя? Какая Маша? – не верил ушам Виктор.

– Маша, как я понимаю, жена, – предположил Галиулин. – А Валя – дочь.

– Дочь? У меня – дочь? Не может быть. Ура-а-а, у меня до-о-очь! – закричал Виктор.

К нему бежали знакомые и незнакомые люди, обнимали, тискали, что-то совали в руки. А Виктор кричал на весь белый свет:

– До-о-очь! У меня родилась до-о-очь!

Тем временем саперы заделали пролом, и танки двинулись по мосту. Лязгали гусеницы, ревели моторы, что-то кричали люди, но даже этот гул не мог заглушить ликующего лая Рекса и счастливого голоса капитана Громова:

– До-о-очь! У меня родилась до-о-очь!

XXV

Палата № 17 даже среди медперсонала пользовалась дурной славой, о раненых и говорить нечего. Рассчитана она на четверых, но лежало в ней семеро. Правда, трое здесь жили постоянно, а стоящие у стен четыре койки только успевали перестилать. Как ни старался полковник Дроздов вернуть палате доброе имя, ничего из этого не получалось: ни один раненый не вышел из палаты своим ходом – отсюда их только увозили, и только в морг.

Вот и сегодня, готовясь к утреннему обходу, профессор Дроздов снова и снова прикидывал, как хотя бы на день продлить жизнь обитателям злополучной палаты. Налево от входа лежал летчик. Он выбросился из горящего самолета, но два «фоккера» расстреливали его до тех пор, пока капитан не коснулся земли – в результате вместо легких решето и тяжелейший сепсис. Направо – закованный в гипс сапер. От разрыва мины его ноги превратились в кашу. Осколки кое-как склеили, но бороться с заражением крови нет никакой возможности. У одного окна – заживо сожженный танкист, у другого – молоденький лейтенант с распоротым животом.

– Здорово, богатыри! – шумно поздоровался Дроздов, распахивая дверь палаты.

– Здрас-с-те, – свистяще ответил летчик.

Сапер приподнял руку, танкист кивнул, а лейтенант печально опустил веки.

– За окном минус десять, – продолжал профессор, – а на ваших термометрах… ну-ка, посмотрим. Так, ничего, жить можно, богатырь должен быть горячим человеком. Правильно я говорю, товарищ Муромец? – обратился он к висящей на стене картине. – Молчите… Дело ваше, но молчание, как известно, знак согласия. Та-ак, у летчиков, как поется в вашем гимне, вместо сердца пламенный мотор. Даже слушать не буду, – шутливо отмахнулся он от летчика, – уши не выдерживают. Мотор у вас в полном порядке! «А вот температура тридцать девять и девять», – озабоченно отметил он про себя. – В танковых войсках тоже идеальный порядок, – перешел он к соседней койке. – Поспать-то удалось? – спросил Дроздов у танкиста.

– Даже сон видел, – разлепил спекшиеся губы танкист.

– Да ну, это интересно! – присел на край его койки Дроздов.

– Ничего интересного. Снова горел, но не один, а вместе с Гитлером. Меня тушат, а я ору, что не надо: раз нет другого способа уничтожить этого гада, готов сгореть вместе с ним.

– Пойдешь на поправку, – убежденно заметил Дроздов. – Раз чуть не спалил Гитлера, значит, будешь жить – это дело надо довести до конца, и не во сне, а наяву.

– Готов и наяву, – скрипнул зубами танкист.

– Ну а ты? – подошел Дроздов к саперу. – Что скажешь, Добрыня свет Никитич?

– А-а, – отмахнулся тот. – Какой там Добрыня?!

– Но ты же по отцу Никитич?

– Ну и что? Тот на коне, – кивнул он на картину, – а я на койке.

– Это сегодня ты на койке, а завтра снова будешь на коне. Они ведь тоже в ранах и шрамах – такая уж их богатырская доля, а ничего, подлечились – и снова на коне.

– Да я что, я не против, я хоть сейчас…

– Сейчас – рановато, а вот через недельку-другую… Нам бы только температуру сбить, – озабоченно продолжал Дроздов. – Но за этим дело не станет, – бодро закончил он.

Профессор продолжал балагурить, рассказал пару анекдотов, спросил, не тесно ли им всемером, да еще с лошадьми, не кормленными с тех самых пор, как художник Васнецов написал свою знаменитую картину, а сам все никак не мог подойти к лейтенанту, тающему на глазах. Лицо его заострилось, глаза нехорошо блестели, на веки легла желтизна, ногти посинели, а температура за сорок.

«Ай-ай-ай! – сокрушался про себя Дроздов. – Потеряем парнишку, как пить дать, потеряем. Да и немудрено, кишки были наполовину с землей».

Профессор все же нашел в себе силы, подошел к лейтенанту и тяжело опустился на табурет. Стал считать ускользающий пульс, поправил подушку, потрепал парнишку по щеке.

– Усы-то зачем сбрил? – поинтересовался он.

– Мать просила, – чуть слышно ответил лейтенант. – Сказала, что старят.

– Когда она была?

– Вчера.

– Счастливый ты, лейтенант, – легонько похлопал его по плечу Дроздов, – мать навещает, сестрички без ума.

Щеки лейтенанта чуть заметно порозовели.

– Ты не красней, твое дело молодое. Тайну я, конечно, не выдам, но есть у нас кое-кто, – покосился он на сопровождающую его свиту, – кто так и норовит вне очереди сделать тебе укол, а то и просто подежурить.

Дроздов знал, что говорил: одно девичье лицо залилось таким жарким румянцем, что, казалось, вот-вот вспыхнет марлевая повязка.

– Послушай, Игорь, – наклонился Дроздов к самому уху лейтенанта, – у тебя силы еще есть? Бороться за жизнь можешь?

– Сил нет… Но бороться буду!

– Молодец, разведка, так и надо! Бороться надо до конца. До самого конца! А шанс есть, неожиданный, но, как уверяет наука, верный. Друзья мои, – поднялся профессор, – то, что я сейчас скажу, военная тайна, но вам ее открою: в одной из наших лабораторий удалось получить лекарство, которое можно назвать живой водой. Самое странное, эта живая вода получена из… плесени. Да-да, из самой обычной плесени. По-латыни она называется пенициллиум курстозум, а лекарство – пенициллин. Лабораторные испытания позади, настало время испробовать его на людях. Короче говоря, нужны добровольцы, к тому же не с пустячными царапинами, а с ранениями вроде ваших. На размышления – ровно сутки. С ответом не спешите, все-таки дело новое, – после паузы закончил он. – Но я бы посоветовал такой шанс не упускать.

– Да что там думать, – приподнялся на локтях лейтенант и встретился с полными слез, умоляющими девичьими глазами – зажмурился, тряхнул головой и решительно сказал: – Пишите меня первым: лейтенант Ларин.

– И меня.

– И меня.

– А я что, рыжий?! – донеслось с других коек.

– Вот и ладно. Вот и славно. Вот и хорошо, – топтался посреди палаты Дроздов. Потом подошел к картине и громогласно спросил: – Ну что скажете? Не одни вы – богатыри! Мы еще повоюем. Мы еще сядем на коней и напоим их из Эльбы. Попомните мое слово, напоим!

Когда профессор, как всегда аккуратно, прикрыл за собой дверь, зашевелился танкист.

– Ну что, мужики, кажется, попали в историю.

– В историю науки, – просвистел летчик.

– А я сомневаюсь, – рассудительно заметил сапер.

– Почему же тогда согласился?

– Человек я компанейский, вот почему. К тому же старший по званию: как-никак подполковник, значит, должен подавать пример. А сомневаюсь я по одной простой причине: уж очень не хочется быть морской свинкой, или кроликом, или… я уж и не знаю, на ком еще они испытывают лекарства.

– Раз предложили нам, значит, на кроликах уже испытали, – бросил Игорь.

– Не знаю, может, испытали, а может, нет. К тому же я слышал, что в старые времена врачи испробовали лекарства на себе.

– Ну да, по-твоему, сначала врачу надо стать под пулемет, сосчитать, сколько дырок в легких, а потом проглотить таблетку? – повысил голос летчик.

– Я так не говорил. В нашем положении пойдешь на что угодно, лишь бы выбраться из этой распроклятой палаты.

– Вот именно. Я где-то читал, – глядя на разрисованное морозом окно, продолжал Игорь, – что хороши только те традиции, которые не во вред обществу. Традицию семнадцатой палаты надо сломать! А в историю науки мы войдем, мы будем первыми, кого спасет живая вода из плесени.

– Или не спасет, – буркнул сапер.

– Или не спасет, – кивнул Игорь. – Тогда ученые будут продолжать опыты, пока не научатся вытаскивать с того света таких, как мы. Нет, вы как хотите, а я участвовать в эксперименте буду. Я на все согласен, только бы вернуться в строй и отомстить за друзей. Последнего фрица хочу убить в Берлине. Обязательно в Берлине! Мечта у меня такая: последнего фашиста убить в Берлине! – сорвался на крик Ларин.

– Хорошая мечта, – вздохнул танкист. – Я бы тоже не прочь всадить снаряд в того «тигра», который поджег мою «тридцатьчетверку», и хорошо бы это сделать в Берлине.

– А я бы… я бы таранил того «фоккера»! – послышался голос летчика. – Да так, чтобы над главной улицей и вместе с ним грохнуться на бункер Гитлера.

– Ну, вояки, ну, герои, – усмехнулся сапер. – Я бы… мне бы… Одно слово – богатыри. Вам бы доспехи, как у этих парней, – кивнул он на картину, – да человек пять слуг, чтобы придерживали в седле, цены бы не было таким рубакам в нашей славной кавалерии.

– Главное – не забыть костыли, – деланно-серьезно заметил танкист.

– И утку, – подхватил летчик.

– И судно, – давясь от смеха, бросил Игорь. – Без него я не согласен.

– Ну, без этих предметов первой необходимости ни один богатырь на коня не сядет, – глубокомысленно продолжал сапер. – Не учел товарищ Васнецов, оторвался от жизни.

– Точно. А может, дорисуем сами? – приподнялся Игорь.

– А что? И дорисуем! Встанем на ноги и дорисуем.

– А я предлагаю, я предлагаю, – торопился Игорь, – эмблему нашей палаты! Щит, меч и…

– И утку! – закончил летчик. – Через плечо вместо планшета.

– Нет, не так. Не вместо планшета, а вместо палицы, – поправил Игорь.

– А что, страшное орудие убийства, – заявил танкист. И такой тут поднялся гвалт, смех, такие посыпались шуточки, что вошедшая с лекарствами медсестра растерянно замерла: чтобы в семнадцатой смеялись, такого здесь еще не было.

– Вот это да! – воскликнула она. – Да вас выписывать пора! Валяются, понимаешь, место занимают, а в коридоре не пройти из-за коек с ранеными.

– И верно, – подхватил танкист. – Выгоняй нас, сестричка, на морозец. Снег-то какой, а! Я раньше на лыжах любил… Летишь с горы – дух захватывает! – мечтательно взглянул он за окно.

– И я любил, – не удержался Ларин. – Особенно на Ленинских горах. Мы туда всем классом выезжали. Ветер свистит, из глаз слезы, щеки горят. Красота!

– Да что вы понимаете, – вмешался в разговор сапер. – По первому снегу надо идти не спеша, с ружьишком в руках. Следы как отчеканенные. Что тебе заяц, что лиса, что кабан – все как на ладони: в какую сторону бежал, где задумался, где путал след.

– Вот-вот, – ворчливо заметила сестра. – Опять вы путаете. Лекарство надо пить до конца!

– Так горько же.

– Тем более. Хорошее лекарство вкусным не бывает.

– Вот именно, – заметил летчик. – Это тебе не водка.

– А что это такое? Я уж и вкус-то забыл, – грустно улыбнулся сапер.

– Ну и палата мне досталась! – всплеснула руками медсестра. – Одни филоны да пьянчужки.

– Филоны? – повернул голову танкист. – Ты слово-то это откуда знаешь?

– А что? – смутилась девушка. – Плохое слово? Все его говорят… в том смысле, что человек отлынивает от дела или делает вид, будто чем-то занят.

– Ты смотри, образованная, – откинулся на подушку танкист.

– Еще бы! Неполная средняя школа – это, брат, дело серьезное, это – почти университет, – подхватил сапер.

– Тогда она должна знать еще одно слово, – заявил летчик.

– Да ты что?! – воскликнул танкист. – Два слова для одного человека, да еще женского пола, это уже перебор. Если он, конечно, не академик.

Девушка замерла посередине палаты и не знала, как себя вести: то ли сердиться, то ли плакать. Она никак не могла понять: разыгрывают ее или откровенно потешаются. Выручил тихий голос от окна:

– Настя! Иди сюда, Настя! А на этих жеребцов не обращай внимания.

– Не обращать? – с надеждой переспросила девушка и подошла к Игорю.

– Конечно. Мы же дурачимся. Как только потеряем эту способность, пиши пропало.

– Не надо. Лучше дурачьтесь, я не обижаюсь. Ну как ты… вы сегодня? – вспыхнула Настя.

– На моем участке фронта без перемен. Это плохо? – робко спросил Игорь.

– Вообще-то… Почему же? – вскинулась Настя. – Совсем даже наоборот.

– Ладно уж, наоборот. Про себя я все наперед знаю. Обидно, конечно. Ничего, совсем ничего в жизни не успел! А сколько было задумано…

– Не надо, Игорь. Вы не должны. Надо бороться! – жарко зашептала Настя. – Я вас очень прошу, не сдавайтесь! О матери подумайте… Что я могу для вас сделать? Вы только скажите, я сделаю, честное слово, сделаю.

Игорь выпростал из-под одеяла исхудавшую руку, с трудом поднял и робко погладил тугую русую косу.

– Я думал… И не только о матери. Я все время думаю. И знаешь… Слушай, Настя, говори мне «ты», ладно?

– Нельзя. Не положено. Не имею права. С ранеными приказано только на «вы». Но… я нарушу приказ. Раз ты просишь, нарушу.

– Вот и хорошо, – улыбнулся Игорь. – Ты всегда такая?

– Какая?

– Сговорчивая.

– Что ты, я ужасно упрямая! И вспыльчивая. На фронт прошусь, а меня не пускают. Три дня пробыла в десяти километрах от передовой, потом с эшелоном попала в Москву, а назад не пускают, – жалобно закончила она.

– И не надо тебе на передовую. Не женское это дело.

– Да?! А ты знаешь, сколько у нас раненых в женском отделении? И летчицы есть, и связистки, и санинструкторы, и… А одна прямо здесь родила. Представляешь, с перебитой ногой, вся в гипсе, а родила.

– Кого? – приподнялся на локтях Игорь. – Как ее зовут? – вцепился он в халат девушки.

– Родила девочку, – холодно ответила Настя. – А зовут… Имени я не помню, – почесала она лоб, – зато могу назвать новую фамилию. Здесь же была свадьба. Какая здесь была свадьба! Эх, такую бы свадьбу – и умереть! – мечтательно вскинула она руки.

– Погоди, умереть успеешь, – вытер Игорь влажный лоб. – Фамилия ее Громова?

– А откуда ты знаешь? – удивилась Настя.

– Знаю, – улыбнулся Игорь и откинулся на подушку. – Значит, у моего капитана дочь. Надо же! – взъерошил он волосы. – Все ждали сына, а Маша выдала дочь. И правильно сделала. Я бы тоже хотел дочь.

– Так ты с ней знаком?

– Еще бы! Она – жена моего командира. И как это мне в голову не пришло, что та знаменитая свадьба была именно здесь? Хорошая примета! – похлопал он по руке Настю.