Текст книги "Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

В Мадриде он нашёл посла Будберга совершенно больным. Посол пребывал в мрачном настроении и постоянно повторял: «Всё рушится». Впрочем, он продолжал скрупулёзно выполнять свои обязанности и поддерживать тесный контакт с союзными послами, которых становилось всё больше по мере вступления в войну новых стран. Так, при согласовании какого-то очередного общего шага в русском посольстве собрались уже 11 послов и посланников.

В начале февраля 1916 года из Петербурга пришла телеграмма об увольнении Будберга с должности посла в связи с назначением его сенатором. Фактически это было почётное удаление на пенсию. Петербург предписывал запросить согласие испанского правительства на приём нового посла – посланника в Брюсселе князя Кудашева, свояка Извольского (они оба были женаты на сестрах). Барон очень переживал свою отставку, потому что рассчитывал стать не сенатором, а членом Государственного совета. В течение нескольких дней он не выходил из комнаты, скрывая свою отставку от коллег как какой-то позор, а потом вовсе заболел и слёг. Позвали местного профессора-врача, тот поставил мрачный диагноз. Будберг скоро впал в бессознательное состояние и перестал узнавать людей. Через два дня посла не стало. Его последними словами было обращение к Соловьёву с вопросом, почему тот не получил место посланника в Норвегии как один из самых старших советников Министерства иностранных дел (Будберг ошибался, замечает Соловьёв. Он получил ранг советника совсем недавно – в 1913 году, хотя его рабочий стаж и в самом деле был солидным).

Через час после смерти барона с соболезнованиями прибыл генерал-адъютант короля и первый министр Романонес. Посольство посетили большинство послов и папский нунций монсеньор Рагонези (в похоронах нунций не участвовал, потому что Будберг не был католиком). Неожиданно появился князь Фюрстенберг с супругой, они попросили разрешения отдать последнюю дань телу их друга барона Будберга. Соловьёв был вынужден допустить их к гробу в надежде, что присутствовавший в посольстве Романонес не накляузничает об этом французскому послу. Тот бы такого скандала не простил.

Юрий Яковлевич в который раз взял в свои руки управление посольством и организацию похорон посла. Единственный лютеранский пастор в Мадриде был в германском посольстве, но обращаться к нему было конечно же невозможно. Бельгийский поверенный в делах порекомендовал отпевать Будберга в церкви английского посольства, что и было исполнено.

Хотя перед смертью Будберг уже был уволен в отставку и фактически послом не являлся, король Альфонс отдал ему все почести, полагавшиеся при похоронах иностранного посла. По своему рангу Будберг был приравнен к званию генерал-капитана, а потому в похоронах принял участие весь мадридский гарнизон. В полдень был произведён орудийный салют. Тело посла везли на лафете, за которым шли инфант дон Карлос, все придворные, министры, а также союзный и нейтральный дипкорпус. При определении места в процессии для дона Карлоса возникло затруднение: по испанскому протоколу он должен был идти за гробом между поверенным в делах и членами семьи покойного. Будберг умер в одиночестве, и никого из близких рядом не было. Место членов семьи занял его старый друг князь Гагарин, благо среди родственников покойного числилась супруга генерального консула княгиня Гагарина. Пока Соловьёв и дон Карлос стояли у гроба, мимо церемониальным маршем проходил мадридский гарнизон.

Тело барона предавали земле на специальном кладбище для иноверцев, католикам на его территорию входить было строго запрещено, так что рядом с могилой покойного в последнюю минуту никого из официальных испанских лиц не оказалось. Да и русские были представлены только дипломатами. Несколько позже в посольство с острова Ивиса (Балеарские острова) от неизвестной женщины пришло письмо, написанное по-русски, но подписанное испанским именем. В письмо было вложено пять песет, отправительница просила купить на них букетик фиалок и положить их на гроб посла. В письме она также рассказала, что каждую неделю носит цветы на могилу двух русских матросов, случайно похороненных на острове. Позже выяснилось, что это была дочь известного русского писателя Данилевского, вышедшая замуж за испанского офицера, служившего на Балеарских островах.

Соловьёв обратился в Центр с предложением от имени правительства России поблагодарить короля Альфонса за отданные им чрезвычайные почести барону Будбергу и с разрешения Николая II попросил аудиенцию у Альфонса XIII. Король любезно согласился принять русского временного поверенного, они сидели в небольшом кабинете, король вёл себя свободно и непринуждённо, угощал дипломата папиросами и сам зажигал их. Выкурив папиросу, Соловьёв обнаружил, что пепельницы не было, и тогда Альфонс предложил бросить окурок на пол. Соловьёв этого делать не стал и положил окурок на пьедестал стоявшей рядом статуи. Трудно сказать, что было меньшим злом с точки зрения этикета: мусорить на пол или «украшать» мусором статую. Главное, конечно, было то, что всё делалось с разрешения хозяина кабинета и что окурок не прожёг дорогого ковра.

Во время беседы король вспомнил, что Соловьёв некоторое время тому назад обращался к его секретарю за справкой относительно присылки сведений о доходах с его польского имения, оказавшегося в руках немцев, и предложил ему обратиться за помощью в испанское консульство в Варшаве, защищавшее там русские интересы. Дипломат вежливо отказался, понимая, что не пристало решать свои частные дела с помощью иностранного государства. Нужно заметить, что Альфонс и его секретариат много хорошего сделали для русских военнопленных, в том числе по части облегчения их положения и в смысле обмена, и всю войну король Испании вёл обширную переписку с их родственниками в России.

Соловьёв приводит один показательный эпизод, в котором Альфонс XIII для спасения жизни русского подданного использовал свои родственные связи с венским двором. Нашего православного священника Рыжкова, сидевшего в плену в Праге, договорились обменять на львовского униата Шепетицкого, интернированного русскими властями за то, что тот вознёс молитву в храме в присутствии русского генерал-губернатора в честь австрийского императора Франца Иосифа. Шепетицкого отпустили, и он уже находился в Швеции, в то время как Рыжкова австрийцы решили предать смертной казни. Вмешался король Испании, он обратился к австрийскому императору Карлу, и Рыжков был помилован и отпущен в Россию. Иногда помощь короля выражалась в довольно своеобразной форме: узнав о том, что военнопленные его подшефного русского полка пользуются в Австрии некоторыми привилегиями по сравнению с остальными пленными, он обратился в русское посольство с просьбой предоставить аналогичные условия пленным из его подшефных германского и австрийского полков.

…В июне 1916 года приехал новый посол князь Кудашев и вручил королю свои верительные грамоты. Кудашев оказался куда гибче остзейца Будберга: если барон не пожелал первым нанести визиты испанским грандам и остался без контактов с местным аристократическим обществом, то русский князь поступил ровно наоборот и перезнакомился со многими испанцами. К тому же он сделал это в некотором смысле как частное лицо, до вручения верительных грамот королю, без умаления своего посольского достоинства – русский ум оказался гибче остзейского.

После признания Кудашева полноправным послом Соловьёв уехал в очередной отпуск. И вернулся он в Мадрид в конце июля 1916 года, по телеграфному вызову Кудашева. Оказывается, князю надо было срочно выехать в Виши на лечение – за два месяца пребывания в Мадриде он успел подорвать своё здоровье. Дипкорпус пребывал уже в Сан-Себастьяне, где гастролировал балет Дягилева. Осенью в Мадрид к Соловьёву приехали жена и дети – видно, положение в России было уже настолько нестабильным и угрожающим, что дипломат вызвал семью в Испанию.

А в феврале 1917 года в Мадрид пришли вести о революции.

Часть III. Грани профессии

Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора.

Екатерина II

Глава первая. Консулы

И в мире нет людей бесслёзней,

Надменнее и проще нас.

А. А. Ахматова

Консульская служба никогда не была популярной у дипломатов.

Причины этому очевидны: если чисто дипломатическая служба была довольно простой, весьма интересной, не предполагала специальных знаний и проходила в основном в приятном общении с интересными людьми, то консульская служба требовала глубоких и специальных знаний, была связана с «крючкотворной» бумажной работой, а если консульским чиновникам и приходилось иметь дело с людьми, то общение с ними, как правило, большого удовольствия им вряд ли приносило.

Посудите сами: в консульские обязанности входят «кляузные» вопросы принятия в подданство и оформление выхода из оного, выдача и продление паспортов своим гражданам, выдача виз иностранцам, загсовские вопросы (регистрация рождений, браков и смертей), нотариат и легализация документов [108]108
  Легализация документа – снабжение иностранного документа заверительной подписью консула, после чего он считается годным для использования и предъявления в стране гражданства консула.


[Закрыть], наследственные дела, оказание содействия торговле и судоходству, что означало постоянную работу с судами и их экипажами, учёт российских граждан на территории консульского округа, приведение их к присяге новому государю и наследнику трона, контроль за выполнением ими воинской обязанности, контакты с местными властями и полицией, присутствие в судах и посещение тюрем, в которых сидели россияне, и т. д., и т. п. Помимо этого, многим консульствам, в частности генеральным, был вменён в обязанность сбор политической информации.

Консулу, оказавшемуся на «бойком» месте, из-за огромного объёма работы иногда невозможно было отлучиться в отпуск. Когда надворный советник и вице-консул в Мешхеде Мусников в октябре 1896 года ушёл в отпуск, то вместо него посланник в Тегеране Е. Бюцов был вынужден срочно посылать стажёра миссии Константина Иванова. Но вот беда, докладывал посланник в Центр: «Страдая упорной болезнью глаз, Г. Иванов обратился ко мне с просьбой разрешить ему уклониться на 10 дней от пути следования своего в Мешхед через Баку», чтобы проконсультироваться там у окулиста. Естественно, отпуск Мусникову пришлось на неопределённое время отложить.

Опытный консульский работник, оставивший после себя фундаментальный труд по консульскому праву и практике, барон А. А. Гейкинг считал: «Доступность консула должна, между прочим, выражаться также подходящим адресом… Квартира консула должна помещаться не дальше, чем на расстоянии пяти вёрст от его канцелярии. Произвольное частое отсутствие консула также недопустимо. Всё равно – бывает ли он в официальном отпуску или гуляет по собственному почину на каком-нибудь пляже, или в горах, или в Париже, – служба его от этого неизбежно страдает…» [109]109
  Написано в 1921 году.


[Закрыть]

Ко всему прочему, оклады у консульских работников были намного ниже, чем у дипломатов, карьерный рост ограниченный (не выше генконсула, что соответствовало рангу советника), а ответственности куда больше. Уделом какого-нибудь вице-консула было просидеть с десяток лет в каком-нибудь портовом городишке типа Малаги или Вальпараисо и уйти на пенсию в ранге чиновника не выше IV–V класса. Не удивительно, что дипломаты всячески избегали назначения на консульские должности, и это приводило к появлению в системе Министерства иностранных дел обособленной от «белокостных дипломатов» обиженной консульской касты.

Показательным примером бытующего уже в начале XIX века мнения о престиже консульской службы является попытка Н. И. Тургенева стать генеральным консулом России в Лондоне. Ему надоела душная обстановка Министерства финансов, и он хотел уехать на какое-то время из России. В качестве предлога для этого он использовал только что освободившееся в Лондоне место генконсула. Ходатайство его рассматривалось на самом высоком уровне, и что же? Александр I отказал Тургеневу в его ходатайстве, мотивировав своё решение тем, что должность генконсула была для Николая Ивановича малопрестижна и плохо оплачиваема.

Приведём пример того, как в идеале фукционировала консульская служба в начале XIX века. В ноябре 1824 года в норвежский портовый городок Арендаль зашёл шлюп «Смирный», направлявшийся в русскую колонию в Калифорнии. Заход был вынужденный, судно изрядно потрепал жестокий шторм в Северном море, и прежде чем продолжить дальнейшее плавание, требовалось произвести на нём кое-какие ремонтные работы. Командир шлюпа капитан-лейтенант Павел Афанасьевич Дохтуров немедленно доложил о прибытии почётному российскому генеральному консулу в Кристиансанде надворному советнику Кристьяну Стивену, а тот составил свой подробный доклад и отправил его с курьером в Петербург на имя самого К В. Нессельроде. Дело было государственной важности – недаром накануне Коллегия иностранных дел России проинструктировала всех своих консульских работников о том, чтобы они оказывали «Смирному» всяческое содействие. На деньги консульства (и, по всей видимости, на средства самого генконсула, богатого человека, державшего торговлю) был закуплен необходимый провиант, и начаты необходимые ремонтные работы на шлюпе. Через месяц пришёл ответ, подписанный Карлом Васильевичем, в котором говорилось о том, что КИД уведомила о происшествии военно-морской штаб. Так, в общем-то, при отсутствии современных средств связи, оперативно решались тогда вопросы взаимодействия между консульскими и морскими властями России.

Но за этими скупыми словами стояла огромная работа. Капитан-лейтенанту П. А. Дохтурову нужно было связаться с консулом и внятно и подробно изложить суть происшедшего. Господину К. Стивену надлежало лично осмотреть потрёпанный бурей шлюп, во всём подробно разобраться и составить объективный отчёт, а также оказать экипажу судна финансовую помощь – пока из собственных средств. Чиновникам Коллегии иностранных дел, к которым поступил доклад Стивена, тоже было необходимо оценить сообщение почётного консула, разобраться в происшествии и только потом уже составить соответствующий документ Нессельроде. В этой цепочке событий мог произойти любой сбой, и тогда дело «Смирного» затянулось бы на месяцы, а то и годы.

Деятельность консульских учреждений регулировалась Консульским уставом, разработанным и введённым в действие, как мы уже упоминали, в 1820 году. Потом Устав дополнялся и видоизменялся в 1858 и 1893 годах. Консульства по своему статусу и рангу – в зависимости от важности того города, в котором они учреждались – делились (и делятся поныне) на четыре класса: генеральные консульства, просто консульства, вице-консульства и консульские агентства. Например, Антверпен или Марсель удостаивались обычно учреждения генерального консульства, а тихий персидский городок Пешавар должен был довольствоваться вице-консульством. Соответственно во главе консульских учреждений стояли генеральные консулы, консулы, вице-консулы и консульские агенты или секретари. В штатном расписании генерального консульства могли быть консулы, вице-консулы и консульские секретари, а в составе консульств – вице-консулы и секретари [110]110
  Консульские секретари фактически выполняли функции вице-консулов, но незаслуженно не получали это звание, что конечно же отрицательно сказывалось на их материальном и служебном положении.


[Закрыть]. Кроме того, в структуре посольств и миссий существовали консульские отделы, выполнявшие консульские функции, но их сотрудники чувствовали себя всё-таки посольскими служащими.

Свои функциональные обязанности консульские чиновники выполняли на территории, называемой консульским округом. Его размеры и границы определяются по согласованию с властями страны пребывания Министерством иностранных дел, назначившим своего консула в эту страну. Если посол или посланник должен аккредитоваться в стране с помощью верительных грамот, то главы консульств используют для этого консульский патент.Признав его, государство, принимающее консула, выдаёт ему экзекватуру– отдельный документ или разрешающую резолюцию на его патенте. Направляясь в 1830 году в город Сливен (Болгария), русский консул Г. В. Ващенко, до этого секретарь миссии в Константинополе, патент получил из рук посла в Константинополе А. И. Рибопьера, в то время как турецкие власти, на чьей территории находился Сливен, выдали ему вместо экзекватуры так называемый берат.Если в стране имелись миссия или посольство, то консул в вопросах общего оперативного руководства, как правило, подчинялся посланнику или послу.

Российские консульства, расположенные на территориях английских колоний, формально подпадали под юрисдикцию Великобритании, а потому всякое открытие нового консульского учреждения или назначение в него нового консульского работника должно было получить одобрение Форин Оффис. Из внешнеполитического ведомства Великобритании шло соответствующее уведомление в Лондонское посольство: «Статс-секретарь по иностранным делам свидетельствует своё уважение Посольству России и, ссылаясь на ноту Его Высокопревосходительства от 1 апреля с. г., имеет честь уведомить его, что г-н Шоков признан в качестве действующего вице-консула в Коломбо».

Россия долго не могла открыть своё консульское учреждение в Индии, поскольку Англия выставляла ответное требование учредить британские консульства в Тифлисе и Баку. С этим требованием долго не соглашались и на Певческом Мосту, и в Генеральном штабе, справедливо полагая, что английские консулы будут непременно заниматься разведывательной деятельностью на Кавказе. Переговоры на эту тему шли около двадцати лет, пока к взаимному удовлетворению в 1899 году не было открыто российское консульское представительство в Бомбее, переведённое потом в Калькутту (тогда столицу Индии). Английская сторона не хотела повышать ранг этого представительства выше консульства, однако прибывший в Бомбей В. О. фон Клемм «самостийно» объявил себя генеральным консулом, чем вызвал раздражение и недовольство колониальной администрации Индии.

Первый генконсул России в Индии вёл себя довольно независимо, придирки англичан воспринимал, что называется, в штыки и завоевал репутацию шпиона. Подозрения англичан, очевидно, судивших о поведении Клемма по себе, усиливал тот факт, что Василий Оскарович из-за бомбейской жары переселился в город Пуна (180 километров от Бомбея), где были дислоцированы воинские части и где находился центр так называемого маратхскогоантиколониального движения. Генконсулом англичане упрямого Василия Оскаровича, в конце концов, признали… Всё-таки он был чиновником IV класса.

После Клемма генконсулом непродолжительное время являлся А. А. Половцов, который был вынужден прервать свою командировку из-за малярии, а после его отъезда обязанности генконсула исполнял наш знакомец С. В. Чиркин – по характеристике Ревелиотти, типичный чиновник, который ничем в своей работе не выделялся, и англичане его просто игнорировали. Насколько прав был Ревелиотти в своих суждениях о Чиркине, мы допытываться не станем. Скажем только, что Чиркин считался всего лишь консульским секретарём или вице-консулом, а потому, естественно, в высших сферах английской администрации замечен не был.

Новым генконсулом в Бомбее стал барон А. А. Гейкинг, переведённый из Нью-Касла, Англия. Барон был ярым англофилом, приехал в Индию, чтобы поправить своё материальное положение, и долго там не задержался. Это был тоже «оригинал» в своём роде, оценивавший работу консульского чиновника по количеству статей, им опубликованных в служебных вестниках. Он сам много писал, был автором солидного труда по консульским вопросам и того же требовал от своих подчинённых. Барон любил работать: когда он прибыл в Бомбей, то взял на себя всё консульское делопроизводство, оставив секретарю Чиркину роль простого переписчика.

Гейкинг имел одну слабость – склонность к… пению. У него, по свидетельству Чиркина, были небольшой тенорок и большая охота петь чувствительные романсы. Главная его беда состояла в том, что не было аккомпаниатора. Однажды он услышал из соседней виллы пение англичанки, сопровождаемое аккомпанементом рояля. Некоторое время барон прислушивался, но скоро его терпение кончилось, и он решил действовать. Однажды он вызвал к себе Чиркина и показал ему написанную на консульском бланке записку следующего содержания: «Даме и господину, которые только что исполнили романс "Because". Будучи сам музыкантом и любя пение, был бы рад возможности петь иногда под ваш аккомпанемент. Генеральный консул барон Гейкинг».

Обомлевший Чиркин пытался отговорить шефа от такого опрометчивого шага: сначала следовало бы навести о поющих соседях справки, чтобы не попасть в какое-нибудь ложное положение. Но барон утверждал, что его английский опыт подсказывает, что всё будет «ол-райт». С запиской был послан слуга, и он скоро вернулся с ответом, в котором певица приглашала генконсула на чашку чая. Гейкинг пришёл в неописуемый восторг, и уже через четверть часа Чиркин услышал из соседнего дома его голос, распевавший романс «Because». У певцов начался бурный период общения, англичанин, средней руки клерк в администрации английского губернатора, и его жена были в восторге от русского дипломата и каждый день забрасывали его приглашениями.

Всё кончилось, когда англичане осмелились пригласить барона на обед. Это ему страшно не понравилось, он отказался от обеда и стал манкировать спевки. А потом, под видом отъезда в летнюю резиденцию, отказался от контактов с ними вовсе. Вероятно, так подсказывал ему английский опыт. Бомбей не оправдал надежд Гейкинга, и скоро он, как только барон Унгерн-Штернберг освободил место генерального консула в Лондоне, попросился обратно в свою любимую Англию. Но мы не прощаемся с ним и скоро встретимся на страницах этой книги.

После А. А. Гейкинга в Калькутте появился Б. К. Арсеньев [111]111
  С. В. Чиркин называет его В. К. Арсеньевым.


[Закрыть], исполнявший некоторое время в Пекине обязанности временного поверенного в делах. По прибытии в Пекин посланника Коростовца у Арсеньева начались проблемы: он никак не мог ужиться с новым посланником и был вынужден просить перевести его в любую другую страну. Сын известного академика К. К. Арсеньева и брат любимого царём флигель-адъютанта Е. К Арсеньева, генконсул Арсеньев быстро разочаровался и в «прелестях» Индии, и у него, как пишет Л. X. Ревелиотти, началось «томление», то есть тоска по родине. (Чем может кончиться подобное «томление», мы увидели на примере Богданова, покончившего с собой в США.) Теперь Арсеньев всеми фибрами своей души стремился вырваться из Индии и в большой спешке удалился пока в отпуск [112]112
  Не путать с Арсеньевым-вторым, сотрудником императорской миссии в Бухаресте, действительным статским советником и 1-м секретарём миссии в 1915 году.


[Закрыть], переложив все свои обязанности на только что прибывшего из Египта вице-консула Леонида X. Ревелиотти.

– Мы обречены здесь на почтительное созерцание и редкие встречи с напыщенным англичанином, именующимся вице-королём и мнящим себя полубожеством, – заявил он Ревелиотти при первой же встрече.

С вице-королём Индии лордом Хардингом Ревелиотти удалось установить нормальные рабочие отношения. Правда, это было уже время, когда напряжённость в отношениях между обеими странами после заключения Россией известного соглашения с Англией по разграничению сфер влияния в Персии в значительной мере спала. К тому же супруга вице-консула Ильда Ливиевна привезла леди Хардинг письмо от её сестры, так что Ревелиотти сразу стали у Хардингов «персона грата».

Существует правило всех времён и социальных пертурбаций: обстановка в загранпредставительстве, как правило, становится тем «экзотичней», чем дальше оно располагается от своей столицы. Это правило можно было применить и по отношению к генеральному консульству в Индии. Его «достопримечательностью» являлось то, что драгоман Н. 3. Бравин имел конгай —то есть сожительницу из числа местных гражданок. Посреди генконсульского двора бил фонтан, в котором конгай Бравина вместе с индийскими слугами осуществляла свои омовения. Арсеньев, перепоручивший почти всю канцелярию Бравину, зависел от него, а потому разрешил конгай официально поселиться на территории генконсульства. Чисто консульскими делами занимался почётный вице-консул В. Г. Алигенов, «весьма спортивный бурят и милейший человек», представитель московской чайной фирмы «Губкин и Кузнецов». Пока генконсул сибаритствовал и «почтительно созерцал» вице-короля Индии, драгоман исправно писал на него в Центр доносы.

От «томления духа» генконсул Арсеньев перед своим отъездом попал в неприятную историю. Германский генконсул Генрих XXI фон Рейс на холостяцком обеде (все консульские работники в Калькутте были холостяками, так что единственным женатым человеком оказался только вице-консул Ревелиотти) произнёс такую фразу по-английски: «Я единственный приличный генеральный консул, у которого есть дом».Наш генконсул придрался к слову «приличный» (по-английски decent),придав ему смысл, заключавшийся во французском эквиваленте decent [113]113
  Проверка по французскому словарю выявила полную смысловую идентичность французского варианта decent с английским decent, так что возмущение Арсеньева было лишено всякого смысла.


[Закрыть], и вызвал немца на дуэль. На примирение Арсеньев ни за что идти не захотел, так что фон Рейсу пришлось выражать ему свои сожаления и подтверждать, что если он и обидел коллегу, то ненароком.

В индийской таможне у жены Ревелиотти украли котиковую шубу. Когда вице-консул обратился туда с этим делом, ему заявили, что ничего о шубе не знают. Тогда дипломат пошёл к директору таможни (естественно, англичанину) и заявил, что он является членом английской масонской ложи. Шуба тут же нашлась.

Кстати, о членстве русского дипломата в английской масонской ложе. Ревелиотти рассказывает, что вступить в ложу его побудил консул в Каире А. Н. Абаза, владевший восемью иностранными языками и считавшийся одним из выдающихся царских консулов того времени. По его мнению, основные принципы английских масонов – безусловная вера в существование Творца, запрет извлекать из своего членства политическую и иную выгоду, самосовершенствование и активная помощь ближнему – никоим образом не вступали в противоречие с принадлежностью к царской дипломатической службе. Секретность масонской организации касалась якобы лишь ритуальной и церемониальной части её деятельности, а также членства того или иного лица в ложе. Масонство в России было запрещено Николаем I, но английское масонство тайной организацией якобы не считалось. Членами масонских лож были король Эдуард VIII, вице-король Индии, лорд Китченер и многие другие.

Поэтому Ревелиотти со спокойной совестью вступил в Каире в ложу Английской конституции «Грешиа», прошёл три ступени, а в Индии вступил в калькуттскую ложу «Кокордия» и ложу «Китченер» в Симле. Позже он был посвящен в высшую степень Royal Arch,а потом – в рыцари Мальтийского ордена Святого Иоанна Иерусалимского [114]114
  Надо полагать, что это случилось уже после того, как Ревелиотти перестал служить в Министерстве иностранных дел.


[Закрыть]. В соборе в Симле ежегодно совершалась торжественная служба, на которой при всех своих регалиях присутствовали местные масоны. Летом в городской ратуше устраивался масонский бал.

…По прибытии к месту службы Ревелиотти, как истинный дипломат, расписался в книге у вице-короля, у главнокомандующего индийской армией генерала О'Мур-Кроя и у губернатора Бенгалии лорда Карлмай-кла, а потом решил нанести визиты вежливости своим иностранным коллегам. Первый визит он сделал бразильскому генконсулу. В передней бразильского генконсульства на Ревелиотти напал бойцовый петух и чуть не выклевал ему глаза. С визитами вежливости пришлось покончить.

Колониальные власти жили и работали в Калькутте всего три месяца, а на остальное время года они переселялись в более прохладное место к подножию Гималаев – в Симлу. Вместе с местной администрацией в Симлу переезжал и весь консульский корпус (дипломатический корпус в Индии отсутствовал). Бюрократический колониальный режим в Индии разрешал иностранным консулам жить и работать только в портовых городах. Когда столицу Индии в 1911 году перевели из Калькутты в Дели, сложилась странная ситуация: власти удалились от дипломатов на весь год, и консулы фактически бездействовали, не получая никакой информации о стране. Англичанам явно не хотелось, чтобы иностранные дипломаты воочию увидели, как они обходятся с «жемчужиной в короне английского короля». Правда, консулам в жаркий период разрешали переселяться в Симлу, но запрет на жительство в Дели по-прежнему существовал.

Генконсулу В. К. Набокову, благодаря хорошим отношениям с вице-королём лордом Хардингом, работавшим английским послом в Петербурге, удалось решить эту проблему остроумным способом (к этому времени уже шла Первая мировая война, и русские были союзниками англичан). Чтобы другие иностранные консулы не восприняли исключение, сделанное для русского, как прецедент, Набокова поселили на весь год в квартиру офицерского собрания уланского полка. Это был обычный барак, но зато в самом Дели. И когда коллеги Константина Дмитриевича по консульскому корпусу спрашивали статс-секретаря (то есть министра иностранных дел), почему русский генконсул живёт в Дели, а им это не дозволяется, англичанин, не моргнув глазом, отвечал:

– Он гость 11-го уланского полка.

Кстати, генконсулу Набокову в некоторой степени удалось разбить, по его собственному выражению, «иерихонскую стену» английской подозрительности и русского невежества относительно Индии. Первую мировую войну и революцию он встретил уже в качестве советника посольства в Лондоне. Но это всё произошло позже, а пока вице-консулу Ревелиотти пришлось сталкиваться с индийской экзотикой либо в Калькутте, либо в Симле.

О том, в каких условиях работали царские консульские чиновники в Индии, даёт представление описание помещения, снимаемого генеральным консульством в Симле. Дом носил романтичное название «Вилла "Утёсы"» и состоял из 28 комнат, половина которых, естественно, пустовала. Вилла обслуживалась многочисленными слугами из числа местных граждан. В штат слуг, находившихся в распоряжении вице-консула Л. X. Ревелиотти, после того как ему было поручено управлять генеральным консульством, входили: два чапраси(привратника), два брамана, повар и два поварёнка, мажордом и два помощника, берер(личный слуга), мали(садовник), бисти(водонос), свипер(чистильщик нечистотных ям), соис(конюх), добби(прачка), айа(горничная жены) и десять жампани(носильщики для двух рикш) – всего 27 человек. И это было не так уж и много: у английских генералов штат слуг достигал 40 человек и более.

Дипломатам, а консульским работникам особенно, приходилось иногда попадать в двусмысленные ситуации, из которых нужно было выходить, не теряя чести и достоинства России. В конце 1898 года, в результате Испано-американской войны и завоевания Соединёнными Штатами острова Кубы, на острове для российских внештатных консулов, ранее считавших себя находившимися под юрисдикцией испанских властей, возникла двусмысленная ситуация: испанский сюзеренитет исчез, а США никакой законной власти на Кубе пока не создали. В этой ситуации Министерство иностранных дел России взяло руководство двумя вице-консульствами на Кубе непосредственно на себя, а послу в США графу А. П. Кассини дало указание уладить вопрос с экзекватурами для вице-консулов – желательно, чтобы власти США признали их старые экзекватуры, как это произошло, к примеру, с немцами.