Текст книги "Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Глава седьмая. Русские дипломаты в Афинах

В Греции всё есть.

А. П. Чехов

Афины, тогда самые настоящие задворки Европы, были далеко не главным центром основных противоречий в Европе и средоточием маститых политиков, дипломатов и корифеев, решавших судьбы Европы и мира. Но вместе с тем греческая столица представляла собой точное и зеркальное воспроизведение проблем, входивших в обойму так называемой большой политики.

В Афины русскому дипломату можно было попасть лишь через Италию (на пароме из Бриндизи в Патрас, а далее поездом вдоль Коринфского залива) или Турцию (пароходом Константинополь – Пирей). В конце XIX века бывали дни, когда в греческую столицу почта из Европы не приходила вовсе. Русский дипломат Ю. Я. Соловьёв, назначенный секретарём в русское посольство в Афинах в 1898 году, чуть не заплакал, когда увидел, куда он приехал (а до этого он работал в Китае). Можно было продолжать плакать, и тогда пребывание в Греции превратилось бы в ад, а можно было находить в афинском сидении и положительные стороны, например, вспомнить, что Греция дала миру цивилизацию. Русский дипломат был всё-таки воспитан на почитании греческих классических ценностей, и это сильно скрасило его пребывание в Афинах. Он не только принялся за изучение греческого языка, но активно посещал проводившиеся при нём в Греции археологические раскопки.

Греция переживала в это время тяжёлый период и жестоко платила за так называемую Критскую авантюру 1897 года. На острове Крит, входившем в состав Оттоманской империи, в 1896 году вспыхнуло антитурецкое восстание, и Греция на помощь восставшим послала корабли с добровольцами и вооружением. Амбициозное греческое правительство Критом не ограничилось и отправило своих солдат в Македонию, тогда турецкую провинцию, и началась греко-турецкая война. Многие дипломаты не без оснований считали тогда Грецию ещё одним очагом возникновения общеевропейского пожара. Но на стороне Турции выступили Англия и некоторые другие европейские страны, и через две недели турецкий главнокомандующий Эдхем-паша стоял под Афинами.

По подписанному 4 декабря 1897 года мирному договору Греция должна была выплатить Турции контрибуцию в сумме четырёх миллионов турецких фунтов. Страна оказалась банкротом, и над ней 9 марта 1898 года со стороны Англии, Франции, России, Германии, Австро-Венгрии и Италии была установлена финансовая опека. Фактически страна потеряла суверенитет и превратилась в международный кондоминиум.

Всё в Греции, включая политическую и дипломатическую жизнь, «вертелось» вокруг греческого двора – особенно для русских дипломатов. Король Греции, Георг I (1845–1913), по происхождению датский принц, брат русской императрицы Марии Фёдоровны и английской королевы, посаженный на трон в 1863 году ловкий и циничный правитель, уверенно лавировал между политическими течениями и международными силами и более 40 лет успешно правил двумя с половиной миллионами греков. Уже при возведении на трон он заручился пожизненной пенсией сразу трёх держав-покровительниц – России, Англии и Франции, и каждая из этих стран обязалась выплачивать ему до самой смерти, даже в случае его вынужденного отречения, по 100 тысяч франков в год! Нужно отдать ему справедливость: не будучи греком, но обладая тактом, он легко маневрировал между своими темпераментными подданными и направлял их мегаломанию в нужное русло. Он относился к своему королевству с легкомысленной снисходительностью (или со снисходительным легкомыслием) и каждый год уезжал на отдых во Францию, предаваясь там приятному времяпрепровождению.

На своё положение конституционного монарха он смотрел вполне философски. «Мои обязанности весьма легки, – сказал он как-то в шутку одному из дипломатов. – Обыкновенно первый министр, являясь ко мне с докладом, сообщает, что большинство палаты за него. В таком случае я иду гулять. Случается и так, что министр приходит и говорит мне, что большинство против него. Тогда я ему отвечаю: "Идите гулять"» [94]94
  Король Георг I кончил плохо: в 1913 году, во время 2-й Балканской войны, он стал жертвой покушения в Салониках со стороны болгарского четника.


[Закрыть].

Королевой Греции являлась великая княгиня Ольга Константиновна (1851–1926) – не менее яркая и колоритная личность, чем супруг. Она была дочерью генерал-адмирала и великого князя Константина Николаевича (1827–1892) и продолжала считать себя русской великой княгиней и после замужества. Она была доброй весьма религиозной русской женщиной, а потому бесцеремонно, по-матерински, вмешивалась в жизнь довольно многочисленной русской колонии и русской дипломатической миссии.

Особым её вниманием пользовалась русская средиземноморская эскадра, постоянно зимовавшая в Пирее. Она чуть ли не ежедневно появлялась на кораблях и часто устраивала там многочисленные приёмы и обеды. Как дочь бывшего генерал-адмирала, она считала себя вправе давать «ценные указания» адмиралу А. А. Бирюлёву, как командовать флотом, и до чрезвычайности баловала русских матросов. Она, например, приглашала их во дворец на чаепитие, что вызывало неудовольствие короля-супруга и адмирала Бирюлёва, считавшего, что все эти заигрывания серьёзно подрывают дисциплину в эскадре. Нечего и говорить, что исключительное внимание греческой королевы к своим соотечественникам оскорбляло национальное чувство греков и мало способствовало поднятию русского престижа в Греции.

Не менее сложными у неё были отношения и с русскими посланниками. Ольга Константиновна считала русские миссии филиалом своего двора и ещё более бесцеремонным образом, нежели в дела флота, вторгалась в прерогативы русских дипломатов, диктуя им свою волю. Недаром посол в Афинах барон Р. Р. Розен называл русскую миссию в Афинах «придворной конторой» королевы Греции. Греческий и петербургский дворы были связаны многочисленными браками: кроме королевы Ольги, в Афинах появились великая княгиня Елена Владимировна, вышедшая замуж за королевича Николая, а греческая принцесса Мария вышла замуж за великого князя Георгия Михайловича. Оба двора вели между собой оживлённую переписку – чаще всего через головы своих дипломатов, так что фактически между Афинами и Петербургом велась двойная дипломатия, причём официальная дипломатия, естественно, во всём должна была уступать придворной.

Желая сделать добро своим подданным, королева выступила с инициативой перевести на современный греческий язык евангелические тексты Нового Завета. Она не осознавала, что вторглась в весьма чувствительную сферу: Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, написанные на древнегреческом, считались национальными святынями, и греки полагали себя хранителями подлинных евангелических текстов. Хотя, конечно, большинство их совершенно не понимало, что там было написано. Тем не менее в стране вспыхнули волнения, инициативу королевы посчитали панславистским выпадом, зачинщиком выступлений против перевода Евангелия стал местный университет, был поднят на ноги афинский гарнизон, на улицах началась стрельба, появились многочисленные жертвы. Положение спас король Георг I: он отправил в отставку всё правительство вместе с митрополитом Прокопием, известным русофилом. Через три дня после этого волнения в Афинах прекратились.

Видимое равновесие русско-франко-английского патроната над Грецией было нарушено браком королевича Константина (1868–1923) с принцессой Софией, сестрой Вильгельма II. Теперь в греческие дела вмешалась и Германия, что создало позже дополнительные проблемы в урегулировании последствий Балканских войн 1912–1913 годов. В выборе имени наследника греческого престола сказались панэллинистские мечты о Константинополе, созвучные с теми, которые испытывали определённые круги в России. В этом смысле маленькая Греция становилась соперницей России и помехой на пути претворения её амбициозных планов. Королева Ольга оставалась чисто русским человеком и не одобряла этих «бесплодных мечтаний греков». Однажды, когда она на пути в Россию на своей яхте «Амфитрита» проплывала в виду Константинополя, один из её придворных спросил:

– Когда же, наконец, греческий флаг [95]95
  Греки украшают свои церкви национальными флагами.


[Закрыть]будет развеваться над бывшим Византийским собором?

– Пота, – ответила она сердито, то есть «никогда». И хотя Греция проиграла войну Турции за Крит, в качестве губернатора на остров вскоре выехал королевич Георгий, сын наследного принца Константина – тот самый беспутный повеса, что сопровождал цесаревича Николая в его поездке в Японию и спас будущего императора России от рокового удара самурайской сабли. Только что Англия помогла выиграть туркам войну с греками, а теперь она помогла грекам управлять Критом. Конечно, греков в этом вопросе сильно поддержал и Николай II, благоволивший к принцу Георгу.

Англо-русскому согласию в Афинах во многом способствовал тот факт, что посол Великобритании сэр Эдвин Эджертон был женат на вдове секретаря русской миссии Каткова, сына известного публициста М. Н. Каткова (1818–1887). Как пишет Ю. Я. Соловьёв, Эджертон очень любил своих пасынков, и русские дипломаты могли наблюдать на афинских улицах умилительную сцену: внуки гневного обличителя английской политики Каткова мирно гуляли с любвеобильным отчимом. Брак английского посла со вдовой русского дипломата создавал для английской дипломатии благоприятные возможности: с одной стороны, Эджертон пользовался расположением принца Георга, ярого англомана, в то время как леди Эджертон располагала полным доверием королевы Ольги.

Русская жена была и у турецкого посланника Рифаат-бея. Мария Николаевна Рифаат, умная и деятельная женщина, во всём помогавшая мужу, была дочерью русского генерала фон Ризенкампфа, разжалованного в солдаты за столкновение со своим корпусным командиром Свистуновым. Помилованный потом Ризенкампф жил у дочери в Афинах, но на глаза никому не показывался. После всех потрясений он впал в детство.

Русские жёны были и у итальянского посланника герцога Аварна, и у болгарского дипломатического агента Цокова.

Хуже обстояло дело с русским послом М. К. Ону, о котором Александр III сделал ироничное замечание на полях его донесения: «А ну его!» и женой которого была приёмная дочь швейцарца Г. В. Жомини, сподвижника князя А. М. Горчакова. Личность этого русского посланника в Афинах в своём роде замечательна. Он начал свою карьеру мальчиком для поручений при канцелярии русского главнокомандующего во время подавления Венгерской революции 1849 года. На него обратили внимание, отдали в гимназию, а потом в Лазаревский восточный институт, откуда он вышел знатоком турецкого, греческого и арабского языков. Начав дипломатическую службу студентом посольства в Константинополе, он к подписанию Сан-Стефанского мира числился в русской делегации первым драгоманом. Потом его сделали советником русского посольства в Константинополе, а уже оттуда М. К. Ону выехал в Афины в качестве русского посланника. В 1890 году он был прикомандирован к цесаревичу Николаю Александровичу для сопровождения его в Японию. Это была весьма неприятная для старого дипломата миссия, в ходе которой ему пришлось столкнуться с непочтительным, а иногда и хамским отношением к себе как со стороны русского наследника Николая, так и греческого принца Георга. Великовозрастные «мальчики» стали позволять себе неприличные выходки по отношению к старику и совсем перестали слушать его советов. В Александрии принцы отправились по злачным местам, в Красном море принц Георг бросил в дипломата грязную тряпку. К счастью для Ону великий князь Георгий Александрович разбил себе ногу и посланник вернулся вместе с ним в Европу.

В Афинах Ону был дуайеном, то есть посланником, дольше всех проработавшим в греческой столице. Как отмечает Соловьёв, наблюдавший с Ону несколько лет в Афинах, посол не обладал нужной самоуверенностью в обращении с европейскими коллегами, но зато полностью компенсировал этот недостаток в контактах с турками. В своей дипломатической работе Ону применял типичные восточные приёмы, причём с изворотливостью и тонкостью, которой мог бы позавидовать даже самый настоящий левантинец. Если он терялся на больших приёмах, то зато блистал в разговоре с одним-двумя собеседниками, делая иногда замечания, поражающие своей глубиной и точностью мысли. Не менее талантлив он был в своих отчётах: в одной телеграмме он мог изложить суть и предусмотреть исход важного международного события.

Когда Греция начала военные действия против Турции из-за Крита, то в Европе всполошились: а вдруг война перекинется на другие части материка! М. К. Ону протелеграфировал в Петербург: «Двух недель войны будет достаточно, чтобы успокоить воинственных греков». Так оно и случилось. Когда все уверяли, что англичане в два счёта справятся с бурами, Ону сказал своему голландскому коллеге: «Через три года англичане будут утомлены».

Когда в 1901 году Ону умер, посланником назначили барона Романа Романовича Розена. Барон не был доволен своим переводом из Токио, где должен был уступить своё место А. П. Извольскому, в «придворную контору» королевы Ольги, и греческий двор ответил ему неприязнью. Всё кончилось для барона весьма печально [96]96
  В Токио Р. Р. Розен выступил в неблагодарной роли Кассандры и всеми способами пытался отговорить Петербург от дальневосточной авантюры, но верх взяли прохиндеи типа А. М. Безобразова и А. М. Абазы. Голос дипломата не был услышан, и накануне войны, в 1904 году, он был отозван со своего поста и назначен посланником в Вашингтон, где через год помогал С. Ю. Витте вести мирные переговоры с японцами. Аналогичную роль и с тем же «успехом» Розену пришлось играть накануне Первой мировой войны. Уже в разгар военных действий он призывал Сазонова, а потом и Керенского заключить с немцами мир, за что ему потом в эмиграции союзные державы отказывали в визе. Ему с трудом удалось въехать в США, где в 1922 году он трагически погиб, попав под автобус в Нью-Йорке.


[Закрыть]. В отличие от мягкого и покладистого Ону, он попытался настаивать на самостоятельности своей миссии, чем вызвал большое недовольство королевы Ольги и её супруга короля Георга. Дело кончилось скандалом. «Погорел» Розен на коринке – мелком изюме, являвшемся основной статьёй греческого экспорта в Россию.

Коринка облагалась высокой пошлиной, и королева Ольга усиленно хлопотала об отмене таковой, пытаясь найти ходы к тогдашнему министру финансов С. Ю. Витте. В результате пошлину не отменили, а лишь снизили, но в знак особого расположения к грекам Петербург распорядился все деньги, получаемые от пошлины на коринку, возвращать обратно королеве Ольге на её благотворительные дела. На эти деньги, в частности, был построен госпиталь в Пирее для русских моряков. На открытие госпиталя барон Розен получил приглашение от гофмаршальской части. Он стоял с женой у входа и встречал королеву Ольгу, которая прибыла к госпиталю по воде, на русской военной шлюпке в сопровождении своей лучшей подруги леди Эджертон, русского адмирала и нескольких русских дам и офицеров. Барон нашёл, что его достоинство дипломатического представителя России было грубо нарушено, и написал графу Ламздорфу прошение о переводе его из Афин. Он перепоручил миссию временному поверенному и уехал из греческой столицы. Николай II и Ламздорф этот шаг не одобрили, император попросил графа успокоить барона, но Розен проявил упрямство и в Афины возвращаться не пожелал. В это время посла в Японии А. П. Извольского перевели в Копенгаген, и Розен вернулся на своё прежнее место в Токио.

На страницах этой книги мы ещё встретим имя этого дипломата. Будет, вероятно, уместным проинформировать читателя прямо здесь о последней встрече с ним – уже за пределами Афин и афинского периода. В 1916 году Р. Р. Розен в составе делегации Государственной думы (Протопопов и др.) приехал в Англию, чтобы дать понять англичанам, что Россия не изменит своему союзническому долгу и будет продолжать военные действия с Германией. По прибытии в Лондон выяснилось, что у делегации не было руководителя, что по чисто протокольным соображениям вызывало некоторые неудобства. Посол Бенкендорф своей властью назначил главой делегации Романа Романовича как самого старшего и по званию, и по рангу, и по дипломатическому опыту. Когда Розен вернулся из посольства в гостиницу и объявил о решении Бенкендорфа, среди делегатов начался невероятный ажиотаж, все кричали, что это несправедливо, что нужно было выбрать русского, а не какого-то «инородца» Розена. Дипломат молча покинул это сборище «демократов» и «борцов» за народное счастье и больше себя членом делегации не считал. Он был человеком чести и принципа.

…На место Розена посланником в Афинах был назначен советник посольства в Константинополе Юрий (Георгий) Николаевич Щербачёв – также интересный и умный человек, получивший доступ к дипломатической карьере благодаря Александру III, которому дипломат приглянулся за истинно русский внешний облик. Вся жизнь посланника до Афин делилась на две части: первую половину её он провёл на своём украинском хуторе, а вторую – в посольстве в Константинополе. Согласно тогдашним дипломатическим обычаям, должность посла не была уж такой привлекательной, потому что жалованье его было недостаточным, а представительские расходы нужно было вести за собственный счёт.

Ю. Н. Щербачёв к состоятельным людям не относился, давно уже заложил и перезаложил своё украинское имение и вёл скромный образ жизни. По мнению Соловьёва, он вёл жизнь Диогена, ходил в чёрном потёртом сюртуке с суковатой палкой в руке. Он обитал в верхних комнатах миссии, где единственной мебелью в спальне были узенькая железная кровать, крошечный умывальник, над ним – осколок зеркала, а в столовой – колченогий стол и набор разнокалиберных стульев. Со стороны его можно было принять за русского провинциального барина средней руки. Но зато он был трудолюбив и усидчив, а также, в отличие от Розена, внимателен к местному двору и умел на свои скромные средства «закатывать» пышные приёмы. К тому же он слыл большим хлебосолом и приглашал к себе обедать всех младших дипломатов миссии – таков был патриархальный обычай, заведённый в Константинопольской миссии.

Ю. Н. Щербачёв любил рассказывать своим подчинённым о своей юности. Так, он вспоминал, что самолично переписывал Сан-Стефанский договор, а затем сопровождал графа Игнатьева с текстом договора в Петербург. В коридорах Министерства иностранных дел атташе Щербачёв встретил Гамбургера, «присяжного остряка» из окружения князя А. М. Горчакова и единственного дипломата-еврея в дипломатическом ведомстве.

– Вы переписывали Сан-Стефанский договор, – пошутил Гамбургер, – а крепко ли вы его сшили?

Патриархальность царила и на рабочем месте Щербачёва. В своём кабинете он устроил фактически вторую канцелярию миссии, где работали его дочь и… её гувернантка. Здесь же размещался его частный архив, включавший, между прочим, коллекцию визитных карточек, когда-либо вручённых ему, и многие десятки дипломатических паспортов, по которым он когда-либо ездил. Перед отправкой диппочты – аврального «момента истины» для дипломатов всех времён и народов – в кабинете начиналась настоящая «дипломатическая страда». Сам посланник в ночном костюме, то есть пижаме или халате, с самого утра сидел за столом и правил донесения своих подчинённых. Правка всегда была излюбленным делом русских начальников, а у Щербачёва – в особенности. Соловьёв пишет, как однажды ему во время приёма в турецкой миссии принесли от Щербачёва записку, в которой значилось: «Если Вы ещё не переписали той депеши, которую я Вам отдал утром, то замените на четвёртой странице слова "а также" словами "равным образом"».

Пишущие машинки тогда ещё не появились в дипломатическом обиходе, так что все донесения приходилось писать от руки. Младший дипломатический персонал переписывал тексты, составленные старшими дипломатами. Нужно было вырабатывать хороший почерк, потому что донесения читались самим императором, считавшим дипломатические отношения своей непременной обязанностью и своим «участком» работы. У Николая II, читавшего почти все дипломатические письма, была неплохая память. Как-то на приёме, вспоминает Соловьёв, император спросил его:

– У вас в миссии есть какой-то необыкновенный почерк с крючками?

Николай II на понравившихся отчётах делал и лестные, и критические замечания в адрес автора, причём царская хвала до того, как правило, не доходила, а вот «втыки» курирующие работу миссий чиновники Министерства иностранных дел непременно доводили до их сведения. Как-то 1-й секретарь Афинской миссии Смирнов забыл подписать всю почтовую экспедицию, на что граф Ламздорф не преминул среагировать замечанием: «На ваших донесениях государю императору благоугодно было начертать: "Не подписано"».

В Пирей на турецкой яхте «Иззеддин» приплыл по пути из гостей у султана домой князь Черногории Николай, с которым Соловьёв, исполняя обязанности временного поверенного в делах, познакомится официально впервые. Князь Николай был щедр и наградил русского дипломата своим орденом. Вряд ли черногорец предполагал тогда, что судьба снова сведёт его с этим человеком.

Зимой 1904/05 года в русскую миссию из МИД пришла эзоповская телеграмма с просьбой оказать неким секретным агентам содействие в выполнении их важного задания. Скоро в Афинах появились сами агенты: капитан 1-го ранга Брусилов, представлявший Морское министерство, возглавляемое бездарным и скандально известным интриганом великим князем Александром Александровичем, и некто Флинт, от Главного управления по делам торгового мореплавания и портов, возглавляемого великим князем Александром Михайловичем. В задачу этих лиц входила покупка на греческий флаг нескольких военных кораблей в Чили с последующим их включением в состав ВМС России (дело было накануне Цусимского сражения).

Как обнаружилось, эмиссары ни в коммерции, ни в мореплавании не разбирались вовсе. До Афин они провели безуспешные переговоры в Константинополе. Истратив там понапрасну массу денег на подкупы и подходы к нужным лицам, эти секретные агенты в сопровождении помощника военного агента в Османской империи прибыли теперь в столицу Греции.

Секретная миссия была похожа на фарс. Соловьёв пишет, что Брусилов выдавал себя за француза Бланкара, но по-французски не говорил ни слова. Именно поэтому, вероятно, ему в помощь был дан личный секретарь Александра Александровича француз Коттю, который для пущей конспирации прибыл в Грецию под фамилией Котюрье. Флинт, гражданин США, бывший гувернёром в какой-то русской семье, по всей видимости, считался у Александра Михайловича большим военно-морским специалистом и докой по части коммерции.

В центре этой опереточной «труппы» стал местный банкир Георгиадис. Греки любят будущее время, а потому много обещают и мало что делают в исполнение своих обещаний. Получив аванс в размере 400 тысяч драхм, Георгиадис пообещал для содействия проектам Брусилова и Флинта (каждому в отдельности) при необходимости привести в действие не только земные, но и потусторонние силы, в том числе свергнуть греческое правительство, если оно откажется взять на себя труд помочь православному русскому воинству.

Начались конспиративные встречи, интенсивная переписка агентов с Петербургом, от которой у дипломатов миссии волосы на голове встали дыбом. Ответственный за шифры Соловьёв узнал, что Брусилов и Флинт дали грекам в обмен на их услуги необыкновенные обещания: находившийся под международной оккупацией остров Крит и соседнюю Македонию! В Афинах дело с покупкой чилийских кораблей тоже не выгорело, и довольным в результате оказался лишь один Георгиадис.

…Проработав в Греции почти шесть лет, Соловьёв был переведён 1-м секретарём в Цетинье, столицу Черногории. Он оставлял в Афинах свою жену и родившихся там двух дочерей, пока не устроится на новом месте. В проводах дипломата 9 января 1905 года приняли участие гофмаршал греческого двора, греческие друзья и коллеги-дипломаты. Накануне он был принят королём и королевой, а также всеми членами королевской фамилии. Королева Ольга Константиновна смотрела на Соловьёва как на революционера, потому что он на прощальной аудиенции высказал мысль о необходимости дарования России конституции. Тем не менее его наградили греческим орденом и подарили фотографии со своими подписями. Королевская аудиенция хорошо запомнилась дипломату, потому что в её ожидании ему пришлось провести много времени в нетопленом зале и побегать, чтобы согреться.