Текст книги "Испанская партия"

Автор книги: Борис Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

   А ополченец-шахтер продолжал говорить. Иногда он сбивался на родной язык, и тогда переводчик осторожно трогал его за рукав. Баск встряхивал, точно лошадь, головой, и снова переходил на испанский, тщательно произнося каждое слово...

   – Его дважды заваливало, – объяснял лейтенант. – Во второй раз их три недели откапывали... Так они только крыс и ели... А мы – мы можем смеяться, потому что нас никогда не хоронило заживо...

   Бойцы и командиры пораженно слушали бесхитростную речь баска, а тот, под конец, крепко обнял Веню, потом вытащил из-за ремня длинную наваху и протянул ему.

   – Он говорит – на память. На память о Горка Анасагасти – так его зовут, – пояснил переводчик.

   Гордо выпрямвшись, Каплер похлопал баска по плечу, осмотрел наваху, а затем снял с пояса финку с наборной рукояткой и протянул ее здоровяку-шахтеру:

   – Держи, лагун. На память о Вене Каплере...

   20.05, 28 июня 1937 г., Бильбао

   Тухачевский нанес на карту новую стрелку, затем повернулся и горделиво посмотрел на присутствующих:

   – Вот так, товарищи красные командиры. Некоторые маловеры полагали, – суровый взгляд в сторону генерала Улибарри и президента, – что слабая оборона франкистов может быть ловушкой, но мы, вооруженные гениальным учением Маркса и Ленина, настоящие большевики видели: обороняются насильно мобилизованные или обманутые солдаты. Они были сильны, когда за их спиной были штыки итальянских и германских фашистов, но их боеспособность, и так крайне слабая, была сведена к нулю нашими славными летчиками, а потом наши быстроходные танки окончательно уничтожили их волю к сопротивлению! Верно я говорю?..

   Михаил Николаевич поискал кого-то глазами, не нашел и, внезапно нахмурившись, буркнул:

   – Я вижу, товарищ Мехлис нас игнорирует? – И тут же махнул рукой, – Не переводить!

   Среди командиров произошло какое-то движение и поднялся громадный, похожий на сказочного богатыря комкор Апанасенко:

   – Товарищ маршал Советского Союза, разрешите доложить? Товарищ член военного совета АГОН в настоящий момент...

   Он не успел договорить. Распахнулась дверь и в запыленной кожаной куртке вошел Мехлис. Положил на стол планшет, и повернулся к Тухачевскому:

   – Товарищ маршал, я только что с передовой, – он расстегнул куртку и снял пропыленную фуражку, вытер лоб. – Настроение у бойцов – великолепное, товарищи. Готовы хоть сейчас гнать врага до самого Гибралтара!

   От ладони на лбу Льва Захаровича остались светлые полосы. Тухачевский несколько смутился: Мехлис двое суток пропадал в войсках, считая, что место комиссара там и только там – вместе с солдатами. Маршал был уверен: место командующего и штаба – в кабинете, возле карт и телефонов, но комиссар решительно возражал против "кабинетного заточения". Конечно, можно было и приказать, но...

   Чтобы скрыть смущение, он обратился к баскам:

   – Товарищ член военного совета прибыл прямо из наступающих войск. Я думаю, он лучше всех расскажет нам о ходе наступления...

   Мехлис быстро и деловито доложил о достигнутых рубежах, проинформировал о расходе боеприпасов и горючего, дал предварительную оценку потерь. Все слушали очень внимательно, не перебивая и не задавая лишних вопросов – все, кроме самого командующего.

   Тухачевский не сидел на месте, а беспокойно ходил во время доклада по кабинету. В тех местах, которые подтверждали его выводы, маршал радостно улыбался, бодро потирал руки, но если вдруг Мехлис говорил что-то, идущее в разрез с точкой зрения командующего АГОН... Тогда лицо Тухачевского мгновенно искажала злобная, свирепая гримаса, руки напрягались, и казалось что вот сейчас Михаил Николаевич кинется на своего комиссара с кулаками. А уж выражения, которые цедил в это время сквозь зубы маршал, не рискнул бы перевести ни один переводчик. Впрочем, в переводе они и не нуждались...

   Когда Мехлис закончил, тут же поднялся Уборевич:

   – Итак товарищи командиры и товарищи союзники, из доложенного товарищем корпусным комиссаром, – Иероним Петрович не удержался и лишний раз подчеркнул, что он старше Мехлиса по званию, – а так же на основе докладов из частей можно сделать вывод: наступательная операция развивается согласно плана, утвержденного заместителем наркома обороны СССР товарищем Тухачевским. Отдельные недочеты естественны, но решительной роли они не играют. Я думаю, что выражу общее мнение... – Уборевич обвел всех взглядом, – Операция вступает в свою вторую стадию...

   20.05, 28 июня 1937 г., Бургос

   – Что будем делать, сеньор генерал?

   Вопрос прозвучал в мертвой пугающей тишине, наступившей в штабе Северной армии после того, как подтвердились сообщения о разгроме дивизии "Наварра" и позорном бегстве дивизии "Литторио". Генерал Хосе Солчага смотрел в упор на своего визави – генерала Этторе Бастико. Итальянец, и так – невысокий, словно бы сильнее съежился под пронзительным взглядом испанца. Казалось что еще немного – и он просто исчезнет под заваленным картами, депешами и сводками столом.

   Солчага жестом велел штабным офицерам выйти, поднялся и навис над Бастико:

   – Ваши герои Абиссинии разбежались от красных самолетов, как тараканы от ботинка! Сражаться с русскими не то же самое, что гонять голых негров?! Потомки римлян, потомки римлян... – эти слова испанец произнес с непередаваемым сарказмом. – Наполеон завоевал вас за один год. С нами он возился пять лет. А русские – русские за один год вышибли дух из него!

   – Ну, если с ними не справился даже великий Наполеон, – жалко попытался отшутиться итальянский генерал, – то чего же вы, генерал, ждете от нас?

   Солчага посмотрел на Бастико с каким-то сожалением:

   – Послушайте, генерал, вы что – серьезно не понимаете, что русские не остановятся на достигнутом? Они пойдут дальше, – он с силой ударил по столу кулаком – и чем мы с вами будем их останавливать?! А остановить их необходимо...

   – Может быть разумнее отойти на другие позиции, которые будут удобнее для обороны? – неуверенно спросил итальянец. – В нашем Генеральном штабе уже давно разрабатывается теория обороны, опирающаяся на систему укрепленных лагерей...

   – Где, во имя всех святых, вы собираетесь их взять?! – заорал Солчага. – Где, я вас спрашиваю?!!

   – Нужно заранее отвести войска на выбранные позиции и как можно скорее построить и укрепить...

   – Осел! – рявкнул испанец. – Христос, за что ты покарал меня этим ослом?!

   – Сливочное масло? – растерялся итальянец. – Что вы имеете в виду, генерал?

   – Я имею в виду, что у ваших штабистов сливочное масло вместо мозгов! Темп наступления красных – более двадцати километров в день! У вас что – служат кроты?! Если нет, то как, святая кровь, вы рассчитываете успеть построить и укрепить ваши лагеря?!

   – Можно попробовать зацепиться за естественные преграды: реки, овраги... Стоит попробовать успеть укрепить мосты...

   – А вот с этим – полностью согласен, генерал. Эй, кто там?! – взревел Солчага. – Приказываю: немедленно усилить оборону мостов, подготовить усиленные подразделения для их охраны...

   09.00, 30 июня 1937 г., Бильбао

   – Так вот, товарищ Водопьянов, ваша задача – нанести массированный удар по Бургосу. Пусть противник на собственной шкуре узнает, каково это, когда с неба не только снег и дождик сыплются! – Тухачевский сам первый засмеялся своей шутке. – Расстояние до Бургоса – всего сто пятьдесят километров, так что может взять максимальную бомбовую нагрузку. Истребители Красовского обеспечат воздушное прикрытие...

   Михаил Васильевич знал все детали этой операции куда лучше маршала, и потому внутренне содрогнулся в ожидании долгого, скучного, да и не слишком-то грамотного описания того, что предстоит выполнить его бригаде. Он незаметно скосил глаза. На лицах остальных командиров авиабригад застыло выражение близкое к отчаянию. Лишь комбриг Чкалов оставался внешне невозмутимым, и только насмешливый прищур веселых глаз выдавал его отношение к грядущей филиппике Тухачевского. Водопьянов вздохнул и приготовился долго слушать...

   Но в этот момент в приемной раздался какой-то шум, и в кабинет широким шагом вошел Мехлис. Следом за ним смешно семенил престарелый Мариано Гамир Улибарри, за которым буквально мчался президент Агирре, который с порога закричал, перемешивая испанские и баскские слова:

   – Сеньор маршал! Сеньор маршал! Это правда?!

   – Что "правда"? – изумился Тухачевский.

   Президент баскской автономии пытался что-то сказать, но, не находя слов, лишь беззвучно открывал и закрывал рот. Генерал Улибарри краснел, бледнел, но тоже молчал, не решаясь, видимо, обращаться к грозному красному маршалу. На помощь им пришел Мехлис:

   – Товарищ Тухачевский, они очень взволновались, когда узнали о готовящемся налете на Бургос. У них там могила...

   – Что еще за могила? – Михаил Николаевич начал раздражаться, как обычно легко. – Там кроме кладбища – еще и штаб Солчаги, если они не забыли...

   – Вы не понимаете, – Агирре наконец нашел слова. – В храме Бургоса могила нашего национального героя, – Сида Кампеадора! Понимаете, если вы станете бомбить Бургос, то собор может пострадать. Тогда вас возненавидит вся Испания! Подумайте, – он постарался заглянуть Тухачевскому в глаза, – если бы кто-то разбомбил самый священный храм у вас, в Москве? Что бы вы стали делать?..

   Тухачевский вспомнил взрыв одного такого "священного храма" и хмыкнул. Он, во всяком случае, ничего делать не собирался...

   – Это – могила их национального героя. И религия тут ни при чем, – веско сказал Мехлис. – Баски говорят, что уничтожение собора в Бургосе равносильно взрыву Мавзолея...

   Вот это было понятно. Взрыв мавзолея – дело серьезное. Михаил Николаевич задумался...

   – Ну, вот что, товарищи, – командующий недаром славился умением принимать быстрые решения, – Все понятно. Меняем цель налета. Ударим по Фэрролю...

   15.42, 30 июня 1937 г., Фэрроль

   В этот летний день Бискайский залив решил дать отдых своему суровому нраву и словно сытый кот лениво разнежился под горячим ярким солнцем. И вместе с заливом разнежились корабли  на рейде военно-морской базы Фэрроль.

   Немецкий тяжелый крейсер "Адмирал граф фон Шпее" бункеровался у стенки, готовясь к походу. Вскоре он должен был сменить итальянский крейсер "Больцано": франкисты все еще пытались блокировать поставки оружия баскам.

   Чуть в стороне расположились торпедные катера, поставленные генералу Франко Италией и Германией. Рядом с ними стояли итальянские подводные лодки: "Этторе Фиерамоска", "Джиовани Баузан" и "Ди Дженевус" – "стальные акулы глубин", как высокопарно именовал их Муссолини.

   Дальше расположились гордость флота франкистов – тяжелый крейсер "Канариас" и эскадренный миноносец "Веласко" в окружении тральщиков и канонерок. У выхода из гавани нес боевое дежурство сторожевой корабль "Куидад де Пальма".

   Несмотря на то, что в гавани стояли военные корабли, картина была на удивление мирной. Тишину и покой не нарушали даже две зенитные батареи, прикрывавшие базу с воздуха. Словно и нет никакой войны...

   ... – Хельмут? – невысокий, жилистый матрос подошел к здоровяку, сосредоточенно тренировавшемуся в завязывании узлов. Получалось, откровенно говоря, не очень: толстые пальцы никак не желали правильно удерживать концы...

   – Что тебе, Пап? – недоверчиво поинтересовался здоровяк.

   Пап славился на весь "фон Шпее" как мастер на всякие розыгрыши, и неуклюжий тугодум Хельмут не без основания полагал, что может сейчас стать очередной жертвой. Но Пап вроде был настроен мирно...

   – Я сейчас у врача был, – сообщил он.

   – Ну?

   Остальные моряки, бывшие на палубе, заинтересованно подошли поближе. Уж они-то точно знали: просто так Пап ни к кому не подходит...

   – Врач велел спросить: у тебя волосы в носу есть?

   Хельмут озадаченно почесал затылок. Вопрос, конечно, странный, но от этих врачей всего ожидать можно...

   – Ну, есть... А что?

   – Да видишь, какое дело... – Пап доверительно нагнулся. – Врач сказал, что раз у меня под мышками волосы растут, а у тебя – в носу, то нужно устроить складчину!..

   Матросы захохотали, а Пап тут же отскочил подальше. Хельмут попытался его схватить, но куда там! Только запнулся и под общий хохот растянулся на палубе, пребольно стукнувшись затылком. В глазах заплясали искорки, какие-то темные черточки. Потом искорки пропали, но черточки почему-то остались...

   – Самолеты... – сообщил Хельмут лежа на палубе. – Интересно, куда это они?..

   ...Водопьянов оторвался от приборной доски:

   – Штурман? Ну?

   – На месте, командир. Выходим на цель. На полградуса левее держим...

   Михаил Васильевич довернул штурвал. Повинуясь маневру командира бригады, весь строй из шести десятков ТБ-3 лег на боевой курс. На высоте шесть тысяч восемьсот метров бригада тяжелых бомбардировщиков заходила на цель.

   Бомбардир командирской машины капитан Евграшин считал секунды, методично отмахивая рукой на каждое слово:

   – Одна, две, три, четыре... – Тут он отвлекся от секундомера и скомандовал в микрофон, – Первая пошла!

   Водопьянов навалился всем весом на рычаг механического бомбосбрасывателя. Громадный ТБ-3 величаво качнулся и с подфюзеляжной подвески сорвалась первая пара шестисоткилограммовых бомб. Это послужило сигналом для остальных. К кораблям в гавани Фэрроля устремилась сжатая, запечатанная в сталь смерть...

   Эскадра Особого Назначения доставила в Испанию лишь по одной тяжелой авиабомбе на каждый самолет бригады Водопьянова. Тухачевский, вполне справедливо считая, что основой ударной силой тяжелых бомбардировщиков являются авиабомбы большой мощности, несколько самоуверенно, а для заместителя наркома обороны по вооружениям – и несколько безрассудно, предполагал развернуть их производство на месте. Но оказалось, что, несмотря на наличие взрывчатки, доставленной из СССР, у басков просто нет подходящих предприятий. Штаб АГОН лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации: тяжелые бомбардировщики были нужны, но без крупных авиабомб их боевая ценность падала чуть ли не в два раза...

   Выход подсказали сами летчики. Громов и Каманин явились к Тухачевскому и, повергнув охрану штаба в состояние, близкое к помешательству, выложили на стол ошарашенного маршала авиабомбу.

   – Вот, – сообщил Громов, вытирая вспотевший лоб, – авиабомба ФАБ-50. Видите?

   Тухачевский внимательно осмотрел лежавшую на столе смертоносную чушку, но ничего не увидел. Кроме самой бомбы, разумеется. Он вопросительно поднял глаза на летчиков...

   – Это – бывший снаряд калибра сто пятьдесят два миллиметра, – сказал Каманин. – Стабилизатор приварили, бугель поставили и взрыватель поменяли...

   Михаил Николаевич пригляделся. На корпусе явственно просматривались выточки и ведущий поясок, характерные для снарядов. Маршал понял все и среагировал мгновенно. Уже к вечеру, несмотря на отчаянное сопротивление Галлера, с "Марата" выгрузили четыреста фугасных и сто шестьдесят бронебойных снарядов главного калибра. А на следующий день началась их переделка в авиабомбы. И вот теперь снаряды советского линкора падали на вражеские корабли...

   ...Первая же бомба рванула впритирку к борту «фон Шпее». Удар проломил борт, а взрывная волна снесла с палубы половину находившихся там людей. Через секунду только что тихая гавань огласилась воем сирен, отчаянными криками людей, а зенитные батареи выплюнули в голубое небо первые снаряды. В небе вспухли ватные облачка разрывов, но много ниже неспешно разворачивающихся на второй заход ТБ. Второй залп снова дал недолет. Бригада тяжелых бомбардировщиков вышла на боевой курс...

   Зенитчики Легиона "Кондор" пристрелялись с седьмого залпа. На пути советских машин выросла смертоносная завеса осколков. И в этот момент начался второй акт драмы...

   Над гаванью, озаренной отблесками пожара горящего "Канариаса", черными тенями пронеслись быстрые хищные силуэты. Это была бригада Громова, подкравшаяся на малой высоте и набросившаяся на зенитки.

   Взрыватели снарядов стояли на шесть с половиной тысяч метров, а СБ бомбили с высоты едва ли в две тысячи. Они безнаказанно расправились с батареями, прошлись над акваторией, высыпав десятки стокилограммовых фугасок, врезали из пулеметов по барахтавшимся в воде людям и, словно привидения, растворились в сияющем небе.

   Наступал заключительный акт разгрома франкистской базы. ТБ-3 снизились до четырех тысяч и снова на погибающие суда и пылающие портовые сооружения обрушились фугасные шестисоткилограммовые убийцы. Одна из бомб чудом угодила между двумя подводными лодками, которые затонули почти мгновенно. "Канариас" пылал плавучим костром. Его сорвало с якорей, и крейсер бортом навалился на "Веласко", раздавив портовый буксир, который по несчастливой случайности оказался между кораблями. Последняя бомба поставила заключительную точку, обрушившись на корму "Адмирала фон Шпее". Несчастный крейсер выбросил в небо столб огня, затем окутался паром и дымом. Потоки топлива для могучих дизелей, огненными реками растекались по кораблю и, сквозь грохот разрывов и вой сирен, прорезались дикие вопли людей, сгоравших заживо.

   Три пары истребителей Bf-109, поднятых в погоню за русскими бомбовозами вернулись ни с чем. И не все... Оказалось, что плотный строй бомбардировщиков способен за себя постоять. Да так, что один из кондоровцев, на самолете которого скрестились трассы стрелков пяти ТБ, камнем рухнул в голубые воды Бискайского залива. Бойня закончилась...

   22.42, 30 июня 1937 г., Рейхсканцлярия, Берлин

   – Итак, я хотел бы услышать, – Гитлер, нервно крутя пальцами, прошелся по кабинету, – что конкретно произошло в Испании?

   Перед ним стояли навытяжку сорванные внезапным приказом руководители Рейха, Вермахта, Кригсмарине и Люфтваффе. Гитлер обвел всех диким взглядом:

   – О, вот вы, Редер, – гросс-адмирал моргнул, когда палец фюрера ткнулся ему в грудь. – Вы, кажется, говорили, что нашим кораблям в Испании ничего не угрожает? Так? А что, в таком случае случилось с "фон Шпее"? Триста пятьдесят человек убиты, двести – ранены! Пятьсот пятьдесят немцев! Немцев, Редер!

   Он круто повернулся на каблуках и уткнулся взглядом в необъятное чрево Геринга.

   – А ты, Герман? Кто обещал, что наши летчики легко возьмут небо Испании под свой контроль? Так, может быть, это твои легионеры бомбили наш броненосец?!

   Глаза Гитлера налились кровью, голова затряслась. Он уже не говорил, а, задыхаясь визжал:

   – Нейрат? Вы – клинический идиот! Кто говорил мне, что англичане не пропустят русских в Испанию?! Кто говорил, что французы не пропустят русскую авиацию?! А-а! Вот и вы, Канарис! Не вы ли заявляли, что русская группировка не представляет собой никакой угрозы?! Не хотите принять на себя командование "Адмиралом фон Шпее" на переходе в фатерлянд? Вы же адмирал! Пока...

   Гитлер упал, изо рта пошла пена, и он впился зубами в край ковра. К нему кинулись адъютанты, и врачи, пока охрана чуть не взашей выталкивала посетителей прочь ...

   ... Через два часа фюрер Тысячелетнего Рейха лежал на диване. Его голова покоилась на коленях Евы Браун, которая нежно поглаживала его по волосам. Из закрытых глаз Гитлера текли слезы, а сам он тихо бормотал:

   – Кретины, засранцы... Боже, почему меня окружают либо идиоты, либо предатели?..

   20.13  01  июля 1937, в семи километрах от моста через Эбро

   Приземлившись, Алексей упал, рывком погасил купол, подмял под себя парашют и только тогда огляделся. Его взвод опустился кучно, в радиусе полукилометра, не более. Бойцы собирались вместе, двое уже метнулись к контейнеру с тяжелым оружием, лежащим всего в двухстах метрах от Домбровского. Затрещал под кинжалами брезент, и в полной тишине под стремительно темнеющим южным небом десантники бросились расхватывать винтовки, ручные пулеметы и гранаты.

   Алексею незачем было спешить к контейнеру. Он почти ласково погладил висящего на груди "буденовца" – ни для кого не было секретом, что пистолеты-пулеметы Дегтярева командирам-десантникам выдали по совету самого Семена Михайловича. Маленький, компактный, но от того не менее смертоносный в сравнении с автоматами Симонова или даже своим старшим братом, ППД был отличным дополнением к вооружению взвода.

   – Товарищ старший лейтенант, – рядом с Домбровским словно из-под земли вырос старшина Политов. – Все в сборе. Потерь нет.

   – Молодец, старшина. Товарищи, – Алексей повернулся к своему взводу. – Перед нами поставлена боевая задача: захватить мост через водную преграду – реку Эбро...

   Из стоя тут же раздалось ехидное:

   – Эб в рот? Суровая речка...

   Хотя произнесено это было шепотом, Домбровский не сомневался: сказал вечный ехида и балагур, пермяк Кадилов, прозванный в роте за зубастые шутки "Крокодиловым". Старший лейтенант мгновенно шагнул вперед, раздвигая могучим плечом строй десантников, и коротко, но сильно ударил Кадилова в лоб.

   – Крокодилов, я тебя предупреждал, что дошутишься? Предупреждал. Так что вставай и слушай молча. А то рот заклею. Навсегда... – Алексей вернулся на место и продолжил инструктаж, – Поставленная задача: захватить мост через Эбро и удержать его до подхода наших танкистов. Второй взвод пойдет по другому берегу, а после того, как захватим мост – высадится остальной батальон. Вопросы?

   Вопросов не оказалось. Домбровский внимательно оглядел своих бойцов и скомандовал:

   – Попрыгали!

   Легкий стук откуда-то слева заставил его обернуться.

   – Семейкин! У тебя стучит?

   Звеньевой Семейкин, здоровенный сибиряк, габаритами почти такой же, как и его командир, виновато потупился:

   – Антабка стучит, проклятая, – он протянул Домбровскому АВС. – Вот товарищ старший лейтенант, на прикладе...

   – Подтяни!

   – Есть!

   После того, как антабка была подтянута, вновь раздалась команда "Попрыгали". Десантники взлетали и приземлялись бесшумно, словно темные призраки. Алексей удовлетворенно кивнул, бросил негромко "За мной!" и неторопливо побежал вперед, изредка поглядывая на карту, которую подсвечивал красным фонариком. На землю упала испанская ночь – непроглядный полог черного бархата, как водится в южных странах – без сумерек, и взвод десантников растворился в глухой черноте...

   21.37 01 июля 1937, мост через Эбро

   Легионер Рыбалкин из девятой бандеры вздохнул и зашагал вдоль окопа, отрытого для обороны моста. С тех пор, как стало известно о прибытии большевистских орд в Бильбао, все стратегические объекты перешли на режим усиленной охраны, так что теперь мост на дороге в Бургос охраняла целая секция легионеров, усилив собой взвод охраны регулярной армии.

   Рыбалкин шагал и думал о том, как несправедлива к нему судьба. Вот представился шанс отомстить проклятым большевикам за бегство из уютной, уже почти забытой Казани, за отобранный озверевшими хамами мыловаренный завод, за мать, столбовую дворянку, вынужденную работать швеей, чтобы не умереть с голоду, за отца, расстрелянного кровавыми зверями-чекистами, за то, что осмелился помочь благородному делу сражающихся за Россию патриотов, короче – за все, и вот – на тебе! Вместо того чтобы сражаться на фронте и повергать в бегство жидо-большевистские орды, он вынужден стоять здесь в тылу, вдали от...

   Его внимание вдруг привлек тихий свист. Рыбалкин помотал головой: не почудилось ли? Тишина. Должно быть, почудилось...

   Свист раздался снова, но теперь уже с другой стороны. Легионер резко обернулся, одновременно сдергивая с плеча винтовку. Но тут же что-то зажало ему рот, а потом резкая боль пронзила спину и грудь. Последнее, что увидел стекленеющим взглядом человек без родины легионер Рыбалкин, были два темных силуэта. Один из них наклонился к другому и тихо произнес:

   – Все чисто, товарищ старшина...

   ...Старший лейтенант Домбровский с поразительной для такого гиганта легкостью беззвучно перемахнул через бруствер из мешков с песком, и черной птицей обрушился на двоих пулеметчиков. Те спокойно сидели и курили возле станкового "гочкиса", который уткнул свой рубчатый ствол куда-то в темноту амбразуры. Падение на них из темноты чуть не двухметрового Домбровского привело к фатальным результатам. Первый номер со сломанной шеей был погребен под огромным десантником, который, не вставая, успел схватить за воротник второго номера. Алексей перекрутил материю так, что испанец мог только открывать рот, подобно пойманной рыбе. Он болтался как тряпичная кукла в руках Домбровского, в ужасе глядя на "ноче де фантасмас", возникшего буквально из ниоткуда. Но ужас был недолгим: кувалдоподобный кулак, гася сознание, обрушился на голову испанца...

   ...Капитан Санчес сидел в караульном помещении и в двадцатый раз перелистывал недавно купленный в Бургосе альбом с репродукциями Поля Гаварни "Пятничные непристойности". Он мечтал, что при следующей поездке в Бургос ему, возможно, удастся выменять этот альбом на те замечательные раскрашенные фотографии, которые в прошлый раз показывал немецкий летчик. Альбом, правда стоит немало, но фотографии... Ах, какие фотографии!..

   Мануэль Санчес прицокнул языком. Там были изображены именно такие женщины, которые больше всего нравились щупловатому, низкорослому, кривоногому Санчесу, а именно: крупные, белокурые, с пышными формами. Такие женщины – редкость в его прокаленной яростным южным солнцем Испании, но все же, все же...

   Взволнованный своими мечтами капитан потянулся к оплетенной бутыли с вином, стоящей на столе, когда скрипнула дверь. Обернулся и слетел на пол, сбитый молодецким ударом прикладом.

   – Буэнос ночес, сука!

   Произнеся таким образом добрую половину известных ему испанских слов, звеньевой Семейкин осмотрелся в караулке. Все спокойно. Дохляк-капитан лежит на полу – скучает, возле конторки в углу капрал-фашист старательно тянет руки вверх, словно пытается, не вставая со стула, дотянуться до потолка. Зря старается, между прочим: караулка высокая – Семейкину по размеру.

   Звеньевой махнул "авээсом" в сторону капитана, напрягся и выдал:

   – Томар! Ир! – автомат показал в сторону двери. Подумав, Семейкин ни к селу ни к городу добавил – Битте беилен!

   Это было то немногое, что Семейкин запомнил из уроков Эммы Карловны Лоттнер – сухопарой седой немки, долго и безуспешно пытавшейся вложить в голову сибиряка основы немецкого. Еще он помнил, как будет по-немецки "мама", "бабушка", "медведь" и "Сядьте ровно, дети", – но все это явно не подходило к нынешней ситуации...

   ...Свою половину моста взвод Домбровского захватил грамотно, бесшумно и, практически, мгновенно. Но что творится на другом берегу, Алексей не знал. Хотя оттуда не было слышно выстрелов, но все же...

   – Красноармейца Эпштейна ко мне.

   Через минуту переводчик Эпштейн, с виду долговязый и нескладный, стоял навытяжку перед Домбровским. Алексей в который раз хмыкнул про себя: как обманчива бывает внешность! Михаил Эпштейн был мастером спорта по стрельбе, и во взводе Домбровского он был не только переводчиком, но и снайпером, чему совершенно не мешали его очки в блестящей оправе из нержавеющей стали. Эти очки – явно трофейные! – взамен старых, притащили ему откуда-то Политов и Семейкин. В знак благодарности за помощь Михаила в их взаимоотношениях с сеньоритами Бильбао...

   – Миша, тут вот у нас... – Алексей пихнул вперед пришедшего в себя Санчеса. – Побеседуй с сеньором, расспроси, как на ту сторону позвонить?

   – Слушаю, товарищ старший лейтенант, – Эпштейн повернулся к капитану и спросил по-испански, – Имя, фамилия, пароли при разговоре по телефону. Отвечай быстро, если хочешь жить!

   Капитан Санчес очень хотел жить. Очень. Но уронить честь идальго... Он гордо отвернулся и... встретился взглядом с кулаком Семейкина, который покачивался перед его носом. Этот кулак был очень похож на быка на корриде, который уже примерился поднять на рога наглого тореро. А в роли тореро был он – капитан Санчес... Мануэль зажмурился и повернул голову в другую сторону, чтобы не видеть этого страшного кулака. Но когда Санчес открыл глаза, он понял, что ничего не выиграл. Наоборот проиграл. Потому что теперь перед его носом покачивался кулак Домбровского, который, по совести говоря, был покрупнее сибирского. Сообразив, что назад голову повернуть не удастся, да и не известно – не ждет ли его там третий кулак, еще больше? – и судорожно сглотнув, Мануэль вздохнул и начал отвечать.

   Алексей слушал пулеметную скороговорку испанца, и радовался в душе, что в его взводе есть вот такой вот Эпштейн, который в состоянии перевести эти невероятные "санчес-мучас-ола сьерра" на нормальный человеческий язык. Сам Домбровский твердо помнил только "Ариба лас манос!" "Риндете!" "Тира тус бразос!" и "Баста!" – вот и все, что запомнилось из выданного еще на корабле, следующем в Гавр, русско-испанского разговорника на синьке. Впрочем, синий блокнотик лежал у него за голенищем сапога, так что при необходимости он мог сказать испанцу: "Esta agua se puede beber? CuАntos fusiles tiene? Que el comandante de su unidad? Si quieres vivir nos lleva al personal!" Но зачем мучится самому и мучить испанцев, если есть Миша Эпштейн?..

   – Товарищ старший лейтенант! Все, можно звонить!

   В караулке Эпштейн уверенно взял телефонную трубку, услышал "эскучар" и выдал длинную фразу по-испански. Если бы динамик в этом телефоне был потише, то в караулке не хохотали бы как сумасшедшие Домбровский, Политов, Семейкин и еще трое десантников, услышавшие, что в ответ на Мишкину заковыристую испанскую тираду, на том конце провода помолчали, а затем явственно произнесли:

   – Товарищ лейтенант! Тут какая-то б... по-испански чешет. Их сразу послать, или пусть Гринберг ответит?

   23.12 01 июля 1937, мост через Эбро

   Старший лейтенант Домбровский и лейтенант Махров – командир первого взвода, зажгли фальшфейеры. Одновременно с этим с обоих концов моста взлетели зеленые ракеты. Вскоре над мостом раздался гул авиационного мотора. Это разведывательный «ишачок» дал десанту понять, что их сигнал замечен. Выделив из состава взводов по одному отделению для подготовки посадочной полосы, Домбровский и Махров принялись за усиление обороны захваченного объекта.

   Пленных – а их набралось целых пятьдесят человек – выгнали срочно отрывать новые траншеи, ходы сообщения, позиции для станковых пулеметов, БПК и выданных десантникам, опять же по настоятельному совету маршала Буденного сверхсекретных и наиновейших восьмидесяти двух миллиметровых минометов. Чуть в стороне от моста уже разводили костры, выстраивая из них гигантский треугольник.