Текст книги "Испанская партия"

Автор книги: Борис Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

   – "Малыми группами", а? – комкор сморщился так, словно у него внезапно схватило зубы. Все... – Это ж удумать такое!.. Ну? – он зыркнул на связиста так, что бедолага аж присел, – Что там?

   – Т-товарищ комкор... – старший лейтенант опасливо посмотрел на грозного командира, сглотнул – они... то есть, штаб... значит, Бильбао... – тут он окончательно стушевался и замолчал.

   – Да что ты мямлишь?! Рохля! – взревел Апанасенко медведем-подранком. – Докладывай, в душу тебя!..

   Старший лейтенант с трудом взял себя в трясущиеся руки и, мучительно побледнев, выпалил, наконец:

   – Бильбао подтверждает: приказ принят верно, товарищ комкор...

   – Та-а-ак... – протянул Иосиф Родионович и надолго замолчал. – Подтверждают, значит...

   Связист уже, было, решил, что командир забыл о его существовании, и осторожно бочком двинулся к выходу, когда его настиг грозный окрик:

   – Куда?! А ну, сядь!

   Апанасенко оперся на стол и, нависая над связистом, принялся диктовать:

   – Пиши! "Мною получен приказ, текст которого свидетельствует, что противнику удалось разгадать наши шифры. Связь прекращаю вплоть до окончательного выхода из окружения. Прошу как можно скорее сообщить в Москву о ненадежности шифров". Написал? Подпись: "Комкор Апанасенко". Зашифруешь и передашь в Валенсию. Клеберу. Немедленно! Вопросы?!

   Вопросов не было. Связист умчался на предельной скорости, а через два часа загремели залпы артиллерийской подготовки. Полк пошел на прорыв...

   23.15, 21 июля 1937 г., Кастрило де ла Верга (пятьдесят километров от Бургоса)

   – Эй, земляки!

   Негромкий голос буквально подбросил стрелков и танкистов. Хватаясь за оружие, они мгновенно откатились в стороны от своих маленьких костерков и заняли круговую оборону. Но ночь молчала и были видны разве что тени. И вдруг с двух танков ударили фары боевого света. В белых мертвенных лучах бронированные машины, настороженно поводящие стволами, были похожи на каких-то сказочных чудищ, хищно принюхивающихся в поисках врагов. В ночь вдруг бухнул винтовочный выстрел, эхо прокатилось и замерло в дальних кустах...

   – Земляки, дурить кончайте! – голос раздался уже из другого места. – Мы тоже не с дубинками ходим... – И откашлявшись, вдруг запел:

 
   За столом никто у нас не лишний,
   По заслугам каждый награжден,
   Золотыми буквами мы пишем
   Всенародный Сталинский закон.
 

   Ястребов встал и окликнул невидимого певца:

   – Певец! Выходи, покажись честному народу!

   – А я не один, я – с компанией!

   – Ну, вот и валите всем гуртом к нам! – весело крикнул Бронислав, но на всякий случай вытащил трофейный маузер "Астра" и прибавил, – Только не балуйте, душевно прошу...

   – Ты пистолетик-то убери, – спокойно посоветовал громадный человек, вынырнувший из темноты. – А то не ровен час...

   В синем комбинезоне десантника, с пистолетом-пулеметом, терявшемся на его могучей груди, он подслеповато щурился в свете фар, озираясь по сторонам. Вот глаза гиганта остановились на Ястребове, и он радостно улыбнулся:

   – Здорово, товарищ! Как там твои монгольские папироски – не кончились еще?

   – Медведище?! Так ты же не куришь?

   – Да я не себе, – пояснил Домбровский. – Я ж ребятам. Со мной рота – считай полтораста человек.

   – Как так? Вас же в роте всего-то сто двадцать семь. По штату...

   – Да мы непростая рота, – Домбровский уже уселся возле костерка и с видимым наслаждением вытянул ноги. – Нас тут пять взводов: вся наша рота и еще два приблудных прибились. Даже не из нашего батальона... Товарищ Бронислав – извини, позабыл, как тебя по фамилии? – а пожрать у вас ничего нет? А то мы сухпай вчера доели...

   – Ястребов моя фамилия, товарищ Домбровский, – ответил Бронислав и усмехнулся,. – Для такого дружка все, что есть в печи – все на стол мечи! Андрей, вытащи-ка наш НЗ...

   Киреев нырнул в недра танка и почти сразу же возник обратно уже с вещмешком в руках. Ястребов вытащил из сидора кусок вяленого мяса и протянул десантнику:

   – Держи, товарищ старший лейтенант... А насчет курева – извини, сам скоро лебеду курить начну...

   – Лебеду? – серьезно поинтересовался старшина Политов. – Товарищ старший лейтенант, а где она здесь растет? Из нее суп сварить можно и еще...

   – Старшина, это я – образно. Ну, не лебеду, а, скажем, мох. Легче тебе от этого?

   – Так точно, товарищ старший лейтенант. Мох – его жарить можно...

   Ястребов отвел в сторону Домбровского и прошептал:

   – Слушай, ты же сказал, что сухой паек только вчера добили. Чего ж он у тебя оголодал-то так?

   – Так это мы остатки раненым скормили, – так же тихо ответил Алексей. – А сами уже третьи сутки святым духом питаемся. Вот ребята и озверели...

   Бронислав оглядел выходивших к стоянке десантников. Было видно, что красноармейцы давно не ели, но встреча своих подняла бойцам настроение. Они весело гомонили, иногда происходили веселые и забавные сцены узнавания. Младший комвзвод Киреев утащил к костерку танкистов звеньевого Семейкина и теперь рассказывал всем про "первого встреченного баска". Семейкин смущенно улыбался и только уплетал за обе щеки кашу, которую ему все подкладывали и подкладывали радушные танкисты. Наконец он отвалился от котелка:

   – Братцы, товарищи, да помилосердствуйте! Я ж не резиновый...

   А возле командирского танка сидели Ястребов, Домбровский, Баранов, Махров и командир басков Арцай Гевара. Вел совещание Бронислав. Он выслушал Домбровского и Махрова, подумал:

   – Значит, по вашим данным, мы находимся в оперативном окружении, так?

   Командиры молчали.

   – Значит, от этого танцевать и станем. Так что снабжения нам не дождаться... – Он надолго задумался, – Вот что. Лейтенант Баранов, сколько у нас автомашин?

   – Полностью исправных – десять. И еще две – туда-сюда...

   – Автомобили – для раненых и припасов. В первую очередь – топлива. Далее, десантники. Как у вас с продовольствием – уже в курсе, а как с боеприпасами?

   – Хреново, – признался Домбровский. – На винтарь – по четыре обоймы, на пулемет – по сотне патронов. К сорокопятке – четыре снаряда, к двум БПК – пять...

   – Ну, боекомплектом мы с вами поделимся, у нас на танках еще есть кое-что... а вот бензин... – Ястребов снова надолго замолчал, потом хлопнул ладонью по колену, – Будем взрывать лишние. Патроны, снаряды, забрать, пулеметы снять, бензин слить. Считаю, что завтра перед выходом надо уничтожить половину танков.

   – Б...! – выдохнул лейтенант Баранов.

   – Есть другие предложения?

   – Нет, – вступил в разговор Гевара. – Но жалко взрывать четырнадцать танков...

   – Жалко. Но так хоть оставшиеся сохраним...

   05.15, 22 июля 1937 г., Париж, Полпредство СССР

   Чкалов свирепо смотрел на своих конвоиров, но не говорил ничего, а только мрачно сопел. Остальные – Каманин, Громов и Водопьянов – и вовсе молчали, но если бы взгляды, которые они нет-нет, да и бросали на корректных «сотрудников полпредства», были материальны – ребят в штатских костюмах, но с военной выправкой издырявило бы почище дуршлага.

   И было за что! Летчиков буквально вытащили из постелей, ничего не объясняя запихнули в самолет, который пилотировал всем им хорошо известный "Герой номер один" – Ляпидевский и не успели командиры авиакорпуса АГОН опомниться, как уже оказались на территории полпредства СССР. Поначалу ошарашенные произошедшим летчики пришли в себя и теперь в них нарастали злость и ярость. То, что в Испанию они не вернутся было понятно. Но вот почему?..

   Дверь распахнулась, и в комнату широкими шагами вошел полпред Суриц. Оглядел летчиков и их сопровождающих, кивнул головой каким-то своим мыслям, коротко поздоровался:

   – Здравствуйте, товарищи! – И тут же без всякого перехода сообщил, – Товарищ Сталин лично распорядился: Героев Союза от командования и полетов отстранить и отправить домой. В самые кратчайшие сроки.

   – То есть как это "домой"?! – Чкалов точно став выше ростом надвинулся на Якова Захаровича и буквально навис над ним. – Это как прикажете понимать? Это же вредительство – оставить АвиаКОН без руководства!

   – И без лучших пилотов, – негромко обронил Каманин, не отличавшийся особой скромностью, как, впрочем, и все остальные "герои".

   – Нет, вы мне скажите: кто до такого мог додуматься?! – кипятился Чкалов. – Мало того, что там сейчас, после побоища, каждый человек на счету, так еще и лишить корпус руководства! В самый ответственный момент!..

   Суриц открыл было рот, чтобы ответить, но раздумал. Вместо ответа он протянул Валерию Павловичу пакет:

   – Ознакомьтесь, товарищ комбриг...

   Чкалов вытащил лист и начал читать. Первое, что бросилось ему в глаза, была сделанная четким почерком, синим карандашом приписка, ниже машинописного текста. "Объяснить тов. Чкалову, Каманину, Громову и Водопьянову недопустимость риска жизнями Героев. В Союзе ССР их и так не много". И ниже, тем же карандашом, подпись: "И. Сталин".

   Дальнейший спор не имел смысла. Спорить с вождем – нет, не то чтобы себе дороже, но смысла не имеет. Не переспоришь. Угрюмый Чкалов предъявил приказ своим товарищам, потом свернул лист и затолкнул его обратно в конверт. Суриц выжидательно смотрел на гордость Советской авиации. Конечно, споры окончены, но как бы эти непредсказуемые пилоты не выкинули какой-нибудь фортель!

   Решив на всякий случай подсластить пилюлю, Яков Захарович елейным голосом сообщил, что сразу же по прибытии домой, все авиаторы будут награждены высокими правительственными наградами. Но летчики встретили это известие гробовым молчанием...

   Внезапно Громов что-то шепнул Водопьянову, тот встрепенулся и, наклонившись к Чкалову, произнес загадочную фразу:

   – Левчик один отдуваться будет...

   Суриц еще не успел осмыслить значение услышанного, а Валерий Павлович уже не спросил, а просто-таки потребовал:

   – Связь с АвиаКОН! Немедленно! Нам же распоряжения отдать надо!..

   И через десять минут уже диктовал приказ:

   "Приказываю принять командование Авиационным корпусом особого назначения полковнику Леваневскому. Комбриг Чкалов".

   12.30, 22 июля 1937г., Москва, Кремль.

   – Ну что там АГОН? Агонизирует? – Сталин позволил себе усмехнуться. – Товарищ Тухачевский смог восстановить управление частями?

   – Никак нет, – Ворошилов вздохнул. – И, кажется, не собирается.

   Сталин удивленно приподнял бровь:

   – Что это значит: "Не собирается"? Товарищ Тухачевский больше не хочет командовать АГОН? Товарищ Тухачевский решил просить освободить его от обязанностей командующего?

   "Если бы... – подумал Ворошилов. – Вот хорошо-то было бы..." Вслух, однако он этого не произнес, а ответил точно так, как рекомендовал Шапошников:

   – Товарищ Сталин, командование АГОН уже списало окруженные части в безвозвратные потери. Если кто вырвется – хорошо, в дело пойдут, а не вырвутся – не велика беда. Новые части на подходе. А так как по данным разведки Франко истратил все имевшиеся резервы, то товарищи Уборевич и Тухачевский полагают, что прибывших частей с избытком хватит для полного разгрома мятежников.

   Сталин молчал. Не будучи профессиональным военным, он обладал огромным практическим умом и несгибаемым здравым смыслом и потому давно уже просчитал возможные действия Тухачевского. Но все же, все же... Как же ему не хотелось вверить в то, что красавец, умница Тухачевский может вот так, одним росчерком пера решить судьбу многих тысяч людей. Ведь они надеются, ждут приказов, ждут спасения, а их командир, человек которому доверены их судьбы... Как же так, как же так можно?..

   Иосиф Виссарионович тяжело опустил голову, сжал кулаки. Вот они: строители новой жизни, которые думают лишь о своей славе, о своих почестях!.. Тут вдруг он вспомнил про еще одного человека... Как он клялся, как старался показать свою честность, преданность делу, и вот теперь... Неужели и он – тоже?!!

   От ненависти помутнело в глазах, кровь бросилась в лицо. Сталин несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться и, наконец, спросил едва заметно дрогнувшим голосом:

   – И товарищ Мехлис придерживается такого же мнения?

   Ворошилов удивился. Некоторое время он думал, что ответить, затем, решившись, отрапортовал:

   – Не могу знать, товарищ Сталин. Когда франкисты осуществили окружение основных сил АГОН, корпусной комиссар Мехлис находился в войсках. Известий от него нет...

   Сталин удовлетворенно кивнул головой. Мехлис тоже не полководец, но он будет с красноармейцами до конца. До своего или до их общего. Он не предал... Это хорошо. Но с Тухачевским нужно что-то решать...

   – Полагаю, не стоит производить официальные мероприятия по отстранению Тухачевского и Уборевича от командования АГОН. Товарищ Ежов, – Николай Иванович вскочил, словно его дернули за невидимые ниточки и преданно уставился на Сталина. – Подумайте, не стоит ли поручить это товарищу Берии? Тем товарищам, которые осуществили последнюю операцию в Испании?

   – Слушаю, товарищ Сталин, – Ежов вытащил блокнот и сделал пометку. – Обещаю: НКВД не подведет...

   15.15, 24 июля 1937 г., Рейхсканцлярия, Берлин

   Гейнц Гудериан смотрел на фюрера взглядом затравленного животного. От вызова в Рейхсканцелярию он и не ожидал ничего хорошего, но то, что происходило, превзошло самые мрачные прогнозы...

   – Скажите мне, генерал, – голос Гитлера был сладок как сахарин и ядовит как цианистый калий. – Скажите мне: это не вашими ли выкладками по так называемым молниеносным операциям воспользовался русский маршал в Испании, осуществляя свое блестящее наступление?

   "Еще и предательство пришьют! – облился холодным потом Гудериан. – И ведь ничего не докажешь..." А вслух произнес:

   – Мой фюрер, я готов поклясться своей офицерской честью, честью немецкого солдата, что не передавал своих теоретических выкладок и стратегических предложений никому! Во всяком случае, никому, кто мог бы разгласить их суть и передать в руки врага... – Внезапно его осенило, и он вдохновенно продолжил, – Идеи носятся в воздухе, мой фюрер, и вполне возможно, что красные сами пришли к тем же выводам, что и я...

   Его порыв был столь искренним, что Гитлер смягчился. Он ласково потрепал Гудериана по плечу:

   – Поверьте мне, Гейнц: никто не обвиняет вас в предательстве. Никто! – подчеркнул он голосом. – В Германии нет и не может быть предателей!

   Гитлер улыбнулся, и на мгновение Гудериану показалось, что гроза миновала. Но когда фюрер заговорил вновь, стало ясно: ничего не миновало!..

   – Я понимаю, что идея может витать в воздухе, и что додуматься до нее может каждый. Но скажите мне, генерал, – голос Гитлера стал еще слаще и еще ядовитее. – Не показалось ли вам, что герр Тухачевский все сделал правильно? Именно так, как вы и задумывали? Или он все же допустил какие-нибудь ошибки, сделал что-то не так?

   Мысли Гудериана завертелись с отчаянной силой. Он еще раз прогнал перед мысленным взором все отчеты, полученные из Испании, еще раз вспомнил все сводки... Русские действовали отлично, полностью подтверждая его теоретические выкладки. Танковые клинья, авиация в качестве артиллерии сопровождения, высочайшая скорость наступления... Они не отвлекались на окруженные группы противника, предоставляя их уничтожение тыловым частям, а сами неудержимо рвались вперед... Вроде бы все верно...

   – Мой фюрер, я вынужден с глубоким сожалением констатировать, что русские применили план молниеносной войны почти идеально. И показали нам образец, к которому мы должны стре...

   – Образец? Вы говорите "образец", Гудериан?! – Голос Гитлера начал повышать тон, – И в чем же вы увидели образец?!

   Еще не понимая, какая над ним нависает угроза, Гудериан принялся перечислять:

   – Русские очень точно рассчитали время своего наступления, наладили великолепную связь между родами войск и отдельными частями. Они прекрасно использовали свое превосходство в воздухе, грамотно применили такие новые виды войск, как парашютистов-десантников, тяжелую авиацию, быстроходные танки...

   – Довольно! Слышите меня, Гудериан?! Довольно!! – Гитлер уже кричал в голос, – Вы хотите сказать, что это – образец наступления?! Отлично, просто великолепно! Но не скажите ли вы мне: чем закончилось это образцовое наступление?! Это не красные ли сейчас вырываются из окружения, в которое их заключила куда более слабая и куда менее технически оснащенная армия?!

   Гейнц Гудериан молчал, а фюрер распалялся и распалялся:

   – К чему вы и вам подобные, Гудериан, пытались склонить Вермахт?! К тактике наступления, при котором фланги висят в воздухе, а в тылу остаются пусть окруженные, но вполне боеспособные вражеские формирования?! И никто не смел вам возразить! Все были заворожены, околдованы красотой ваших, Гудериан, теорий! Теперь вы видите, к чему они могли привести?! Вы же убийца, генерал! Вы готовили смерть немецких юношей, которые по зову сердца пришли в возрожденную армию, которые верили вашим фальшивым теориям, вашим лживым доводам!..

   Гудериан пошатнулся. По его лицу разливалась мертвенная бледность, веки дрожали. К его счастью Гитлер заметил это и тут же сбавил тон:

   – Ну-ну, генерал, вы ведь не девочка! Что с того, что я наговорил вам столько неприятного? На фронте нам бывало и хуже, не так ли?

   Гудериан нравился Гитлеру и потому он искренне жалел толкового генерала. Фюрер заботливо усадил его в кресло и сам протянул ему стакан минеральной воды:

   – Выпейте, Гейнц. Выпейте и успокойтесь. Людям, даже таким умным, как вы, свойственно ошибаться. И лишь Провидение, которое вручило мне судьбу Германии – безошибочно. Вы заблуждались, Гудериан. Заблуждались искренне, истово веруя в то, что ваша деятельность направлена на благо Родины. Но Провидение, – голос Гитлера окреп и снова зазвучал так, словно он произносил речь перед огромной массой людей, – открыло мне глубину вашего заблуждения. И теперь я говорю вам, Гейнц: довольно! Довольно странных, невнятных теорий, идущих вразрез со здравым смыслом и всей военной наукой! Вы примете корпус, и с присущей вам энергией и целеустремленностью сделаете его лучшим корпусом Вермахта. И в грядущей войне – я глубоко в этом убежден! – вы покажете себя с самой лучшей стороны! Вы сможете принять командование армией, которая покроет себя славой на поле брани, сражаясь во имя Великой Германии! Идите, генерал, и готовьтесь к новой войне – к войне, которая позволит, наконец, Германии занять подобающее ей место!..

   ...Гудериан ехал в поезде к месту нового назначения и думал о том, как странна порой бывает судьба. Теория танкового блицкрига умерла, фактически не родившись, но именно его – создателя и идеолога новой стратегии – это никак не задело. Он назначен командующим вторым армейским корпусом – бесспорно одним из лучших в армии. Фюрер сказал, что в состав армий он планирует ввести танковые дивизии, правда – уменьшенного, половинного состава. Танки останутся в армии – это главное, а вот то, как они будут применяться... Впрочем, это не имеет никакого значения: его собственная карьера вышла на новый виток...

   22.10, 26 июля 1937 г., южнее Лерма

   Задетый неосторожным движением камень сорвался с забора и с едва слышным стуком покатился по земле.

   – Тихо!..

   Темные тени метнулись в черноте испанской ночи, и словно растворились в ней, распластавшись на земле. Затем одна из теней снова приподнялась и принялась шепотом выговаривать:

   – Красноармеец Эпштейн, твою мать! Откуда у тебя ноги растут?!

   Вторая тень принялась, было оправдываться, но из темноты прилетело короткое "Заткнись!", и все стихло. Бесшумное перемещение, еле заметное мелькание сгустков темноты и вот уже два черных силуэта прижались к стене маленького домика с плоской крышей:

   – Миша, давай, – Домбровский показал Эпштейну на дверь стволом своего ППД. – В случае чего – прикрою...

   И нырнул в темноту.

   Десантник осторожно постучал в дверь. Нет ответа. Второй стук был чуть настойчивее. Дверь распахнулась на всю ширину разом, словно ее не открыли, а сорвали с петель и на пороге возникла худенькая, невысокая старушка с удивительно прямой спиной и тяжелым пучком седых волос на голове.

   – Буэнос ночес, алуэба, – вежливо поздоровался Эпштейн. – Добрый вечер, бабушка...

   Старушка пристально, даже как-то придирчиво осмотрела десантника, его некогда синий, выгоревший на солнце комбинезон, пилотку с звездочкой защитного цвета. Особое внимание уделила длиннопалым кистям рук, сжимавших винтовку, затем подняла голову и, глядя прямо в глаза парашютиста, вскинула вверх сухонький кулачок:

   – Салуд, компаньерос! Здравствуйте, товарищи!..

   -...Вот там, на окраине, – сеньора Риварес показала куда-то за спину, – моего старшего внука и расстреляли. И потому, когда средний и младший решили записаться в милисианос, я могла только просить Заступницу Деву Марию приглядеть за моими пострелятами...

   За столом с небогатым угощением – кукурузная каша с малюсенькими кусочками поджаренного сала – сидели командиры и переводчик Эпштейн. Остальные красноармейцы и ополченцы рассредоточились по деревне. Им всем нужно было переждать день, когда с неба могут выследить уцелевшие итальянские самолеты – выследить и навести франкистов на группу окруженцев.

   – Сеньора Риварес, – начал было Домбровский, которого старушка за невероятные габариты признала командиром, и упрямо отказывалась понимать, что размеры – размерами, а звания – званиями. – Сеньора Риварес, вы сказали, что видели неподалеку красноармейцев...

   – Да, видела, – старая испанка энергично кивнула головой.

   – А не могли бы вы подсказать нам: куда надо нам двигаться, чтобы встретить этих наших товарищей?

   – Хотите найти вашего большого начальника в кожаной куртке?

   – Кого? – хором переспросили Ястребов и Баранов.

   Старушка поняла вопрос без перевода и широко улыбнулась:

   – Там есть командир. Большой. С ним около тысячи человек. Броневики. Танкетка. Даже музыканты есть... – Сеньора Риварес одобрительно цокнула языком, – А сам – такой представительный, в очках. И в кожаной куртке. Идет пешком, как все, а в легковом автомобиле – большущем таком! – раненых везут. И пулемет...

   – Красноармеец Эпштейн, пока не переводите! – приказал Бронислав и повернулся к остальным. – Похоже, что это – товарищ корпусной комиссар Мехлис.

   – Ну да?! – Махров явно не мог поверить в такое чудо, – Комиссар всего АГОН и вдруг здесь?!

   – Ты, парашютист, все время за линией фронта был, а мы-то товарища Мехлиса хорошо знаем, – вступился Баранов. – Он на своей "Испано-Сюизе" только что танки не обгонял. Всегда в самое пекло лез. И вот еще что: не припомню я, чтобы кто-то еще по такой жаре кожаную куртку носил...

   – Вы не сомневайтесь, товарищи, – вмешалась в разговор сеньора Риварес, которая, хотя и не понимала слов, легко уловила интонации. – Вы их легко догоните: вряд ли они успели уйти больше чем на десять-пятнадцать километров.

   – Это как же так? – изумились командиры чуть ли не хором.

   – А у этого отряда три большие пушки были. А лошадей – ни одной. Они их на руках катили...

   Ястребов ткнул Домбровского в бок:

   – Точно тебе говорю: это – товарищ Мехлис. Другой бы броневик попробовал впрячь или бросил бы орудия к чертовой матери, а этот будет тянуть до последнего...

   – Так надо патрули разослать, – рассудительно заметил Алексей. – Может и сыщут этого Мехлиса...

   12.10, 31 июля 1937 г., юго-восточнее  Лерма

   Чуть больше полутора батальонов – вот все, что было под командою у корпусного комиссара Льва Захаровича. Мехлиса. Полтора батальона стрелков, плюс взвод собственной охраны. И остатки тыловых частей: десяток писарей, два картографа, отделение химзащиты, дюжина поваров и остатки полкового оркестра. Вот и все. И потому, когда к отряду присоединились рота стрелков, почти рота танкистов с девятью танками и полурота парашютистов, Мехлис обрадовался. Он целый день ходил именинником, то так то эдак прикидывая: как бы ему получше распорядиться значительно возросшей мощью подчиненных ему сил?

   Лев Захарович не был кадровым военным. Кристально-честный, отчаянно-храбрый, он имел немалый боевой опыт, но военным все же не был. Иначе он не радовался бы тому, что к нему прибились еще почти полтысячи человек, у которых продовольствия – мешок сухарей, два мешка кукурузной крупы и пять ящиков сардин, а боеприпасов – пятьдесят патронов на ствол. Кадровый военный схватился бы за голову, узнав, что бензина у танков осталось на сто-сто двадцать километров хода, а автомобилей – на семьдесят, не больше. Он выл бы волком, выяснив, что раненых среди новоприбывших – до тридцати процентов, и что бойцы уже четвертый день получают не более пятой части армейского пайка в день. Все это привело бы кадрового военного в ужас и, может быть, даже заставило бы опустить руки. Но, к счастью для всех, Мехлис таковым не был...

   -...И теперь, товарищи командиры, нас стало достаточно много, чтобы прорываться в открытую! – Лев Захарович стукнул кулаком по расстеленной на столе карте. – Раз у нас не очень хорошо с горючим – предлагаю нанести удар вот здесь. Дорога тут проходит как раз между двумя деревнями, вернее – между деревней и поместьем крупного землевладельца. Дорога перекрыта, но, думаю, что мы должны справиться. И – рывок на Бургос.

   Собравшиеся командиры молчали. Лев Захарович внимательно оглядел их:

   – Что скажет начальник штаба?

   Майор Брагин, еще месяц тому назад бывший адъютантом Мехлиса, а теперь назначенный начальником штаба сводного отряда, встал, откашлялся:

   – Разведка сообщает, – кивок в сторону начальника разведки сводного отряда – старшего лейтенант Домбровского, – что дорога и мост перекрыты усиленным пехотным батальоном и примерно половиной кавалерийского полка. План операции предлагаю такой: две стрелковые роты скрытно выдвигаются на рубеж атаки и, при поддержке мангруппы, – новый кивок в сторону старшего лейтенанта Ястребова, – атакуют позиции пехоты. Остальные стрелки осуществляют прикрытие от возможной контратаки кавалеристов. После прохождения колонны, эта группа образует арьергард и рывком отступает на этот рубеж, – карандаш уверенно чиркнул по карте. Здесь занимает позиции мангруппа и парашютисты, которые отсекают преследующего противника. В помощь товарищу Ястребову выделим артиллерию и пулеметный взвод. Дальше дорога на Бургос свободна...

   Он снял фуражку и вытер вспотевший лоб:

   – Еще одно: во время прохождения колонны мангруппе и разведчикам поручается проверить поместье на предмет излишков продуктов питания, да и топлива. Расстояние от дороги до асиенды, – Брагин щегольнул испанским словечком, – восемь километров. Так что, товарищ Ястребов, возьмете два грузовика, примете часть парашютистов на броню и – вперед!

   Бронислав – единственный из уцелевших командиров-танкистов, принявший под свою команду не только девять БТ-5, но и три броневика и танкетку Т-27, имевшиеся у Мехлиса, задумчиво кивнул. Затем внимательно всмотрелся в карту:

   – Рискованно, – произнес он после небольшой паузы. – Очень рискованно. Вот тут и вот тут, – показал он трофейной авторучкой, – дорога сжата высотами. Если там есть хоть одно орудие – ох, и достанется же нам...

   Мехлис посмотрел на карту, потом перевел взгляд на Бронислава, чуть усмехнулся уголками губ:

   – Страшно, товарищ старший лейтенант?

   – Не то, чтобы страшно, товарищ корпусной комиссар, но обидно будет напороться. И из-за чего?..

   – Из-за того, что вашим машинам нужен бензин, а вашим товарищам – продовольствие, – веско произнес Лев Захарович. – Еще вопросы будут?..

   Вопросов не было, и командиры разошлись по своим частям. Завтра будет прорыв...

   21.15, 31 июля 1937 г., Вальядолид

   Генерал Франко сидел за столом, стиснув руки, и молча смотрел на разложенную перед ним карту. Операция по окружению большевиков, начавшаяся столь удачно, теперь оказалась под угрозой.

   Окруженные русские повели себя вовсе не так, как должны были бы, основываясь на данных разведки. Вместо того чтобы разбиться на небольшие группы, уничтожить тяжелое вооружение и попытаться просочиться сквозь порядки его войск, две группы красных, наоборот, сомкнулись в ударные кулаки и рванулись на прорыв.

   Группа под командованием корпусного генерала Apanasenko, численностью не менее восьми тысяч человек, разгромила двенадцатый пехотный полк и, потеряв около тридцати процентов личного состава уверенно двигалась в сторону территории Баскской автономии.

   Группировка под командованием дивизионного генерала Efremova, вместо того, чтобы прорываться назад, наоборот подтянула тылы, и, используя свое превосходство в бронетехнике, нанесла мощный удар по фронту верных Франко частей. Разметала пехотную бригаду, рассеяла танками два кавалерийских полка и сейчас с боями рвется на юг – туда, где жернова кровопролитной Брунеттской битвы, все еще перемалывают как его, так и республиканских солдат. И появление там пяти-шести тысяч штыков с пятью десятками скоростных танков вовсе нежелательно...

   Лишь с третьей ударной группировкой получилось почти так, как и задумывалось с самого начала. Ее командование погибло во время удивительно удачного огневого налета, и теперь, лишенная централизованного управления, она медленно но верно уничтожалась его частями. Уже уничтожено или взято в плен более двух тысяч большевиков и почти столько же басков, но все же то тут, то там обнаруживаются маленькие группы, пытающиеся пробраться сквозь линию фронта. И где-то бродит еще одна непонятная группа, численностью тысячи в три штыков ориентировочно...

   Разведка тут не поможет. В смысле, наземная. Каудильо глубоко вздохнул и нажал кнопку звонка, вызывая адъютанта:

   – Передайте итальянскому авиационному корпусу следующий приказ ...

   Гордое название. Очень гордое. А вернее было бы сказать: "Передайте приказ тем ошметкам, что чудом уцелели от итальянского авиационного корпуса..."

   Адъютант приготовился записывать. Франко встал, прошелся по кабинету...

   – Максимально усилить воздушную разведку. В случае необходимости проводить ее всеми силами, включая одиночные самолеты. Задача: обнаружить русскую группу в районе Лерма...

   06.10, 01августа 1937 г., перекресток на шоссе Бургос-Вальядолид

   Ночь выдалась непривычно холодной, и марокканцы, стоявшие ночью в карауле, дрожали, клацали зубами и, ворча, поплотнее кутались в свои бурнусы. Утром на землю выпала обильная роса, а от реки поднялся плотный белый туман. Он медленно поглотил низкий левый берег и в его клубах солдатам чудились то чьи-то силуэты, то очертания вражеских танков, то вовсе уж немыслимые, невероятные очертания чего-то, одновременно похожего и на линейный корабль, и на тяжелый бомбардировщик...