Текст книги "Под радугой (сборник)"
Автор книги: Борис Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
16
Он был в новом коричневом кожаном пальто, туго перетянутом ремнем, в невысоких, ярко начищенных сапогах. Он стоял, сдвинув фуражку на затылок, широко расставив ноги, словно под ним была не городская площадь, а палуба корабля. Он стоял не двигаясь, внимательно к чему-то присматриваясь.
Поля сразу заметила его. Лия же никого не замечала, все время оглядывалась назад, на вокзал.
Затем навстречу попалась Рива Мандель и остановилась с ними поговорить.
– Не встретили? – спросила она, удивленно глядя на них водянистыми глазами.
– Как видите, – ответила Лия.
Она была рада, что теперь ей повстречалась именно Рива Мандель, которая потеряла сына и могла лучше других ее понять. Потому, когда Поля сказала, что отлучится на минутку, Лия только кивнула головой и, даже не оглядываясь, сразу стала выкладывать Риве все, что у нее наболело…
Военный в кожаном пальто все еще стоял спиной к вокзалу. Поля подошла так близко, что услышала разговор, который тот затеял с пробегавшим мимо мальчиком.
– Скажи-ка, – обратился он к мальчику, – давно ты живешь тут?
– Где? – с разбега остановился малыш, не понимая, о чем его спрашивают. – В Биробиджане? – удивленно переспросил он. – С самого рождения…
– Вот оно что! – весело рассмеялся военный. – А сколько же с того времени лет прошло?
– А вы угадайте!
– Лет девять!
– Вот и не угадали!
– Десять?
– Нет!
– Одиннадцать?
– Да! – с большой гордостью сказал мальчик и пустился уже бежать дальше.
– Погоди-ка! – крикнул военный. – Скажи-ка, а что это вон в том двухэтажном здании?
– Налево, что ли? Это горсовет! А напротив – аптека…
– А что за высокие дома направо?
– Это облисполком! А то – школа! А что, вы здесь в первый раз? – Мальчик, чтобы как следует разглядеть незнакомца, задрал кверху голову.
– Да, впервые, – ответил военный; он хотел еще о чем-то спросить мальчика, но тот уже убежал.
Военный вдруг рассмеялся и крикнул ему вслед:
– Куда бежишь, дурень! Лови!
Он достал из кармана что-то завернутое в серебристую фольгу и швырнул вслед мальчику, надеясь на его ловкость. Мальчик быстро обернулся, на ходу схватил неожиданный подарок и тут же исчез.
Поля набралась смелости и шагнула к военному. В это время тот поднял чемодан и обернулся. Поля оказалась с ним лицом к лицу.
Она увидела высокий, угловатый лоб и смолисточерные волосы, схваченные у висков серебром. Из-под густых, таких же черных и круто изломанных бровей смотрели большие карие глаза. Полю даже смутил их прямой и острый взгляд. Она успела разглядеть резкие, точно из камня высеченные черты, орлиный нос с тонкими ноздрями, широкий упрямый рот и шрам на подбородке с правой стороны, придававший его лицу какую-то особую выразительность.
Увидев перед собой маленькую полную женщину, он сначала уступил ей дорогу, но вдруг остановился и спросил:
– Что вы? Как будто хотите спросить меня о чем-то?
Поля расхрабрилась и спросила с улыбкой:
– Почему вы так думаете?
– Сам не знаю, – широко улыбаясь, сказал военный, – может быть, потому, что и я у вас хочу спросить кое-что…
– Спрашивайте…
– Я разыскиваю здесь старожилов, – сказал он, внимательно рассматривая Полю. – А вы давно здесь?
– Ну, как сказать? – ответила Поля. – Сам-то город не так уж давно. Еще и шестнадцати лет нет, как тут начали селиться…
– А сколько времени из этих шестнадцати лет вы живете здесь?
– Я? Мы с соседкой как раз сегодня подсчитали… Осенью четырнадцать лет будет, как мы приехали сюда…
– Четырнадцать? – переспросил военный и вдруг положил руку на плечо Поле. – Стало быть, вас-то мне и надо!
Поля покосилась на большую руку, лежавшую у нее на плече, и военный, слегка смутившись, снял ее.
– Извините! – сказал он и, снова весело улыбнувшись, добавил: – Вас-то мне и надо!
– Нет, вы меня извините, – ответила Поля. – В таком Случае вам надо не меня, а другую. Но это не важно, она моя соседка…
Поля уже не сомневалась относительно того, кто этот военный.
Но тот очень удивился.
– А кто она такая, ваша соседка?
– Кто? – Поля помолчала и сказала: – Черновецкая! Вот кто! Лия Черновецкая…
Поля взглянула на него, чтобы посмотреть, какое это произвело впечатление. Военный действительно был ошеломлен, но в гораздо большей степени, чем Поля предполагала. Он смертельно побледнел.
– Как, как вы сказали?
– Черновецкая, сказала я. А что такое? Разве вы не к ней приехали? Разве вы не…
– Лия Черновецкая? – медленно произнес он и, закусив губу, умолк.
– Ну да! – чуть не крикнула Поля. – Вон она. – И она показала на Лию, которая все еще разговаривала с Ривой Мандель.
– Лия! Лия! Поскорее!
Услыхав голос Поли, Лия неторопливо оглянулась и медленно пошла к ним.
Не спуская с нее испуганных глаз, военный схватил Полю за руку.
– Кто это?
Поля весело взглянула на него.
– Сама она… Черновецкая… Вот уже третий день ходит вас встречать…
Лия спешила к ним, путаясь в длинном платье. Вдруг она остановилась, громко вскрикнула.
Военный бросился к ней навстречу:
– Мама!
* * *
– Поля! – тихо позвала Лия. – Где он?
Она лежала на кровати без кровинки в лице.
– Здесь, здесь, Лия… Вы только не волнуйтесь, Лия.
– Почему я его не вижу?
– Да вот же он, возле вас!
– Это ты? – Лия слабо улыбнулась. – А почему ты стоишь? Почему не сядешь?
Он вплотную придвинул стул к кровати, на которой лежала мать. Она видела его широкую грудь, на которой сверкали ордена.
– За что это столько? – тихо спросила она.
Заметив широкие погоны с серебряной звездочкой, она спросила:
– И кто ты теперь?
– Майор, мама…
На глаза ее навернулись слезы. Дрожащей рукой она провела по его вьющимся волосам.
– Нет, Поля, нет, не может быть! Разве это он? Ведь ты помнишь его маленьким? Мы его не ждали…
Голова Лии тяжело упала на подушку.
– Как же это? Как же ты вернулся, когда я и ждать тебя перестала…
17
Семен Черновецкий бродил по весенним улицам города.
Все, что он видел, не переставало удивлять и радовать его: и гладкий асфальт под ногами, и двух– и трехэтажные дома в центре, и густая сеть проводов над головой, и трубы заводов на окраине.
«Так вот, – думал он, – что соорудили здесь за пятнадцать лет…»
Тогда этого ничего и в помине еще не было… Тайга, глушь, мошкара… Захолустный разъезд, которому под стать было название «Тихонькая». Болота, трясина, сопки и горы: вблизи – зеленые летом, желтые и оранжевые осенью, белые зимой, а издали всегда туманные, дымчато-голубые.
Издали все это было изумительно красиво, особенно летом, вблизи – дико, недоступно, опасно…
Он вспомнил, как в первые дни манила его ближняя сопка, та, что сейчас высится по ту сторону моста за городом. Казалось, вот она, рукой подать! Но он шел до нее целый день. И не то, чтобы она была далеко, но почти невозможно оказалось добраться до нее. Вот по дороге широкая поляна, заросшая высокой, бархатисто-зеленой травой. На такой поляне, где-нибудь на Украине, за околицей, как хорошо было прилечь под деревом, лежать и смотреть в ясное, глубокое небо, следить за травинкой, по которой ползет божья коровка, красная с черными пятнышками, чуть приподымая крылышки, а травинка гнется под ее тяжестью…
Так захотелось прилечь на эту поляну по пути к сопке! Но не успел он опуститься на траву, как туча мошкары облепила его со всех сторон. Отмахиваясь и чертыхаясь, он помчался прочь.
«Вот тебе и божьи коровки!»– посмеялся он тогда над собой и решил больше не доверять здешним полянам.
Дальше по пути ему встретилась еще одна такая поляна, но он уже не соблазнился и решил быстро пройти по ней, чтобы немного сократить путь. Но, сделав несколько шагов, почувствовал под ногами влагу. Не обращая внимания, пошел дальше и вдруг провалился по колено в воду, предательски прикрытую высокой травой… Еле выбрался, вымокший, грязный.
«Да, – сказал он тогда себе, – весело здесь будет. Работы, во всяком случае, хватит!..»
Но он был не из пугливых. Наоборот, мысль о предстоящей большой работе вселяла бодрость. Он подошел к реке, снял одежду и бросился в воду.
Хотелось покачаться на прохладных волнах. Однако течение сразу стремительно подхватило его и понесло так, что он не мог сопротивляться. Вода была такая холодная, как будто на дворе стояло не лето, а глубокая осень.
Так он впервые познакомился с Бирой.
– Интересное знакомство! – проговорил он, вылезая из воды и дрожа от холода. – Учись, брат, хозяйничать в новых местах! Даром ничего не дается!
Только к вечеру добрался он тогда до сопки. Из последних сил взобрался на вершину, встал среди остроугольных камней.
Солнце заходило. Огромный, докрасна раскаленный диск медленно погружался в зеленое море лесов и лугов. От этих немеряных просторов веяло могущественной силой, чем-то первозданным, от чего захватывало дух. Кое-где островками виднелись крошечные селения, отдельные домишки да круглые китайские фанзы.
Интересно сейчас посмотреть вниз с этой сопки! Обязательно надо побывать там, подумал он, глядя на широкое мощеное шоссе, на длинный мост, по которому беспрерывно носились грузовики и легкие «эмки». Вокруг сопки и даже на самом склоне ее вырос город. Да, сегодня же надо побывать там! – решил он.
18
Лия никак не могла успокоиться. Когда Семен уходил из дому, время до его возвращения тянулось томительно долго. Она вспоминала, что совсем, по существу, еще не говорила с ним за эти несколько дней, что он здесь. Вот придет домой, она обо всем его подробно расспросит. Но только он показывался на пороге, она снова забывала обо всем. Ей хотелось только смотреть на него.
На второй день она спросила, накрывая на стол:
– Ты, конечно, не женат?
Он стоял, наклонившись над тазом и старательно мылил руки. Удивленно взглянул на мать и улыбнулся.
– Неужели, мама, я похож на старого холостяка?
– Я знаю, ведь ты все время в разъездах!
– Это ничего не значит! – выпрямился он, взявшись за полотенце.
– Значит, у тебя есть жена? Давно?
– Вот уже пять лет.
Лия, точно забыв, что ей нужно делать, ходила по комнате, остановилась около полки с посудой, обернулась к сыну. Тот стоял у зеркала, расчесывая свои густые черные волосы.
Видно, она хотела еще что-то спросить, но молчала. Это его задело.
– Неужели, мама, тебя не интересует, на ком я женат?
– Разве тебе это не безразлично? На свадьбу ты меня ведь не приглашал…
Однако, увидев, что он нахмурился, она спросила обычным тоном:
– А дети? Есть у меня хотя бы внук?
– Был. Мальчик. Умер перед войной.
– А сейчас?
Он долго молчал.
– Сейчас? – Он неловко обнял мать. – Вот кончится война, поселимся здесь, и какие у тебя чудесные внуки будут!..
* * *
К обеду Лия пригласила Полю и Даниила.
Оба, одетые по-праздничному, вошли, старательно вытерли и без того чистые ноги.
– Ну, Лия, поздравляю вас, – сказал Даниил. Он еще не видел Семена. Даниил подошел к нему, внимательно осмотрел ордена на груди, словно пересчитал их про себя, ухмыльнулся в седоватые усы и протянул крупную жесткую ладонь.
Поля на правах старой знакомой сразу же заговорила:
– Ведь вы обещали побывать у нас на фабрике. Почему же не приходите? Мы уже готовились, ждали вас в обеденный перерыв. А вы, я слышала, на завод пошли…
Семен оправдывался, говоря, что его задержали на заводе, но завтра обещал прийти.
– Смотрите же! – сказала Поля и пригрозила ему пальцем. – А то меня с фабрики прогонят. Уж я там наговорила про вас с десять коробов. А они: «Что нам от твоих рассказов? Сами хотим его повидать…»
– Придет, придет, – весело сказала Лия, – уж он везде побывает. А сейчас пожалуйте к столу! Порадуйтесь и вы вместе со мной. Сколько я вам голову морочила своими горестями…
– Кто горести делил, тот и радости разделит! – сказал Даниил и достал из бокового кармана бутылку терпкого кисловатого вина, которое сам приготовил из местного винограда.
Лия поставила на стол бутылку водки – специально для этого случая раздобыла.
Мужчины пили водку, женщины пригубили кислого вина. Даниил скоро опьянел и полез к Семену целоваться.
– По разу за каждый орден! – говорил он.
И только после того, как исполнил свое желание, согласился идти домой. Надо дать гостю отдохнуть.
– Встречаться нам на радостях! – твердил он, уходя. – Слышите, Лия, на больших радостях…
– Уж если я до этой радости дожила, – сквозь слезы отвечала Лия, – значит, будут радости на земле.
Гости ушли.
Семен набил трубку и встал у полураскрытого окна покурить. Казалось, о многом уже было переговорено, но о самом главном, о том, что особенно волновало обоих, молчали.
Присев к краю стола перемыть посуду, Лия осторожно начала:
– Если ты не обидишься, я спрошу у тебя кое о чем…
– Спрашивай, мама, – ответил Семен, выпуская дым и пристально глядя на нее.
– Все-таки, – начала она, – я никак не пойму, почему ты за столько лет ни разу не написал…
– Мама! – горячо воскликнул Семен и решительно шагнул к ней.
– Знаю, знаю, – перебила она, – ты скажешь, был невесть где, ты мне уже рассказывал… Сначала на границе был ранен, остался в армии, на Сахалине служил и еще где-то. В летной школе учился, потом на Хасане, в Монголии. А там большая война началась… Знаю…
Она задержала на нем взгляд.
– А такие, как ты, конечно, на одном месте долго не живут: где день, где ночь… Но… мать! Как можно забыть родную мать?
Он опять круто повернулся, но она, как когда-то давно, повелительно махнула рукой, и он остановился.
– Допустим, – продолжала она, – у тебя была суровая мать… Было время, когда она и слышать не хотела о сыне… Было… Хотя, может быть, он заслужил это… Не так ли? Но…
– Мама! – умоляюще проговорил Семен.
– Нет, нет! Позволь. За все эти годы заслужила я право излить душу?..
– Говори, – покорно согласился он, тихо шагая по комнате.
– Ты хорошо знал, что ты мой единственный сын, моя единственная радость…
Лия помолчала, мысленно снова переживая те дни, когда сын ее покинул, потом продолжала:
– Ведь ты же ребенком был… Восемнадцать еще не исполнилось. Я тебе добра делала…
– Мама! – не выдержал он. – Куда же я должен был поехать? К кому?
– Приехал же ты сюда сейчас…
Семен молчал.
– А мать? – выждав немного, сказала Лия. – О матери ты не думал?
Семен устремил на нее полный невысказанной боли взгляд.
– О, если бы я знал все эти годы, что ты жива…
– Значит, ты был действительно уверен, что меня… нет в живых?
– Да, – ответил Семен. – С тех пор, как приезжал сюда этот… Лемех Лемперт…
– Пусть будет проклята память о нем! – произнесла Лия.
Сейчас? Да, сейчас он впервые за многие годы получил после госпиталя отпуск, который мог использовать по своему желанию. Он решил осуществить давнишнюю мечту, которая ему не давала покоя, – побывать в городе, который он когда-то начал строить.
Семен прошелся по комнате и остановился возле матери.
– Когда я впервые приехал сюда, здесь не было и признаков города. Съезжались первые переселенцы. Был у меня тогда здесь хороший знакомый. Старик. Грузчик из Кременчуга. Здесь он пасечником стал.
– Пасечником? – Лия поднялась с места. – Мейлах Фукс?
– Да, – удивился Семен. – Ты разве знала его?
– Да. Знала.
– Каким образом?
– Пришлось столкнуться… Всех о тебе расспрашивала. И ни у кого толку добиться не могла. А Мейлах Фукс, он знаешь, что мне сказал?…
– Что?
– Он показал мне пасеку и сказал: куда бы мои пчелы не улетели…
Семен улыбнулся.
– Они вернутся сюда! Так?
– Так! Он и тебе это говорил?
– Да, мама.
– Он мне говорил, – продолжала Лия, – капля его меда, лежит на этой земле. Он в этот край вернется…
Увлеченные разговором, они не сразу услыхали, что стучат в дверь. Семен пошел открывать. На пороге стоял веснушчатый почтальон.
– От кого ты получаешь письма, мама? – удивленно спросил он, когда тот ушел, и принялся разглядывать конверт.
– Ах, да это, наверное, от Певцова, от Николая Певцова, – спохватилась Лия и нетерпеливо протянула руку за письмом.
– А кто это? – спросил он, разглядывая конверт. – Да, здесь действительно написано: «Николай Михайлович Певцов». Кто же он?
– Это война, Семен, мне второго сына дала…
Семен медленно открывал сложенный треугольником листок, а Лия тем временем рассказывала ему о Николае Певцове, о том, как ждала его приезда…
– Он должен был приехать в тот самый день…
– Так это его ты ходила встречать?
– Да!
– Вот оно что! – воскликнул Семен, снова закуривая и пристально вглядываясь в лицо матери, словно видел его впервые.
– Почему же он не приехал? Я тан и не знаю, – сказала она. – Читай, что он пишет?
– «В тот день, когда меня должны были выписать из госпиталя, – читал Семен, – у меня открылась старая рана и меня задержали…»
– Надолго?
– Этого, пишет он, и сам еще не знает.
С интересом, по-новому смотрел Семен на свою мать и, едва скрывая удивление, сказал:
– Послушай, мама, он ведь пишет тебе, как родной матери… Он так и называет тебя…
– Так ведь у него больше никого нет!
Семен задумчиво прошелся по комнате.
– Если приедет не позднее чем через неделю, – сказал он, остановившись, – мы с ним встретимся здесь у тебя…
– А что, – испуганно воскликнула Лия, – ты уже собираешься уезжать?
– Теперь не время, мама, долго отдыхать. Нам предстоит еще много дел… Но вот, – Семен постучал пальцем по конверту, – его я хотел бы повидать… Может мы с ним на одном фронте дрались… Под Москвой или под нашим Кировоградом… Быть может, я поддерживал его сверху своим истребителем, когда он шел в атаку… Ну, а сейчас мы с ним братья…
– Да! – сказала Лия. – Братья…
Большой, сильной рукой Семен крепко обнял худые плечи матери.
Они стояли молча.
Заходило солнце. Вспыхнула зеленая вершина недалекой сопки.
Семен распахнул окно, и в комнату ворвалась прохлада с реки, катившей вдаль засветившиеся стремительные волны…
1944–1947
РАССКАЗЫ
Золото
1Вот уже третий день, как Доба-тощая не выходит из дому, не переступает порога.
Страх перед тем, что у нее будут искать золото, что ее ограбят, все возрастает. В последнее время этот страх не покидает Добу ни на минуту, сторожит у ее изголовья, то скрипнет дверью, то прошуршит под крышей, то ветром ударит в ставень… Точно живое существо, этот страх шагает по дороге от крайней избушки местечка до первого двора деревни и вот остановился возле Добиного дома посреди тракта.
Доба сидит на высокой остывшей печи в темном углу. Вокруг бродят запахи старых субботних чугунов, опаленной курицы, грязной клетки, в которой томится старый индюк. Доба держит во рту под языком, чтобы не скоро растаял, кусочек мучнистой карамельки и пьет остывший кофе из черного горшка, сжимая его худыми искривленными пальцами. Взгляд ее больших, черных, слезящихся глаз то и дело обращается к полуоткрытой двери, ведущей в сени. Там, запертый в клетке, с полузакрытыми глазами старика, чутко дремлет индюк, в любую минуту готовый приоткрыть узенькие щелочки. Это совсем не тот индюк, что был три года тому назад, когда Доба принесла его с базара и посадила в эту клетку, – он вылинял, поблек, и нитка красных бус у шеи бледнеет с каждым днем.
Сейчас Добе кажется, что индюку тоже страшно. Ок то и дело встает на свои тощие и грязные ноги, покрытые чешуей, царапает когтями грязную клетку и вдруг кричит, совсем как в доброе старое время:
– Олдр-олдр!..
Доба вздрагивает, прислушивается к ветру, шумевшему в трубе и гремевшему заслонкой.
– Что это его там разбирает? – ворчит Доба и наклоняется с печи так, что едва не касается длинной седой прядью золы на припечке.
– Олдр-олдр! – снова кричит индюк.
Доба отставила горшок с кофе и прикрыла его тряпкой. Из-за редких пожелтевших зубов вынула остаток карамельки, завернула в бумажку и спрятала в карман передника. Потом она осторожно слезла с печки, упираясь рукой в потолок, и, путаясь в залатанной замусоленной юбке, вышла в сени.
– Олдр-олдр! – раскричался индюк, очевидно полагая, что хозяйка принесла ему поесть.
Из верхнего узенького окошка над клеткой тянулась бледная полоска света, еле пробиваясь сквозь паутину, мутные стекла, терялась в темном корытце с застоявшейся водой.
Доба наклонила голову набок, подперла рукой запавшую морщинистую щеку с волосатой бородавкой и проговорила, обращаясь к индюку:
– Провались ты! Ешь то, что под ногами…
Индюк глянул на Добу круглым глазом, тоже наклонил голову, будто хотел сказать: «Оба мы с тобой мытаримся… И чем это все кончится?»
Доба успокоилась и пошла обратно к печке, но тут дверь, не привыкшая, чтобы ее часто отворяли, вдруг запела ржавым голосом. Встрепенулся индюк, вздрогнула и Доба.
– Кто там?
В дверях стоял невысокий старик с длинной курчавой бородой, острым взглядом из-под нависших бровей шарил по избе.
– Помоги бог! – произнес он хрипло.
Одна бровь у него была выше другой, и казалось, что глаза глядят в разные стороны, так что ничего от них не укроется.
Доба съежилась от этого взгляда, замызганная юбка и рваная кофта, из-под которой торчали куски подкладки, обвисли на ней еще больше.
Она хотела уже сказать: «Идите, идите… Мне нечего подать… Носит вас нелегкая…»
– Вы меня не узнаете? – обиженно проговорил вошедший и уставился на нее одним глазом, в то время как другой смотрел на индюка.
– Смотрите, пожалуйста! Лейви-Герш? – удивилась Доба. Хотя она его узнала, голос ее оставался холодным и чужим: – Гость… Давно не видала…
Минутку они смотрели друг на друга, наконец Доба сказала:
– Вы, наверное, думаете, для вас есть работа? Нет, Лейви-Герш, не те времена… Нечего резать…
– Да, не те… Где там резать, что резать? Разве что свиней в этом колхозе…
Лейви-Герш вздохнул, провел рукой по бороде и поставил на пол корзинку, прикрытую тряпицей. Выждал минуту, думая, что она пригласит войти. Но Доба молчала. Лейви-Герш постоял, переминаясь с ноги на ногу, и сказал громче:
– Где оно, Доба? Где то время, когда я у вас резал жирных кур и откормленных гусей к осенним праздникам?
Лейви-Герш метнул взгляд на клетку. Индюк, словно что-то предчувствуя, попытался отозваться, но, видно, сил у него не хватило, и он улегся, прикрыв глаза.
– Хорош я стал, не правда ли, Доба? – сказал Лейви-Герш. – Да вы тоже… Скажу вам правду: когда-то говорили о вас в местечке, что вы красивая. Шутка ли, мануфактурщица Доба… Красавица! Так говорили о вас… Мне, конечно, тогда на вас и смотреть не полагалось… Ну, что такое резник… А сейчас, я вижу, вы выглядите неважно.
Доба не любила, чтобы ей напоминали прошлое, она сторонилась людей, которые помнили о том, что она была местечковой богачихой, имела лавку «красного товара», бакалейную лавку и единственный заезжий двор. А сейчас ее звали «Доба-тощая».
– Что у вас в корзинке?
Лейви-Герш огляделся по сторонам.
– Пара белья из мадеполама… Шелковые чулки, есть и простые… Отрез сукна… Дети, дай им бог здоровья, присылают мне из Ленинграда. По талонам это там дешевле…
– Значит, живете кое-как? Все-таки мужчина…
– Думаете, я зарабатываю? Боюсь… Э…
Снова заскрипела дверь. Лейви-Герш, собиравшийся развязать корзинку, вскочил и заслонил ее сапогами.
Вошел младший сын Добы, двадцатичетырехлетний Исосхор, единственный сын, оставшийся с ней. На пороге он низко наклонился, а когда расправил плечи, чуть не достал головой до потолка. Взглянул насмешливо на гостя и проговорил басом:
– О-о, Лейви-Герш? Хорошо, что вы здесь.
– А что такое? – Лейви-Герш стал боком двигаться к дверям.
– Не удирайте, погодите минуточку. Резак при вас?
– А что такое?
– Я имею в виду большой, не тот, что для голубей…
– А если большой, так что?
– Тогда вы сейчас зарежете этого вонючего индюка.
Доба бросилась к клетке и заслонила ее, раскинув руки:
– Злодей!
Исосхор мгновение смотрел на нее, ничего не говоря. Затем он сжал кулаки, на вспотевшем лбу, на шее вздулись темно-синие жилы. Он крикнул:
– Мне нужны деньги, мамаша!
Лейви-Герш забрался в угол у дверей со своей корзинкой, готовый удрать в любую минуту. Доба метнула на сына колючий взгляд, но обратилась не к нему, а к Лейви-Гершу:
– Думаете, он у меня живет? Раньше таскался по улицам с ворами, а теперь решил осчастливить колхоз…
Она повернулась к сыну.
– Мало тебе дают?
Исосхор еле сдерживался.
– Всегда была скупердяйкой. Прячешь, да?
– Вон! – крикнула Доба, потрясая кулаками.
Но слова уже летели, как искры из костра.
– Я весь дом разберу. Разнесу эту мерзость! Гниешь вместе со своим золотом!
Он ударил жилистым кулаком по грязной клетке.
– К черту! К черту этого индюка! Что он тебе – отец или муж?.. Сидит тут над кошельком с золотом… Еще посмотрим!..
– Это с матерью так… – чуть не задохнулась Доба, обернулась к Лейви-Гершу, но только махнула рукой.
– Мать? Где у меня мать? – проговорил Исосхор. – Не ты ли всегда гнала меня из дому?
Он поднял кулак к морщинистому лицу старухи, повернулся и вышел, хлопнув дверью так, что корытце в клетке подскочило и вода из него пролилась. Индюк встал, сердито надулся и снова упал, издав при этом какой-то странный звук.
Перепуганная Доба с минуту стояла молча.
– Слыхали?
Лейви-Герш вытер пот со лба.
– Я его помню, еще когда ему было лет тринадцать, то есть, когда вы еще жили в местечке. Особенной радости он и тогда вам не доставлял…
– Пока было что тащить из дому, я была матерью, и он мог транжирить… А сейчас…
– Слышал… слышал… – отозвался Лейви-Герш и направился к выходу.
Доба его остановила:
– А что вы такое слышали? Что вы думаете?
Она забежала вперед и, сощурившись, посмотрела ему в лицо.
– Слышал все, что он говорил. Не глухой же я.
– Слышали? Можно и в самом деле подумать, что у меня золото валяется… Парень с ума сошел. Бедная его мать! Вы разве не видите, что он тронутый… Золото какое-то… Он и сам не знает, что говорит! Разве разумное дитя так обходится с больной матерью? Скажите вы, Лейви-Герш!
Она подняла передник к глазам, ее плечи, седая голова тряслись.
– Помнят еще обо мне в местечке? Говорят о Добе? – вдруг спросила она.
– Ну конечно, говорят…
– Говорят? Наверное, думают, что у меня еще кое-что сохранилось? Разве не ходят такие слухи?
– Ходят или не ходят… Говорят… Мало ли о чем люди судачат… Стану я слушать все, что говорят!.. Недавно встречает меня один человек, – не могу вам назвать его имени, но очень порядочный человек, – и спрашивает, не знаю ли я, где можно достать золотые пятирублевки. Теперь этого нигде не достать. Если и были у кого, так либо их отобрали, либо сами давно уже снесли в «Торгсин». На прошлой неделе в местечке забрали последнюю пятерку. Они говорят, что на эти деньги строят страну… К чему я вам это рассказываю? Просто так, зашел к вам, вот и рассказываю… А зачем я зашел, хотите знать? Я бы, конечно, не зашел, если бы Исосхор не говорил мне, что вы хотите зарезать индюка. Дело в том, что Исосхор, как только встречает меня, говорит: «Мать велела, чтоб вы пришли зарезать индюка…» А когда меня приглашают резать, я всегда беру с собой корзинку. То есть, разумеется, если увидят, что я торгую, то по головке не погладят. Но если догадаются, что я хожу резать, то и вовсе стыдно будет людям на глаза показываться. Резник, что такое резник? Хотя, с другой стороны, а что же мне делать? Идти в колхоз? С ума я сошел, что ли? Так я думал, что вы хотите зарезать индюка, но я уже слышал… Подумайте, однако, о том, что я вам говорил. Уж раз я пришел, не надо ли вам отреза сукна на юбку, ленинградское сукно… Это, конечно, не то сукно, которое когда-то было у вас в лавке… Нет, у Лейви-Герша нет ни гроша за душой. Сами видите, в чем я хожу…
Когда Лейви-Герш подошел к двери, она опять его остановила:
– Хочу вас попросить, Лейви-Герш…
– Для вас, Доба, с удовольствием…
– Прошу вас, не рассказывайте никому…
