Текст книги "Под радугой (сборник)"
Автор книги: Борис Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
В пути
На небольшой дальневосточной станции нас было только двое пассажиров, ожидающих московский поезд, проходивший здесь поздно ночью, – я и молодая женщина, медицинский работник, ехавшая в отпуск к родным в Новосибирск. Билеты у нас были в один вагон, а когда мы сели в поезд, оказалось, что свободно одно лишь последнее купе у самого входа.
На рассвете я проснулся от ощущения, что поезд остановился. Открыв глаза, я увидел следующее: одной ногой на моей, другой – на полке моей соседки стоит пожилой мужчина необычайного роста и толщины, а несколько человек, выстроившись цепочкой от двери, подают ему один за другим бессчетные чемоданы и узлы, и он с поразительной легкостью отправляет их на верхние полки.
– Ай! – сверху вдруг сорвался большой чемодан и упал на полку моей соседки. На счастье ее ноги не пострадали. Она даже не проснулась.
Потом все вышли из вагона, и в купе, кроме богатырского дяди, осталась маленькая закутанная старушка.
Когда я проснулся снова, было уже совсем светло. За вздрагивающими стеклами окон сверкала на солнце покрытая снегом земля.
Моя соседка, маленькая худенькая женщина, похожая на девочку, в ярком цветастом халате, сидела в уголке на своей полке, поджав под себя ноги. Рядом с ней разместился наш великан. Они уже успели познакомиться – в дороге это делается просто – и теперь подшучивали над ночным происшествием с чемоданом.
– Еще хорошо, – говорила Валя (так она просила ее называть), – что я маленькая и привыкла спать, свернувшись калачиком. А не то…
– А не то, – перебил ее густой бас нашего нового соседа, – я бы в жизни не искупил своей вины перед такой славной девушкой… Поверьте, больше всего я испугался за вас. А уж моя старушка – лучше не спрашивайте…
Его старушка лежала теперь наверху, над Валей, и казалась совсем крошечной под чистой простыней. Видна была только голова с коротко остриженными желтовато-седыми волосами и худощавое лицо, на котором выцветшие серые глаза светились затаенной грустью и добротой.
К полудню мы совершенно освоились друг с другом и были очень довольны, что едем вместе. Обедали в купе одной компанией – особенно вкусной была жареная медвежатина, которую везли с собой наши соседи.
Григорий Константинович – так его звали – прожил долгую и интересную, наполненную событиями жизнь и рассказывал он с такой живостью, с таким юмором, что мы и не заметили, как миновал первый день пути.
Григорий– Константинович был широкоплечий здоровяк, грудь колесом, без единого седого волоска в черной как смоль шевелюре и широких бровях. Его румяное лицо привлекало не столько своими чертами, крупными и массивными, сколько выражением чисто русской богатырской силы и умного добродушия. На вид ему можно было дать около пятидесяти. Каково же было наше с Валей удивление, когда мы узнали, что ему двух лет не хватает до семидесяти!
– Пусть это вас не удивляет, – сказал он. – В Тамбове у меня еще мать жива, ей девяносто три года, а она сама ходит по магазинам.
В царское время и в первые годы революции – матрос (память об этом – татуированный якорь на руке), старый большевик, он уже больше трех десятилетий руководил работой на золотых рудниках Сибири, Дальнего Востока и Дальнего Севера. И повсюду его маленькая, слабенькая Анна Яковлевна – он ее называл «моя старушка» – следовала за ним. Теперь они ехали с дальневосточных золотых приисков – он управлял ими последние десять лет – на золотые прииски в Среднюю Азию, куда его перевело министерство. Так что ехали они со всеми пожитками.
После двух суток пути позади осталась Чита. Поезд мчался по Забайкальской железной дороге.
Перед Петровским Заводом супруги вдруг начали беспокойно рыться в чемоданах, что-то вынимали, перекладывали.
– Разве вы тут выходите? – удивилась Валя.
– Нет, мы едем с вами еще трое суток, до Новосибирска, – ответил Григорий Константинович, снимая с верхней полки узел и передавая его Анне Яковлевне. – В Новосибирске пересядем на другой поезд.
– Почему же вы собираете вещи?
– На первой станции за Петровским Заводом у нас живет дочь, – объяснила Анна Яковлевна и переложила из одного чемодана в другой два свертка материи, коричневую шубку и детские валенки.
– Когда выезжали, мы ей дали телеграмму, – сказал Григорий Константинович, – она нас встретит.
– Мы ее уже восемь лет не видели, – добавила Анна Яковлевна, а Григорий Константинович продолжал:
– Она у нас геолог. За это время вышла тут замуж, муж – инженер, у них уже дочурка семи лет. Ни мужа, ни внучки мы не видели.
– Только теперь познакомимся, – добавила Анна Яковлевна, снова забираясь на свою полку.
Когда поезд остановился на станции Петровский Завод, в купе вошел молодой человек в темной шинели и спросил, здесь ли едет Григорий Константинович Чулимов. Увидев нашего соседа, он спросил:
– Это вы? – и протянул ему руку. – Я муж Нади.
– Надюшин муж?
Анна Яковлевна беспокойно заворочалась на своей полке и стала слезать, торопливо и неловко.
– Надюшин муж! – И взяв его за руку, она устремила на него долгий взгляд, в котором было столько доброты и грусти. – Надюшин муж…
Он нарочно приехал на Петровский Завод, рассказывал молодой человек, чтобы встретить и проводить тестя и тещу до первой станции, где их ожидают Надя с дочуркой.
Вот и станция. В купе вбегает Надя – высокая русоволосая женщина, – обнимает сперва Анну Яковлевну, потом бросается на шею Григорию Константиновичу.
– Мамуля… папа! – и она заливается слезами.
– Что ты плачешь, глупенькая? – утешает ее Григорий Константинович. – Вот мы и увиделись, здоровы. Жаль только, что не можем у тебя остановиться – спешим… Муж у тебя хороший, а внучка…
Внучка, большеглазая Наташа, в светлой дошке, с любопытством разглядывает из-под меховой шапочки дедушку с бабушкой и недоумевает: чего это мама плачет? Но она не успевает разобраться – взлетает в воздух в сильных руках незнакомого дедушки.
Тем временем Анна Яковлевна успела передать Наде два чемодана. Надя отказывается – у них все есть, живется ей хорошо, она так рада, что удалось повидаться, – но Анна Яковлевна сказала неожиданно повелительно:
– Бери-бери! Тут кое-что для тебя и для Наташки…
Как одно мгновение, пролетели десять минут. Молодые супруги с ребенком вышли. Поезд тронулся. Анна Яковлевна и ее муж сидели у окна, друг против друга, и молчали. По худым щекам Анны Яковлевны текли слезы, у Григория Константиновича глаза тоже были влажные…
Еще два дня миновали. Позади остались Байкал, Ангара с ее гигантскими гидросооружениями, Иркутск.
Перед Красноярском Григорий Константинович и Анна Яковлевна снова принялись за свои чемоданы.
– А теперь что? – спросила Валя.
– В Красноярске сын у нас, – ответил Григорий Константинович. – Он нас будет встречать всем семейством. Мы ему телеграфировали.
В Красноярске купе сразу заполнилось. С большим тортом и всякой всячиной в руках вошли рослый подполковник с коротко подстриженными усами, его жена, от которой пахло морозом и духами, и двое детей – мальчик лет тринадцати и смуглая девочка лет десяти. Получасовой стоянки хватило на то, чтобы выпить за встречу, закусить остатками жареного гуся, который принесла Надя, рассказать о Наде и ее муже и их дочери, расспросить о родне, насмотреться друг на друга за все пять лет, что не видались, и оделить детишек подарками.
Но вот и Красноярск позади.
Вечером мы с Григорием Константиновичем сидели в вагоне-ресторане и пили пиво.
– Как по-вашему, – обратился он ко мне, открывая новую бутылку и наполняя стаканы, – дорогое это слово – «отец»? А?
Он отпил из стакана, сдувая пену.
– Но еще дороже – «дедушка!» Хороши у меня внуки?
– Очень славные!
– Как вам нравятся сын, дочка?
– Очень нравятся…
Григорий Константинович долил стакан.
– А похожи они на меня? – спросил он.
– Этого я бы не сказал…
Действительно, мне бросилось в глаза, что ни сын, подполковник, ни дочь ничем не напоминали ни Григория Константиновича, ни Анну Яковлевну и друг на друга не были похожи.
Я сказал об этом Григорию Константиновичу и добавил:
– Это случается.
– Случается? – переспросил Григорий Константинович, следя, как оседает пена в стакане. – Да, случается, – повторил он, поднимая стакан и так и держа его в воздухе. – Случается, что в тяжелое время войны, бедствий отец погибает где-то у Перекопа, мать умирает в деревне от голода… И остается двухлетний мальчик один-одинешенек… Что тут поделаешь? А в своей собственной семье нет детей. Жена была сиротой, с семи лет жила у дяди кулака, надорвалась на тяжелой работе и не могла иметь детей, – вот и принимают такого крошку… сына. Но ведь скучно ему расти одному – принимают девочку, сестричку ему… А чтобы никто никогда не мог им сказать, что они сироты, переезжают на новое место, где их никто не знает. И дети вырастают, выходят в люди, и сами не знают…
– До сих пор? – с удивлением спросил я.
– До сих пор…
Когда мы возвращались в купе, Григорий Константинович обернулся ко мне:
– Просто пришлось к слову, и рассказал, ведь мы с вами, верно, никогда больше не встретимся.
А потом, когда я собирался открыть дверь нашего купе, он на мгновение придержал мою руку.
– Смотрите, не проговоритесь при моей старушке… Ладно? – подмигнул он мне с видом заговорщика.
Ночью поезд прибыл в Новосибирск.
1956
Фонтан и звезды
Давно возвышается на площади у вокзала фонтан. Под снегом замирает он зимой, а весной и летом, окруженный низко подстриженной густой яркой зеленью, неустанно журчит, высоко взметая хрустальные струи воды. В жаркие дни тут прохладно.
В быстро растущем дальневосточном городе к фонтану привыкли и перестали его замечать.
Не замечал его и я, пока однажды не очутился здесь со своим пятилетним сыном. Мы ждали ночного поезда. Я ехал в командировку, а сына должен был на промежуточной станции оставить погостить у бабушки.
Был поздний час. Сын недовольно хныкал спросонья. Дома еле удалось его разбудить й кое-как одеть. Но пока мы дошли до вокзала, ночная свежесть и предвкушение поездки приободрили его и разогнали сон.
До поезда оставалось около часа. В небольшом зале ожидания все скамьи были заняты дремлющими и спящими людьми. У их ног громоздились чемоданы, баулы, корзины. Пахло жареным мясом, клюквенным морсом, пивом и дешевым одеколоном: тут же был буфет и привокзальная парикмахерская.
– Мне жарко! – пожаловался сын, и мы вышли на площадь.
Тут-то, как будто впервые, я увидел фонтан. Вернее, первым увидел его сын.
– Папа, фонтан говорит? – вдруг обратился он ко мне.
– Как говорит? – не понял я.
– Ну, говорит! – В его голосе послышалось раздражение: до чего несообразительны эти взрослые!
Я прислушался: действительно, фонтан говорил… Площадь, освещенная прожектором, была пустынна. Только у здания вокзала стояло два-три человека, вышедших, как и мы, освежиться. С противоположной стороны пустыми проемами окон смотрело большое строящееся здание. Над ним фантастической стрелой устремилась к небу вышка подъемного крана. Фонтан нарушал тишину равномерными, неутомимыми всплесками.
– А сегодня ты мне не рассказал сказки, – вспомнил Володя, когда мы остановились у фонтана.
В свободные вечера перед сном я всегда рассказываю сыну сказку. Иногда он, долго не засыпая, просит рассказать еще, а чаще засыпает, не дослушав до конца.
В тот вечер, занятый приготовлением в дорогу, я действительно не успел ему ничего рассказать.
– Хочешь теперь?
– Нет, не надо, – великодушно отказался малыш, прислушиваясь к журчанию фонтана.
Мы присели на ограду.
– На этом самом месте, где мы с тобой сидим, – тихо сказал я, – когда-то была тайга.
– Давно?
– Не очень. Лет тридцать тому назад.
В глазах, глядящих на меня, я заметил что-то похожее на недоумение.
– А меня еще не было?
– Конечно, нет.
– А тебя?
Я утвердительно кивнул головой.
– Ты был маленький? Такой, как я?
– Почти…
– Ну, это было очень давно!
– Пожалуй… Ехали тогда люди из разных мест, много людей.
– И ты?
– И я.
– И мама?
– И мама.
– И мама была маленькая?
Это было до смешного невероятно.
– Да, и мама была маленькая.
– И бабушка приехала?
– И бабушка. Приехали люди с лопатами, топорами, машинами.
– А какие машины?
– Тракторы, грузовики.
– А «Москвичи» и «Волги» были?
– Нет, «Москвичей» и «Волг» не было.
– А «ТУ-104» был?
– И «ТУ-104» не было.
– Что же было?
– Тракторы были – не гусеничные, как теперь – колесные, маленькие. Грузовики засасывала тайга. Стали тайгу корчевать. Жили в палатках. Комары и мошкара донимали, но люди работали. Вырубили лес, проложили дороги, стали строить город…
– Вот этот, наш?
– Этот.
– Здесь, где мы сидим, тоже палатки были?
– Были. А вокзала не было вовсе и этих домов вокруг.
– И фонтана?
– И фонтана…
Сын помолчал, смешно наморщив выпуклый лобик под рыжей челкой. В мозгу его шла напряженная работа.
– А есть еще места, где ничего-ничего нет – ни домов, ни дорог?
– Есть.
– Когда я вырасту, буду там строить.
– И здесь еще много надо строить. Видишь, сколько будет новых домов? – и я показал на большое строящееся здание, на стрелу над ним.
Сын долго смотрел в ту сторону, затем спросил:
– А стрела говорит?
– «Заберусь высоко-высоко, до самых звезд…»
Малыш хотел еще о чем-то спросить, но над площадью раздался голос диктора – прибывает поезд.
В купе я, стараясь никого не разбудить, тихо раздел сынишку и примостился около.
Уже засыпая, мальчуган вдруг открыл глаза.
– Что ты мне рассказывал у фонтана, правда?
– Правда.
– И про звезды?
– Да…
– А разве сказки бывают правдой?
– Бывают.
Мирно посапывая, сын уже крепко спал. Я долго лежал с открытыми глазами. Что вчера было сказкой, сегодня становится былью. И звезды кажутся не такими уж далекими…
Поезд шел, отстукивая на стыках, набирая скорость.
1957
Сестрички
Лина и Лена – так зовут сестричек. Так же как их имена, они сами мало отличаются одна от другой: обе подвижные, с темно-русыми косичками, у обеих сероголубые глаза, полные розовые щечки и чуть курносые носики… Только Лена на два года старше Лины. И поэтому Лина, с тех пор как помнит себя, не перестает завидовать Лене.
Лене уже купили школьную форму, портфель, и она пошла в школу, – а Лина еще два года изо дня в день должна была ходить в детский сад. Когда Лина пошла в школу, Лена была уже пионеркой и носила красный галстук…
Сейчас Лина в пятом классе. Но мама до сих пор говорит ей:
– Ты еще ребенок…
Лина очень любит свою маму, она уверена, что другой такой мамы нет на всем белом свете – и не только потому, что она лучший бригадир на швейной фабрике и ее портрет помещен на городской Доске почета… Но вот этих слов Лина никак не может простить своей маме…
Лена уже в седьмом классе. Она сама должна решать свою судьбу: либо остаться учиться в этой школе, либо уйти в педагогический техникум или в медицинскую школу.
– Лена уже человек самостоятельный! Ты на нее не равняйся, – говорит мама.
И этого Лина ей тоже не может простить.
Но никогда еще Лина так не завидовала сестре, как в прошлое лето, когда та ездила в Артек.
Шутка ли, Артек!..
В один из выходных дней, когда Лина с отцом были дома, а мама ушла на рынок, почтальон принес письмо от Лены. Это было первое, и, конечно, восторженное, письмо из Артека.
Своим отцом Лина гордится не меньше, чем матерью. Он – мастер на крупном заводе, уважаемый человек, новатор, о нем пишут в газетах.
Прочитав письмо, Лина долго сидела задумавшись.
– Папа… – наконец проговорила она нерешительно и умолкла.
Ее серо-голубые глаза глядели мечтательно и вопросительно.
– Что, дочка?
Лина положила свою ручку на большую смуглую руку отца.
– Вот хорошо будет, когда всюду-всюду будет такая жизнь, как в Артеке…
Отец посмотрел на нее с удивлением.
– Когда?
– Ну, когда… При коммунизме…
Отец громко рассмеялся и легонько потрепал волосы дочери.
– Весь мир – сплошной Артек? А? – смеялся он. – Вот как…
Когда Лена, вся бронзовая и, казалось, пропитанная морским воздухом, заметно подросшая (как обычно подрастают дети даже за короткое время, если их не видишь), вернулась домой, переполненная удивительными рассказами обо всем, что видела, Лина не отставала от нее ни на шаг, с жадностью впитывала каждое слово и все время просила рассказывать еще и еще…
И больше всего завидовала Лина новому пионерскому галстуку, который привезла с юга Лена… Это был не простой галстук, какой носят подруги Лены. И Лина как будто видит то, что рассказывает ей Лена.
Раннее утро. Солнце только взошло. Ярко-красный солнечный шар, как бы свежеумытый, выкатывается из морской глубины. С тихим шорохом ласкается к берегу вода… Волны синие-синие, а гребешки на них белые. По берегу идут две девочки. Одна из них Лена, другая – Величка. Величка Бакалова. Величка одних лет с Леной. Учится тоже в седьмом классе, только она смуглая, с продолговатыми черными глазами. Когда она говорит по-русски, то ее не сразу поймешь. Величка из Софии. Она была на фестивале и приехала в Артек на две недели. Живет она с Леной в одной комнате, они подружились. Сегодня Величка уезжает. Вот они и пришли вместе на берег моря.
– Давай попрощаемся! – сказала Величка и сняла свой галстук, прижала его к губам и протянула Лене…
А Лена сняла свой и протянула его Величке.
Вот откуда новый галстук у Лены.
Потом она стала получать письма с красными незнакомыми марками. Это были письма из Софии, города, где живет Величка.
…Однажды в конце весны, когда деревья, запоздав, вдруг вспыхнули зеленым пламенем, Лина пришла из школы, и мама ей сказала:
– Сегодня для тебя что-то есть.
Мама подошла к буфету, открыла стеклянную дверцу. Обычно она достает оттуда какое-нибудь лакомство – яблоко или апельсин.
Мама обернулась. В руках у нее было письмо.
– Это Лене?
– Нет, тебе.
– Мне?
Может быть, это Лине снится? Она разворачивает письмо. Обыкновенный листок из тетради, на нем – круглые буквы, по-русски и в то же время не по-русски…
«Дрога… Дрога Лина…». Ну да – «Дорогая Лина».
– Кто же это пишет?
Лина прочитала и крикнула радостно:
– Ведь это Величкина сестра!
– Ну конечно, – ответила мама.
Тут нет ничего удивительного. Лена написала Величке, что Лина тоже очень хочет получать письма от кого-нибудь из Софии. У Велички есть двоюродная сестра одного возраста с Линой. Она тоже учится в пятом классе. Зовут ее Радинка, Радинка Терзиева.
– Ой! – воскликнула Лина, прижимая письмо к груди.
Некоторые слова были непонятны, но все-таки она все поняла.
Она будет рада, пишет незнакомая девочка, Радинка, переписываться с Линой. Пусть Лина напишет, как она учится, как проводит время. Она, Радинка, учится хорошо. Русский язык она тоже изучает. После уроков часто гуляет с подружками в Софийском парке, который называется «Парк Свободы». Там стоит большой памятник русским солдатам, которые в 1878 году разбили турок и освободили Болгарию… И еще она хочет рассказать ей, что на днях видела русский спутник. Он пролетал над их Софией…
Когда отец вернулся домой после вечерней смены, мать повела его в комнату детей и на минутку включила свет. Раскинувшись, Лина спала, положив руку под пылавшую во сне щеку, и ровно дышала. Рядом, на подушке, лежало письмо.
Отец и мать долго сидели в столовой, забыв посмотреть на часы. Письмо лежало на столе.
Отец сказал:
– Помнишь, ведь и мы когда-то были пионерами… Как будто не так уж давно… А как изменился мир с тех пор!.. Сколько друзей прибавилось у нас и у наших детей во всем свете.
Он взял в руки письмо.
– Как она пишет, эта девочка из Болгарии? Она там видела наш спутник.
Помолчав, добавил:
– Новый… Новый мир…
Мать пошла в детскую и положила письмо на подушку Лины. Часы звонко пробили два.
Когда она вошла, муж обнял ее за плечи.
– А подумала ли ты, как будет выглядеть мир, когда будут жить дети Лины и вот этой Радинки?..
1958
Писатель-дальневосточник
На Дальнем Востоке, в междуречьи Биры и Биджана, находится Еврейская Автономная область. Тридцать лет тому назад пришли сюда первые ходоки. В девственной тайге началось большое строительство. Люди заложили у заброшенного полустанка Тихонькая будущий город Биробиджан. И в еврейскую литературу вошла новая тема – тема преобразования Дальнего Востока. В книге Б. Миллера «Под радугой» читатель найдет немало страниц, посвященных таежному краю.
Творческий путь Б. Миллера начался на Украине в годы первой пятилетки. Еврейская литература получила тогда талантливое пополнение из числа энтузиастов-комсомольцев, поступивших на заводы или в коллективные сельскохозяйственные объединения. Первая книжка Миллера «Заступает новая смена» (1931) и является отзвуком тех памятных дней.
Заступает новая смена! – таков лейтмотив почти всех произведений Б. Миллера. Поэтому при чтении и ранних его рассказов («Красногвардейцы и Ленчик», «В освещенном кругу»), и более поздних («Золото», «Сызнова»), и биробиджанского цикла, в центре которого стоит повесть «Братья», – нас не покидает ощущение рубежа, перехода от старого к новому.
Новое в произведениях Миллера всегда побеждает. В повести «Братья» борьба сначала развертывается на узком казалось бы плацдарме «семейной драмы». Но как умело и с какой целеустремленностью писатель переносит действие в мир больших проблем, описывает жизнь и труд новоселов-дальневосточников!
Для еврейской литературы творчество биробиджанских писателей, в том числе автора книги «Под радугой», имеет принципиальное значение. Художественное слово, рожденное на дальневосточной земле, несет с собой поток свежего воздуха и свидетельствует о новых путях, открытых советской властью для еврейского трудового народа.
Арон Вергелис
