Текст книги "Под радугой (сборник)"

Автор книги: Борис Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Борис Миллер
ПОД РАДУГОЙ
Повесть и рассказы

БРАТЬЯ
Повесть

1

– Да-а… Вот, если бы сын мой, Сема, был жив… – говорила часто Лия Черновецкая своим соседям по дому.

– Эх, будь у меня сын, как у людей… – безнадежно махнув рукой, добавляла она. – Так нет…

Лия Черновецкая, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, держалась прямо, ходила высоко подняв седую голову. Горделивая осанка и неизменно строгое выражение лица молодили ее, но и придавали ей суровость и некоторую величавость.

Она исхудала, но изборожденное морщинами лицо и запавший рот все еще сохраняли черты, говорящие о решительности характера. Продолговатые, некогда иссиня-черные глаза хотя поблекли, но и сейчас темнели под белоснежными бровями. И только в те минуты, когда она говорила о сыне, глаза ее вспыхивали; светилось в них неизбывное материнское горе. Знать бы только, что он жив, знать, что с ним, и она бы могла обрести покой на старости лет…

– Так нет, наказал меня бог… – заканчивала она разговор о пропавшем сыне, и глаза ее гасли.

Чаще всего Черновецкая изливала душу перед Полей Берман, жившей на втором этаже. Во всем этом густо населенном доме, глядевшем окнами на две ближние сопки по ту сторону Биры, только Поля не имела детей.

У остальных соседей детей было много. Во дворе и на улице целыми днями возились малыши. Были и подростки, которые по утрам с веселым шумом отправлялись в школу, а к концу дня с таким же шумом бежали домой.

Были здесь ребята и девушки постарше, которые вместе с родителями возвращались усталые с работы – кто вечером, а кто утром, с ночной смены.

В годы войны многие из этого дома ушли на фронт и присылали родителям сложенные треугольником письма с адресами полевой почты.

Не так давно вернулись с фронта два рослых парня– один без ноги, другой с протезом вместо левой руки. Медали – у одного «За оборону Сталинграда», у другого «За оборону Севастополя» – были предметом гордости всех жильцов дома на берегу Биры.

Только у Поли Берман не было детей, и это сблизило ее с Черновецкой. Кроме того, обе они были из одного города на Украине, из Кировограда.

Пятнадцать лет тому назад, после внезапной смерти мужа-биндюжника, Черновецкая вместе с Полей Берман и ее мужем-столяром переехала в Биробиджан. За два года до этого он, ее Сема, уехал в эти края и с тех пор будто в воду канул.

Долгие вечера сидела Лия у Поли, возле старинного резного комода, привезенного еще из Кировограда. Комод как будто и не изменился за эти пятнадцать лет, чего никак нельзя было сказать о его хозяевах, сильно сдавших за последнее время.

Даниил Берман, долговязый худой человек, несколько лет тому назад перешел на инвалидность и сейчас работал в своей же артели ночным сторожем. Каждый вечер, когда Поля возвращалась с галантерейной фабрики, где она считалась одной из лучших работниц щеточного цеха, Даниил ужинал, произносил глуховатым голосом «спокойной ночи» и уходил на дежурство. Поля, невысокая живая женщина, была на десять лет моложе мужа. Несмотря на тяжелое время и множество всяких дел, которые она успевала переделать на фабрике и дома, Поля сохранила розовый цвет лица и блеск добрых серых глаз. Но и она за последние годы заметно состарилась. Ее коротко остриженные волосы стали все больше пестреть серебристой сединой.

В своей просторной и безупречно чистой комнате на первом этаже Черновецкая могла по звукам, проникавшим через потолок, различать все, что происходит наверху, в комнате Поли: вот она возвратилась, вот уходит в свою артель ее муж. Тогда Лия, прихватив какую-нибудь работу, поднималась на второй этаж.

– Выпроводила старика? – спрашивала она, входя.

– Да, пошел на свою всенощную, – отвечала Поля и ставила для соседки стул возле комода, поближе к лампе.

Лия вязала чулок, а Поля оживленно хлопотала по хозяйству.

В эти вечера Лия могла вдосталь поговорить о своем сыне, в тысячный раз припоминая его высокий рост, могучую, унаследованную от отца силу, мужественные черты лица.

– Но что мне теперь с того? – говорила она в заключение, собираясь уходить.

Однажды, уже стоя на пороге, Лия сказала:

– У тебя, Поля, никогда не было детей… У тебя никогда не болело так сердце. Но иметь одно-единственное дитя, такого сына, как мой Семен, и потерять его… Да что и говорить…

У Поли защемило в груди. Она подумала о том, как тяжело этой старой женщине возвращаться каждый вечер в свою одинокую комнату, коротать бессонную ночь, и слезы навернулись у нее на глаза. Она незаметно смахнула их и долго еще не отпускала подругу домой.

– Что и говорить! – сказала Поля. – Но прошло уже столько лет… Тем более, такое время, такое страшное время… Война… А если бы тогда с вашим сыном ничего не случилось, кто знает, что было бы теперь… Шутка ли, такая война! Уже три года, и когда конец?.. Вот у Ривы сын… Легче ей, что ли?

– У Ривы? – переспросила Лия.

Кто не знал сына Ривы Мандель? Тихий и смирный, он слова, бывало, громко не скажет. Окончив школу, ушел в армию, а потом на фронт, был снайпером.

Когда окончится война, писал он в одном из писем, и он вернется домой, его не узнают – он стал совсем другим.

Но недавно родители получили письмо от командира части, в которой служил их сын. «В одном из боев, – писал командир, – при взятии села Д. младший лейтенант Григорий Мандель пал смертью храбрых…»

– Разве Риве легче? – повторила Поля.

После длительного молчания Лия проговорила:

– Кто знает?..

И ушла.

Прислушиваясь к ее шагам по лестнице, Поля подумала, что в конце концов, быть может, ей, Лие, труднее…

2

Однажды Черновецкая, как всегда, собралась зайти к Поле, но вдруг, неожиданно для себя, свернула направо по узкому, слабо освещенному коридору и подошла к последней двери, ведущей в квартиру Манделя.

Иосиф Мандель, помощник бухгалтера на одном из биробиджанских предприятий, читал газету за большим, ярко освещенным столом. Когда-то черные, густые, вьющиеся волосы его теперь сильно поседели и поредели.

Казалось, углубившись в газету, он искал в ней объяснение тому, что так и неясно для него по сей день, да уж, видно, неясным и останется…

Напротив – дочка Манделя Ася, ученица четвертого класса, готовила уроки. У Аси продолговатое миловидное личико, покрытое веснушками. Она старательно выводила что-то в тетради, склонив голову набок и прикусив кончик языка.

В другом конце комнаты, в резной кроватке, возле стенки с ковриком, на котором были вышиты смешные медвежата, спал маленький мальчик. Рива, болезненная на вид женщина с большими водянистыми глазами, возилась в отгороженном кухонном углу.

На стене под зеркалом веером развешаны семейные фотографии, среди них выделялась фотография Гриши, относящаяся ко времени окончания школы, и его старшего брата Володи в форме краснофлотца.

В комнате все, казалось, было как обычно, тем не менее чувствовалось, что на всем лежит неизгладимый след большого горя.

Когда Лия вошла, Иосиф Мандель оторвался от газеты. Ася удивленно подняла голову, а Рива бросила свою работу, не заметив, что просыпала кирпичный порошок, которым чистила посуду.

Первым пришел в себя Иосиф Мандель.

– Заходите! Садитесь! – пригласил он Лию, нерешительно остановившуюся у порога.

– Такой гость, – отозвалась Рива и тут же залилась слезами.

– Что вы скажете? Какое горе!..

Приход соседки разбередил свежую рану.

Иосиф опустил голову, Ася нечаянно посадила кляксу на чистую страничку.

Черновецкая села. Она понимала, как неожидан ее приход для соседей: после того, как те получили извещение о гибели сына, к ним не решались заходить. Но ей казалось, что она одна в состоянии утешить их. Лия сказала:

– Мое горе больше.

– Каждому кажется, что его горе больше, – ответил Мандель.

– Вы, по крайней мере, знаете, как он погиб и за что, – тихо проговорила Лия и после минутного молчания добавила: – А у меня и этого нет…

…Ася давно спит, раскинув руки на синем одеяле, Мандель все еще сидит над газетой, ничего в ней не видя, и Рива неподвижно стоит возле печи.

Наконец Мандель поднимает голову, снимает очки, прищурив близорукие глаза, говорит:

– А ведь она, пожалуй, права…

– Кто? – не поняла Рива.

– Лия. У нее действительно и этого утешения нет…

Рива молчит.

У себя в комнате Лия ложится, не зажигая огня, но заснуть не может. Теперь она знает наверное, что ее горе больше и что ей нет утешения.

3

Лия родила сына-первенца на восьмом году после свадьбы, в тридцать лет с лишним. Больше детей не было… Сема рос единственным ребенком-баловнем.

Когда мальчику было пять лет, мать, гуляя с ним, встретила известного в городе старичка врача, к которому раньше неоднократно обращалась. Врач остановился, увидев рослого, упитанного мальчугана. Указав серебряной рукояткой трости на ребенка, старик спросил:

– Вот это он и есть, ваш долгожданный?

– Да… – ответила Лия и покраснела.

– В таком случае, – дробно рассмеялся доктор, – горевать нечего! Если у вас больше не будет, хватит и этого одного. Ишь ты, бутуз какой!

Старик ущипнул его за щечку и попрощался с ним за руку, как со взрослым.

– Вот увидите, он вам целую дюжину заменит! – снова рассмеялся он.

После этой встречи Лия долго оберегала сына от «дурного глаза». Пока все шло благополучно.

Но Семе еще не исполнилось и шести, когда соседи по дому на Дворцовой улице, где они жили, и из других домов стали приходить к Лие жаловаться: сын ее колотит их ребят…

– Ну что же я могу сделать? – разводила руками Лия. – Ваши дети старше, пусть сдачи дают…

Мать сказала отцу – надо что-нибудь предпринять. Но Азриэль Черновецкий, приземистый, широкоплечий силач, биндюжник, в ответ разражался громовым хохотом:

– Вот это я понимаю! Вот это по-моему! Молодец! Настоящий, не ледащий!..

Это было у Азриэля высшей похвалой. Уж если он, бывало, скажет про коня, что тот «настоящий, не ледащий», то лишнего целкового за него не пожалеет.

– Один, да стоящий! – хвастал он своим подрастающим сыном.

Но Сема был молодцом не только по части драки. Родители и не заметили, как он научился читать и писать и к семи годам умел расписываться за отца.

Когда мать привела его в школу, мальчик был на полтора года моложе и на полторы головы выше остальных ребят.

А в двенадцать лет он исчез из дому. Вместе с ним скрылись куда-то еще несколько его товарищей по классу, и только через неделю их доставили откуда-то из-под Кременчуга.

Добиться от мальчишек чего-нибудь путного оказалось совершенно невозможно. Только один из них, которого как следует взяли в оборот, сказал, что инициатором затеи был Семен. Принялись за него. После долгих расспросов он наконец назвал то место, куда они направлялись. Лия поняла, что это где-то за тридевять земель, у черта на куличках, – она даже не могла выговорить названия.

Каково же, однако, было ее удивление, когда заведующая школой, седая миловидная женщина, к которой та прибежала в страхе, спокойно заговорила о каких-то книжках Фенимора Купера и Майн Рида…

Безумными глазами Лия смотрела на нее, ничего не понимала, ушам своим не верила.

– Что вы мне рассказываете? – возмутилась Лия. – Какой там еще Майн Рид? Пропади он пропадом! Что вы делаете с моим ребенком! Единственным! Горе мое…

С этих пор она стала следить за каждым шагом сына.

Однако Семен раньше ее забыл о случившемся и до самого окончания школы не обнаруживал страсти к путешествиям.

Кончив школу, он поступил в строительный техникум. Мать пыталась его отговорить, ей по душе была бы какая-нибудь другая специальность. Почему бы ему, например, не стать зубным врачом?

Семен был высоким стройным юношей с густыми вьющимися волосами и карими глазами, сверкавшими из-под почти сросшихся бровей. Он был комсомольцем и первым заводилой в веселой ватаге ребят и девушек, товарищей по школе.

В ответ на уговоры матери Семен сказал:

– Все специальности, мама, хороши. Но в каждую пору бывает так, что одна из них является главной. Сейчас – это специальность строителя.

Мать ничего не ответила. Да и что она могла возразить? Она уже привыкла к тому, что сын ее должен быть всегда одним из первых. Если он говорит, что специальность строителя сейчас самая важная, стало быть, так оно и есть и бесполезно его отговаривать.

Прошло еще несколько лет. Семен окончил техникум с отличием и собирался ехать на крупную стройку недалеко от Запорожья – пройти практику, чтобы потом поступать в институт.

К этому времени стало известно, что правительство отдает трудящимся евреям свободные земли в Приамурской полосе Дальневосточного края, включающие Биробиджанский район.

В те дни многие стали собираться в путь, но Лия была далека от мысли о том, чтобы расстаться с насиженным местом, где родилась и прожила жизнь и имела свое жилье, доставшееся по наследству от родителей. Вполуха слушала она бесконечные разговоры соседей и знакомых о новых местах. Лия считала, что к ней все это не имеет никакого отношения.

Она поняла, что местность эта где-то страшно далеко, еще дальше Сибири, наверное дальше тех краев, куда отправился, будучи школьником, ее сын. Лия и слушать не хотела об отъезде. И особенно тогда, когда узнала, что одним из первых туда собирается Лемех Лемперт.

Этот человек никогда не пользовался симпатией жильцов дома на Дворцовой улице.

Знали, что он побывал везде и всюду и нигде не сумел пристроиться к какому-нибудь делу.

Это был приземистый, коротконогий человек с редкой, всегда аккуратно расчесанной седоватой бородкой. Трудно было смотреть ему в глаза – они все время беспокойно бегали. Одет Лемперт был всегда чистенько, в руках вертел тросточку.

Известно о нем было, в общем, очень мало. Знали, что он когда-то вел богатую жизнь в Одессе. Источники богатства Лемперта, судя по всему, были весьма сомнительного свойства, так как он скоро угодил в тюрьму. Потом приехал в Кировоград, открыл галантерейную лавку, но лавка, очевидно, служила ширмой для каких-то других дел. В результате он снова попал в тюрьму. А потом Лемперту стало уже не до лавки – время было не то.

Знали также, что Лемех Лемперт по приезде в Кировоград объявил себя вдовцом, бездетным. Женился на женщине гораздо моложе его, родилась девочка.

А спустя некоторое время, когда он уже был в тюрьме, в Кировоград приехала пожилая женщина с двумя мальчиками-подростками и заявила, что она – жена Лемперта из Одессы, что она его разыскивает бог знает сколько и наконец узнала, куда он девался…

И вот этот человек сейчас стал упорно говорить о своем намерении ехать на новые места.

– Ну конечно… Лемех Лемперт едет, и вы едете, – говорила Лия. – Но тот, по крайней мере, от двух своих жен удирает, а вы чего?

Этот вопрос не без ехидства задала она однажды товарищам мужа, биндюжникам, когда они, пропустив по стаканчику, заговорили о поездке в Биробиджан.

Потом муж ее, правда, очень робко, пытался закинуть словечко об этом, но обычно встречал такой выразительный взгляд, что дальнейшее обсуждение вопроса само по себе отпадало.

– Ну как? – спрашивали его биндюжники.

– Не выйдет! – отвечал Азриэль. – Она и слышать об этом не хочет.

– А что она говорит?

– Сами, кажется, слыхали… Больше ничего… Да я и без слов понимаю. Уж она у меня такая… Настоящая, не ледащая…

– Стало быть, кончен разговор?

– Стало быть, так…

Как раз в это время, в один из жарких летних дней, Семен пришел домой и еще на пороге чуть виновато, но с хорошо знакомой матери настойчивостью сказал:

– Мне надо с тобой поговорить…

Лия возилась на кухне.

– В чем дело?

– Я еду.

– Куда? – спросила Лия, не оборачиваясь.

– На Дальний Восток.

Лия рассмеялась.

– Чего ты смеешься, мама? – оторопел Семен.

– Тебе, я думаю, уже не двенадцать лет! – сказала она.

– А что такое? – не понял он.

– Забыл разве? В двенадцать лет ты удрал из дому… Куда это ты тогда собирался? Хоть убей, не выговорю…

– Вот ты о чем! – Семен вспомнил о своем путешествии и тоже рассмеялся. – Так ведь я мальчишкой был…

– Вот я и говорю – мальчишкой…

– Сейчас, мама, серьезно…

– Серьезно? – отозвалась мать и окинула сына таким же выразительным взглядом, какой недавно уже решил вопрос о поездке в Биробиджан Азриэля.

Однако Семен и не думал кончать на этом разговор.

– Ну чего же ты стоишь? – с удивлением спросила она.

– Мама, я решил твердо, – тихо произнес он.

Лия резко обернулась к сыну:

– А в чем дело? Чего тебе там понадобилось? Здесь тебе чего не хватает? Нет, скажи на милость, чего тебе здесь не хватает?

– У меня здесь все есть.

– Так в чем же дело?

– Я нужен там…

– Вот оно что… – насмешливо протянула Лия. – А почему ты это знаешь? Зовут тебя туда?

– Да, мама, зовут…

По тону, каким это было сказано, Лия поняла, что спорить бесполезно. В тот день об этом больше не говорили.

На следующий день, видя, что Семен не передумал, Лия, уже мягче, сказала:

– Скажи, пожалуйста, где это сказано, что ты там должен быть первый? Местность новая, далекая, ты о ней толком ничего не знаешь. Пусть пока едут другие, посмотрят, что это такое, можно ли там жить. Успеешь, не опоздаешь…

Семен изменился в лице, побледнел.

– Ждать я не буду! Я сам должен быть там!

– Боишься уступить эту честь? – усмехнулась Лия – Лемех Лемперт тоже хочет быть там первым…

Конечно, лучше бы она этого не говорила. Он шагнул к ней и с дрожью в голосе проговорил:

– Вот именно, поэтому я и должен быть там первым! Чтоб такие, как Лемперт, не испоганили землю, которую дали нам… честным людям…

– В таком случае, – ответила Лия, отвернувшись, – запомни: если уедешь, сына у меня больше нет! Можешь и не писать мне ни с дороги, ни с места… Кончено! И отец, знай это, думает так же…

Лия искоса взглянула на сына и поняла: все равно он уедет.

– А во-вторых, – добавила она, – знай: если ты уедешь, я этого не переживу…

4

Прошло несколько месяцев, и от Семена не было никаких известий. Отец заметно осунулся. В бороде засеребрилась проседь.

– Ехать надо, и кончено! – советовали биндюжники, присматриваясь к своему товарищу. – Тут, без сына, тебе, видать, с собой не сладить…

Все чаще и смелей заговаривал Азриэль с женой:

– Надо ехать! – твердил он. – Кончено! Ничем не поможешь.

Лия молчала. Проходили дни и недели, а от сына по-прежнему не было вестей.

– Нет у меня сына! – твердила Лия. – Если он мог взять и уехать, я его знать не желаю…

Спустя полгода, уже зимой, пришло первое письмо.

Он помнит, писал Семен, что родители отреклись от него и просили его не писать. Тем не менее он считает своим долгом сообщить, что давно прибыл на место, живет и работает. Жизнь не легкая. Но он ни о чем не жалеет.

Наоборот, все оказалось гораздо интереснее, чем он предполагал. Работы очень много как раз по его строительной специальности. А это – главное. Особенно дорого ему то, что место новое, что все приходится начинать с самого начала и что он – один из первых зачинателей.

Вот и все, что было в этом письме. Отец говорил, что надо немедленно ответить, но Лия не разрешила.

– Мое слово твердо! – говорила она.

Ее все еще не покидала тайная надежда, что своим упорством ей удастся сломить упорство сына и он вернется.

Но тут на нее свалилось горе. Однажды в морозный день биндюжники привели коня и сани старого Черновецкого. Почуяв недоброе, Лия, как была, без шали, выбежала из дому. В санях, накрытый рогожей, лежал ее муж.

– Вез железо, – рассказывал один из возчиков. – Весь день был какой-то сам не свой. Дорога под гору… У коня подкова отлетела. Конь поскользнулся, сани накренились, и огромный ящик железа – прямо на него…

– Даже охнуть не успел! – добавил второй и опустил голову.

На следующий день Азриэля похоронили.

* * *

Лия не выдержала. К тому же она жестоко простудилась– врачи установили двустороннее воспаление легких. Приехала, вызванная телеграммой, из Шполы старшая сестра Лии, которую она не видела уже много лет, – рыхлая старушка с выцветшими, постоянно слезящимимся глазами.

Ежедневно приходили врачи. Однажды они сказали сестре Лии:

– Принимая во внимание возраст больной – за пятьдесят, а также все, что она пережила за последнее время, надо быть готовым ко всему…

Как раз в эти дни собрался наконец в путь Лемех Лемперт. Он отделался от первой жены, обещав высылать ей деньги, вторую жену оставил дома. Он, видимо, прослышал, что лето на Востоке дождливое, а зима не такая уж суровая, и решил, что лучше всего ехать зимою.

Он будто бы собирался поселиться в одном из вновь организуемых колхозов и даже подал заявление.

Соседи слышали, как он говорил жене:

– Проезд в один конец уже обеспечен… Что я на этом деле теряю? Пронюхаю… Понравится – ладно… А нет, так я уж как-нибудь вернусь. Из своего кармана докладывать не придется…

Перед отъездом Лемех зашел к Лие – может быть, она передаст привет сыну. Никем не замеченный, вошел он и остановился на пороге. В душной комнате остро пахло лекарствами. Два врача, один постарше, второй – совсем молодой, сидели у кровати. Лия лежала в забытье. Сестра ее стояла у изголовья понурившись. Врачи бесшумно поднялись, переглянулись, отозвали сестру Лии в сторону.

– Будьте готовы ко всему… – донеслось до Лемперта…

«Видать, не придется привета передавать…» – Лемех так же незаметно, как появился, вышел из комнаты.

В ту же ночь он уехал.