Текст книги "Журналистика и разведка"

Автор книги: Борис Чехонин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Задолго до приема меня доставили в МИД к заведующему Дальневосточным отделом. И тут же огорошили новостью: вам придется переводить. Попытки уйти от такой "чести" ни к чему не привели. Было непонятно: почему сами мидовцы отказываются переводить своего министра. Тем более что среди них имелись такие сотрудники, как Адерхаев, проработавший семь лет в Токио и почти в совершенстве знавший язык. Да и чисто внешне он выглядел настоящим японцем. А тут переводчик-мальчишка, всего пару лет назад закончивший институт! Причина выяснилась позднее. В небольшом зале приемов две пожилые женщины, по японским понятиям бабули, лихорадочно накрывали на стол. Процедурой руководил сам министр.

– Что вы делаете, как расставляете бутылки? – слышался раздраженный голос.– Сколько раз вас надо учить, в каком порядке раскладывать ножи, вилки и ложки!

В зале царила нервозная атмосфера. Подумалось: ну, Боря, тебе хана! Молись, чтобы не выгнали с работы. Увиденное говорило само за себя министр невыдержан, груб и, скорее всего, беспощаден.

Заведующий отделом представил меня Вышинскому и поспешил заверить в хорошем знании языка.

– Справитесь? – строго глядя, спросил министр.

– Попробую, Андрей Януарьевич.

Отказываться было поздно. Несколько лет спустя мне довелось переводить Никиту Сергеевича Хрущева. Боже, работать с ним представлялось удовольствием! Простой язык без словесных выкрутасов и никакого страха за свою дальнейшую судьбу после возвращения из кремлевского, кстати не очень большого, кабинета. Андрей Януарьевич оставлял впечатление человека совершенно иного склада. Это был по-настоящему блестящий, высокоэрудированный собеседник, без конца сыпавший остротами, латинскими изречениями, французскими пословицами. Сменивший его впоследствии на посту министра А. А. Громыко, с которым не раз приходилось встречаться на пресс-конференциях, освещать его зарубежные поездки, как и Хрущев, не шел с Вышинским ни в какое сравнение. Косноязычный середняк-аппаратчик, подобно другим членам политбюро, неспособный без бумажки грамотно выразить мысль.

Входя в зал, делегаты видимо волновались. Один из министров победившей страны! Возможно, поэтому кто-то не смог придумать ничего лучшего, как задать уже престарелому Вышинскому, с его точки зрения, не совсем тактичный вопрос:

– Сколько вам лет? Как вы себя чувствуете?

В глазах хозяина промелькнула тень недовольства.

– Вы же знаете французскую пословицу: "Женщине столько лет, на сколько она выглядит. А мужчина до тех пор молод, пока он может.

И тут же быстрый взгляд в мою сторону – проверка, справлюсь ли с переводом.

"Может" – что? Японцы в то время не знали французских пословиц, да и чувством юмора не были достаточно одарены. Пришлось растолковывать гостям, что мужчина "может". На лицах появилось подобие вежливых улыбок. Через сорок минут меня прервал Адерхаев:

– Андрей Януарьевич, допущена ошибка...

– Поправьте,– недовольно сказал министр.

Через полчаса история повторилась. Вышинский строго посмотрел в мою сторону. Перед ним навытяжку стоял за столом тощий небольшого роста мальчишка, с лица которого падал пот.

– Что, устали?

– Устал, Андрей Януарьевич.

– Давайте переводите вы,– последовало указание Адерхаеву.

Я сел и возблагодарил Бога. Слава тебе, Господи, уцелел!

Переводчики – всего-навсего крошечные винтики, статисты. Но известно, что одни главные герои не в состоянии сыграть сколько-нибудь крупный спектакль, тем более политический. Нам приходилось часто видеть вблизи героев того времени – Сталина, Молотова, Маленкова, Берию. Во время парадов и демонстраций они находились на Мавзолее рядом с трибунами для советской элиты и немногочисленных тогда иностранных гостей. На приемах в Кремле руководители партии и правительства, бывало, беседовали с зарубежными делегатами, и тут опять за спиной стояли охрана и мы. Не стану фантазировать на тему, как выглядел тот или иной член политбюро, как он вел себя во время беседы. В ходе подобных встреч не до разглядывания и анализа поведения. Ты озабочен другим – точностью перевода и сознанием ответственности, помноженном на чувство безотчетного страха. Зато подробнее можно рассказать о целях тех политических спектаклей, кульминация которых приходилась на приемы в Кремле. Легко представить себе состояние японского профсоюзного функционера. На родине ему и близко не подойти к премьер-министру, никто не подумает пригласить его на правительственный прием. А тут рядом Сталин, другие известные миру советские деятели. В голове невольно складывается убеждение: у советских профсоюзов огромные права, с ними считаются руководители страны.

...Рядом Сталин. Встречи, пусть краткие и редкие, оставляли огромное впечатление у всех, кто его видел. Мне запомнился он как небольшого роста человек с серым, рябым лицом и согнутой рукой. Отнюдь не такой, каким он представлялся в фильме "Падение Берлина", на многочисленных картинах и портретах художников. Но все равно мы чувствовали себя как бы в состоянии гипноза. В наших глазах это был гений, равных которому мир не знал после Ленина. Мы были преданы ему, часто в общежитии международников ВЦСПС на Арбате рассуждали на тему, что будет со страной и народом, если Сталину в силу возраста доведется уйти, не дай бог, из жизни. Все его соратники, члены политбюро, несмотря на то, что их портреты висели повсюду, а их именами назывались города, улицы, пароходы, колхозы, казались не стоящими и мизинца великого вождя.

Помню хмурый весенний день 1953 года. Мы в то утро только проснулись. Кто-то включил радио, и вдруг нас словно обухом огорошила весть: умер Сталин! Как умер? Не может быть! Как нам жить без него? В нашей комнате общежития плакали молодые ее обитатели. Потом, по пути в Колонный зал, мы увидели, как плакали, гибли в давке, пытаясь проститься с вождем, десятки тысяч москвичей. Это было подлинное народное горе.

После смерти вождя многие из унаследовавших власть пытались и пытаются в духе времени откреститься от Сталина, обвинить его, как и целую эпоху страны, во всех, даже несвойственных ей, грехах. Думаю, неплохо им порой вспоминать мудрый поступок Господа, когда на провокационный вопрос, нужно ли забить камнями женщину, изменившую мужу, он нашел единственный правильный ответ: пусть первым бросит камень тот, кто без греха. И сделать это нелегко всем последующим руководителям страны. Правда, их грехи видоизменились. Они уже подобно былому вождю не отправляли на плаху и в лагеря миллионы невинных людей, но от этого вред, причиненный народу, не выглядит меньшим. Взять, к примеру, тех же Горбачева и Ельцина. Кто, как не они, развалили создаваемую веками великую державу? Кто, как не они, разрушили социалистический лагерь, предав интересы, не говоря о других, собственного народа, оставив его в одиночестве перед внешней угрозой? Кто, как не они, обрекли народ на жизнь ниже черты бедности, на жизнь в стране, где смертность превышает рождаемость? Это ли не есть самый настоящий геноцид? Беспристрастную, объективную оценку сталинской эпохе еще предстоит дать истории.

Каким представляется мне Сталин сегодня? Каждый раз, когда спустя полвека думаю о нем, перед глазами возникает памятник на могиле его преемника на партийном посту – Никиты Сергеевича Хрущева. Скульптор памятника Эрнст Неизвестный изобразил былого лидера в двух цветах, белом и черном. Неизмеримо масштабнее, ярче, разительнее были свойственны эти цвета как самому Сталину, так и его эпохе. В причинах преступлений, в характере умершего вождя стремились разобраться в конце двадцатого века не только руководители государства, люди, знавшие его лично, но и историки, политологи и даже крупнейшие медицинские специалисты. Заключению последних, надо думать, в силу профессии и клятвы Гиппократа, можно больше доверять, чем, скажем, политикам. Известно, что последние часто рассматривают историю через призму нынешней политической конъюнктуры, руководствуясь понятным соображением: свалить сегодняшнюю собственную вину на прошлое.

Как забыть "круглый стол" в "Литературной газете" в августе 1989 года? В нем тогда приняли участие светила советской медицины – академики, доктора наук, профессора,– чьи имена хорошо знакомы за рубежами страны. Речь шла о Сталине. Тема дискуссии выглядела актуально: насколько правилен диагноз "паранойя", поставленный Сталину выдающимся невропатологом Бехтеревым при медицинской консультации в 1927 году? Участники диспута пришли к единодушному заключению: вождь страдал признаками психического заболевания. Но насколько оно было серьезным, в этом светила науки не смогли прийти к единому мнению.

Психиатр О. Виленский доказывал, что такие черты Сталина, как замкнутость, необычайная подозрительность, крайне своеобразное мышление, при котором любые реальные факты игнорировались или подчинялись его собственным идеям, грандиозные мании величия и преследования с периодическими обострениями, многомиллионные жертвы, которые Сталин приносил с исключительной легкостью ради утоления собственного бреда и страха перед "врагами",– все это укладывается в схему "параноидной шизофрении". В то же время ученый утверждал: "Будучи одержимым бредовыми идеями величия и преследования, Сталин четко ориентировался в окружающем и отлично понимал, что он совершает невиданное в мировой истории нарушение законов и моральных норм, что миллионы рядовых граждан, уничтоженных по его приказу, ни в чем не повинны, а дела их сфабрикованы. Поэтому, если допустить, хотя бы теоретически, возможность судебно-психиатрической экспертизы Сталина, то, несмотря на диагноз психического заболевания, он, я уверен, был бы признан вменяемым и должен был бы нести ответственность за свои преступления".

Внучка В. М. Бехтерева, академик Н. Бехтерева, заявила на "круглом столе": "Я не считаю, что Сталин был душевнобольным такого рода, который не ответствен за свои поступки. Правда, его поступки выходили за рамки поведения нормального человека. Мне кажется, что Сталин все время жил свехценными идеями. Он действительно был очень подозрителен. Подозрителен до такой степени, что любое слово, любой взгляд могли обернуться смертным приговором. Говорят, что поведение Сталина было разумным. Но разумным ли было уничтожение не только интеллигенции, но и военной верхушки непосредственно перед войной? Разве разумной была непоколебимая уверенность, что Гитлер не нападет на нас? Люди докладывают, что война будет завтра-послезавтра, а их не слушают, им грозят расстрелом и расстреливают. И получается: к огромному числу людей, погубленных в конце двадцатых – начале тридцатых при раскулачивании в деревнях, в тридцатые и послевоенные годы, мы еще должны прибавить многих погибших во время войны. Ведь военные потери могли быть гораздо меньше, а может быть, и самой войны не было бы".

Другие светила психиатрии выносили Сталину более мягкий приговор: не шизофреник и параноик, а "негармоничная личность". В психиатрии такие личности относятся к психопатическим. Их неотъемлемые свойства обостренная подозрительность, преобладающая идея о своем особом значении, особой миссии, крайний эгоизм, чрезмерное самомнение, односторонность в оценках, нетерпимость к чужому мнению, злопамятная обидчивость.

Чрезмерное самомнение, жестокость – эти качества Сталина ярко высвечиваются не только в медицинских заключениях психиатров. Немало свидетельств тому можно найти даже в личной библиотеке вождя. Первый муж Светланы Сталиной, Морозов, которому всесильный тесть разрешил пользоваться своей библиотекой в Кремле, рассказывал мне, что он нередко встречал на полях книг самые различные замечания, сделанные его рукой. Они говорили о том, что Сталин не просто просматривал двадцать тысяч книг, стоявших на полках, а читал их самым внимательным образом с карандашом в руках. И не только их. У него хватало времени и сил следить за периодикой, новинками художественной литературы, читать работы по военным вопросам, архитектуре и медицине. По его заказам ему ежегодно доставляли 500 книг. Сам Сталин отмечал, что прочитывает ежедневно до 500 страниц книг и журналов. Известный историк Рой Медведев писал, что у Сталина была очень хорошая память и он обладал редкой способностью читать книги как бы целыми страницами. Такой способностью обладали до него Ленин, а после Андропов.

Морозов в разговоре со мной не вдавался в подробности о характере пометок вождя. Это сделали другие, кому разрешили ознакомиться с библиотекой в восьмидесятые годы,– Рой Медведев, профессор Леонид Спирин, генерал-полковник Дмитрий Волкогонов. Вождь нередко спорил с классиками марксизма, к примеру с Энгельсом. На полях работ одного из основоположников марксизма можно встретить и такие сталинские заметки: "Смутновато", "Нет, неверно". На полях книг К. Каутского можно встретить не только пометки "ха-ха!", "хе-хе!", но и слова "дурак", "сволочь", "подлец и сволочь". На форзаце книги Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" Сталин оставил любопытную запись, говорящую о его понимании порока и добродетели: "1) слабость, 2) лень, 3) глупость – единственно, что может быть названо пороками. Все остальное при отсутствии вышеуказанного составляет несомненно добродетель!" Как известно, вождь не обладал такими пороками. Ну а другие свои качества – жестокость, подозрительность, чрезмерную убежденность в гениальности – он считал, вероятно, не пороком, а добродетелью. Приведу, пожалуй, еще одну сталинскую цитату, которая наглядно свидетельствует о главном принципе его мировоззрения. В кремлевской библиотеке на полях одного из словарей против изречения, говорящего о любви народа к хорошему правителю, Сталин написал: "Лучше пусть боятся, чем любят".

Итак, кто он, Иосиф Виссарионович Сталин? Его выдающиеся современники Рузвельт и Черчилль снимали перед ним шляпу. Троцкий называл вождя "гениальной посредственностью". Политические деятели последующих лет объявили его преступником, врачи-психиатры – душевнобольным. Нам, его молодым современникам, он представлялся в то время великим вождем. Кто прав? Окончательный приговор суждено вынести истории. Не исключено, что, забыв о преступлениях Сталина, она назовет его положительной, гениальной личностью XX века. Проявила же она мягкость в оценках Ивана Грозного и Петра Великого, чьи руки тоже по локоть в народной крови. А последний император России Николай II? Сколько средств затратила нищая ельцинская Россия на розыски его захоронения и увековечения памяти монарха! А церковь вообще причислила его к лику святых! В этом плане представляет определенный интерес заявление участника "круглого стола" психиатра О. Виленского: "Мне приходилось встречать больных, если так можно выразиться, сталинского типа. Например, главный врач больницы. У него настоящие бредовые идеи – его постоянно отравляют, на него покушаются, он прячется. Между тем больницей руководит. Руководит жестко. Всех "давит", ото всех требует. Больница строится, развивается. С одной стороны, бред, сумасшествие, но с точки зрения дела он проявляет себя даже лучше, чем нормальный человек. Может быть, чтобы стать удачливым диктатором, в некоторых случаях даже стоит быть душевнобольным?"

Все раздумья на эту тему были чужды для нас, комсомольцев, членов партии пятидесятых годов. На отведенных судьбой служебных постах в ВЦСПС "школе коммунизма" – мы считали своей основной задачей вносить вклад в политическую обработку иностранных делегатов, способствовать их "прозрению" – появлению у них убеждения в неоспоримых преимуществах советского строя. Кирпичики в фундамент такого убеждения мы закладывали в повседневной работе. Тут пальма первенства, безусловно, принадлежала нам. Мы, как заботливые садовники, ежедневно пестуем первые, пусть еще хилые, ростки этого прозрения. Проводим долгие дискуссии, организуем встречи с профсоюзным активом, рабочими. К этому побуждают служебные обязанности, чувство патриотизма, гордости за свою победившую в войне Родину.

Спектакли хорошо отрепетированы, не раз прокатаны. И результат был обычно тот, который нужен. Гости разной политической ориентации уезжают на родину почти одинаково причесанными – с решимостью рассказать "правду о Советском Союзе", разоблачить "ложь американских профлидеров из АФТ и КПП" о советской политической системе и бесправии профсоюзов в стране.

БЕГСТВО ОФИЦЕРА РАЗВЕДКИ

Международному отделу ВЦСПС удается, в частности, завязать самые тесные отношения с руководством Генерального Совета профсоюзов Японии многомиллионным объединением социал-демократической ориентации, способным в нужный момент резко дестабилизировать экономическую и политическую обстановку в стране. Для усиления советского влияния в профсоюзах Японии ЦК КПСС и КГБ принимают необходимые меры, в том числе решение направить в страну на работу специального сотрудника.

В мой маленький служебный кабинет вошел однажды худой, подтянутый молодой человек. Приятно улыбнувшись, представился:

– Растворов, сотрудник МИД. Мне предстоит поехать в Японию и заняться там профсоюзным движением. Не смогли бы вы ознакомить меня с вашими справками о состоянии профсоюзного движения в стране? Руководство вашего отдела дало добро.

Подумалось: вот кому повезло! Я тут же пошел за железную дверь в "спецхран" и принес имевшиеся там документы. Гость засел на несколько дней за их изучение. Вскоре он улетел в Токио. Изредка мы начали получать из Японии различные материалы: записи бесед с профсоюзными руководителями, предложения о приглашении делегаций, короткие справки со знакомой подписью "Растворов". Всякий раз его послания по дипломатическим каналам вызывали чувство удовлетворения. Наконец прекратилась работа вслепую!

Радость продолжалась недолго. Растворов исчез из нашего поля зрения. "Что случилось?" – гадали мы. Завесу приоткрыла иностранная пресса: советский дипломат попросил предоставить ему политическое убежище в США. О подлинных мотивах бегства Растворова, скорее всего, знали только ЦРУ и советская разведка. Нам же приходилось довольствоваться слухами: переметнулся к американцам, испугавшись репрессий после ареста Берии. Второй вариант: американцы подсунули ему красивую женщину и стали шантажировать. В любом случае бегство Растворова представлялось значительной и успешной акцией ЦРУ против советского посольства на Японских островах в пятидесятые годы.

Сотрудники КГБ заверяли нас: перебежчику никуда не деться, его разыщут, как бы американцы ни прятали, и он получит свое. Видимо, Расстворова так и не разыскали – то ли потому, что хорошо его спрятали, то ли потому, что сочли мелкой сошкой для проведения специальной террористической операции КГБ. Да и кому было организовывать убийство изменника? Генерал-лейтенант Павел Судоплатов, легендарный руководитель отдела, занимавшегося, в частности, физической ликвидацией перебежчиков, сам был арестован и брошен в тюрьму КГБ по обвинению в сговоре с Лаврентием Берией.

Бегство Растворова и поднятая в японской прессе антисоветская шумиха не смогли перечеркнуть наши добрые отношения с Генеральным Советом профсоюзов. Слишком прочный фундамент подвели под них руководство ВЦСПС и его международный отдел. К тому времени в СССР побывали десятки делегаций крупнейших профсоюзных организаций Японии и лидеры генсовета – Каору Ота и Акира Иваи. На Советский Союз работала и негибкая тактика профсоюзов США. Ни в коей мере не претендуя на роль Сократа в политике, хочу сказать, что АФТ и КПП руководствовались ошибочной линией официального Вашингтона – "кто не с нами, тот против нас". С мощными левыми профсоюзными объединениями не пытались работать, обрекая их на контакты с Москвой.

Так было в Японии с Генеральным Советом профсоюзов, так было в Индии с Индирой Ганди. Так было и с Советским Союзом, пока кому-то не пришло в голову протянуть Горбачеву ариаднину нить. С помощью этой нити Запад сумел выйти из смертельно опасного состояния балансирования на грани ядерной войны. Эта нить, подобно бикфордову шнуру, помогла сделать большее взорвать социалистический лагерь, развалить СССР и без единого выстрела сделать когда-то вторую великую державу чуть ли не развивающейся страной. Если попытаться проявить объективность, проигнорировав собственные патриотические шоры, то как не поздравить руководство США, Англии и ФРГ с блестяще разыгранной талантливой политической комбинацией! Разыгранной, правда, не без помощи генсека Горбачева.

Итак, в свете политической линии Вашингтона американские профцентры обрекали основные организации японских трудящихся на преодоление рамок международной изоляции за счет дальнейшего развития связей с СССР. Важным этапом на этом пути стало приглашение в Японию первой советской профсоюзной делегации в 1955 году – за год до политической нормализации японо-советских дипломатических отношений. Международный отдел ЦК КПСС, не говоря уж о руководстве ВЦСПС, воспринял это прежде всего как свою заслугу. После длительного обмена мнениями было принято решение направить в Токио опытного функционера – члена Президиума ВЦСПС, председателя ЦК профсоюза железнодорожников Евгения Трофимовича Чередниченко, придав в переводчики меня. Евгений Трофимович успел к тому времени побывать в целом ряде стран и вернуться оттуда с солидным багажом достижений. Он показал себя мастером переговорных процессов, умным тактиком, эрудированным человеком не только в профсоюзных вопросах. И еще одно его редкое по тем временам достоинство равнодушие к приобретательству и валюте. Из Японии он привез только спиннинг, отдав большую часть своих суточных мне, понимая, видимо, что его переводчику давно пора сменить старый костюм из вискозы и древесных опилок. Нужно ли говорить, что с подобными людьми нечасто удавалось встречаться в жизни, особенно в то время, когда в советских магазинах были пустые полки. Вещи тогда не покупали, а "доставали".

Мы летим в неизвестность за тридевять земель. Карманы набиты до отказа, у шефа, помимо валюты, какие-то бумаги. Одна из них, пожалуй, самая важная – секретная директива ЦК КПСС. В ней расписано все: основные цели делегации, тактика поведения в ходе переговоров, результаты, с которыми надлежит вернуться. Отступить от директивы – значит нарушить установку высшей инстанции – Центрального Комитета партии. За такие провинности не принято гладить по голове. У меня в пиджаке какие-то незапечатанные конверты, на первый взгляд самые обычные письма жен и детей мужьям, отцам, работающим за рубежом. Обычные ли? Люди, которые их передавали, долго интересовались иммиграционными и таможенными порядками в токийском аэропорту Ханеда.

– Вы не слышали от делегатов, подвергаются ли иностранцы нательному досмотру? – спрашивали они вновь и вновь.

Я не слышал, не знал. Думалось, не рискнут – заберут все письма обратно. Не забрали, только строго предупредили сдать их в Токио в первый же день лично первому секретарю посольства Часовникову, исполнявшему обязанности консула и, возможно, какие-то иные.

Двухмоторный самолет Ил-14 стартовал из Внукова по маршруту Ленинград – Хельсинки – Стокгольм. Визы предстояло получать в японском посольстве в столице Швеции. Нас приняли там сдержанно, но вежливо. Услуги переводчика не требовались, дипломаты прекрасно говорили по-русски. Попросив подождать, консул куда-то ушел. Вернувшись, сказал с улыбкой: "Ничем не могу порадовать, для вас пока ничего нет". Евгений Трофимович располагал другой информацией из Токио – визы выданы и находятся в Стокгольме. В тот же день он дал через наше посольство шифровку в Москву с просьбой выяснить ситуацию. Ответ пришел через две недели. Но жалеть о вынужденной задержке не приходилось. Шведская столица очаровывала всем: замечательной архитектурой, высоким уровнем жизни, о котором у себя в стране мы не могли мечтать, сказочными магазинами, любовью шведов к спорту – они проводили по вечерам свободное время не в пивных или ресторанах, а на стадионах. В 1955 году хиппи еще не появились, и стокгольмцы одевались так, как будто идут на прием, а не в магазин или парк. В своем вискозном вечно мятом костюме, сделанном в ГДР, приходилось постоянно испытывать чувство человека третьего сорта. Другое дело в Париже, где предстояло пересесть на самолет компании KLM, вылетающий в Токио. Французы не делали фетиша из одежды. Они смеялись над нами по иному поводу – когда мы, привыкшие дома к сыру в качестве закуски, отказывались есть его на десерт или вину предпочитали крепкие напитки. А минеральная вода! Здесь уже мы смеялись над французами. Она была дороже, чем бутылка бордо, и это не могло нас не радовать. В Союзе нарзан и ессентуки стоили копейки.

В пятидесятые годы токийский маршрут для советского человека начинался из Парижа или Рима и пролегал через Афины, Каир, Анкару, Тегеран, Калькутту, Рангун, Бангкок, Манилу, Гонконг. Четырехмоторные самолеты, летевшие со скоростью 600 км в час, совершали посадку на дозаправку через три-четыре часа. И в каждом аэропорту все пассажиры, даже первого класса, перебазировались в транзитные залы. Исключение составляли мы, обладатели билетов суперпервого класса. Они давали право мирно спать в специальных купе, которые оборудовались для таких пассажиров на ночь. Мягкая кровать, индивидуальный вентилятор, электрическая лампочка, шторы, изолирующие от соседей. Отдыхаешь, вытянувшись во весь рост, как дома. ВЦСПС – богатая организация, и она не жалеет денег для руководящих функционеров. Крепко заснуть мешает лишь мысль: будут или нет подвергать в Токио нательному досмотру? Что последует за ним? Не аукнется ли нам эхом наш бывший "профсоюзник" Растворов?

Вот она Япония! Из иллюминатора видишь сотни людей с красными знаменами. На транспарантах крупными буквами по-русски: "Добро пожаловать в Японию, советские делегаты!", "Да здравствует японо-советская дружба!" Это пришли встречать нас. Сотрудники иммиграционной службы и таможни – сама любезность. Никаких нательных досмотров. Слава богу, кажется, пронесло. В Токио престижный отель в чисто японском стиле. Спим на полу на матрацах, раздеваться нам помогают женщины. Здесь так принято по отношению к гостям. За бумажными раздвигающимися стенами прекрасный парк-сад, где днем заливаются пением птицы, а по ночам громко трещат цикады. Экзотика! С ней еще не приходилось сталкиваться в жизни. В нарушение московских инструкций в посольство попадаем лишь утром следующего дня. Письма переданы в кабинет за металлической дверью. Пусть их расшифровывают те, в чьи обязанности это входит. Консул Часовников приглашает позавтракать.

ПО СТАКАНУ ВОДКИ ЗА ЗАВТРАКОМ

Столовая расположилась в маленьком подвале двухэтажного здания посольства. Повар полурусский, полуяпонец. Он и готовит и разносит нехитрую еду. Непривычно видеть, как на столы каждому дипломату ставят по стакану водки. Водка с утра? Впрочем, стоит ли удивляться и тем более осуждать? Люди годами живут без семей, под постоянной угрозой высылки. Да и что за жизнь, когда практически не выйдешь за ворота посольства. Днем и вечером на улице бушуют демонстрации. Усиленные динамиками истерические голоса лидера японских правых Акао Бина и других профашистских ораторов требуют немедленно убрать из страны представителей Советского Союза, не поставившего подпись под Сан-Францисским мирным договором.

Японские хозяева везут нас по стране. Среди сопровождающих двое с военной выправкой. Они не скрывают принадлежности к японским спецслужбам. Один – начальник русского отдела контрразведки, второй – его заместитель. Оба хорошо знают нашу страну, популярные советские песни и даже обнаруживают неплохие познания в марксизме. Их задача – обеспечивать нашу безопасность. В самом деле, такая помощь необходима. В городе Киото к нам в гостиничный номер ворвался фанатик с коротким мечом в руке и начал угрожать немедленной расправой, пока, к его удивлению, я не заговорил с ним по-японски и не стал убеждать, что мы всего лишь профсоюзные работники и не имеем отношения к официальным советским властям. Более того – противостоим им, защищая интересы рабочих. В номере внезапно возникли наши телохранители и сумели тут же обезоружить фанатика. Не думаю, что это была специально спланированная акция. В свое время такой же фанатик ранил в Японии будущего российского императора Николая II, а в шестидесятые некий ультра проник на территорию американского посольства и полоснул его главу Эдвина Рейшауэра ножом. Правда не в грудь, а в ягодицу. Посла не намеревались убить, просто хотели опозорить.

Случай в Киото с фанатиком – всего лишь досадное исключение в программе пребывания делегации. В Токио, Осака, Киото, Хиросиме и Нагасаки нас окружают тысячи улыбающихся дружеских лиц: рабочие, учителя, железнодорожники, преподаватели университетов. Все хотят поговорить и просто посмотреть на двух гражданских советских людей, впервые приехавших на Японские острова. Война еще не ушла из памяти, ее следы повсюду. Хиросима лежит в развалинах. В Токио, Нагасаки также следы разрушений. Промышленность далека от развития. Трудно поверить сегодня, что в то время грузовой автопарк страны состоял в основном из трехколесных машин. Бедность, нищие, проститутки на улицах.

После нормализации советско-японских дипломатических отношений в 1956 году мне в течение 6 лет приходилось ежегодно бывать на островах по два, а то и по три раза. В то время, как наша экономика топталась на месте, японцы неудержимо рвались вперед. К концу пятидесятых им еще было далеко до Англии, Франции, Италии, Западной Германии. А уже через десять лет Япония вышла по размерам валового национального продукта на второе место после США в капиталистическом мире. О пружинах "японского чуда" написаны целые тома. Вряд ли стоит подробно останавливаться на них. Ощутимый вклад в японский экономический скачок внесли войны в Корее и во Вьетнаме. В ходе них на острова хлынул поток американских финансовых средств. Заработали японцы и на базах США.

Журналист, не ученый-экономист – ему далеко до строго научного анализа всех критериев японского экономического чуда. И все же позволю себе среди других составляющих выделить одно: моральное кредо капитанов японского бизнеса. К чему сегодня стремятся, прежде всего, некоторые руководители нашей страны и так называемые новые русские? Их главная, всепоглощающая страсть – как можно скорее и по-крупному хапнуть, открыть валютный счет за рубежом, обзавестись собственной виллой с четырьмя гектарами земли, как у бывшего президента Ельцина, попасть в десятку самых богатых людей на земном шаре. Ну а интересы страны, ее народа? С этим можно подождать. Можно месяцами не платить заработную плату, разворовывать иностранные займы, разрушать промышленность, обрекать на нищету население России, лишать миллионы людей их банковских вкладов, бесконечно заниматься лечением в кремлевских больницах и санаториях, уходя в незапланированные отпуска в самые критические для страны моменты. А то просто без конца совершать государственные визиты в другие страны, вместо того чтобы заниматься решением накопившихся сложнейших проблем у себя дома.