Текст книги "И быть роду Рюриковичей"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Вежи хана и его жён охраняет свирепая стража. Конные и пешие печенеги день и ночь бдительно несут свою службу, дабы ничто не нарушило ханский покой.

Кучум исчисляет свою большую орду в сорок тысяч воинов. Четыре тумена готовы по первому сигналу, по мановению его руки направить коней туда, куда он велит. Его темники и беки, ханы малых орд ловят каждое оброненное им слово.

Хан великой орды мнит себя мудрым и всезнающим, потому не терпит прекословия, а забывшего это карает. Смерть достойная, когда провинившемуся ломают позвоночник и бросают в степи на съедение хищникам, и недостойная, позорная, когда виновного отдают женщинам и они помыкают им, как прокажённым.

Отец учил Кучума: «Пока тебя боятся, ты можешь спать спокойно. Услышав голос возразившего тебе, вырви у него язык и отруби ему голову, тогда другие будут ползать перед тобой, как земляные черви».

В ханской веже горели в жаровне угли, и тепло растекалось по юрте. Обложенный подушками, Кучум сидел на кошме, сбитой искусными мастерицами-печенежками. Рисунок на кошме напоминал весеннюю, усеянную цветами степь.

Слух хана услаждала музыка. Старый печенег играл на ивовой дудочке что-то напевное, а русская пленница тешила Кучума танцем живота. Танцовщица была совсем молоденькая, почти ребёнок, её обнажённое худенькое тельце не возбуждало хана, и он велел прогнать девушку.

Кучум смотрел на синее пламя, и мысли его были подобны бегу скакуна. Вот неожиданно остановились: хан вспомнил, как, вернувшись из набега, Шалим болтал, что у киевского князя большая и сильная дружина. Но разве можно верить глазам Шалима, они уподобились глазам трусливой собаки, а язык – хвосту овцы. Если верить Шалиму, Кий-город неприступен.

За те недостойные печенега слова Кучум избил Шалима плетью. Он, хан великой орды, поведёт печенегов на Русь. Орда морем разольётся по всей славянской земле, и князь Олег откроет ворота Кия-города и пойдёт у стремени ханского коня, тихий и покорный. А потом сами русы сровняют Кий-город с землёй, и он, хан большой орды, угонит мужчин-русов и продаст их на невольничьем рынке в Херсонесе. Это случится, когда великий бог солнце растопит снег и степь покроется первой травой. Тогда содрогнётся земля от топота копыт, и души русичей заледенеют от дикого визга печенежина.

С караульной вышки, что на Роси-реке, дозорный шумнул:

– Зрю печенега!

И тотчас в засеке поднялась суета, седлали коней. А печенег, уверенный в себе, спокойно въехал на курган, обдутый ветром, остановил коня. На печенеге шапка волчья, тулупчик бараний, а под ним панцирь кожаный с пластинами металлическими, снятый с убитого руса. Такие панцири у русских ратников, но печенег мечтает сразить княжьего гридня: у дружинников рубахи кольчужные, броня сталистая.

Смотрит печенег зоркими глазами на острожек. Вон караульный мечется: заметил печенега, боится. А когда жарко заполыхают бревенчатая ограда и изба, тогда взвоют русы и полягут под ударами печенежских сабель. Кто остановит стремительный бег орды, когда она мчится на врага, кто посмеет встать на её пути?

Он, печенег, малая песчинка этой орды, но даже один он не страшится подъезжать к русскому укреплению. Печенег окинул взглядом степь. Снег, белый как молоко, укрыл её, и оттого степи тепло, как было тепло ему, когда в детстве мать набрасывала на него, спящего, войлочную кошму.

Только на мгновение отвлёкся печенег, только на мгновение отвёл глаза от засеки и не углядел, как из острожка вынеслись всадники и вот уже обходят его наперехват. Крутнул печенег коня, огрел его плёткой, и тот птицей слетел с кургана.

Пригнувшись к гриве – так надёжней от стрелы, – печенег взял в намёт. Отбрасывая копытами снег, конь пластался в беге. Краем глаза печенег успел заметить: он далеко оторвался от преследователей.

Ветер свистел в ушах печенега, пел ему хвалебную песню, сравнивая с быстрым соколом. И когда печенег почувствовал, что преследователи отстали, конь неожиданно угодил передними копытами в яму. Хрупкий настил, прикрывавший её, рухнул, и конь с жалобным ржанием рухнул вниз, придавив всаднику ногу.

Печенег даже подняться не успел, как подъехали русы. Один из них сказал по-печенежски:

   – Доездился? – И кинул печенегу один конец верёвки. – Обвязывайся!

Привезли печенега в Киев. Уж больно хвастлив оказался, всю дорогу ругался, ханом Кучумом всем грозился. Передали то Олегу, велел он отыскать Ивашку. Прибежал гридень. Князь сказал ему:

   – Ты в печенежском плену язык их познал маленько, толмачь, о чём печенег глаголет.

Принялся Ивашка с печенега допрос снимать и услышал, будто хан большой орды Кучум на Русь собирается.

Обеспокоился князь, задумался, а на другой день опять позвал Ивашку.

   – Вот, гридень, сызнова предстоит тебе дорога в Новгород. Передашь князю Юрию: гроза над Русью нависает, пусть немедля собирает ополчение и поспешает на подмогу Киеву. А мы тут силу начнём сколачивать, приготовимся встретить хана...

Что для гридня сборы: на первое время еду в сумы седельные уложил – и на коня... Долог путь от Киева до Новгорода, в два десятка дней едва уложишься. Скачет Ивашка, а с ним два гридня, дадут ночью лошадям роздых – и снова в сёдла.

В дороге весна почувствовалась, снег начал оседать, открылись местами проталины, латки озимых, лес ожил, задышал. Ивашка коня торопил, беспокоился. По всему видно, Кучум к весне набег приурочил, и будет он страшен, потому как велика у хана сила и не знают печенеги жалости.

Скакал Ивашка землями дреговичей и кривичей и повсюду говорил люду:

   – Готовьтесь беду от Руси отвести, грозен и опасен враг, того и гляди, двинется из степи...

За Ильменем повстречали новгородский дозор. Десятник Ивашку узнал, всполошился:

   – Знать, не с добром, воины. Эвон коней загнали и сами с лиц спали.

И, услышав, с чем едут гридни, десятник сказал:

   – Теперь не торопись, у нас кони свежие, мы наперёд поскачем, упредим.

Кучум пробудился в хорошем настроении. В последние годы такое случалось нечасто. Понял отчего, когда, накинув на плечи подбитый мехом халат, откинул полог. Яркое солнце ослепило, пахнуло теплом и сыростью тающего снега.

Пора, решил Кучум, пора и тут же велел собрать ханов малых орд и темников.

Они заполнили юрту, расселись тесно вокруг хана великого улуса, молча взирали на него. А он повёл глазами, разглядывая каждого, наконец заговорил как о давно решённом:

   – Мы пойдём на Уруссию всей большой ордой и, подобно разливу великой реки в наводнение, затопим её всю. Горе будет тем, кто станет на нашей дороге. Разве у конязя Олега есть сила, способная сопротивляться нам? Ответь мне, хан Шалим?

Потупив голову, Шалим промолчал.

   – Ты не имеешь ответа? Я пошлю тебя впереди всех, и тогда ты поймёшь, что никто, никакие стены не остановят орду хана Кучума.

Кучум вздёрнул подбородок, прищурился:

   – Идите и ждите, когда вас позовёт моя труба...

   – Твоё слово, повелитель, закон, – поклонились военачальники.

А вскоре по всему печенежскому становищу затрубили рожки, и вся большая орда пришла в движение. Не знающие страха темники и тысячники повели бесчисленные отряды воинов, сняли юрты, заскрипели колеса кибиток, табунщики погнали косяки коней, а чабаны – отары овец и стада коз, брели гурты разного скота. Крики, рёв и ржание нависли над степью. Всем улусом двинулась орда.

Переправились печенеги в низовьях Днепра на плотах из конских шкур, на бычьих пузырях. Передохнули на правом берегу и снова тронулись неторопко. Подобно чёрной грозовой туче, медленно поднимавшейся над горизонтом и сверкавшей молниями, орда двигалась на Русь.

Впереди рысили разъезды малой орды хана Шалима. Они завязали первые стычки с дозорами, и над сторожевой линией зажглись сигнальные огни. Но Кучуму это было безразлично: сейчас уже никто не остановит печенегов. Они хлынули на Русь, и их бесчисленные отряды, растекаясь во все стороны, примутся загонять русов. Сам же Кучум пойдёт на Кий-город.

На бродах перешли Рось-реку. В сотне шагов догорала изба в засеке. Кучум подъехал к открытым воротам, остановил коня. Во дворе один на другом лежали убитые печенеги и русы. Верно, отчаянно сражались русские ратники.

   – Безумцы, если мыслили отбиться, – прошептал Кучум.

Хан тронул коня. Он ехал в окружении мурз и беков в середине войска, а позади, за последним отрядом конных, катились кибитки ханских жён. В пути они Кучуму не надобны, но его жёны поставят свои вежи у Кия-города – пусть князь Олег видит, что хан привёл орду не на день и не на два, а надолго. И если князь русов не откроет ворота, печенеги выморят упрямцев голодом.

Темники и тысячники передавали: русские пахари и ремесленники разбегаются как зайцы, а Олег не осмеливается вывести дружину из города. Кучуму это неудивительно. Сколько гридней противопоставит орде русский князь? Дружинников у Олега раз в восемь меньше, чем воинов у Кучума.

Когда хан возьмёт Кий-город и разрушит его, он посадит здесь своих счётчиков и они, подобно хазарам, будут брать дань со всех кораблей, какие плавают по этой водной дороге. И хан Кучум станет таким же богатым, как хазарский каган.

Леса древлянские глухие, местами болотистые, а погосты малые: две-три избы, редко больше. В сопровождении пяти гридней Ратибор пробирался к князю Гориславу. Тропы опасные, бывает, шаг в сторону – и утянет трясина, но Ратибора вёл проводник из древлян. В лесу осенние листья пахли прелью, на сухостое выстукивал дятел.

Прошлой ночью Ратибор остановился в одной избе на погосте. Хозяйка месила в деже[95]95
  Дежа – квашня.


[Закрыть] тесто, гостей приняла весьма нелюбезно, однако накормила, а на вопрос о хозяине отмолчалась, и воевода больше не любопытствовал.

Молчалив, задумчив Ратибор. Великая беда надвинулась на Русь. Уже первые известия устрашали. Несметная орда вышла из Дикой степи и пересекла сторожевую линию. Она двигалась к Киеву, а крыльями охватила всю Полянскую землю.

Созвал Олег старейшин и воевод, и все к одному склонились: из города не выходить, обороняться, а ко всем русичам слать бирючей, созывать на войну с погаными. Великий князь с ними согласился.

Он сказал:

– Ратибор, ты отправишься к Гориславу древлянскому, пусть старое забудет, сегодня одна беда на всех. А ты, Путша, к вятичам и радимичам поспешай.

Пусть знают все: падёт Киев – и не станет у них защиты от печенегов и хазар...

   – Ты прав, великий князь, настал час разделить беду на всех, – ответили бояре.

И ещё сказал Олег: Киев будет держаться до поры, покуда не подойдут новгородцы и князья со всей русской земли. А как они соберутся, настанет час помочь осаждённым...

И сызнова поддержали бояре князя:

   – Мы поднимем всю Русь на печенегов и отразим окаянных – будь в том уверен, великий князь...

Ратибор представлял, как нелегко будет выстоять киевлянам. Печенеги попытаются лезть на приступ. Как гусеница в засушливый год обжирает деревья, они станут уничтожать всё на своём пути. Хватит ли хлебных и иных припасов в Киеве? Воевода мысленно прикидывал: до конца лета, пожалуй, дотянут, а дальше надежда на подмогу. На новгородцев, на него, Ратибора, на Путшу, на ратников, которые встанут на защиту...

Чем ближе к Искоростеню, тем люднее погосты. Из городка навстречу киевскому воеводе выехал конный дозор, остановил Ратибора. Десятник, седой, бородатый, буркнул: князь-де велел ждать.

Киевский воевода озлился: время ли счёты сводить? Однако подчинился десятнику. Тот провёл воеводу в городок, посоветовал отдохнуть.

У Горислава с Ратибором разговор состоялся в гриднице за вечерней трапезой. Древлянский князь, выслушав воеводу, попрекнул:

   – Скоро же Олег запамятовал, как наши погосты разорял, холопов моих на засечную линию отправил, а сегодня подмоги просит! Видать, грозный враг к Киеву идёт.

   – Ты, князь, зла на Олега не таи, общая беда у нас. Одолеют печенеги, возьмут Киев – кому Русь объединять? Аль тебе приятней под печенежином ходить? На карачках перед ханом ползать? Нет, князь, от орды в лесах не схоронишься...

В тот вечер Ратибор с Гориславом едва не полаялись, а утром древлянский князь сказал:

– Правду говоришь, Ратибор: не отобьются киевляне – не будет спасения и древлянам. Пойдём Киеву на подмогу...

В Новгороде ударили в било. Стучали долго и тревожно. И, отложив все дела, торопился люд на площадь.

Сошлись, ждали напряжённо, о чём посадник поведёт речь. А тот кожаную повязку на глазу поправил, сказал так, что услышали все:

   – Печенеги силой огромной к Киеву подступили, и просит князь Олег нашей помощи.

Выслушали в тишине и взорвались. Криком изошло вече. И было оно хоть и недолгим, но шумным. Кое-кто из именитых попытались повернуть вече по-своему: мол, не Новгороду печенеги грозят, а Киеву, пусть киевляне и обороняются. Но тут Доброгост наперёд пробрался, всех перекричал.

   – Люди Нового города, – сказал кончанский староста, – чьи речи мы слышим? Разве не наша дружина ушла с князем Олегом или князь себе славу добывает? Возьмут печенеги Киев, где наш торговый путь проляжет?

   – Истину сказываешь, Доброгост, у нас с Киевом одна судьба!

   – Созывай ополчение, князь Юрий, кличь кривичей и чудь! Конно и на ладьях пойдём к Киеву!

   – Вестимо, отбросим окаянных!

В тот же вечер Ивашка засобирался в дорогу. Сказал отцу:

   – Надобно мне в Киев поспешить, может, успею, пока печенеги город не осадили.

Доброгост возразил:

   – Не поспеешь. Теперь жди, когда ополчение соберётся, с ним и отправишься – проку больше.

В тревожном ожидании тянулось время. С утра люд уже был на стенах, смотрели на юг, туда, где в трёх-четырёх конных переходах лежала Дикая степь, страшная своей непредсказуемостью, жестокостью кочевников...

И они пришли. На шестые сутки, когда солнце перевалило за полдень, закричали дозорные:

   – Эвон, гляди, объявились!

Лада тоже увидела печенегов. Сначала это была малая точка, но вскорости она увеличилась, расползлась грязным пятном и вот уже заполнила собой всё пространство от Днепра и насколько хватало глаз в сторону древлянского края.

   – Вся степь явилась! – загомонили на стенах.

   – Вишь какую силищу собрал проклятый Кучумка!

Валом перекатываясь по землям полян, орда подступила к Киеву. Зажав в руке лук, Лада смотрела, как близилась конная лава, а за ней, поднимая тучи пыли, двигались кибитки и стада.

   – Держись, народ киевский! – раздался голос воеводы Никифора.

Затрубили трубы тревогу, и, впустив последних воинов, закрылись все городские ворота. Встали ратники на стенах, зажглись костры под чанами, и вскоре забулькала смола, закипела вода.

Подбадривая ратников, по стене проходил Олег. Князь был спокоен.

   – Нам, русичам, убояться печенегов? – говорил Олег. – Аль не бивали мы их?

А накануне он сказал боярам и старейшинам:

   – Печенеги попробуют взять город приступом, но мы отобьёмся. Мы выстоим, даже если Кучум попытается сломить нас измором. Киев должен продержаться, пока не явится подмога, и тогда мы выйдем за стены и сразимся с печенегами...

Орда накатывалась на город медленно, чудищем устрашающим. Передовые отряды подтягивались, останавливались у южных и северных ворот, скапливались у центральных. Вот отделилось несколько всадников, заулюлюкали, засвистели, помчались к стенам, остановились чуть дальше полёта стрелы, загорячили коней. Один из печенегов, подбоченившись, закричал по-русски:

   – Конязь Олег, выходи, хан великой орды Кучум подарит тебе жизнь! Не выйдешь, на аркане потянем, и будет конязь урусов собирать помёт для наших костров!

Печенеги захохотали, а со стены пустили стрелы, но ни одна не достигла цели. Печенеги погрозили плётками. Урхо, стоявший рядом с Ладой, сказал:

   – Стреляй, княгиня, я свой лук знаю.

Подняла Лада лук, натянула тетиву. Стрела сорвалась, понесла смерть. Печенег, кричавший обидное, закачался, завалился набок. Товарищи поддержали его и, повернув коней, убрались от стен.

Конь вынес Кучума к обрыву и застыл. Внизу широкой лентой будто уснул Днепр, не видно его течения.

А на той стороне зеленели редкие сосновые леса. Поодаль от хана остановилась стража. В руках рослого печенега бунчук, на разукрашенном древке конский хвост.

Свирепа ханская стража, немногословна. Кучум не терпит многословных. Если у печенега язык не знает меры, он должен родиться женщиной.

Хан недвижим и гордо сидит на коне. Его мысли подобны парящему в небе орлу. Взмах крыльев – и новая мысль. Кучум зол, и мысли у него злые. Великой силой осадил он Кий-город, но князь Олег не открыл ворота, а русов не испугало многочисленное воинство. Больше месяца прошло, как стала орда у Кий-города, не один раз лезли печенеги на приступ, взбирались по приставным лестницам, оказывались на вершине стен, и каждый раз, когда Кучум уже думал, что наконец-то Кий-город будет взят, русы отбивались. Печенегов сбрасывали со стен, били мечами и кололи пиками, рубили топорами и убивали шестопёрами, обваривали смолой и кипятком, а отразив, кричали обидное:

   – Эй, погань косоглазая, приходи, ещё угостим!

Калёные печенежские стрелы с пучками горящей просмолённой травы роем летели на город, зажигали пожары, но русы тушили их. Печенеги выжгли Подол и погосты вокруг Кия-города. Сгорело Предславино, но русы не сдавались. Отряды печенегов ходили к древлянам, достали дреговичей, но земля была пустынна, и в погостах никто не жил. Пустыми оказались и городки. Дозоры выведали – русы собираются у Смоленска-городка. Кучум посмеялся: они сбиваются в кучу, как стадо баранов.

   – Когда мы возьмём Кий-город, я поведу вас к Смоленску, – говорил хан темникам и тысячникам. – Там урусы ищут спасения от наших сабель, но мы достанем их.

И он раз за разом, днём и ночью посылал воинов на приступ, гнал их плетью, но результат был один. Каждый вечер печенеги сжигали убитых. Сколько их погибло, Кучум не велит считать, и так печенеги неохотно лезут на стены. Но сколько бы ни сопротивлялись русы, он заставит князя Олега сдать город, и тогда им не будет пощады.

Вдалеке загремел гром. Кучум оглянулся. Из-за леса выползала туча. Она напоминала печенежскую папаху[96]96
  Папаха – высокая меховая шапка (кумыкск.).


[Закрыть] из чёрной овцы. Яркая молния перерезала тучу, и снова зарокотал гром. Хан повернул коня и зарысил к становищу.

Обложной дождь лил всю ночь, лишь утром небо очистилось и засверкало солнце. Оно было яркое, большое, и крупные дождевые капли на листьях заиграли, заискрились.

По скрипучим ступеням Олег поднялся на верхнюю смотровую площадку воротной башни. Орда пришла в движение. Спешившись, печенеги подтягивались к стенам, тащили лестницы: они готовились к новому приступу. А позади, не ближе двух полётов стрелы, где стоят печенежские вежи, горели костры под треногами, в казанах варилась еда.

Когда оттуда тянул ветер, в голодный Киев доносился дразнящий запах баранины или конины.

На продуваемом холме расположилась просторная белая вежа Кучума, тут же на шесте его бунчук. Вокруг юрты его жён. Иногда Олег видел Кучума. Он коренаст, сутул и в летах. Князь определил это по тому, как хан садился в седло. Нет той лёгкости, с какой молодой печенег взлетает на коня.

Печенеги упрямы и злы, а Кучум убеждён: продовольствие в Киеве скоро закончится и тогда киевляне откроют ворота.

Но печенегам неизвестно, что прошлой ночью, в грозу, их стража потеряла бдительность и в Киев на однодревке пробрался гонец от воеводы Ратибора. Он уведомил Олега, что у Смоленска собрались древляне и дреговичи, на подходе боярин Путша с вятичами и радимичами, а как дождутся новгородцев, так и двинутся к Киеву.

Этого часа ждал князь, ждал и воевода Никифор, и дружины, ожидал весь люд киевский. Олег принял решение: как побегут печенеги, он станет преследовать их не только на земле Полянской, но и в Дикой степи. Не зная пощады, убивать всех, кого настигнут, чтоб надолго запомнила орда, как ходить войной на Русь.

Похудел Евсей, волосы растрепались, а холёная борода вскосматилась. Он давно потерял счёт дням, проведённым на стенах.

Вместе со всеми Евсей оборонял город. Его тяжёлая дубина обрушивалась на головы печенегов, которые карабкались на стены по приставным лестницам.

– Не я бью, Бог карает, – приговаривал при этом Евсей и снова заносил дубину.

Приход печенегов нарушил задумки купца. Он рассчитывал по весне отправиться в Константинополь, теперь же до будущего лета надо забыть о Зое и торговых делах. Каждый раз, поднимая дубину над головой печенега, он вкладывал в удар всю злость.

Ночами Евсей спал здесь же, на стене, подложив под себя тулуп, ел что Бог пошлёт, а чаще оставался голодным. В усадьбе появлялся редко, во всём доверяя управителю, на которого оставлял хозяйство в частые отъезды. Когда же приходил, ему топили баню, он отлёживался на полке, баба-холопка хлестала его берёзовым веничком до покраснения, а потом Евсей расчёсывал волосы костяным гребнем, приводил в порядок бороду; выпив квасу, настоянного на мяте, закрывался ненадолго в молельне и снова отправлялся на стену.

Спал он чутко – привык за годы странствий, а уж на стене совсем не до сна. Глаза сомкнёт – и снова бодрствует. Однажды в полночь пробудился от шороха, поднял голову, увидел – печенег на стену взобрался. Вскочил Евсей, взмахнул дубиной, удар по сабле пришёлся. Вылетела она из руки печенега, но тот на купца с ножом набросился. Евсей его приподнял, швырнул в ров. Потом вниз заглянул – нет, не лезут печенеги. Раскачав, оттолкнул от стены лестницу и снова улёгся, уставился в небо. Мерцают, перемигиваются яркие звёзды. Сколько раз видел их Евсей, но сейчас смотрел по-новому. Даже став христианином, он считал звёзды глазами умерших. Где-то с той высоты взирали на него мать и отец. Настанет время, и он, Евсей, тоже будет разглядывать землю, её суету сует. Если бы он мог сейчас, живой, взглянуть с неба на царственный град и увидеть Зою... Евсей часто вспоминал её глаза с искорками и тепло ласк.

«Господи, – думал он, – почему она не со мной? Неужели не суждено нам быть вместе?»

Нередко Евсей засыпал с этими мыслями и подхватывался, когда гудели трубы...

Поджав ноги калачиком и прикрыв глаза, Кучум сидел на пёстрой кошме, раскачиваясь взад-вперёд. Но вот хан открыл веки, и грозен был его взгляд. Молча стояли перед ним темники, понурив голову. Чем дольше затягивалось молчание, тем напряжённей чувствовали себя печенежские военачальники. Они боялись хана: в припадке гнева тот не знал пощады. Не так ли случилось с его младшим братом Халилом? Когда тот в чём-то возразил Кучуму, хан метнул в него большой острый нож, и Халила унесли замертво, а Кучум даже не пошевелился...

Кучум заговорил тихо, слишком тихо, что было верным признаком ханской ярости. Она должна была выплеснуться, и темники ждали той минуты. Она наступила.

– Два месяца вы разбиваете лбы о брёвна Кия-города, – не обращаясь ни к кому, заговорил Кучум. – Покидая степь, вы обещали взять его, но он стоит. Скоро свернётся лист и привянет трава, а конязь Олег насмехается над нами, и его Золотые ворота закрыты. Что скажете вы, мои темники Читук и Пшигочич, Амин и Берин, и вы, тысячники, прячущиеся за их спинами? – Кучум повёл мрачным взглядом по военачальникам. – Ханы Шалим и Котян встали на дороге к Смоленску-городку, они перекрыли её, чтобы у конязя Олега пропала надежда на помощь. Вы молчите, но я заставлю вас говорить, и это будут последние слова перед тем, как вам поломают хребты. Слышите, вы, трусливые собаки, рождённые от шакалов? Идите и думайте!

Покинули темники ханскую юрту, а Кучум хлопнул в ладоши, и мгновенно перед ним встал верный раб, хазарин. Повёл хан бровью, и догадливый хазарин протянул ему рог с вином.

Выпил Кучум, раскраснелся и снова бровью повёл. Тут же в юрту юркнула самая младшая ханская жена, которую привезли с Дуная, а следом за ней вошли музыканты. Заиграла свирель, застучал бубен, и юная красавица двинулась в плавном танце. Она была стройна и напоминала Кучуму молодую степную кобылицу. Рука хана потянулась к плети, чтобы подстегнуть танцовщицу, но она сама вдруг закружилась стремительно.

Кучум пил вино большими глотками, хмелел, хазарин наполнял рог за рогом, пока хан не свалился на кошму и не захрапел.

Темники знали: Кучум слов на ветер не бросает – и потому гнали печенегов на приступ. День и ночь лезли они на стены, сыпали на Киев огненные стрелы. Занялись пожары, над городом клубился дым. Печенеги раскачивали бревно, таранили ворота. Киевляне раскатывали горящие дома, сбивали пламя. Дым и огонь висели в небе.

Конные печенеги гарцевали под стенами, насмехались:

   – Жарко, бачка, жарко!

Вперёд выехал огромного роста печенежский богатырь, поигрывая копьём, принялся вызывать на поединок:

   – Выходи, урус!

На стенах печенегу не отвечали, и никто не осмеливался пустить в него стрелу.

К Олегу подошёл гридень:

   – Дозволь, князь, размяться.

Посмотрел Олег на гридня – ничем тот не примечательный, обычный, разве что глаза озорные.

   – Не посрамишь ли, Всеслав?

   – Порадею, коли дозволишь.

Приоткрылась воротная створка, выехал гридень. Засвистели печенеги, смеются над гриднем, издеваются. А со стен шумят, подбадривают:

   – Давай, Всеслав, срази поганого!

Пустили печенег и гридень коней навстречу друг другу, копья выставили. Треснули древки, поломались копья, но удержались оба в сёдлах. Разъехались, копья отбросили, печенег саблю выхватил, гридень меч обнажил. Зазвенела сталь, закружились в дикой пляске кони, оскалились, ржут, норовят друг друга зубами ухватить. Бьются печенег с гриднем, и никто не может одолеть. Один силой берёт, второй – увёртливостью. Вот взмахнул печенег саблей – сейчас разрубит гридня, но тот извернулся и тут же ткнул мечом печенежского богатыря. Покачнулся он, сполз с седла, а гридень к городу повернул. Заорали печенеги. Едва гридень к воротам подъехал, как ему вдогон полетели стрелы. Выскочили из ворот дружинники, внесли мёртвого товарища.

Когда совсем было приготовились новгородцы к отплытию, подул низовой ветер, погнал волну из Ильменя в Волхов, раскачал ладьи.

   – Экая печаль! – сокрушались новгородцы.

   – Вишь, – говорил Доброгост, – разыгрались Стрибожьи внуки, внуки древнего ветра, неуёмные.

Князь Юрий огорчался:

   – Нам каждый день дорог, а тут выжидай.

   – По всему видать, неделю подует, – уверял Доброгост и оказался прав.

На следующей седмице ветер унялся. Погрузились словене и новгородцы на ладьи, а чудь с кривичами и полочанами конными и пешими берегом тронулись. И пошла рать новгородская Киеву на подмогу.

Ивашка кормчим на головной ладье плыл, правил, чтоб паруса ветер ловили. С Ивашкой Доброгост и князь Юрий. Глянет Ивашка на берег, и кажется ему, что ладья на месте стоит. Молит он Стрибога задуть попутно, и, будто вняв его голосу, наполнились паруса.

Вот уже Ильмень позади, Ловатью потянулись.

Послал князь Юрий на быстрых однодревках к Ратибору под Смоленск весть, что скоро прибудет. А от обжи к обже, от погоста к погосту, опережая ополчение, летело радостное:

   – Новгородцы ополчились! Рать новгородская идёт!

Ханы Шалим и Котян встали в древлянской земле по левобережью Днепра, перекрыв дорогу из Смоленска в Киев.

Котян предложил Шалиму:

   – Пойдём, хан, к Смоленску, побьём воеводу Ратибора.

Но Шалим ответил:

   – Какая в том нужда, Котян, пусть урусы сидят в мешке... Но если мы пойдём на Ратибора и побьём его, Кучум пошлёт нас на стены Кия-города.

   – Ты мудро говоришь, Шалим. Пусть Кучум набивает себе шишки, а мы не станем торопиться.

Посланные ханами дозорные сообщали: русы стоят и никаких знаков к выступлению не подают...

Наступил конец июня-розанцвета, когда печенежские дозоры сообщили: к русам, которые стоят у Смоленска, подошли новгородцы.

Котян сказал Шалиму:

   – Теперь воевода Ратибор усилился, и нам ничего не остаётся, как отступить, если урусы двинутся на нас...

Соединились ополченцы у Смоленска, и на первой неделе месяца июля-страдника выступили ратники в. помощь Киеву. Узнал о том хан Кучум, однако от города не отошёл. Надеялся на Шалима и Котяна. Не знал Кучум, что ханы эти не осмелились дать бой ополчению, бежали. Кучум казнил Котяна и Шалима, а их орды тайно откочевали в степь.