Текст книги "И быть роду Рюриковичей"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Низкие сизые тучи, цепляясь за верхушки деревьев, временами сыпали тяжёлые мокрые хлопья. Лед на Днепре посинел, местами покрылся водой. Прокша бранился, поглядывая на хмурое небо:

   – Медведь солнце проглотил, неделю ярило не показывалось.

Перевозчик уселся на вросший в лёд паром, принялся глазеть на мужиков, переходивших реку. Они шли осторожно, не кучно, обходя лужи. Перебравшись на правый берег, остановились возле перевозчика. Один из них, поставив ногу на перекладину парома и поправляя лапти, ворчал:

   – Совсем промокли. Экая сырость!

И все дружно поддержали товарища, ругая погоду. Из сумок у мужиков торчали топорища, а у одного из-за спины, обмотанная тряпицей, высовывалась пила. Артельные мужики рассказали Прокше, что, пока у смердов дел мало, они пришли в Киев на заработок. Слыхали, великому князю плотники нужны.

Постояли мужики, порадовались, что хазары и печенеги нынче чуть поунялись, и направились к торжищу, а Прокша подумал, что, когда вскроется река, жизнь на перевозе сделается бойкой. Все паром требуют, и тогда чего только не наслушается Прокша за день...

На пристани о чём-то судачили два боярина в шубах нараспашку. Прокша догадался: небось о походе на Царьград речь ведут. Нынче о том все толкуют. Смерды, прознав о походе, сокрушались: летом у мужика вся работа, а его от земли намерились оторвать...

Время к обеду повернуло. Поднялся Прокша, ещё раз окинул взглядом реку и прошёл берегом к иве, клонившей голову к Днепру. Вчерашним вечером здесь он опустил в прорубь сплетённую из конских волос жилку с большим крючком, на который насадил кусок мяса.

Потянул Прокша жилку и вдруг почувствовал, как забилась рыба, гулять начала. С трудом выволок сома аршина на три. Головастый, упругий, он забился на берегу, а Прокша приговаривал:

   – Ужо я из тебя ушицы наварю, то-то знатная получится!

Вскоре у избы полыхал костёр и в закопчённом котле булькала уха. Перевозчик принюхивался, причмокивал, деревянной ложкой перемешивал большие куски рыбы.

Ел Прокша степенно, с толком. К вечеру к нему присоединились двое караульных с гостевых дворов. Похлебали, отправились в город, а следом гридень с левого берега перебрался. Шёл осторожно, ведя коня в поводу. И его перевозчик угостил ухой. Гридень издалека скакал, от самой южной границы. Поел с устатку и снова в седло...

Далеко на западе тучи обрывались, открывая небо. Проглянуло солнце. Оно закатилось чисто, суля ясный день.

Сумерки сгустились. Поднялся Прокша, посмотрел на противоположный берег – будто никого – и пошёл к причалу, где под навесами сушились доски для ладей. Поговорил с караульными да и отправился в избу.

У Детинца на вечевой площади ударили в било. Глухой звук разнёсся в стылом воздухе, и тотчас отозвались все новгородские концы: Неревский, Людин, что на левом берегу, ему вторили с правобережья Торговый и Словенский, Плотницкий и Гончарский. Народ повалил на вече. Переговаривались, знали, зачем скликают. Молодые новгородцы довольны: будет где удаль показать. Шутили:

   – Аль впервой паруса поднимать?

   – Изведали севера, поглядим на юг!

Собрался люд на площади, ровно море в непогоду шумит. Но вот на помост взошли посадник и молодой княжич, и площадь затихла.

   – Великий князь киевский тебе, люд новгородский, кланяется, – сказал посадник и обвёл площадь взглядом. – Он прислал к нам князя Игоря.

   – Ты, княжич, Новгородом вскормлен и вспоен, скажи, что Олегу от нас надобно? – зашумело вече.

   – Великий князь на ромеев собрался и вас с собой зовёт, – сказал Игорь. – На люд новгородский у него надежда.

И враз загомонили, закричали:

   – Мы с великим князем заодно!

   – Пойдём на ромеев!

   – Поищем Царьграда!

Из толпы купцов и именитых выборных людей к помосту протолкнулся староста Торгового конца.

   – Сказывай, Вышата!

   – Ты чё, против?

   – Обиды чинят ромеи нашим торговым людям, в город пускают под присмотром, на прожитье не дают и ладьи не чинят!

   – Не стоять Новгороду в стороне от Киева! – заорало вече.

Тут князь Юрий голос подал:

   – Коли так решили, то и собирать ополчение. Однако я в воеводы стар и потому вопрошаю: на кого укажете, люди новгородские?

Затихло вече и вдруг разом выкрикнуло:

   – Доброгоста, старосту конца Плотницкого!

   – Хотим видеть воеводой Доброгоста!

Вышел Доброгост, шапку скинул, поклонился на все стороны:

   – Спасибо за доверие, новгородцы, а коли воеводой назвали, так и слушать слова моего.

   – По-иному не быть!

   – Воеводствуй над нами, коли князь Юрий не пожелал!

Всю оставшуюся часть зимы Олег провёл в подготовке к походу. И она доставила много забот. По всей русской земле сзывали люд, солили мясо в сольницах, сушили сухари, рассыпали по кожаным мешкам разные крупы, готовили припасы на все дни пути...

Ещё снег с земли не везде сошёл, как потянулись к Киеву ратники. Из Белоозера направлялись ополченцы, а с ними народ, именуемый «весь». Из земли чуди выступила дружина и ратники князя Эрика. Они ехали на конях и на телегах. Из Ростова, что на озере Неро, двинулся к Киеву князь Ростислав. Прошли землями кривичей, и те на ромеев ополчились.

Ночами подмораживало, а днями отпускало, и в грязь развезло дороги; привалы делали частые. У Смоленска сошлись со смолянами.

Большой силой тронулись и новгородцы, а водой поплыли охочие люди. Вели немалые дружины посадники Чернигова и Любеча.

Огромная пятнадцатитысячная рать скопилась у Киева.

Сошёл лёд на Днепре, и киевляне спустили ладьи на воду. К тому времени подошли ратники Полянские и древлянские, от северян и дулебов, а хорваты уведомили, что пристанут, когда Русь на Дунай выйдет. Великая сила русичей ополчилась на Царьград...

В середине мая зазеленели леса и в рост потянуло травы, степь и перелески оделись в цвет, а поля ощетинились рожью.

   – Наступила пора, – сказал Олег. – Но прежде чем в путь тронемся, други мои князья и бояре, старейшины родов, подпишем ряд, дабы и впредь за Русь заодно стоять и врозь не тянуть!

На призыв великого князя откликнулся Ростислав:

   – Не надобно нам усобицы, хотим единой Русью жить.

С ростовским князем остальные согласились и тут же условились, что первыми покинут Киев те, кому предстояло идти сушей. Над ними главным воеводой великий князь поставил боярина Никифора, а вторыми – князей Ростислава и Эрика да новгородского кончанского старосту Доброгоста.

За полками отплывали ладьи с воинством. Они должны были пересечь море и высадиться у стен Константинополя.

Новгородские ушкуйники явились к Олегу с просьбой:

   – Дай нам Ивашку в кормчие, великий князь, и пусть он главенствует на нашем ключе[120]120
  Ключ – здесь: боевое построение русского флота.


[Закрыть].

   – Я и сам о том подумывал. Пусть будет так, – согласился Олег. – А в морском сражении вам, новгородские удальцы, поручаю спустить стяг на дромоне друнгария византийского флота.

Наконец настал день, когда под игру труб и бой барабанов воинство покинуло Киев, а Днепр закрыли паруса множества ладей, насад и расшив.

Накануне великий князь устроил пир. Собрались за столами князья и воеводы, бояре и старейшины. Тесно и шумно. Знатно угощал Олег своих товарищей по походу. Пили вина сладкие и меды хмельные. Столы были уставлены яствами: тут мясо варёное и жареное на блюдах деревянных, рёбра вепря копчёного, рыба, кусками запечённая, птица всякая, пироги с мясом и рыбой, грибами и ягодами, капуста квашеная и грузди мочёные. Широкое веселье, будто и не предстоят сражения и всем суждено вернуться на Русь...

Олег сидел на помосте, а по правую и левую руку от него князь Игорь и воевода Ратибор. Им надлежало беречь Киев от хазар и печенегов. Поглядел великий князь на Игоря – тот задумчив. Видать, понимает, какую ношу принял. Ну да с ним Ратибор. Он будто мысли Олега угадал, повернулся к нему, в глаза посмотрел:

   – Ты, великий князь, о Киеве не тревожься. Мыто для чего?

   – Русь вам вверяю, воевода.

   – Вот и ладно. Знай, в Киев недруга не пустим.

Поднял Олег кубок:

   – За князя Игоря хочу выпить, за Рюриковича!

И тут же Ольга вспомнилась. Вчера он ездил в Предславино, прощался с ней. Она сказала: «Тебя, великий князь, Олегом зовут, меня от имени твоего Ольгой нарекли. Не знамение ли?»

Ничего не ответил ей великий князь, лишь подумал: «Знамение или нет, того не ведаю, одно знаю: искус ты плоти моей воистину...»

Едва проводили воеводу Никифора, как с верховьев Днепра спустились два драккара, убрали паруса, перебросили сходни, и на берег сошёл ярл Гард. Постоял, осмотрелся и направился к княжьим хоромам.

За годы, как покинул он Киев, разросся город, люда прибавилось. Дома всё больше о двух ярусах, на торжище от лавок тесно. Дворы гостевые и стены крепостные с башнями сторожевыми обновили.

Олега увидел издали. Тот тоже заметил ярла, ждал, когда подойдёт. О том, что викинги плывут в Киев, Олегу было известно от дозоров, когда те ещё на Любечской переправе драккары переволакивали. На приветствие ярла Олег ответил поднятием руки. Похлопав Гарда по плечу, обнял:

   – Знал, что со мной на Царьград пойдёшь.

   – Отчего не звал?

   – Я могу звать славян, мы же с тобой по крови близки, и ты сам должен был чуять, когда у меня в вас нужда. Рад, что не ошибся в тебе...

Минут годы, пройдут века, и бессмертный труд безвестного летописца донесёт до нас такие строки:

«В лето 6415»[121]121
  907 год.


[Закрыть]. Пошёл Олег на греков, Игоря оставив в Киеве; взял с собой множество варягов, и словен, и чудь, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев... это всё называлось греками Великая Скуфь[122]122
  Скифь.


[Закрыть]. И с ними со всеми пошёл Олег на конях и на кораблях, и было числом кораблей 2000...»

Так о тех замечательных дня и событиях рассказывает «Повесть временных лет».

ГЛАВА 4

Император. Болгарская фема империи. Кмет Хинко. Главнокомандующий Роман Дука. Евнух Леонид. Евсей в Константинополе. Толпа у Ликоса. Смерть отступает от императора

Власть императора безгранична, его воля священна. Это известно всей империи. Но это когда базилевс здоров. Стоит императору тяжко заболеть, как всё меняется.

Во дворце на Милии доживал последние дни божественный и несравненный базилевс великой Византийской империи Лев VI. Любимец богов, император лежал в одиночестве на высоких подушках, прикрытый пурпурным покрывалом. И только врач да верный слуга, старый евнух Василий, не оставляли умирающего.

Император могучей Византии, ныне покинутый всеми, с горечью думал, что, когда он был здоров и его носили ноги, сановники толпились вокруг его трона, ловили каждый его жест, исполняли все его желания. Они угождали ему. Теперь, когда смерть нависла над ним, они гадают, кто поселится в императорских покоях, кому служить, перед кем ползать.

Почувствовав, что жизнь покидает его, базилевс пожелал оставить после себя императором Константина, своего незаконнорождённого сына, но теперь он знает: придворные не исполнят его волю. Они не подали ему даже папирус и чернила с пером, дабы он распорядился письменно, подписал эдикт. Императором станет его брат Александр. Он уже сейчас ведёт себя как базилевс, давая понять, что время императора Льва кончилось.

Ему бы, Льву, подняться да призвать магистров, командиров кавалерийских тагм[123]123
  Тагма – особая гвардейская часть, размещённая в Константинополе.


[Закрыть], навести порядок во дворце, увидеть, как начнут пресмыкаться сановники. Но император Лев мрачно усмехается: кто он ныне? Живой труп без власти! Разве послушаются сейчас его, императора, командиры тагм? Они уже сегодня стараются услужить будущему базилевсу, несравненному и божественному, от которого зависит их будущее, их судьба.

Мысленно Лев обращается к годам правления и нехотя признает, что не всегда прочно держал власть. Византию теснили арабы, а бежавший из монастыря Симеон провозгласил независимую Болгарию, и сегодня она грозный враг империи...

Он же, император Лев, прозванный в народе философом, оставляет после себя тома «Базилики», свод законов Византии. Но указывая, как управлять империей, он так и не научился повелевать подчинёнными. Пресмыкаясь перед базилевсом, они готовы были предать его и предали.

Он, базилевс, мыслил присоединить Тмутаракань к херсонесской феме, но интересы Византии столкнулись с интересами каганата и касогов...

Сановники, прежде угождавшие божественному, несравненному, мудрому императору, земному солнцу, теперь равнодушно оставили его умирать, как оставляют подыхать бездомную собаку. К нему не является даже логофет дрома[124]124
  Логофет дрома – управляющий делами Византийской империи, в том числе иностранными.


[Закрыть] евнух Леонид, который раньше всех приходил во дворец и ждал пробуждения императора. Он докладывал о государственных делах и нашёптывал, чем живут придворные, плёл разные интриги.

Привыкший к подобострастным улыбкам и лести, базилевс не хотел примириться с мыслью, что всё это позади. Разве прежде ему было не ведомо, что придворные угодничают перед сильным и помыкают им, когда он становится слабым; божественному поют осанну, а когда тот теряет власть, в него плюют? Но Лев мыслил, что всё это было до него. Теперь он убеждён: так было раньше и так будет впредь, жизнь не меняется...

Доверенный человек кмета Хинко пробирался снежной тропой через перевал. Он шёл осторожно, ибо на каждом шагу его подстерегала опасность сорваться в пропасть или быть засыпанным снежным обвалом. Это могло случиться и на подъёме, и при спуске.

Но человек кмета Хинко не раз хаживал через перевал с тайными поручениями своего хозяина. Человек не осуждал кмета, так как был его единомышленником. Как и кмет Хинко, он не верил во власть царя Симеона, а признавал силу империи.

Оказавшись на самом перевале, где луга были покрыты высокими травами и цветами и росли редкие вековые деревья, человек передохнул на ходу, чтобы начать спуск в долину.

Попав в неё, человек направился к костру, у которого отогревались стратиоты, и потребовал от спафария – командира отряда – проводить его к стратигу фемы патрикию Иоанну.

Человек Хинко знал: фема расположилась в ближайшей деревне, а эти стратиоты у костра – охранение. Фема патрикия Иоанна прикрывает дорогу в долину. Когда Симеон объединил Болгарию и стал угрожать Византии, турмы[125]125
  Турма – отряд.


[Закрыть] фемы стратига Иоанна выдвинулись к самым горам...

Патрикий тоже жил в деревне, покинутой болгарами, в просторном доме, некогда принадлежавшем одному из сторонников Симеона. Был уже вечер, и Иоанн готовился ко сну. Годы и походная жизнь давали о себе знать. Патрикий был грузен и сед, под глазами темнели набрякшие мешки.

Феме стратиота Иоанна досталась нелёгкая участь – сдерживать натиск болгарских войников.

В своих неудачах патрикий винил империю, бросившую его фему на произвол судьбы. Он не раз говорил это жене, укоряя при сем её отца, доместика схола[126]126
  Доместик схол – главнокомандующий войсками Византийской империи.


[Закрыть], поставившего Иоанна на столь опасную фему. А ведь мог назначить в одну из константинопольских тагм! Тогда бы не пришлось скитаться по провинции и постоянно чувствовать, как враг дышит ему, стратигу, в затылок.

Патрикий Иоанн был удивлён, когда спафарий доложил ему о приходе болгарина, требовавшего допустить его к стратигу. Сначала Иоанн намерился выслушать болгарина утром, но пересилило любопытство. Стратиг догадался, что это посланец кмета Хинко, а тот по пустякам не рисковал. Да к тому же близок к царю Симеону...

Болгарин вошёл, смахнул с головы барашковую шапку, потоптался у двери. На нём был короткий овчинный тулупчик, а ноги, обутые в кожаные цирвулы, оставляли грязный след на светлых домотканых дорожках.

   – Ты осмелился нарушить мой покой, когда я совсем уже изготовился ко сну. Если у тебя важное дело, говори. Но если оно меня не заинтересует, я велю гнать тебя взашей.

Болгарин покорно склонил голову.

   – Кмет велел передать, стратиг, царь Симеон принимал послов киевского князя Олега и обещал помощь в войне с империей, – сказал он.

Патрикий приподнялся, спросил удивлённо:

   – О какой войне говоришь, человек?

   – Русы замышляют воевать с Византией.

У патрикия мороз пошёл по коже. Случись такое – и его феме доведётся принять первый удар. А если царь Симеон начнёт войну с империей вместе с русами, тогда совсем беда.

Спросил:

   – А что Симеон?

Но болгарин сказал о другом:

   – Кмет Хинко передаёт: болгары не станут воевать с Византией. Царь выделит людей, и они проведут русов вдоль берега моря в долину.

Иоанн нахмурился, почувствовал, как задёргался глаз. Приложив ладонь к щеке, попытался приостановить подёргивание. Затихло. И тогда патрикий произнёс:

   – Скажи кмету Хинко, я благодарю его за дружбу и ту помощь, какую он оказывает империи. Империя не забывает тех, кто ей служит. Скоро армия базилевса разобьёт войников Симеона, и Болгария снова будет фемой империи, а кмет Хинко – её правителем. Ты же, человек, получишь поместье, какое сам выберешь.

– Скорее бы исполнилось такое, стратиг, – согнулся в поклоне болгарин и вышел.

Долго ещё сидел стратиг неподвижно. Кмет передал известие, встревожившее патрикия. Прежде русы не воевали с империей, случалось, их лёгкие корабли доплывали до берегов Византии, но флот базилевса отражал нашествия язычников. Но то, что сообщил человек Хинко, означало: русы намерились пойти на империю не только морем, но и сушей. Они направятся берегом моря, и потому он, стратиг Иоанн, должен расположить свою фему так, чтобы перекрыть путь русам.

Хинко был давно убеждён, что империя сломит Симеона, она могущественна, и победы царя временные. Потому кмет не терял дружбы со стратигом Иоанном, сообщая ему всё о замыслах Симеона.

Кмет поступал так не бескорыстно. Когда турмы стратига Иоанна вступят в Тырново и стратиоты пленят Симеона, они отправят в Константинополь не только царя, но и тех кметов, которые стоят за царя, а его, Хинко, владений не тронут, и сам он станет правителем всей Болгарии.

Хинко – кмет горной области, он хозяин перевалов, и его войники держат в своих руках дорогу через горы. Хинко давно предлагал патрикию Иоанну провести его турмы в Тырново коротким путём. Если бы стратиг согласился, он захватил бы Симеона врасплох. Но Иоанн не решается. Кмет догадывается почему. Патрикий опасается ловушки. Хинко считает, стратиг упускает возможность быстрой победы. Будь у него, Хинко, столько стратиотов, сколько у патрикия Иоанна, он давно бы сидел вместо Симеона. Но у Хинко только полтысячи войников, а с такой дружиной не то что замком овладеть – к Тырнову не подступишься.

Молод Хинко, он младше всех остальных кметов, может, потому царь любит его больше других. Однако Симеон недооценивает его. Несмотря на годы, Хинко осторожен, как горный барс, и о его сношениях со стратигом никто не знает, кроме Горицвета, человека, который ходит к патрикию с донесениями от Хинко. Узнай о том Симеон, и Хинко спознался бы с царским палачом. И на совете кметов Хинко всегда осторожен, и его слова не расходятся с мыслями Симеона. На последнем совете он не угодил царю, высказавшись против русов. Хинко и сам не может ответить, почему он так поступил. Кмет уверен, ромеи раздавят русов, едва они появятся на побережье, а на море кто станет тягаться с могущественным флотом империи? Нарушая и без того непрочный мир, Симеон обрекает Болгарию на войну с Византией. Послав Горицвета к стратегу и сообщив ему о замыслах русов и царя, Хинко обезопасил себя от гнева базилевса.

Кмет всегда с беспокойством ожидал возвращения Горицвета и, хотя тому были ведомы все тайные тропы, успокаивался, когда Горицвет появлялся в горнице. И в этот раз Хинко не смыкал глаз до самого рассвета, пока ему не сообщили, что Горицвет возвратился и ждёт, когда кмет позовёт его.

Доместик схол Роман Дука, главнокомандующий войсками Византийской империи, маленький щуплый старик, имел власть не только над всеми армейскими соединениями – его боялась вся константинопольская знать, ибо он был двоюродным братом базилевса. Роман Дука слыл коварным царедворцем. В тщедушном теле доместика схола таилось столько скрытой энергии, что знавшие его удивлялись: откуда она берётся?

Мало смысливший в военном искусстве, доместик схол управлял войсками с помощью интриг, стравливая стратигов фем, побуждая их враждовать между собой. Стратиги доносили друг на друга, а доместик схол чувствовал удовлетворение: командующие фемами не объединятся против него.

Родственник базилевса, Роман Дука, однако, императора не уважал, считая его неспособным сохранить Византию хотя бы в тех пределах, какой она была при отце Льва, базилевсе Василии. Доместик схол уверен: если бы он был императором, то ни арабы, ни болгары не потрясали бы Византию.

Базилевс не водил полки на врага, он виновен в том, что Симеону удалось бежать из монастыря и объединить болгар. Император Лев чаще всего отсиживался во дворце и лишь изредка выезжал в летнюю резиденцию императрицы, но здесь не задерживался, а возвращался во дворец на Милии, где жила его любовница с малолетним сыном Константином. Базилевс хотел видеть Константина императором, но против этого патриарх, родной брат базилевса Александр и он, главнокомандующий. Роман Дука не прочь примерить царский венец на свою голову, но ему известно и то, что у Александра немало сторонников среди «бессмертных», личной гвардии базилевса и магистров тагм.

Роман и Александр – тайные недруги, но оба соблюдают видимость дружбы, надеясь со временем извлечь из неё взаимную пользу.

Дворец доместика схола стоит рядом с летней резиденцией императрицы и окнами выходит на бухту. Когда Роман Дука смотрит на море, то видит флот империи. Он могучий, и с ним сравнится разве что флот Венеции.

Друнгарий флота ему, доместику схолу, не подчиняется, а потому Дука против него не интригует. Ко всему друнгарий флота – дальний родственник императорской семьи.

Мысли доместика схола снова переключаются на базилевса.

Весь Константинополь знает: он доживает последние дни. Хилого императора давно уже заждались на небесах, и, хотя базилевс ещё дышит, борьба за власть уже началась. Роман Дука не решается заявить о намерении стать императором. У него армия, но турмы фем не в столице, а в провинции, и базилевсом станет тот, с кем «бессмертные», а они, думает Роман Дука, пойдут за Александром.

И ещё доместик схол думает, что у Льва нет твёрдой руки. Он ничего не взял от своего отца. Василий был решительный и ничем не гнушался на пути к власти. Он не остановился даже перед убийством императора Михаила. При Василии возросла мощь Византийской империи. У него был острый ум и талант дипломата.

Сегодня у империи главный враг – болгары. Там в долине фема стратига Иоанна, зятя доместика схола. Роман Дука помогает ему. У Иоанна больше воинов, чем у других стратигов, его турмы подвижны и сдерживают дружины болгар.

Доместику схолу от дочери известно: Иоанн мечтает получить одну из константинопольских тагм, но у каждой из них есть магистр, а Роман Дука не вправе никого из них сместить – это воля базилевса.

Прошлым летом катапан Херсонеса предупредил доместика схола и друнгария флота, будто киевский князь Олег намерился пойти войной на империю, но Роман Дука в это не поверил и оказался прав. Разве Великая Скифь, как называли славян византийцы, посмеет воевать с империей?

Мелкими шажками, чуть приволакивая ногу – в молодости упал с коня, – доместик схол отошёл от окна и направился в просторный мраморный зал, украшенный золотой лепниной, картинами и коврами. Усевшись в глубокое кресло, он принялся ждать прихода зятя. Стратиг Иоанн прибыл в Константинополь неожиданно, и это несказанно удивило доместика схола. Что мог означать его приезд?

Патрикий не заставил себя ждать, он явился точно в назначенное время, подошёл к креслу и, опустившись на колено, поцеловал дряхлую руку тестя.

   – Встань и садись, Иоанн. Что заставило тебя оставить фему? Разве ты забыл, что в твоих руках судьба Византии? Подлые болгары уже подступали к Адрианополю. Не потому ли я усилил твои турмы?

   – Нет, севаст[127]127
  Севаст – наивысший чиновник Византийской империи.


[Закрыть], я это помню, а то, с чем я явился в Константинополь, не оставит тебя равнодушным.

   – Ты вызвал во мне любопытство, но прежде скажи, как здоровье моей дочери, твоей жены?

   – Анна здорова и скучает по родителям.

   – Женщина, у которой есть дети, должна помнить: родители живут для детей, но дети не живут для родителей, ибо у них есть свои дети. Теперь расскажи, что привело тебя в царственный град? – Доместик схол подался вперёд, приготовившись слушать.

   – Севаст, на той неделе побывал у меня человек кмета Хинко и поведал, что к Симеону приезжали послы киевского князя.

   – Ты, стратиг Иоанн, привёз известие, которое касается не меня, а логофета дрома, зловредного евнуха Леонида, – удивился доместик схол.

   – Нет, севаст, те послы вели необычные разговоры. Речь шла о помощи болгар Великой Скифи, когда она пойдёт на империю.

Роман Дука насупил брови:

   – Это действительно необычное сообщение. Но можно ли верить кмету?

   – Да. Хинко служит Симеону, но душой он с нами. У нас одна вера, и человек кмета клялся на кресте в правдивости своих слов.

Доместик схол помолчал, думая о чём-то, потом спросил:

   – У тебя, стратиг, самая большая фема, скажи, где сегодня твои турмы и когорты[128]128
  Когорта – воинское подразделение легиона в триста – четыреста человек; в нём было десять когорт.


[Закрыть]?

   – Они, севаст, прикрывают дороги, которые ведут в долину через перевалы.

   – Но русы не пойдут через горы, их конные дружины двинутся вдоль берега моря, и твоя фема должна закрыть им дорогу. И для того ты оставишь на перевалах лишь отряды прикрытия, а всеми силами отразишь русов, которые пойдут вдоль моря. Ко всему, патрикий Иоанн, кмет Хинко – хозяин гор, не так ли? А он, с твоих слов, друг империи.

   – Я так и поступлю, севаст. Но не выделишь ли ты для моей фемы ещё тысячу стратиотов?

Дука поморщился:

   – У тебя и так самая большая фема.

   – Но она прикрывает царственный град!

   – Хорошо, я пришлю тебе ещё одну турму, но это произойдёт, если скифы вступят в Болгарию.

Патрикий снова припал к руке доместика схола:

   – Когда русы появятся в долине, я встречу их, и они получат должный отпор.

   – Нет, стратиг, скифы не должны вступить в долину. А то, о чём ты поведал мне, должен знать и драгман флота[129]129
  Драгман флота – главнокомандующий императорским флотом в Византии.


[Закрыть], магистр Антоний. Его корабли встретят флот скифов в море.

Доместик схол вскочил, пробежался по залу, потом снова упал в кресло:

   – Если слова кмета Хинко подтвердятся, армия и флот империи нанесут Великой Скифи решительный удар.

Логофет дрома, лысый и безбородый евнух Леонид, ведал всей внешней политикой империи. В последний год он был обеспокоен поведением князя Олега. Сначала тот взял Киев, потом подчинил себе других князей, но вот стали просачиваться слухи, что Олег готовит большой флот. Что замыслил киевский князь?

Византия хорошо знала своего северного соседа, Великую Скифь. С нею империя вела торговлю, её опасалась. Русы были добры, они не имели страха, переплывая на маленьких корабликах грозное море. Но во гневе русы были безжалостны. Не потому ли их не впускали в Константинополь вооружёнными и жили они в русском квартале подворья Святого Мамонта, что за воротами города?

Когда у русов появился новый князь Олег, который принялся объединять разрозненные племена, логофет дрома учуял в этом опасность для империи и не однажды заявлял, что у Византии достаточно хлопот со славянами на Балканах, чтобы ещё иметь славянское государство своим северным соседом. Там, на восточном берегу Понта Эвксинского, который русичи зовут Русским морем, у империи свои интересы. Византия имеет в Таврии херсонесскую фему, империя не прочь высадить свои турмы на Кавказском побережье, где греки издавна основали свои колонии.

Теперь же с возникновением Киевской Руси появилась угроза вторжения Великой Скифи во владения Византии, и об этом логофета дрома прошлым летом уведомлял катапан Херсонеса.

Минули осень и зима, улеглось волнение, посеянное сообщением из Киева о том, что князь Олег готовится к войне с Византией. Рассудок подсказывал евнуху Леониду, что только безумные осмелятся переплывать на утлых судёнышках море с намерением покорить великую империю, преемницу империи Римской.

У логофета дрома много осведомителей, и ничто не остаётся безвестным для евнуха Леонида. На прошлой неделе ему донесли: стратег Иоанн посетил доместика схола, а тот побывал у драгмана флота с известием, что у Симеона, болгарского царя, появлялись послы киевского князя и уговаривались о военном походе против империи.

И снова прежнее волнение захватило евнуха Леонида. Его мучил вопрос: почему это известие севаст Роман Дука держит в тайне? Разве оно не касается его, логофета дрома, который ведает внешней политикой Византии? Над империей нависла опасность, а доместик схол это скрывает. Что он замыслил?

Прежде логофет дрома не преминул бы сообщить о том базилевсу, но ныне император бессилен, а за его спиной уже идёт борьба за трон. Евнуху Леониду в уме и хитрости не откажешь, он рассудил так: если доместик схол скрывает что-то, значит, это выгодно тому, кто станет базилевсом. И евнух Леонид решил подождать, пока не будет ясно, кто вселится в императорский дворец, кому служить. Он не мог ответить утвердительно, кто сядет на трон: доместик схол или Александр. У Романа Дуки поддержка стратигов фем, у брата нынешнего базилевса Александра за спиной «бессмертные». И ещё неизвестно, как поведут себя магистры тагм...

Сыро и зябко в каморке Евсея, что на подворье монастыря Святого Мамонта. На стенах плесень и потеки. Неуютно. Поди, у него в Киеве собачья конура и та получше. И вся византийская зима, стылая и промозглая, с редкими снегами и случайными морозами, наводит на Евсея тоску. С моря наползают на Константинополь липкие туманы, дуют ветры, и нередко сутками льют дожди.

Подчас Евсею кажется, что византийской зиме не будет конца и он никогда не согреется. Жить у Зои Евсей не мог: на ночь русам оставаться в городе не велено, и купец редко нарушал это правило. Когда открывались городские ворота, Евсей шёл к Зое. По пути он заходил в хлебную лавку, где вкусно пахло свежеиспечённым хлебом, брал горячую булку, сворачивал к мяснику, выбирал большой кусок говядины или целый бараний окорок, после чего направлялся в домик возлюбленной.

У Зои Евсей усаживался у камина, протягивал ноги к огню, смотрел на скудное пламя. Дрова в Константинополе дорогие, и Зоя приберегала их. Евсей с тоской вспоминал жаркий огонь в печи своего дома, потрескивание берёзовых поленьев в лютый мороз...

Здесь, в Константинополе, не было бани, как там, в Киеве. Византийские термы с каменными чашами и скудной водой, где народ не мылся, а плескался, не могли заменить Евсею пар и полок родной бани, в которой он, нахлеставшись вдосталь берёзовым веником, обливался из бадейки ледяной водой, потом горячей и, разомлевший, лежал, блаженно прикрыв глаза...

Случалось, он рассказывал о том Зое, но она, ни разу не испытавшая такого наслаждения, только посмеивалась. Но Евсей не обижался: когда Зоя поживёт на Руси, она поймёт, какое блаженство доставляет человеку баня. Он молился: «Господи, зачем привёл ты меня в этот город и лишил родной земли?»