Текст книги "Когда мы вернемся (СИ)"
Автор книги: Борис Батыршин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Постояв и поозиравшись по сторонам – типичный провинциал, приехавший в столицу с глухой окраины, и неважно, что окраина эта далеко за границами Солнечной Системы! – я решил воспользоваться метро. Похоже, общественный транспорт тут бесплатный, недавняя поездка на электричке тому подтверждение, и вряд ли в метро иначе. А вот на такси (зелёные огоньки во множестве теснились на привокзальной площади) это может и не распространяться, а я ещё толком не разобрался, чем и как тут расплачиваются. Имелось и другое соображение: если исходить из прежнего моего опыта, метро, если и изменилось за эти годы, то лишь в сторону расширения, обросло новыми ветками, вытянув старые за границы МКАД. В прежней же, хорошо знакомой мне по двум реальностям части вряд ли что-то поменялось кардинально – уж как-нибудь от станции «Комсомольская» до метро 'Университет я добраться сумею, благо, линия одна – старая добрая красная, первая во всём московском метрополитене…
[1] британский противолодочный бомбомёт времён Второй Мировой Войны
V
Влада потянулась под простынёй – в каюте (на самом деле это был гостиничный номер) было тепло, и девушка обходилась без одеяла. Её постель – койка, она ведь во Внеземелье, так? – была установлена под продолговатым обзорным окном, распахнутым в окружающую станцию пространство. За толстенным кварцевым стеклом медленно поворачивался великанский ночник Земли – голубой, зелёный, весь исчерченный облачными полосами и спиралеобразными воронками циклонов. Сделано это было для туристов, не устававших любоваться видом родной планеты с орбиты; При желании можно было задвинуть лёгкую металлическую шторку, отрезать себя от космоса – но она не стала этого делать – подобные вещи давно уже не вызывали у неё ни положительных, ни негативных эмоций.
Заснуть никак не получалось. Поворочавшись с четверть часа она прикрыла глаза и стала вспоминать прошедший день. Сначала они с Данилой, устроившись на диванчике в одном из рекреационных отсеков станции,долго обсуждали его предстоящий рейс к Океану, потом, обнаружив, что время уже к вечеру, решили продолжить беседу за ужином. На «Гагарине» имелось сразу три ресторана, как для многочисленных транзитных пассажиров, так и для постояльцев; здешняя кухня, как и раньше, оказалась выше всяких похвал, и это воспоминание болезненно царапнуло Владу – здесь, на «Гагарине» начинала карьеру инженера-кулинара Нина Ветрова пред тем, как перебраться в «Хилтон-Орбита»…
Сделать заказ она предоставила своему спутнику, попутно отметив, что в ресторане, в отличие от кафешки при зале ожидания, где она сегодня завтракала, за съеденное нужно платить. Она и сама могла это сделать, пластиковая карточка лежала в нагрудном кармашке комбинезона, но сработала старая, приобретённая ещё до начала её Внеземельной карьеры земле привычка – если она ужинает с мужчиной, то, в каких бы отношениях они не состояли, платит всегда он. Влада сдержала невесёлую усмешку – в те времена она, признанная королева красоты «юниорского» потока, мастерица по разбиванию сердец и провоцированию склок между поклонниками, могла себе позволить и не такое. Но теперь – теперь всё изменилось. Сколько же она одна, попыталась припомнить Влада – и не смогла. Как минимум, три… нет, даже три с половиной года, с самой трагедии на Деймосе – а то и больше, и всё из-за того, что Валера Леднёв, увлечённый своей тахионной физикой,никак не хотел понимать её более чем прозрачных намёков… Это она-то, которая в своё время редко проводила больше трёх ночей подряд в постели одна!
Данила раз или два попытался перевести разговор на экспедицию «Зари», но Влада всякий раз уклонялась, меняла тему. Молодой человек не настаивал, за что она была ему благодарна. Хотя – какой он ей «молодой человек»? Биологически Данила старше её лет на десять – а то, что по документам она появилась на свет раньше почти на три десятка лет, то кого это интересует? Тем более, что он и сам не воспринимает её, как представительницу предыдущего поколения, ровесницу его родителей – Влада не раз ловила его заинтересованные взгляды, адресованные её фигурке, эффектно подчёркнутой серебристым корабельным комбинезоном. И отчаянно боялась, что следующий взгляд скользнёт по титановой нашлёпке на скуле – скользнёти вильнёт в сторону, чтобы больше не возвращаться…
Но нет, Ничего подобного она не заметила – за что была искренне благодарна спутнику. На прощание Данила спросил, собирается ли она на Землю, куда уже отбыли остальные клены команды звездолёта – и Влада снова ушла от ответа. Умом она понимала, что вернуться на планету необходимо – хотя бы для того, чтобы не давать въедливым психологам Проекта заинтересоваться её душевным состоянием. Понимала – но ничего не могла с собой поделать. Блестящая клякса словно отгородила её от всех тех, то живёт там, внизу, на дне гравитационного колодца – и наоборот, намертво, на весь остаток жизни приковала к Внеземелью. Симбиоз металла и живой плоти – здесь это естественно, даже неизбежно, и только здесь она в состоянии хоть иногда обретать душевный покой. Это началось задолго до старта Межзвёздной экспедиции, сразу после катастрофы, наградившей её этим украшением – и с тех пор она изо всех сил старалась отвертеться от посещений земли, а когда это не удавалось – делала всё, чтобы её пребывание «внизу» не затянулось…
Нет, положительно, заснуть не получится. Она закинула руки за голову, нашла на вращающемся за стеклом облачном глобусе очертания Новой Зеландии («Гагарин» как раз пролетал над южной частью Тихого Океана) и вызвала в памяти совсем другие воспоминания…
* * *
– Назад, капитан! – ствол смотрел Алексею в грудь. – Ещё шаг – и выстрелю. Убить тебя я не убью, но скафандра ты долго надеть не сможешь. Так что не вынуждай, душевно тебя прошу…
Тишина в помещении мостика была мёртвой – чего-чего, а прямого бунта на звездолёте не ожидал никто. Импульс лазерного пистолета, предназначенного для использования в вакууме, в самом деле вряд ли способен был прожечь капитану грудь, подобно бластерам имперских штурмовиков из «Звёздных войн» – но ожог действительно будет серьёзный, Ветров верно всё рассчитал. И, судя по всему, не собирался идти на попятный.
– Дим, не сходи с ума… – попросил капитан. – Времени и так нет, дождёшься – полыхнёт, и все мы тут…
Что будет с командой корабля в случае самопроизвольного срабатывания тахионной торпеды прямо в пусковой установке, он уточнять не стал. В лучшем случае, возникшее после вспышки плоскость тахионного зеркала разрежет напополам кормовые отсеки вместе с ионными двигателями и реакторными колоннами. В худшем же – всё, и звездолёт и люди, превратится в редкое облачко кварков, стремительно рассеивающееся по уголку Галактики, куда забросила их судьба.
Влада, как и остальные на борту, понятия не имели, где именно они находятся. Попросту не успели выяснить – мощнейший электромагнитный импульс, пронизавший корпус «Зари» в момент выхода из «червоточины» контузил бортовую электронику, превратив корабль в мёртвую глыбу металла. Не совсем, впрочем – разработчики, следуя сложившейся ещё при разработках военной аппаратуры традиции, сдублировали некоторые узлы ламповыми устройствами, неуязвимыми для подобных коллизий. Увы, список подобных аварийных цепей был скромен, и не включал в себя блоки управления тахионных торпед. И ладно бы эти устройства просто вышли из строя, в этом случае торпеды тогда просто превратились бы в инертный груз, дожидаясь, когда у ремонтников дойдут до них руки – а они обязательно дошли бы, поскольку иного способа вернуться домой попросту не существовало. В первую очередь надо было привести в чувство системы жизнеобеспечения, основные управляющие контуры реактора – сейчас он был экстренно заглушён, и приходилось добирать крохи энергии из резервных аккумуляторных батарей. Все системы, без которых можно было обойтись, спешно отключали, и в первую очередь это коснулось системы вращения отсеков, и работать приходилось в невесомости. Измотанные до предела люди не спали уже часов сорок, забывали о нормальной еде, ограничиваясь галетами глотком сока – кофейные автоматы тоже не работали… И неудивительно, что никто не обратил внимания на то, что управляющие блоки тахионных торпед постепенно отошли от электромагнитного шока – всё же, они были экранированы гораздо основательнее прочих систем, – и зажили своей жизнью. Импульс при выходе из червоточины нарушил последовательности стартовых алгоритмах, заложенные в программах, и когда на резервном пульте в штурманской рубке замигало зелёным табло, предупреждающее о пуске торпеды, помещавшейся в установке номер четыре.
Вообще-то, ничего особо угрожающего в этом не было. Штатно сработавшая тахионная торпеда должна была уйти вперёд по курсу на двести километров и только там, вспыхнув, развернуть тахионное зеркало. После этого кораблю, двигаясь по инерции, следовало пролететь сквозь него, нырнув в открывшуюся «червоточину» – но в данный момент корабль неподвижно висел в пустоте, настолько, насколько вообще можно говорить о неподвижности в космосе, и не смог бы сияющей голубыми и лиловыми отсветами плоскости.
Так-то оно так – если бы не мигающая под табло красная лампочка, извещавшая о блокировке системы запуска – самых обыкновенных твердотопливных бустеров, которые, тем не менее, следовало привести в действие. Тревожная пульсация означала, что металлическая сигара с начинкой из сверхтяжёлого элемента полигимния не покинет пусковую трубу – для этого следовало активировать цепь, воспламеняющую твердотопливные бустеры-ускорители, которая была расположена вне корпуса торпеды и вышла из строя вместе с прочей электроникой, – а сработает прямо в ней, внутри. С описанным выше результатом.
До момента, взбесившийся управляющий блок подаст команду на срабатывание, оставалось всего ничего, двенадцать минут. Половина этого времени ушла на судорожные попытки оживить электронные цепи – бесполезно, аппаратура не отзывалась, размеренно мигая аварийным глазком да отсчитывая на табло время до вспышки. Зелёные цифры показывали шесть минут сорок две секунды, когда капитан Монахов, осознав, что усилия ни к чему не привели, принял решение убрать взбунтовавшуюся торпеду подальше от корабля. Сделать это было можно единственным способом – подойти к корме на буксировщике, вскрыть его манипуляторами крышку трубы и, зацепив торпеду стальными клешнями, отбуксировать её подальше от звездолёта. На словах это звучало довольно просто – да это и было несложно, и пусковая установка, и торпеда были приспособлены к таким манипуляциям – но беда была в цифрах, мигающих на табло. Оттащить торпеду на безопасное расстояние пилот буксировщика успеет – а вот вернуться назад или хотя бы отдалиться от эпицентра тахионной вспышки уже нет. Это было очевидно всем, собравшимся на мостике, и Алексей уже повернулся, чтобы идти в ангар буксировщиков – капитан не собирался никому уступать место в кокпите своего «суперкраба» – когда в проёме люка возник Дима Ветров с лазерным пистолетом в руке. «Попробуешь мне помешать, капитан, – заявил он – и буду стрелять. Ожог, конечно, дело малоприятное – но ничего, заживёт, зато останешься в живых и сможешь вернуть звездолёт и ребят домой. А я… что ж, я управляюсь с буксировщиком не хуже тебя, так что справлюсь как-нибудь… »
Говоря это, он медленно отступал в коридор – вернее, отплывал, оттолкнувшись рукой от кромки люка. Кащей дёрнулся, было, следом, но ствол сверкнул ослепительной лазерной вспышкой, от переборки полетели брызги, и Юрка зашипел от боли – одна из них попала на кожу. – «Прости, Юр, я ведь предупреждал… – Дима неловко улыбнулся. – К тебе это тоже, между прочим, относится, и не вздумайте выйти наружу следом за мной на втором буксировщике. Только испортите всё, погубите корабль и экипаж… впрочем, я приму меры.» Он хлопнул ладонью по косяку, створка с лёгким шуршанием задвинулась – и, прежде чем Алексей бросился к кнопке, открывающей люк, металл брызнул ему навстречу жгучими жёлтыми искрами. Кащей снова зашипел – две или три жгучие звёздочки прожгли его комбинезон.
«Выжег цепь управления запорами… – крикнул Алексей. – Приставил ствол к панели управления и пальнул, теперь только вручную… В панели под ложементом инструменты, скорее!..»
Пока Юрка и Влада, мешая друг другу, возились с заклинившим люком, капитан торопливо натягивал гермокостюм – в самом крайнем случае усесться в буксировщик можно было и в нём. Наконец, створка подалась, они кинулись по коридору к ангару малых кораблей – и наткнулись на новую преграду. Справиться с ней уже не успели – замигали красные лампы, предупреждающие о том, что внешние створки ангара раздвигаются, и через круглое окошко можно было видеть, как буксировщик медленно выплывает наружу. Алексею с Владой, прилипшим к иллюминатору, оставалось бессильно наблюдать, как «суперкраб» разворачивается возле пилонов с пусковыми трубами, как срывает своими клешнями лёгкую металлическую крышку, как выводит торпеду наружу и, медленно развернувшись, удаляется со своим грузом прочь от звездолёта. Кащей тем временем одолел-таки створку, но лишь для того, чтобы увидеть развороченную лазерным импульсом контрольную панель резервного буксировщика – Дима, как и обещал, принял меры, чтобы предотвратить погоню.
Часы в персональных браслетах отсчитывали последние секунды перед взрывом. Когда они дошли до «О.3.», Алексей каркнул – «Всем закрыть глаза!» и Влада, не отводившая взгляда от уплывающего в пустоту «суперкраба», послушно зажмурилась – и всё равно едва не ослепла от бело-лиловой вспышки. Некоторое время перед глазами плавали зелёные и красные круги, а когда, наконец, зрение восстановилось, она увидела невдалеке от корабля гаснущую мембрану тахионного зеркала – и поняла, что у Димы Ветрова всё получилось…
Капитан некоторое время сидел в ложементе, невидяще уставившись в пустоту. Сзади раздался жалобный визг – Бритти, всеобщая любимица, беспомощно трепыхалась в невесомости, изо всех сил стараясь добраться до людей, лизнуть, утешить, согреть по своему, по-собачьи, заледеневшие от горя сердца… Алексей поймал пушистый загривок и подтянул собаку к себе. «За работу, ребята… – хмуро произнёс он, – если мы не хотим, чтобы всё это оказалось зря и „Заря“ навсегда здесь застряла. Кстати… – он посмотрел на Юрку-Кащея, – через час жду соображений о том, куда нас занесло. Постарайся определиться по рисунку созвездий, а мы пока попробуем оживить электронику. Будем думать, что делать дальше…»
* * *
Влада рывком села на койке, едва не ударившись головой о нависающую полку. Всё, хватит – ещё немного таких вот воспоминаний, и крыша у неё поедет всерьёз и надолго. И тогда прощай Внеземелье – как в той песенке, «Таких не берут в космонавты…» Влада слабо улыбнулась, припомнив рассказ Юрки-Кащея о том, как она появилась – сочинение Лёшки Монахова в знак протеста после скандала в Артеке, когда его лишили заслуженной премии в виде участия в «юниорскую » программу проекта. Заслуженно, надо сказать, лишили, но будущий капитан «Зари» и эту неприятность сумел обернуть в свою пользу…
Опять воспоминания? Хватит, сколько уже можно… Она встала, тряхнула головой, отчего волосы – густые, каштановые, с лёгким медным отливом, чем всегда восхищались те, кому она позволяла к ним прикоснуться, – рассыпались по обнажённым плечам. Достала из чемодана комплект бледно-салатового кружевного белья и полупрозрачный короткий, едва до колен, пеньюар. Всё это Влада приобрела здесь, на «Гагарине», в магазинчике орбитального отеля – причём за покупку, как и за последовавший за ней ужин в ресторане, пришлось заплатить картой «Виза». Зачем ей это понадобилось, Влада толком сказать не могла – может, это была обычная женская психотерапия шоппингом, а заодно, возможность снова почувствовать себя женщиной, чего она не позволяла себе слишком давно?
Она медленно, несколько даже сладострастно провела ладонями по бокам, по груди, наслаждаясь прикосновением невесомой ткани к коже. Повертелась за неимением большого зеркала (в крошечном санузле было только маленькое, размером с пару ладоней) перед иллюминатором, в бронестекле которого на фоне Земли и россыпей звёзд отражался её силуэт… Серо-серебристый комбинезон с нашивками «Зари», в котором она прибыла на станцию, валялся на простыне, и Влада скривилась при мысли, что придётся натягивать его поверх таких элегантных, таких соблазнительных вещиц. Жаль, что нельзя пройти по коридору станции прямо в таком виде… а, впрочем, почему это – нельзя? Кто-то её остановит, возмутится, сделает замечание? Нет, разумеется, разве что проводят недоумёнными (а то и откровенно восхищёнными!) взглядами…
Всё, решено! Влада накинула на плечи пеньюар, ещё раз полюбовалась своим отражением в иллюминаторе и потянулась к клавише, открывающей дверь номера-каюты. В последний момент она вспомнила о персональном браслете на запястье и решительно его сняла – для того, чем она собиралась заняться сейчас, свидетели не требуются… Устройство возмущённо пискнуло – через четверть часа ответный писк раздастся на пульте диспетчера и тогда её начнут искать. А может и не начнут – «Гагарин» всё же не обычная станция, а, в том числе, и орбитальный отель, порядки здесь наверняка мягче, да и за эти годы многое могло измениться. Она бросила взгляд на браслет, сиротливо лежащий на столике, распахнула люк и пошла по коридору, не забывая вызывающе покачивать на ходу бёдрами. Она была босиком – подходящих по цвету туфелек на шпильках в магазинчике не нашлось, – и шершавый пластик палубного покрытия приятно холодил разгорячённые ступни.
Навстречу, против ожидания, пока никто не попадался – но ведь она делала это для себя, а вовсе не для досужих зевак. А, впрочем, пусть смотрят, ей не жаль… смотрят и завидуют тому, к кому она направляется такой вызывающе-игривой походкой. Он ждёт её, прямо сейчас, в этом Влада нисколько не сомневалась – взгляды его словно горели до сих пор на её коже, и только постылая титановая нашлёпка на щеке не сохранила их прикосновений. А, впрочем, пусть! – тряхнула она головой. Если партнёру это помешает – что ж, тем хуже для него, а сама она не собирается портить себе предстоящее удовольствие подобным вздором…
VI
Проезд в метро оказался, как я и предполагал, бесплатный – как, подозреваю, и весь здешний общественный транспорт, – а вот сама подземка изрядно меня удивила. Нет, станции на красной линии практически не изменились, сохранив в отличие от оставленной мной реальности прежние, исторические названия – «Дзержинская», «Проспект Маркса», – но сама схема метрополитена сильнейшим образом отличалась от памятной мне версии. Да, появилось большое Кольцо, и красная ветка вытянулась до Внукова – но никаких Коммунарок, МЦД и МЦК я тут не обнаружил. Да, станций стало больше, но взрывного роста десятых-двадцатых годах «того, другого» двадцать первого века здесь, похоже, не случилось.
Немного подумав, я сообразил, в чём дело – похоже, столица не росла такими сумасшедшими темпами, не втягивала в себя приезжих, понаехавших, мигрантов. Похоже, здесь вообще не было понятия «мигрант» – насколько я успел узнать, по всей стране развивались, быстро росли десятки, если не сотни больших и маленьких городов, множились предприятия, прокладывались дороги, железные и автомобильные, и Москва, оставаясь центром, перестала быть главной точкой притяжения, куда рвались за лучшей жизнью, работой, образованием, да мало ли за чем… И это, конечно, сказалось и на темпах градостроительства – если судить по схеме метро, Златоглавая (она же Белокаменная, она же «не резиновая») не делает здесь попыток выплеснуться за пределы МКАД. Единственным исключением является «Королёв» – космический пригород столицы разросся, поглотив Мытищи; на севере он дотянулся до Ивантеевки, на западе – до Долгопрудного, включив в свою орбиту и разросшийся (судя, опять же, по названиям новых станций) МИФИ с его университетским городком. Что ж, этого следовало ожидать – здесь сосредоточены ведущие организации Проекта, здесь бьётся земное сердце Внеземелья, сюда стремятся все, кто не мыслит своей жизни без космоса…
Станция «Университет» не изменилась – от слова «совсем». Появились несколько новых информационных табло непривычного вида, а в остальном – всё осталось по прежнему, и даже эскалаторы, кажется, не претерпели за эти годы видимых изменений, даже сохранив в неприкосновенности колоннообразные, украшенные бронзовым литьём светильники. Их длинная череда убегала вверх прямо из торца длинной платформы, но этой «лестницей-чудесницей» я не воспользовался поднялся по ведущим вбок, над путями ступеням, вышел наверх через южный вестибюль и не торопясь пошёл вдоль проспекта Вернадского.
Здесь перемены были куда заметнее, чем под землёй – и прежде всего, это касалось трёх стеклянных башен, выстроившихся по правой стороне проспекта. Они существовали и в моей реальности – но здесь башни вытянулись по меньшей мере, вдвое и обросли уймой футуристических пристроек; одна из них сверкала красно-медным остеклением, подобно одному из небоскрёбов «того-другого» Москва-Сити; впрочем, здесь, кажется, подобного новообразования на теле столицы нет вовсе.
Я двигался, словно во сне, как в иной реальности – да так оно, по сути и было. Ведь я, спасибо хроно-парадоксам в «червоточинах», замкнул круг своего попаданства, снова оказавшись в 2023-м году, из которого отправился когда-то в прошлое. Иное, прошлое, не своё – и эта новая, окружавшая меня сейчас реальность тоже оказалась иной, и я на каждом шагу спотыкался то об острые до болезненности воспоминания, то о бросающиеся в глаза несоответствия с тем, что рисовала мне память… теперь уже двух жизней?
До башен я не дошёл, свернув влево, на улицу Крупской, глазея попутно на потоки автомобилей. Нет, электромобилей – ничего хотя бы отдалённо напоминающего бензиновую вонь, тут не было и с помине. А вот электросамокаты наоборот, имелись, как и электровелосипеды, и моноколёса и нечто вроде электро-скейтов. На них, как и на обычных великах, которых тоже было немало, ездили исключительно по специальным дорожкам, ограниченным ярко-жёлтыми предупреждающими полосами – причём пешеходы, насколько я мог заметить, старались не вторгаться на территорию, отданную «средствам индивидуальной мобильности». Похоже, здесь эту проблему оказавшуюся не по зубам собянинской Москве, сумели-таки решить.
Двести метров по бульвару, в тени разросшихся лип, поворот налево – и вот они, знакомые дворы, и наша пятиэтажка маячит впереди, и родной двор со сложным сооружением из яркого пластика и металлических труб в центре – детская площадка, с опозданием сообразил я. Миновал увеличившуюся до неприличных размеров парковку, походя отметив сине-оранжевые столбики «зарядок», отсутствовавшие в памятной мне реальности, как класс, подошёл к третьему подъезду – своему, родному! – и потянулся к деревянной, в виде длинной вертикальной палки ручке, отполированной десятками тысяч прикосновений до блеска.
Снова нахлынули воспоминания – как я в тот, первый день новой своей жизни я, подходя к подъезду, подумал, что ни за что не вспомню кода домофона, и придётся ждать, чтобы кто-нибудь открыл дверь. Но домофона не было, как нет его и сейчас; я открыл дверь и стал нарочито медленно подниматься на свой этаж. Дом относился к самой ранней серии пятиэтажек – такие строили в Москве в самом начале хрущёвского строительного бума. Здесь Хрущёв так и не занял пост генсека, сгинув в безвестности в Узбекистане, куда отец народов отправил его в пятьдесят третьем поднимать хлопководческую отрасль, выставив предварительно из ЦК. Когда я – тогда же, в семьдесят пятом, – узнал об этом факте, то немедленно решил, что Сталин в этом мире тоже из попаданцев – но потом сообразил, что тогда несостоявшийся кукурузник скорее всего, не отделался бы назначением на должность главного хлопкороба страны. А вот дома построили, и такие же удобные и добротные, как и в той реальности – толстые, не пропускающие звуков, кирпичные стены, трёхметровые потолки, просторные, хоть в футбол играй, лестничные клетки, где стоят возле квартирных дверей санки с велосипедами – и никому не приходит в голову на них покушаться. На лестничных клетках силами жильцов разбиты настоящие зимние сады, и я с удовольствием увидел, как разрослись они за годы моего отсутствия.
Ключ легко провернулся в замочной скважине – опять-таки, никаких бронированных дверей, обычная обитая утеплителем под дерматином филёнка, – и вот я стою на пороге. Дверь скрипнула и клацнула язычком английского замка, захлопываясь у меня за спиной; вешалка – пустая, как и калошница под ней. На паркете слой пыли – не слишком толстый, но достаточный для того, чтобы понять: в квартиру давно никто не заходил. В прихожей сумрачно, как и в комнатах – родители, уезжая, основательно закупорили окна, и я едва не споткнулся, зацепившись о ножку стула, до половины задвинутого под стол в гостиной. Взвизгнули по никелированной штанге кольца, впуская в комнату солнечный свет, отразился от тёмно-серого выпуклого экрана старенького «Рубина», стоящего на тумбочке – когда отец купил его на смену нашему прежнему чёрно-белому ещё «Темпу», в семьдесят шестом? Точно, почти через год после того, как мы перебрались сюда, на улицу Крупской, после того, как состоялось моё попаданство… Ковёр на полу, слегка посеревший от собранной его ворсом пыли; журнальный столик, круглый, на четырёх тонких растопыренных ножках – в семидесятых такие были в моде. На столике журнал огонёк – странно, бумага совсем не пожелтела, а ведь полагалось бы… За окном, через двор – ещё одна краснокирпичная пятиэтажка, а если свернуть за угол и пересечь соседний двор, то там будет и школа – моя, родная, номер семь…
Ностальгическая тоска придавила меня с неумолимостью самосвала, сминающего обувную картонку. Словно и не было этих пятидесяти без малого… нет, почти пятнадцати, если считать по моему личному биологическому времени, лет… Я постоял, держась рукой за раму, потом решительно тряхнул головой и повернулся к окну спиной. Всё, довольно с меня ностальгии – и неважно сколько там прошло лет, пятьдесят или пятнадцать. Главное – я снова дома!
Журнал на столике оказался огоньком, июльский номер за 2009-й год. На обложке трое мужчин беседовали на фоне стеклянного фасада, украшенного огромным изображением надкусанного яблока. Комбинезоны двоих были украшены нашивками – у одного на груди имел место голубой с белыми буквами глобус НАСА, второй щеголял шевроном с гербом Советского Союза. Третий, с аккуратной седоватой бородкой и большими залысинами на высоком лбу, был облачён в лабораторный халат – он показался мне смутно знакомым. Надпись на обложке гласила «Глава „Эппл“ беседует с покорителями Нептуна» – фотография планеты-гиганта с разворачивающимся на её фоне планетолётом явно относилась к теме их разговора.
«Да это же Стив Джобс – запоздало сообразил я. – Сколько ему тут лет, за пятьдесят? В 'том, другом» двадцать первом веке он умер в 2011-м, в возрасте, кажется, пятидесяти шести, от рака поджелудочной железы. Впрочем, тут я могу ошибаться, зато точно помню, что за несколько лет до смерти основатель «Эппл» сильно исхудал, до такой степени, что о его внешнем виде стали говорить больше, чем о недостатках продукции, которую он презентовал от имени компании. Дело дошло до того, что в 2008-м одно из информационных агентств опубликовало – по ошибке, разумеется, – заготовленный на случай его смерти некролог. Джобс ответил ожидаемо, процитировав Марка Твена[1], однако судьба оказалась к нему не столь милостива, как к великому литератору – тот прожил после этой забавной коллизии ещё четырнадцать лет… А вот альтернативному Джобса со здоровьем повезло больше – ни малейших признаков болезненного истощения я на фото не заметил.
Открыв журнал, я пробежал первые строки статьи, которой посвящалась фотография – и немедленно забыл и о Джобсе и о Сэмюэле Клеменсе, и вообще обо всём на свете. Советский космонавт, сообщала статья, звался Даниил Монахов, второй пилот тахионного буксира, доставившего с систему Нептуна элементы конструкции будущей орбитальнойстанции «Посейдон». Даниил, Данила, наш с Юлькой сын! Я видел его, конечно, на момент отлёта «Зари», тогда Даниле было ещё не исполнилось три года – и теперь тщетно пытался разглядеть черты того малыша в мужественном лице с обложки. А вот на меня он как раз смахивал вполне себе отчётливо – приятно, ничего не скажешь…
Несколько абзацев статьи были посвящены биографии Данилы – из них я узнал, что будущий покоритель Нептуна в 99-м вступил в «юниорскую» программу Проекта, пойдя стопам своих родителей; пять лет спустя, практикант Академии Внеземелья Монахов обнаружил на Луне, в Море Мечты посадочный модуль «Аполлона-13» с телами космонавтов на борту. Находка в одночасье сделал и Данилу и его напарника, студента-американца, знаменитыми – но он, судя по всему, не собирался почивать на лаврах. Четыре года спустя он добрался до самых дальних окраин Солнечной Системы (здесь Плутона тоже лишили его статуса), а сейчас, как я успел узнать во время краткого визита в Центр Подготовки, командовал своим кораблём, тахионным буксиром-прыгуном «Ермак Тимофеевич». Что, между прочим, автоматически делало меня основателем первой в истории династии звёздных капитанов. Звучит-то до чего пафосно, усмехнулся я – прямо как в известном цикле фантаста Генриха Альтова… Но против фактов не попрёшь – раз уж упомянутая планета находится в созвездии Дракона, то, стало быть, и почётное звание звездолётчика наш сын носит по праву.
Я перевернул станицу, намереваясь дочитать статью до конца, и тут из журнала что-то выпало. Я наклонился – и обнаружил на ковре две фотокарточки. На первой, сделанной «Полароидом», был запечатлён атриум марсианского города, под стеклянным потолком огромный монитор, на нём – лицо пожилого седовласого мужчины, в котором я – не без некоторого труда, – узнал отца. Под фото имелась написанная от руки дата, 30.07.2006, на экране же монитора я, прищурившись, разглядел и надпись – Г. Б. Монахов. Но обратной стороне имелся текст с пояснением, это фото сделано во время речи по случаю назначения нового главы администрации города Тёплый Сырт – это что же, удивился я, старая ареологическая база, в руинах которой я копался после катастрофы, когда на плато обрушились обломки Деймоса? Та база, помнится, носила название «Большой Сырт», по названию плато – может, это совсем другой город, или же базе дали новое имя, позаимствовав его из «Стажёров» братьев Стругацких? Так или иначе – отец, похоже, этим городом руководит – во всяком случае, руководил четырнадцать лет назад. Я уже знал, что родители мои на Марсе – и испытал лёгкий укол совести за то, что не навёл более детальные справки…
