Текст книги "Песня о теплом ветре"

Автор книги: Борис Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

«Немецкий зольдат сдается плен»

Немцы в Долине оставались недолго. Дерзкой контратакой с фланга они оттянули свое отступление на считанные часы.

И вот мы снова в Долине. Не останавливаясь, идем дальше. И наносим врагу жесточайший разгром. Гитлеровцам и их союзникам устроена настоящая русская баня с крутым паром.

…Едем лесной дорогой. На обочинах, на полянах – несметное число перевернутых повозок, сотни орудий – разбитых и целых, сгоревшие и еще тлеющие грузовики, сожженные «пантеры» и «тигры». И очень много бумаги. Когда немцы отступают, они оставляют после себя целые бумажные поля. Зачем они везут с собой столько бумаги – исписанной и чистой – непонятно. Бумага разбросана кругом: листы приказов и куски газет, дневники и штабные донесения… Словно они только и занимаются с утра до вечера тем, что пишут приказы, инструкции и рапорты.

По краям дороги тянутся цепочки немцев и мадьяр. Они идут с поднятыми руками. Идут без конвоиров. Чуть поодаль надсадно кричат раненые: своими брошены и нашим не нужны.

Немцы и мадьяры – те, что еще не выстроились в колонны пленных, – жгут костры, греются.

– Ну что, орлы-цыпленки, война кончилась? – кричит Валиков группе встреченных пленных. – Прикурили?

Один из немцев отвечает по-русски, стараясь как можно выше поднять руки:

– Гитлер капут! Немецкий зольдат сдается плен.

– Сволочь ты! Раньше небось не говорил «Гитлер капут!».

Горит лес, горят дома крохотных деревенек. Тяжелый, смрадный дух вызывает тошноту. И вдруг небо расчерчивают стремительные зигзаги молний. Начинается гроза. Под грозовым ливнем пожары угасают. Пахнет паром. Настоящая парилка!

А навстречу все идут и идут немцы с поднятыми руками, спрашивают:

– Где плен?

Много им пришлось протопать, чтобы в конце своего бесславного пути задать вопрос: «Где плен?»

Наступление не замедляется ни на час, наконец приходит день, когда мы подъезжаем к торопливой горной речке.

Я останавливаю автомашину, говорю разведчикам и связистам:

– Запомните, сегодня 25 октября 1944 года. Сейчас мы пересекаем государственную границу Советского Союза. Остались последние сантиметры нашей земли…

Бежит по камням горная река, звенит, пенится вода. Холодный осенний ветер срывает с деревьев последние одинокие желтые листья. Они падают в воду и уносятся потоком.

Мост взорван. Переезжаем реку вброд. Наша задача – разведать путь для всей бригады.

Едва «газик» выбирается на другой берег, как откуда-то из ближних домов раздается несколько автоматных выстрелов. Радиатор машины «парует»: его пробило. Вода вытекает, дальше ехать нельзя.

Выпрыгиваем из машины и идем на проческу села, заглядываем во все дома, на чердаки, в сараи. Результатов проческа не дает, и через полчаса снова собираемся у машины.

Бородинский, Богомазов, Валиков, Кучер – все здесь, кроме Козодоева.

Ждем, курим, помогаем шоферу залатать радиатор. Недалеко слышатся выстрелы. Потом появляется взлохмаченный Козодоев.

– Пристрелил я его, гада, – довольно ухмыляясь, говорит Козодоев и скидывает с плеча немецкую офицерскую сумку, автомат и пистолет «парабеллум».

– Где ты его нашел?

– Я – да не найду?! – похваляется Козодоев.

– А все-таки?

– Он тикал огородами. Я – за ним. Ну, думаю, не отпущу, стервец! И вдруг он пропал. Оказывается, в обратную сторону рванул, чтобы меня обмануть. Дурак, по траве надо было бежать: следов не видно. А он – дорожкой. А на дорожке его каблучки так и отпечатались. За одним сараем нашел. Притулился к стенке, отдыхает. Тут я ему и врезал. Хотел живым притащить, но в голову попал…

Я раскрываю сумку убитого немца. В ней – карты, неотправленное письмо, толстая тетрадка в кожаном переплете – дневник. Немец без дневника, куда заносится все вплоть до сведений о съеденном и выпитом, – это не немец.

Ну что ж, мы пересекли речку не просто так – у нас есть боевые трофеи. Карту, письмо и дневник убитого гитлеровца я немедля отправляю в штаб. А рядового Козодоева представлю к награде.

Немец, встретивший нас в деревне, видимо, прикрывал отступление своего подразделения. Наша пехота этой деревней не проходила: Стремясь взять противника в «мешок», она продвигалась выше, по горам…

Горы под дождем

Горы, горы…

Горы под дождем.

Дожди размыли дороги. От них раскисла глина на склонах. Поднялись бурливые речушки.

Гудит в лесу ветер. Белыми клочьями лежит в лощинах туман.

В одном старом справочнике, который мне попался случайно на брошенной охотничьей вилле, я прочитал: «Карпаты – излюбленное место туристов, край щедрой природы. Восхождения на горы доставляют путешественникам неизменное, ни с чем не сравнимое удовольствие».

Эти слова без улыбки сейчас не вспомнишь. Восхождения на горы приносят нам очень мало радости. Особенно если их надо делать по нескольку раз в день.

Повезло нам здесь только в одном: едва попали в горы, как у всех разом исчезла малярия, словно и не было ее никогда.

Война идет и в долинах, и в ущельях, и наверху – за облаками.

Бывает так, что пробрались пехотинцы на вершину горы и радируют: «Взяли, она наша». А какая она наша, если ниже бродят немецкие автоматчики? Их выбили с одного места, они обошли гору вокруг и вернулись с другой стороны…

Остаются в горах и террористические группы. Их быстро не выловишь. Бандиты нападают на тылы, на обозы, на старичков коноводов.

А солдатам-старичкам в этой горной войне роль принадлежит особая. Через лесистые горные хребты они доставляют в батальоны мины. На лошадь навьючивают шесть восьмидесятидвухмиллиметровых мин, по три с каждого бока. Идет коновод, карабкается на кручи, месит ногами глину, тянет за собой лошадку. Доберется до батальона, сдаст груз и обратно.

Рейсов надо сделать много. Что такое шесть мин? Батарея их выбрасывает в воздух чуть ли не одним залпом.

Однажды мы с Бородинским поднялись на гребень хребта, чтобы выбрать наблюдательный пункт.

Стоим на тропинке, смотрим в бинокли. Вдруг слышим сзади треск сучьев, пыхтение.

Оборачиваемся: из-за кустов появляется старичок. Щеки заросли рыжей щетинкой. Гимнастерка расстегнута на все пуговицы: жарко лезть в гору. Обмотки до самого верха в глине. За старичком, натужно пуская из ноздрей пар, карабкается лошаденка. На боках, как бутылки, позвякивают мины.

Старичок выбирается наверх, останавливается, вытирает пилоткой пот с лица, глубоко вздыхает и, глядя в горную даль, ни к кому не обращаясь, грустно-раздумчиво произносит:

– Извели меня Карпаты!

Карпаты всех нас извели: горы и дожди. О причине дождя местные жители говорят:

– Как тильки хмара за гору зачинается – дождь кропыт.

Слишком часто она зачипается! И нам, артиллеристам, это забот доставляет множество: едва отроешь орудийные окопы, как в них уже полно воды.

«Девятка» расположилась у подножья горы Чертеж.

Несколько суток мы не спали: то в боях, то в дороге.

– Может, отдохнуть дадим батарейцам? – спрашивает лейтенант Резниченко.

Я не успеваю ответить: к нам подъезжают на «виллисе» подполковник Истомин и майор Красин.

Поздоровавшись, Истомин задает мне вопрос:

– Скажите, вы были на горе Чертеж?

– Был.

– Можно на нее поднять пушку?

Вопрос столь неожиданный, что я даже переспрашиваю:

– Нашу?

– Ну да, нашу. Не «сорокопятку» же, конечно…

Пораздумав, отвечаю:

– Крутизна почти сорок пять градусов… Дорога идет по краю пропасти, прямо вверх, без петель. Дорога узкая… Высота 1186 метров…

– А все-таки можно? – с надеждой на мой утвердительный ответ говорит Истомин. – Понимаете, Крылов, если мы вытянем два орудия на вершину горы, решим большую боевую задачу. Немцы отсюда удара не ждут. Они считают хребет Большой Буковец своей стеной. А мы со стены и шарахнем. Неожиданно! Да таким калибром! И еще: отсюда увеличивается дальность стрельбы. Если они уйдут, быстрее возьмем Ужгород… Ну как? Можно?

– Можно. Только…

– Что – только?

– Нужны саперы: деревья порубить, дорогу чуть расширить. Мы, конечно, и сами постараемся…

– Саперы будут, – говорит Истомин. – А сейчас позовите вашего командира тяги. Посоветуемся.

Подходит старший сержант Пяткин.

Ему Истомин задает тот же вопрос, что и мне: «Можно?» Пяткин молчит, переминается с ноги на ногу, потом говорит:

– Как прикажут. Но дорогу надо посмотреть.

– Один трактор не потянет? И два тоже?

– Будем цеплять по три… Но у нас нет столько троса. А трос нужен длинный.

– Трос пришлю сегодня же. Это все?

– Нет, не все, товарищ подполковник. С запчастями плохо. Смотришь на трактор – и прямо жаль его, беднягу, становится. Все ведь на живую нитку делаем. Сам удивляюсь, как только едем. А машина требует…

– Конкретно, конкретно.

– Ну что – конкретно? Сразу не скажу. Знаете, что, товарищ подполковник, я на бумажке напишу. Самую малость! Если нам кое-что подкинут, мои ребята не откажутся ночку поработать, хоть и забыли, когда спали. Они поработают. Они машину любят…

Истомин уезжает. Красин остается на батарее.

– Давайте проведем открытое партийное собрание, – предлагает он. – Пригласим комсомольцев, всех бойцов. Нужно разъяснить задачу.

Восемьдесят человек, – личный состав батареи, – накинув плащ-палатки, сходятся под обрывом. Здесь не так дует ветер, а дождь, к счастью, кончился.

Собрание открывает секретарь партийной организации батареи командир первого орудия Татушин.

– У нас на учете было двадцать коммунистов, теперь – 21, – сообщает он, – принят в партию старший лейтенант Крылов.

Красин поздравлял меня с приемом в партию несколько дней назад, но сейчас на собрании он опять крепко жмет мне руку.

Собрание не затягивается. Командир дивизиона рассказывает о боевой задаче, обращает внимание на ее трудность, а в конце, как принято в таких случаях, говорит:

– Мы надеемся и верим, что «девятка» приказ выполнит достойно.

Выступления тоже коротки, Пяткин поднимает обе руки, выпачканные смазкой и грязью.

– Вот видите, товарищи, мы уже работаем. Отделение тяги дает слово…

– Может, помочь надо? – спрашивает Кучер. – Мы без дела…

– Дела хватит всем, – замечает Красин. – По горло.

Восемьдесят человек озабоченно обсуждают, как поднять на гору высотой 1186 метров девятитонные орудия…

Завтра пушки должны уже быть там.

День летит быстро. Надо еще раз пройти по дороге, уточнить путь, выбрать место огневой позиции, начать рытье окопов для орудий, погребка для снарядов. Нужно строить укрытия, блиндажи.

Вместе с майором Красиным, Пяткиным, лейтенантом Резниченко и Татушиным мы спускаемся с горы.

– Да, хлипкая дорога, – огорченно замечает Пяткин. – Особенно неприятно вот это!

«Вот это» – обрыв, который начинается в трех шагах от дороги. За обрывом – пропасть. Дна ее не видно: она наполнена густой дремотной дымкой.

Нам встречаются саперы. Они уже приступили к делу.

Люди работают везде: и на вершине, и на дороге, и внизу.

Богомазов и Валиков отесывают топорами чурбаны. Рядом – гора щепок и опилок.

– Зачем это? – спрашивает Красин.

– Чтобы тормозить орудия, на случай если у трактора крюк лопнет или что… – живо поясняет Богомазов. – Если орудие отцепится, колеса сразу упрутся в этот башмак. И хода назад нет! Башмак будет волочиться по земле, позади колес. По краям вобьем два костыля, продернем цепь, привяжем за ось…

– Тормоз Вестингауза! – смеется Валиков.

Красин одобрительно качает головой.

– Изобретатели!

Мимо нас с лопатами, стереотрубой и прочим инструментом проходят Козодоев, Таманский и сержант Вяткин.

– Куда вы, славяне? – спрашивает Валиков, отложив топор.

– На гору, НП оборудовать, – отвечает Таманский.

Первый раз за все время боев наблюдательный пункт «девятки» будет находиться не впереди орудий, а рядом с ними.

– Вяткин, а ты тоже туда? – не угомоняется Валиков.

– Туда же, – серьезно, чуть хмуро говорит Вяткин. – Не видишь, что ли?

– Ну, ну, давай. Надеюсь, с этой высоты ты не сбежишь…

Рядом работает другая группа. Гремит по походной наковальне молот, визжат пилки. Красин интересуется:

– А эта команда чем занята?

– Эта команда, – говорю я, – под руководством командира второго орудия Квашни делает приспособления, чтобы трактора не буксовали…

– А как они будут выглядеть?

– А вот, – показывает Квашня. – Толстая проволока длиной метр с лишним. На конце привязывается через дырку кусок железяки. Когда трактора станут подниматься в гору, по бокам рядом с гусеницами пойдут наши хлопцы. Чуть трактор забуксует, ему и сунут под гусеницы эти железяки. Проедет трактор – выдергивай из грязи железяки за проволок, и иди дальше…

Подготовкой к подъему на гору Чертеж Красин остается доволен. Но чувство беспокойства его, как и меня, конечно, не оставляет всю ночь.

– Крылов, давайте-ка еще посмотрим, что там, на дороге.

И мы идем вверх, в лес, шаря по раскисшей дороге карманными фонарями.

…Утро. Туман поредел. Но моросит дождь. Опять «хмара за гору зачипила».

Решаем не ждать, когда дождь кончится. Подаю команду:

– Моторы!

Ровно, сыто урчат тракторы. Натягиваются тросы. Поезд весом в двадцать пять тонн начинает восхождение, вернее, восползание на гору Чертеж.

Каждый трактор, как и было задумано, сопровождают бойцы с «железяками». Здесь вся батарея – и огневики, и разведчики, и радисты.

Орудие увязает в глиняной каше по самые оси, но первый подъем – относительно пологий – проходит хорошо.

Дальше подъем круче. Трактористы жмут на полный газ, включают первую скорость, но поезд еле ползет.

Лопается трос между вторым и третьим трактором. Третий трактор, не удержавшись на тормозах, сдает назад, выворачивает у орудия стрелу. Ломается сцепной палец и… орудие, отцепившись, идет вниз. Его тормозит только «башмак», придуманный Богомазовым, да брусья, подброшенные бойцами под передок-.

Колеса пушки не вращаются, но многотонная громадина мягко сползает по жидкой грязи на край обрыва, к пропасти…

– Трос, трос!! – кричу я.

Пяткин и Татушин спешат с запасным тросом. Продеваем его через стрелу передка, тянем к большому толстому дереву. Пока завязываем, орудие продолжает сползать: трос убывает. Но вот он вздрагивает, натягивается струною.

Бегу к пушке. Ствол ее уже навис над пропастью.

Смотрю на Татушина. Он бледный-бледный.

Слышу тревожный голос Красина:

– Что у вас тут?

Объяснять нечего: все видно. Красин и не требует ответа.

– Есть еще сцепной палец? – спрашиваю Татушина.

– Есть.

Пяткин подгоняет тракторы. Вытаскиваем орудие на дорогу, освобождаем от троса.

И снова «Челябинцы» карабкаются вверх. Глохнут, захлебываются моторы.

– Жми, славяне! Немного осталось!

Славяне «жмут».

Те, кто не несет подкладок под колеса и гусеницы, упираются в орудие руками. К силе трех мощных машин это почти ничего не добавит, но все-таки хочется помочь…

Последний подъем – и вершина! Она не острая – конус горы усечен, так что расположиться здесь можно очень удобно.

Первое орудие закатываем в окоп.

Через несколько часов рядом с ним становится второе.

Татушин и Квашня жмут друг другу руки, жмут руки трактористам. Улыбается, принимая поздравления, черный, осунувшийся за эти сутки Пяткин.

Батарея выстраивается на склоне, чуть ниже вершины.

Отдаю рапорт майору Красину.

– Ну, и намаялись вы, братцы батарейцы, – говорит Красин. – За честную службу, объявляю всему личному составу «девятки» благодарность!

Сколько дней лил дождь! Сколько дней ходили-плутали по долинам туманы! И вдруг на следующее утро выдалась такая ясная светлая погода, словно вернулось лето.

Поворачиваю вправо-влево стереотрубу. Словно в диафильме сменяются кадры: деревни, дороги, мосты, речка, горы – ближние и дальние. Все это пока занято немцами.

– Будапешта там не видно? – спрашивает Богомазов.

– Будапешта не видно, но остальное у нас под ногами.

Приходит посыльный с НП дивизиона, передает мне пакет от майора Красина.

Я знаю, что в этом пакете: цели, по которым сегодня будем бить. Координаты и описания их сообщены армейской разведкой.

Раскрываю пакет, читаю: «Село Русский Поток – склад снарядов… Батарея… Батарея… Оборонительные сооружения».

Докладываю Красину по радио о готовности. Он отвечает: «Давай! Работай!»

Вершина горы Чертеж, словно кратер вулкана, начинает извергать огонь. Два тяжелых орудия дают налеты по вражеским объектам. Гулкое эхо катится по горам и долинам.

Столб черного дыма висит над селом Русский Поток, недосягаемым для остальной артиллерии. Рвутся склады снарядов. Я вижу, как в районе цели «3» – это батарея – бегают люди. Потом на дорогу выезжает орудие. Значит, удирают. Остальные орудия на дороге не появляются…

В разгар стрельбы Красин просит перенести огонь по отступающей немецкой пехоте.

– Видишь, идут? Видишь? – кричит он в радиотрубку.

– Правее леска?

– Правее – ну-ну! Вглядись внимательно.

– Вижу!

– Давай туда!

Опять гудит-полыхает наша гора. А там, где бегут толпы немцев, поднимаются вверх густые дымы разрывов.

Последние снаряды этого дня мы посылаем по объектам, находящимся на предельной дальности. Наша пушка бьет на семнадцать километров. Но отсюда – с такой высоты! – и дальше достать можно. Отсюда и камень летит далеко…

Стрельба на предельную дальность ведется не на поражение или уничтожение. Это для паники. Чисто психологическое.

Вечером на батарею приходит подполковник Истомин.

– Хочу часок побыть, Крылов, с вами, с вашими бомбардирами, – говорит он. – Огонь наблюдали с разных пунктов. Хорошо! – Истомин улыбается. – А вы знаете, что самое интересное? В истории артиллерии такого еще не было!

Что же произошло на Донце?

– Расскажите, старший лейтенант, о бойцах вашей батареи, об их подвигах.

Это говорит мне корреспондент фронтовой газеты – пожилой, полноватый человек с погонами капитана.

Мы сидим у костра на ящиках из-под снарядов. Корреспондент достал блокнот в необычно толстой, как у книги, обложке. В него удобно записывать на коленке. Почему я на это обращаю внимание? Потому, что первый раз в жизни вижу корреспондента.

Кого же назвать прежде всего? Бойцов орудийных расчетов, разведчиков, связистов? Много хороших людей, каждый чем-то отличился, более половины награждены. Среди них и трудные люди – бывшие уголовники. Козодоев, например. Трудные люди имели бы больше наград, если бы подвиги не чередовались у них с дисциплинарными взысканиями. Это называется: «извините, забылся, оступился».

Но сейчас я должен назвать лучших. Скажу, конечно, о смелом, зорком и находчивом разведчике Валикове, о точном мастере стрельбы и вечном труженике командире орудия Татушине…

– Вы давно командуете этой батареей?

– Год. Но некоторых людей из девятки знаю и раньше, еще с Северного Донца.

– Ваш полк был на Донце?

– Да.

– В наступлении?

– И в обороне и в наступлении.

– В каком месте?

– Против Лисичанска и правее.

– А другого такого тяжелого артполка там не было?

– Нет.

– Интересно! – восклицает корреспондент. – Значит, это мне о ваших ребятах сегодня рассказывали…

– Кто рассказывал?

– Один майор из пехотного полка. Я с ним делал статью о взаимодействии пехоты и артиллерии. Как его фамилия? Да, Хижняк.

Хижняк?! Неужели это тот командир батальона, с которым мы на плотике переправлялись через Северный Донец? Перед самым наступлением он начал рассказывать мне, как погиб Леша Курский, но сказать почти ничего не успел. Я узнал только, что Курский спас его первую роту и погиб в реке… В боевом донесении, которое читал Красин, сказано было тоже очень мало: «Залег у пулемета».

Что произошло тогда во время разведки боем, знает только Хижняк. Но больше я его не видел: началось наступление, дороги наши разошлись.

– Скажите, какой он – Хижняк? – прошу я корреспондента. – Такой крепкий, рыжий?

– Да, да…

– Мне его очень нужно встретить! Вы сказали, что с ним говорили сегодня. Где этот полк?

– Недалеко, в деревеньке одной. Во втором эшелоне.

– А когда он рассказывал об артиллеристах, не упоминал ли такой фамилии – Курский?

– Курский? – корреспондент листает блокнот. – Курский? Есть! Могу прочитать, что он сказал…

Но о Леше Курском я хочу слышать из уст очевидца. Надо немедленно поехать в пехотный полк, пока его не перебросили куда-то. Тогда опять мне не разыскать Хижняка.

– А вы откуда Хижняка знаете? – спрашивает корреспондент.

– Мы с ним Донец переплывали. В бой вступали.

– Он говорил об одном артиллеристе из вашего полка, который поддерживал во время наступления его батальон огнем. Кажется, это был начальник разведки дивизиона… Но фамилии припомнить не мог.

– Это был я…

Корреспондент страшно обрадован.

– Тогда можно устроить встречу старых боевых друзей – командира пехоты и командира артиллерии! Поедемте, у меня машина.

Я звоню Красину, прошу разрешить мне отлучиться на несколько часов – «очень важные обстоятельства: надо повидать старого фронтового друга». Красин разрешает. Мы договариваемся с корреспондентом, что разговор о «девятке» продолжим позже, садимся в его «виллис» и мчимся в деревню, где расположен пехотный полк второго, эшелона.

– Вот тут тормози, – командует корреспондент шоферу. – У белой хатки.

В белой хатке пусто. Хозяйка говорит, что солдаты пошли по ужгородской дороге. Нам ясно: полк бросили вперед.

Мы настигаем его через несколько километров.

Корреспондент указывает мне на рослого майора, шагающего по дороге перед строем.

– Это он!

Хижняк узнает меня сразу.

– А, браток, здравствуй!

Он такой же, как и прежде. Только правую сторону лица пересек шрам.

Пригнувшись, Хижняк влезает в машину, говорит еще раз:

– Здравствуй, здравствуй, пушкарь. Извини только, фамилии твоей не припомню…

– Крылов.

– Вот черт! Я товарищу корреспонденту про тебя сегодня рассказывал – как мы на Донце в атаку шли, а фамилии назвать не мог, запамятовал.

Смотрю на лицо Хижняка, спрашиваю:

– Крепко царапнуло?

Майор смеется.

– С тех пор как мы под Лисичанском были, я три раза в госпитале лежал. Такое наше дело – пехота: месяц воюешь – три в госпитале лежишь…

Корреспондент просит нас выйти на минутку из машины. Он хочет сделать снимок старых боевых друзей. Позже фотографировать нельзя: начинает темнеть.

– Постойте, постойте, капитан, – говорит Хижняк. – Как это у немцев? Айн момент. Я продрог, как собака. Тут у меня во фляге коньяк трофейный.

Майор наливает коньяк в колпачок от фляги, мы поочередно пьем.

Я тороплюсь начать разговор.

– Знаете, зачем я к вам приехал? На Донце во время разведки боем погиб мой старый друг – лейтенант Курский. Помните?

– Как же! Помню. Сорвиголова. Я тогда про него тебе говорил…

– Но тогда – всего два слова. Я хочу знать подробно.

– Может, выйдем все же, товарищи, на минутку? – просит корреспондент.

Мы фотографируемся, потом снова возвращаемся в машину.

– Курский? – продолжает майор. – Да, он тогда мне всю роту спас. А как это было? Пришел он к нам в батальон перед рассветом – бойкий такой, смешной парень. С ним радист был, сержант. Ну познакомились. Пока сидели, ждали команды, он нам анекдоты рассказывал. Хохоту было! Он всем сразу понравился… Потом поступил сигнал к атаке. Мой батальон проводил разведку боем – надо было немцев прощупать, что у них там, чем встретят на случай наступления. И получилось все у нас не очень гладко. Ночью одна сволочь на ту сторону переплыла. Узнали мы про это не сразу, потом. Немцам, значит, известно было, что утром состоится. Пошли в атаку, переплыли Донец – нормально. Молчат фрицы. Стали углубляться – вот тут они нас встретили. Курский, друг ваш, был поначалу со мной рядом. Но когда немцы из тяжелых минометов стали шпарить, у него радиста убило, и рацию – в куски… Не пришлось ему нас «чушками» поддержать… А дальше так получилось, что с нашего берега ракету дали: надо отходить.

– А Курский в это время был, как и раньше, рядом с вами? – спрашивает корреспондент.

– Курский? Так, в стороне – метров сто. И в это время немец стал наседать так, что нам, браток, ни туда, ни сюда. Если бежать сразу – всех в реке утопит. Слава богу, с левого фланга их наш пулемет держал, но потом пулеметчика миной прибило, и они прямо в рост пошли… И тут за пулемет залег Курский: близко в окружности ни одного бойца не было. Курский к Донцу бежал, а потом вернулся… Лег за пулемет и сечет, сечет фрицев. А первая рота тем временем на наш берег возвращается… Он последним ушел, когда отстрелялся. Они его посреди реки прихватили…

Майор хлопает меня по плечу.

– Крепкий солдат был, твой друг Курский! – Хижняк смотрит на часы. – Ну, мне надо торопиться, пушкарь. Выпьем еще по наперстку на прощание. Может, больше и не встретимся.

Мы нагоняем пехотный полк на дороге, высаживаем из машины майора Хижняка.

– А теперь давайте про вашу «девятку» рассказывайте, – просит меня корреспондент.

«Виллис» стоит на обочине шоссе. Мы курим, беседуем, я рассказываю корреспонденту о бойцах девятой батареи, но перед моими глазами – Курский, Леша Курский. Он лежит за пулеметом, рядом с убитым бойцом в кустах на берегу Донца – я знаю эти кусты – и сечет немцев… Этот пулемет стреляет и до сих пор!