Текст книги "Без грифа «Секретно». Записки военного прокурора"

Автор книги: Борис Викторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

В одном из последующих донесений сообщалось, что «за один только день в воинских частях ОКДВА арестован 201 человек».

Против практики фальсификации дел пытались протестовать и многие прокуроры. Но и их постигла та же участь, что и упомянутых выше чекистов. Были объявлены врагами народа и арестованы многие прокуроры краев, областей и городов, военные прокуроры округов и флотов. Прокурор г. Витебска Нускальтер С. Т., член ВКП(б) с 1920 года, был арестован при следующих обстоятельствах. В ноябре 1937 года он проверял законность содержания арестованных в КПЗ УНКВД области. Начальник этого управления Горбеленя задал ему вопрос: «Кто его просил заниматься проверкой?» С. Т. Нускальтер ответил, что он – прокурор и поэтому имеет законное право на проверку. Тогда Горбеленя втолкнул Нускальтера в камеру и закрыл его там, сказав: «Ну, а теперь выполняй свои прокурорские обязанности». На арестованного при таких обстоятельствах прокурора по указанию Горбеленя было искусственно создано дело, и С. Т. Нускальтер был расстрелян.

По личному указанию Берии был арестован заместитель Главного военного прокурора диввоенюрист А. С. Гродко. На справке, которая была доложена Берии, он начертал резолюцию: «Арестовать и допрашивать крепко».

Вся вина А. С. Гродко состояла в том, что он встречался с Гамарником. Свою вину он не признал. Несмотря на отсутствие убедительных доказательств, А. С. Гродко был осужден.

Кто же ответит за эти невероятно тяжкие страдания многих советских людей? за уничтожение сотен тысяч невиновных? за разгром партийных, советских и военных кадров?

Мы видели, что самый главный виновник, организатор этих преступных деяний – И. В. Сталин. Пришло время, и его справедливо объявили преступником. Нужен ли еще какой-либо суд нам? Не сомневаюсь, преступления И. В. Сталина настолько тяжки и доказаны, что ни у какого справедливого суда не может быть иного приговора: «Не может быть прощен»…

Справедливость требует преступником объявить и К. Е. Ворошилова. История советского правосудия не знает такого изобилия достоверных неопровержимых доказательств, которые так неотразимо изобличали бы подсудимого в преднамеренном уничтожении многих неугодных ему людей. Таким подсуимым и является К. Е. Ворошилов. И не мы виноваты, что он избежал суда.

А приговор был бы наверняка суровым, но справедливым, несмотря ни на какие прошлые заслуги…

От суда за свои злодеяния не всем удалось уйти. Своей жизнью заплатили за это Ежов и Фриновский, почти все начальники отделов центрального аппарата НКВД СССР, наркомы внутренних дел союзных и автономных республик, начальники многих краевых и областных, городских управлений НКВД, изобличенные в творимом произволе, глумлении над невинно арестованными людьми.

С ними вместе на скамью подсудимых сели в 1939–1940 годы и их многие подчиненные – непосредственные исполнители пыток и домогательств от арестованных, изощренные фальсификаторы-следователи. Почти все следователи, которые занимались фабрикацией дел на участников «военно-фашистского заговора», и в особенности такие из них, которые глумились над арестованными (имеются в виду Николаев-Журид Н. Г., Ушаков-Ушимирский 3. М., Агас В. М., Радзивиловский А. П. и др.), были осуждены к высшей мере наказания.

Далеко не все и работники НКВД понесли наказание за свои злодеяния. По разным причинам и мотивам некоторым из них удалось продолжать служить в органах, продвигаться по службе. Время работало в их пользу. Когда в 1955–1960 годах была вскрыта их причастность к грубым нарушениям законности, творимому произволу, их пришлось освободить от судебной ответственности в силу действия закона о давности (бывшие следователи Хват, Боярский, Авсеевич и др.). Ныне общественность требует суда над ними. Для этого нужно принять закон о нераспространении на таких лиц общего закона о давности. Тогда надо признать «геноцид». Проблематичный и небесспорный вопрос? Я голосую за него.

А пока пусть действует без всяких сроков суд нравственный, общественный…

Несколько своеобразно был решен вопрос об ответственности за беззакония прокуроров и судей. Генеральный прокурор СССР Вышинский А. Я. отделался лишь легкой критикой на заседании парткома Прокуратуры Союза ССР. Вскоре он не без инициативы Молотова, при согласии Сталина получил пост заместителя наркома иностранных дел, затем пост постоянного представителя СССР в ООН и даже был видвинут на должность заместителя Председателя Совнаркома. А. Я. Вышинский оказался и в числе кандидатов в члены Президиума ЦК. Не только об ошибках, но и о прямых злодеяниях этого человека немало рассказано на страницах нашей печати.

Продолжал оставаться на своем посту и выносить неправосудные приговоры Председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР Ульрих В. В. и весь состав этой коллегии. После смерти Сталина те члены коллегии, кто выносил неправосудные приговоры, были сравнительно легко наказаны – увольнением и лишением званий.

Между тем доказано, что множество дел, рассмотренных Военной коллегией, от начала до конца сфальсифицированы, ни один неправосудный приговор не пересмотрен, никто из невиновных лиц посмертно не реабилитирован и делать это никто и не собирался. Стало быть, тезис об обострении классовой борьбы подтвержден судебной практикой. Народ убеждали, что он жил в окружении «японо-немецких, троцкистских агентов», злейших «врагов народа»…

К моменту ареста Ежова Военной коллегией и военными трибуналами не было рассмотрено несколько тысяч законченных органами НКВД, особыми отделами дел на так называемых участников правотроцкистских, буржуазно-националистических и шпионских организаций. В отношении этих ожидающих суда невиновных людей было решено: «Выпускать нельзя». И старая, испытанная «судейская машина» Ульриха продолжила свою работу. В. В. Ульрих дожил безмятежно до 1952 года. Умер, сохранив за собой все почетные звания и знаки… Слушатели Военно-юридической академии на руках пронесли гроб с телом Ульриха на Новодевичье кладбище.

Не исключено, что о его смерти было доложено Сталину и он испытывал скорбь, что «потерял на редкость послушного судью». Дожившие до XX съезда КПСС члены Военной коллегии Матулевич, Детистов, Суслов и другие, причастные к вынесению многочисленных неправосудных приговоров, были наказаны – исключены из партии и лишены воинских званий.

Лишь единицам из тех арестованных, кто ожидал суда в конце 1938 – начале 1939 года, повезло. Нашлись такие сотрудники особых отделов, военной прокуратуры, которые, правильно оценив содержание постановления ЦК от 17 ноября 1938 года «О грубейших нарушениях законности в следственной работе НКВД», стали принимать решения об освобождении из-под стражи тех, в отношении которых не было достаточных и тем более объективных материалов, изобличающих их в совершении контрреволюционных преступлений.

Так вышли на свободу будущий Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский, Александр Васильевич Горбатов, закончивший Великую Отечественную войну в звании генерала армии. Освобождены были и некоторые другие незаконно арестованные в те годы командиры. Почти все они показали себя истинными патриотами, храбро воевали, стали генералами (Владимир Николаевич Галузо, Теодор-Вернер Андреевич Свиклин и др.).

Но этой инициативе местных товарищей по освобождению незаконно арестованных не было суждено получить развитие. Вскоре Берия и Вышинский совместным указанием запретили это делать и потребовали передачи дел на всех арестованных в суд или на рассмотрение особого совещания.

Сталин ввел в заблуждение партию и народ, когда в своем Отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б) в категорической форме утверждал: «Что касается нашей армии, карательных органов и разведки, то они своим острием обращены уже не вовнутрь страны, а вовне, против внешних врагов».

На самом деле острие карательных органов и разведки даже в 1939 году, после ареста и осуждения Ежова и его сообщников по произволу, продолжало быть обращенными вовнутрь страны.

Берия и пришедшие с ним на службу в НКВД такие же, как и он, авантюристы, продолжали арестовывать людей по сомнительным материалам, применяя те же «ежовские методы» допроса арестованных.

Было бы наивным полагать, что о новых актах произвола, творимых Берией, Сталин не знал. К нему шли сотни, если не тысячи писем, в которых оставшиеся в живых или родственники расстрелянных взывали о справедливости, о прекращении изуверских методов работы НКВД. Достаточно сослаться лишь на письма томившегося тогда в тюремных застенках конструктора реактивной техники Королева С. П. Одно из таких писем В. С. Гризодубова вручила лично Поскребышеву – личному помощнику Сталина. Но репрессии продолжались. Об этом наш последующий рассказ.

У каждого своя судьба

Наказан за то, что не погиб. В один из дней 1955 года мне позвонил по внутренней связи Главный военный прокурор Артем Григорьевич Горный.

– Борис Алексеевич! Зайдите… У нас Михаил Александрович Шолохов.

– Шолохов!?

Я рад был с ним познакомиться. Любил этого писателя за «Тихий Дон» и «Поднятую целину».

Глубокое впечатление произвело выступление М. А. Шолохова на XX съезде КПСС. Понравилась образная, смелая речь. Запомнил, как М. А. Шолохов, обращаясь к президиуму съезда, заявил, что он будет говорить со своей родной партией «с глазу на глаз», скажет и о литературе, пусть горькую, но правду. Раскритиковал положение дел в Союзе писателей и не пощадил своего фронтового друга – руководителя Союза Алексея Суркова.

Вспомнил и выступление Н. С. Хрущева с жесточайшей критикой И. В. Сталина. Речь его произвела на всех глубокое впечатление. Впервые тогда я услышал, какую характеристику Сталину дал перед своей смертью В. И. Ленин. Он предлагал обдумать, стоит ли Сталина назначать Генеральным секретарем. Нужен такой, который отличался бы от Сталина: был бы более терпим, лоялен, вежлив и внимателен к товарищам, менее капризен и т. д. Узнали мы и о том, что допущенный в 1936–1937 годах произвол связан с ошибочной теорией Сталина об обострении в нашей стране классовой борьбы, хотя этого на самом деле не было. Приведя несколько фактов гнусной провокации, злостной фальсификации против видных деятелей партии и государства Эйхе Р. И., Косиора С. В., Чубаря В. Я., Постышева П. П., Косарева А. А. и других, Никита Сергеевич объявил, что с 1954 года ко времени XX съезда Военной коллегией Верховного Суда СССР реабилитировано 7619 человек, причем большинство из них реабилитированы посмертно…

Предстояло приложить еще немало усилий для восстановления истины, разобраться в делах на репрессированных в те годы…

С этими мыслями я и вошел в кабинет своего начальника.

Артем Григорьевич представил меня Шолохову. Мы обменялись приветствиями.

– Пришел к вам, – сказал Михаил Александрович, – к поборникам справедливости, с просьбой. Только не знаю, вы на нас, писателей, кажется, «зуб имеете»… Был у одного прокурора. Он так обрушился на меня! Говорит: «Это вы, шелкоперы, пустили в ход мерзкую характеристику… – Помните у Гоголя: «если есть у нас один порядочный человек – так это прокурор, да и тот…» Вы-то как относитесь к писателям?

Сказал, засмеялся, испытующе посмотрел на нас. Горный ответил:

– Сожалеем. Но что поделаешь? Бывали и такие прокуроры…

И Шолохов стал излагать суть своей просьбы:

– Буду хлопотать за генерала Михаила Федоровича Лукина. И вот еще список. Вы, наверно, знаете, кто такой Лукин?

Мы с Горным пожали плечами. Фамилию такого генерала слышали впервые.

– Так послушайте, – продолжал Шолохов. – В июле 1941 года я, Александр Фадеев и Евгений Петров поехали на Западный фронт. Нас принял командующий Иван Степанович Конев и сказал: «Что же, хотите посмотреть войну? Так поезжайте в 16-ю. Она под Вязьмой».

Приехали. Представились командующему. Им был тот самый Лукин. Спросили: «Какая обстановка на фронте?» Он ответил: «Трудная, тяжелая для нас обстановка».

Побывав в расположении армии, убедились, насколько прав был генерал Лукин – на этом участке Западного фронта сложилась крайне тяжелая, можно сказать угрожающая нашей столице обстановка. Фашисты были в 200 километрах от Москвы.

Больше мне с генералом Лукиным М. Ф. во время войны встречаться не приходилось. После войны узнал, что М. Ф. Лукин жив, попал в плен. Судьбой этого генерала заинтересовался. Мне удалось выяснить, что вскоре после нашего посещения Западного фронта части армии Лукина попали в окружение. Оказался в окружении и он сам. При выходе из окружения был тяжело ранен. Две юные сестрички на плащ-палатке перенесли его в пустую землянку, там он впал в тяжелое забытье, а очнулся в сельской больнице, где попавшие в плен советские врачи ампутировали ему ногу. А дальше у Лукина был плен… Пребывание в нем и стало основанием для учинення всяческих притеснений как ему самому, так и его семье. Он многого лишился по возвращении на Родину. Живет в обстановке созданного политического недоверия. После возвращения неоднократно допрашивался нашими органами. Намекали на его контакты с Власовым…

Вы знаете, надеюсь, не меньше меня, как Сталин, да и не только он, относился к факту пленения. «Только смерть, а не плен». Отказался предпринимать какие-либо шаги для обмена своего сына Якова, находившегося в плену у фашистов. Говорят, что когда Сталина спросили, почему он не хочет обменять Паулюса на своего сына, он ответил: «Я маршалов на рядовых не меняю». Правда это или выдумка – не знаю, но Яков погиб в лагере[194]194
  Подробности пребывания Якова Иосифовича Джугашвили в плену и его гибели изложены в очерке Александра Колесника, опубликованном в «Московской правде» 20 августа 1989 г.


[Закрыть].

Наступила пауза. Затем Шолохов продолжал:

– Я убежден, что и во время войны люди не должны страдать от несправедливости. В плен попадали по разным причинам и вели себя в плену по-разному. А мерка почти для всех одна. Что же это за закон? Кто его писал?

Мы рассказали Михаилу Александровичу о некоторых документах 1949 года, в которых говорилось о том, что бывшие в плену и в окружении военнослужащие рядового и сержантского состава, проходившие проверку в спецлагерях НКВД СССР, после окончания проверки передаются в рабочие кадры промышленности или используются на строительных работах НКВД. Позднее было принято еще одно решение, в котором подчеркивалось, что бывшие в плену и прошедшие предварительную регистрацию военнослужащие, а также военнообязанные не подлежащих мобилизации возрастов из числа репатриированных советских граждан, признанные годными к военной службе, сводятся в батальоны и направляются на работу в угольную промышленность, на предприятия черной металлургии и на лесозаготовки в районы Камского бассейна, Нарымского и Ухтинского комбинатов и Печерского угольного бассейна. Указанные лица расселяются в поименованных районах на положении спецпоселенцев сроком на 6 лет.

Михаил Александрович долго молчал. Видимо, размышлял над услышанным. Вздохнул тяжело, сказал:

– Сколько судеб поломано… А жены, дети, отцы и матери «спецпоселенцев» – им каково? Надо этот узел развязывать. Всем нам. Я вас очень прошу, постарайтесь разобраться, как все же вел себя М. Ф. Лукин в плену? А уж как на фронте он воевал – мы бы все трое дали показания. Да вот не стало Евгения Петрова, Фадеева. Один я остался… А одному свидетелю вы, юристы, не верите…

– Ну что вы, – вступил в разговор я. – Вам поверим. Самый авторитетный свидетель.

Бросив на меня проницательный взгляд, Михаил Александрович заметил:

– Уж и опасны эти авторитетнейшие свидетели… и когда обвиняют, и когда оправдывают… Так, надеюсь, разберетесь.

– Постараемся, – заверили мы Шолохова.

– Буду вас просить ускорить пересмотр дела на начальника Реактивного института И. Т. Клейменова. Он возглавлял коллектив конструкторов, создавших «Катюшу». Об этом к вам обратились Левицкие – обе старые большевички. Одна член КПСС с 1903 года, другая с 1920 года. Это жена и теща Клейменова. Они уверены, что Клейменов и конструктора Лангемак, Глушко и Королев к числу вредителей причислены несправедливо. А с Левицкой Евгенией Григорьевной я поддерживаю знакомство многие годы… Она редактор моего «Тихого Дона». Много мне помогла, чтобы вышел мой роман, и я ей глубоко благодарен.

Они тоже испытали горькую судьбу от сталинских репрессий. Маргарита Константиновна Левицкая 8 лет провела в ссылке.

– Да разве только они, – сказал Горный. – Если есть время, мы расскажем вам, Михаил Александрович о трагических судьбах и других старых большевиков.

– С удовольствием послушаю.

Горный предложил мне рассказать о деле Толоконцева. Я сходил в свой кабинет и принес справку по этому делу. Кто такой Толоконцев? Александр Федорович Толоконцев – рабочий, токарь по металлу, член РКП(б) с 1901 года, активный участник революции. По окончании гражданской войны избран членом Центрального правления артиллерийских заводов, членом Президиума ВЦИК и ВСНХ СССР. На XIII съезде РКП(б), в мае 1924 года, избран кандидатом в члены ЦК, ас XIV съезда – член ЦК. В 1937 году, когда он находился на посту начальника Главного военно-промышленного управления ВСНХ, его арестовали.

Что же мы увидели в его деле, когда извлекли его из архива? За первым листом – анкетой арестованного, составленной без искажения его биографии, следовала справка – записка Павлуновского, одного из ответственных сотрудников аппарата НКВД, возглавляемого Ежовым. В этой краткой справке утверждалось, что НКВД располагает данными о широко развернутой вредительской деятельности врагов народа в военной промышленности и что возглавляет эту деятельность перерожденец Толоконцев. Далее утверждалось, что он связан с одной из иностранных разведок и снабжает ее шпионскими сведениями. На этом документе Ежов наложил резолюцию: «Арестовать». Далее следовали протоколы допроса арестованного.

Мы, конечно, обратили внимание, что самый первый допрос Толоконцева, оформленный протоколом, появился спустя две недели после его ареста. Протокол в общих чертах содержал признание в предъявляемых обвинениях. В деле не оказалось никаких других данных, подтверждающих виновность Толоконцева.

Что же нам удалось установить после проверки обоснованности осуждения Толоконцева? Нашим товарищам – с помощью привлеченных специалистов-экспертов пришлось перебрать груду архивных материалов. Нужны были документы, относящиеся к деятельности Военно-промышленного управления в 30-х годах.

– Нам удалось полностью опровергнуть выдвинутые против Толоконцева А. Ф. обвинения во вредительстве.

Что касается обвинения Толоконцева А. Ф. в связи с иностранной разведкой, то оно построено единственно на том, что он в составе советской делегации выезжал в Германию, возглавлял эту делегацию и вел переговоры с сотрудниками немецкой транспортной фирмы о продаже нам паровозов и вагонов и что такая договоренность была достигнута. В архиве обнаружены документы, свидетельствующие о ходе и результатах этих переговоров, и все это положительно оценено лично товарищем Орджоникидзе.

Шолохов, молча слушавший всю эту историю, наконец, спросил у нас: «Так почему же А. Ф. Толоконцев признавался в том, что он вредитель и шпион?»

Горный ответил:

– Ну, это, Михаил Александрович, особая тема разговора. Она потребует времени. Только есть ли оно у вас сейчас? А когда будет – мы с удовольствием, что знаем, расскажем. А сейчас, чтобы закончить с этим делом, я попрошу вас,

Борис Алексеевич, рассказать о событии, которое произошло с Толоконцевым на XIII съезде. Надеюсь, что это будет интересно знать нашему уважаемому гостю.

– Да, событие довольно интересное, – продолжил я. – Когда мы занимались делом Толоконцева А. Ф., у нас возник вопрос: разве он вот так безропотно согласился со своим арестом, не протестовал, не жаловался. По опыту мы уже знали, если от арестованных шли жалобы, то их, как правило, адресатам не направляли, но и к основному делу не приобщали. Были еще так называемые личные тюремные дела. И, осматривая такое дело на Толоконцева, наш работник наткнулся на отметку, что от него поступила жалоба на имя Сталина и что она отправлена адресату. Эту жалобу удалось найти в архиве. В этом нам помогли работники партархива. В своей жалобе Толоконцев полностью отвергал предъявленные ему обвинения, называл их нелепыми, надуманными, просйл Сталина об объективной проверке и напоминал о том, что они вместе находились в ссылке, а также как высоко он – Сталин – оценил его на XIII съезде партии. Мы ссылкой Толоконцева на XIII съезд заинтересовались и с помощью работников партархива обратились к стенограмме этого съезда. Вот выдержка из этой стенограммы:

«Сталин: Товарищи! Я бы предложил товарища Толоконцева считать кандидатом в ЦК 34-м. Я не буду его защищать. – Вы его хорошо знаете. Случайно он не прошел.

Председательствующий: Угодно высказаться по этому вопросу? Нет? Тогда я голосую – увеличить количество кандидатов до 34-х и считать Толоконцева кандидатом в члены ЦК. Голосование открытое. Кто против?.. Никого. Товарищ Толоконцев выбран».

Зачитанная мной выдержка из стенограммы произвела, как я заметил, сильное впечатление на Шолохова. Он о чем-то думал, потом спросил:

– А знал ли Сталин об аресте Толоконцева? Видел ли его жалобу из тюрьмы?

– И знал, и видел. Пометка есть об этом: «Доложено».

Познакомим вас, Михаил Александрович, и с другим документом – заявлением, адресованным Берии, еще одного старого большевика, оказавшегося в местах заключения:

«К Вам обращается тот Емельянов Н. А., который лично из рук И. В. Сталина принял в 1917 году у Строгонова моста в Ленинграде В. И. Ленина и укрывал В. И. Ленина в своем сарае и в шалаше за озером Разлив».

Чем же закончил свое заявление Николай Александрович Емельянов:

«Я не прошу снятия с меня судимости в виде помилования, я прошу реабилитации и восстановления меня в родной партии, которая меня воспитала с детского возраста, без которой я не могу существовать, я не могу быть врагом народа никогда. Хочу умереть только коммунистом, этого я заслужил и заслуживаю перед нашей партией, перед народом. Прилагаю характеристики на меня, которые были даны лично В. И. Лениным и Н. К. Крупской».

Письмо было адресовано Берии. Попало ли оно к нему? Да, попало. На нем он начертал резолюцию «Отказать»…

Подумать только, кому отказано во внимании – человеку, спасшему жизнь Ленина!

Николай Александрович Емельянов, так же как и члены его семьи, подвергшиеся репрессиям, нами реабилитированы.

– Так ведь это все старые большевики… И надо же… Вот уж судьба… Слово «судьба» Михаил Александрович произнес многозначительно. – Утратили мы, – с сожалением сказал он, – уважение к старым большевикам. А сколько они испытали, сколько вынесли!..

Михаил Александрович помолчал, произнес со вздохом:

– Засиделся я у вас. Но с пользой… – попрощавшись, напомнил еще раз. – Не забудьте о Лукине и просьбе Левицких. Желаю успехов. Приеду в Москву, позвоню. – Мы пожелали ему и творческих успехов, и здоровья…

Артем Григорьевич Горный после ухода от нас Шолохова поручил мне встретиться с генералом Лукиным М. Ф. Я навел справку, где он живет… Оказалось, в Москве. Созвонился с ним. Из нашего разговора становилось ясно: встречаться со мной у М. Ф. Лукина никакого желания нет. Когда я сказал, что делаю это по просьбе М. А. Шолохова, что мне звонил об этом же Константин Симонов, Лукин преобразился:

– Неужели они помнят. Они в то время были на Смоленском направлении… Никто из военных корреспондентов не знает сложившуюся тогда обстановку так, как они… Хорошо, давайте встретимся… Мне трудно приехать.

– И не надо, – ответил я. – Если не возражаете, приеду сам. Назовите время.

При встрече генерал Лукин рассказал мне все то же, что я уже слышал от Шолохова и Симонова…

– Надоели мне эти допросы… Не ваш, конечно, а те, что были до этого… Придирчивы, – отчаявшимся голосом проговорил Михаил Федорович. – Снимут ли с меня политическое недоверие? Наконец, поверят ли, какого содержания были у меня разговоры с Власовым и с его эмиссарами?.. Их уже нет в живых. Хотел бы я очные ставки с ними…

Я заверил Михаила Федоровича, что примем все меры к тому, чтобы найти убедительные свидетельства правоты его рассказа о поведении в плену…

На следующий день, обсуждая с моим подчиненным – военным прокурором Павлом Михайловичем Андриященко этот вопрос, он высказал предложение: «Надо изучить дело Власова». Так и сделали. Что же мы в нем обнаружили?

Перед нами протокол допроса начальника отдела пропаганды штаба РОА Меандрова от 21 февраля 1946 г.

Он тогда показал: «В ходе формирования этой армии Власов все больше убеждался, что для более успешного привлечения в свою «армию» советских военнопленных ему крайне нужны находящиеся в плену генералы Советской Армии. С целью их вербовки Власов направил к ним меня. Я пытался беседовать с генералами Лукиным, Понеделиным, Добросердовым и Кирилловым. Все они наотрез отказались, а Лукин рассмеялся мне в лицо и сказал: «Советская Армия уже разгромила гитлеровскую военную машину, а с вашей РОА и подавно справится»…

Одним из ближайших помощников у Власова был Малышкин. Нашли протокол его допроса: «Однажды меня вызвал Власов и сказал: «Съездил бы ты к Лукину, ты ведь вместе с ним служил в одной армии. Уговори его хотя бы подписать воззвание – призыв ко всем военнопленным пойти в РОА. Не желая портить отношения с Власовым, ибо я наверняка знал, что Лукин на эти мои уговоры ответит отказом, – очень хорошо знал характер и убеждения своего командарма, – все же поехал. Принял он меня первый раз более или менее сносно, но когда стало ясно, что приехал к нему не просто «повидаться», он сразу же изменился и, сославшись на недомогание, попросил меня оставить его в покое. О безуспешности моей поездки к Лукину я доложил Власову».

Теперь предстояло рассказ Лукина о встрече и беседе с Власовым сопоставить с тем, что об этом показал на следствии сам Власов, будучи арестованным…

На вопрос следователя: «Вы вели устную и письменную агитацию среди военнопленных, призывая их вступить в немецкую армию для военной борьбы с Советской властью. Признаете себя в этом виновным?» – последовал такой ответ Власова:

– Да, но прошу внести в мой ответ уточнения.

– Какие?

– Ну, во-первых, получив окончательный отказ Лукина, Понеделина, Снегина и других генералов о нежелании служить в РОА, я больше ни к кому из военнопленных не обращался.

На свидании с Гиммлером он высказал недовольство моей работой и заявил, что отныне всеми русскими делами будет заниматься мой заместитель Бергер»…

С чувством глубокого удовлетворения мы оценили действия следователей-чекистов, занимавшихся делом Власова. Нам понравилось – насколько хорошо и правильно поступили следователи. Они не ограничились выявлением лишь во всей полноте предательской деятельности Власова и его активных сообщников, но и обратили внимание на то, чтобы зафиксировать, как обстояло дело с вербовкой в РОА находящихся в то время в плену некоторых наших генералов. Досадно только то, что эти убедительные реабилитирующие генерала Лукина и других генералов материалы, установленные следствием и судом еще в 1946 году, были оставлены без последствий. Их либо не знали, либо просто игнорировали…

Обработав все эти данные, сделав вывод, мы отправили наше заключение в Министерство обороны. И генерал Лукин М. Ф. был реабилитирован…

Закончили проверку и по делу о «вредительстве в Реактивном институте». Были приняты решения о реабилитации Клейменова И. Т., Ленгемака, Глушко В. П., Королева С. П., о чем также просил Шолохов. Рассмотрены были и другие жалобы от репрессированных бывших военнослужащих…

Вскоре в Москву приехал Шолохов.

Искал Горного… Тот был в отъезде. Нашел меня…

– Передайте мою благодарность всем, кто занимался моими просьбами… Удовлетворен решениями. Наконец восторжествовала справедливость…

К Михаилу Александровичу Шолохову продолжали идти жалобы от репрессированных бывших военнослужащих. Он пересылал нам. Мы разбирались. Подробно сообщали ему о принятых нами решениях… У него накопился солидный материал о плене и о людях, оказавшихся в нем… Еще во время войны, во время пребывания на фронте он слышал от фронтовиков, побывавших в фашистском плену, что это такое… И вот под Новый 1957-й год «Правда» опубликовала рассказ М. А. Шолохова «Судьба человека». Он вызвал всенародный интерес.

Емкими и многозначительными словами писатель объяснил: «Что такое плен?»

«Ох, браток, нелегкое это дело понять, что ты не по своей воле в плену. Кто это на своей шкуре не испытал, тому не сразу в душу въедешь, чтобы до него по-человечески дошло, что означает эта шкура».

Мои товарищи с удовлетворением отмечали, что публикация такого рассказа, в котором отражены предельно четкая партийная позиция, взгляд писателя на плен, как на явление, хотя и прискорбное, но реальное, помогает нам, военным юристам, продолжать вести работу по объективному рассмотрению жалоб, поступающих от тех, кто попал в плен, а затем вернулся на родину и без должного индивидуального разбора был подвергнут различным репрессивным мерам. В этой работе нам пришлось настойчиво преодолевать длительное время трудности и сопротивления со стороны тех, кто был инициатором введения таких мер и их осуществления, кто слепо следовал оценке факта пленения, данной самим Сталиным.

На этой же беседе возник у нас разговор и по поводу предпосланного им посвящения: «Евгении Григорьевне Левицкой, члену КПСС с 1903 года», которая сыграла большую роль в судьбе становления молодого писателя Шолохова.

Артем Григорьевич Горный высказал предложение, что Михаил Александрович, вероятно, имел в виду наш рассказ о трагической судьбе старых большевиков, в том числе дочери Левицкой, жены начальника Реактивного института Клейменова, ставших жертвами произвола, и которых мы реабилитировали.

Не исключено, что свое посвящение он адресовал не только лично Левицкой, но в ее лице всей гвардии старых большевиков-ленинцев, которые вынесли на своих плечах все непомерные трудности борьбы за Советскую власть и ее упрочение…

Писатели продолжали нас «осаждать»… Этот посетитель показался мне странным. Он не просто вошел, а буквально ворвался в кабинет. Представился:

– Смирнов… Сергей Сергеевич Смирнов. Член Союза писателей… Извините, не мог иначе… Несправедливость нельзя терпеть… Раньше быстро сажали. Теперь надо срочно разбираться. Без вас не обойтись…

Присел, раскрыл папку-портфель, извлек какие-то документы, стал объяснять цель своего визита…

Я понял, что он во время войны обнаружил любопытную, как он выразился, публикацию об обороне Брестской крепости. Наши враги с изумлением отзывались об исключительном мужестве, стойкости и упорстве защитников этой твердыни.

– А мы, – с возмущением говорил Сергей Сергеевич, – предали все это забвению. Я начал разыскивать защитников крепости, оставшихся в живых. Конечно, пошел в Музей Вооруженных Сил. Там об обороне Брестской крепости ни стенда, ни фотографии, ничего. Музейные работники пожимали плечами. Один из них сказал: «У нас музей истории подвигов… Какой мог быть героизм на западной границе. Немец беспрепятственно перешел границу и под зеленым светофором шел до Москвы. Вы разве это не знаете?»