Текст книги "Красный циркуляр"

Автор книги: Билл Браудер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Но утром восемнадцатого августа – мы с Дэвидом вернулись с прогулки и сидели на террасе с видом на озеро, а Сабрина принимала ванну – из Москвы позвонил Вадим в состоянии, близком к панике.

– Билл, похоже, это действительно происходит.

– Что именно?

– Рубль в свободном падении. Правительство больше не поддерживает рубль. Аналитики говорят, что падение остановится только после семидесятипятипроцентного обвала.

– Ох, ничего себе… – Я поставил стакан с водой на кованый столик. Я был потрясен. Из кустов выпорхнула черная птица и полетела к озеру. Дэвид что-то радостно пролепетал ей вдогонку.

– Это еще не все, Билл. Российское правительство объявило, что отказывается от обязательств по внутреннему долгу.

– Как? Зачем отказываться от обязательств, когда они могут напечатать денег, чтобы по ним расплатиться? Не вижу логики.

– В их действиях нет логики, – устало произнес Вадим.

– Как на это реагируют рынки? – спросил я, готовясь к худшему.

– Тут полный обвал. Заявки на покупку сошли на нет. Изредка проходят единичные сделки по цене ниже на восемьдесят – девяносто пять процентов.

Я не стал ничего больше говорить, взял Дэвида на руки и вошел в номер. Я не мог представить себе такого в самых кошмарных снах. До разговора с Вадимом я полагал, что рынок уже достиг дна.

В ту же секунду мне стало ясно: надо срочно возвращаться в Москву.

Когда я сообщил новость Сабрине, она спросила, почему я не могу разобраться с этим отсюда, из отеля. Я попытался объяснить всю серьезность ситуации, но она отказывалась понимать. Я в спешке собрал вещи и на прощанье попытался обнять Сабрину, но она отстранилась. Я взял на руки Дэвида и крепко обнял малыша.

Вечером я уже был в Москве. Когда стихла волна паники, стал ясен ущерб: фонд потерял девятьсот миллионов долларов, или девяносто процентов стоимости. Вот это было настоящее дно!

Невозможно описать словами, каково это – лишиться девятисот миллионов долларов. Меня будто самого выпотрошили. Несколько недель я чувствовал ломку во всем теле, словно его придавило тяжелым грузом. Ущерб был не только материальным: два года я расхваливал перспективы инвестиций в российскую экономику – и вот так грандиозно подвел своих инвесторов.

А затем еще публичное унижение. Журналисты, которые прежде возносили меня на пьедестал, с таким же энтузиазмом принялись чихвостить за провал. Казалось, что я жертва страшной автомобильной катастрофы, и водители притормаживают рассмотреть изуродованное тело и искореженные металлические обломки.

Тем не менее, в голове крутился только один вариант: оставаться. Я должен вернуть деньги, потерянные из-за меня клиентами. Я не собирался убегать из России с поджатым хвостом и не мог допустить, чтобы меня запомнили таким.

15. На дне

Я корил себя за все произошедшее. Но с удивлением обнаружил, что многие инвесторы не думают об этом. Их занимали проблемы куда серьезнее. До начала кризиса российские государственные облигации приносили свыше тридцати процентов прибыли, и большинство людей считали их более надежными вложениями, чем акции. Многие даже брали кредиты, чтобы купить побольше облигаций. Поэтому наш средний инвестор вложил в облигации в пять раз больше средств, чем в фонд Hermitage.

Мои инвесторы знали, что в худшем случае могут потерять вложенные средства, но никто даже представить не мог, что это произойдет с облигациями.

Бени Штайнмец, израильский алмазный магнат, который свел меня с Эдмондом, понес очень крупные потери, из-за этого ему пришлось продать свою долю в фонде Hermitage. Было жаль потерять такого партнера, но, к счастью, оставался Эдмонд. По крайней мере, я так думал.

В мае 1999 года, отправившись на выходные в Лондон, я прочел в «Файнэншл Таймс», что Эдмонд Сафра продал свой «Республиканский национальный банк» крупному британскому банку «Эйч-эс-би-си». Он, как и Бени, сделал большую ставку на рынок российских облигаций и проиграл. На его век пришлось больше рыночных взлетов и падений, чем я мог сосчитать. Эдмонд пережил бы финансовый кризис и двигался дальше, но незадолго до всех этих событий у него развилась болезнь Паркинсона, и я сам замечал, как за время нашего партнерства его состояние постепенно ухудшается. Иногда его было тяжело понимать в разговоре. По какой-то причине он не готовил себе смену, поэтому, случись что, заменить Сафру было попросту некому. Все это вынудило Эдмонда как можно скорее продать банк, и предложение от «Эйч-эс-би-си» пришлось как нельзя кстати.

Уход Эдмонда стал для меня тяжелым ударом: один из самых блистательных финансистов мира больше не был моим партнером.

Семейная жизнь тоже летела под откос. После моего поспешного отъезда, которым завершились наши итальянские каникулы, отношения с Сабриной испортились хуже некуда. Разлука, стресс и разделявшее нас расстояние давили своей тяжестью. Каждый раз, когда я прилетал в Лондон, мы ссорились. Похоже, дело шло к разводу, но я всеми силами пытался этого избежать. Для начала предложил обратиться к семейному консультанту. Мы сменили трех специалистов, но это не помогло. Я пробовал прилетать сразу на три-четыре дня, но казалось, что мое присутствие больше раздражает Сабрину, чем радует.

Все же Сабрина организовала для нас очередной семейный отдых. Она выбрала гостиницу «Элунда Бич» на берегу моря в Греции. Мы отправились туда в августе 1999 года. С момента прибытия она влюбилась в это место и была на удивление мила и приветлива, даже нежна со мной: ни тебе холодных взглядов, ни споров о моей работе и инвесторах. Это удивило меня. На второй вечер мы даже оставили Дэвида с приглашенной на вечер няней и отправились вдвоем в местную таверну. За ужином я рассказывал жене о России, а она непрестанно расхваливала успехи Дэвида. На несколько часов я поверил, что все не так уж плохо, и наши отношения налаживаются, словно по волшебству. Я чуть было не спросил, что же вызвало такую чудесную перемену в ее настроении, но решил не испытывать судьбу. Помню даже, как за десертом она рассмеялась в ответ на какую-то глупую шутку.

Следующий день тоже прошел великолепно. Мы провели весь день на пляже. Дэвид так славно играл в песке, что мы попросили принести обед под тент. На закате мы вернулись в номер уложить Дэвида. Я подумал, что, может, Сабрина по какой-то неведомой причине решила оставить былые разногласия, и теперь все будет хорошо.

Когда Дэвид уснул, я пошел в душ смыть с себя налет соли и крема от загара. Пока я убаюкивал сына вечерней сказкой, Сабрина уже успела освежиться и читала журнал в спальне. После душа я наполнил умывальник горячей водой и начал бриться. Все выглядело как иллюстрация идеального семейного отдыха.

Я уже заканчивал, делая последнее движение бритвой, когда на пороге ванной появилась Сабрина.

– Билл, нам надо поговорить.

Я опустил бритву и посмотрел на отражение Сабрины в зеркале.

– Конечно. Я слушаю.

– Я больше не хочу быть твоей женой, – ровным голосом произнесла она.

Бритва выпала у меня из рук, и я стал шарить в пене, чтобы выловить ее. Я выключил воду, схватил полотенце и повернулся к Сабрине.

– Что?

– Я больше не хочу быть твоей женой. Я больше так не могу.

– Но мы ведь так замечательно проводим время… – слабо возразил я.

– Конечно. Я была приветливой, потому что приняла решение. Теперь у меня нет причин злиться. – Она мягко улыбнулась и вернулась в спальню, оставив меня наедине с собственными мыслями.

Я был раздавлен новостью, но, что странно, вместе с тем почувствовал облегчение. Мы оказались в безвыходном положении: я не хотел жить «нормальной жизнью» и ходить на «нормальную работу» в Лондоне, как настаивала Сабрина, а она не хотела иметь ничего общего с моей сумасшедшей жизнью в Москве. Нас с трудом можно было назвать семьей. Продолжать отношения только ради сохранения брака, даже если я не хочу его рушить, было неверно. Я в некотором смысле был благодарен Сабрине за то, что у нее, в отличие от меня, хватило решимости поставить точку.

Остаток отдыха прошел спокойно. Несмотря на распадающийся союз, нам было хорошо вместе, рядом был наш малыш. Мы вдруг превратились в друзей, а не разлученных супругов, которые не выносят друг друга. Когда отпуск подошел к концу, мы поехали в аэропорт. Прежде чем повернуть к выходу на свой рейс, Сабрина сказала:

– Билл, мне правда очень жаль. Я знаю, что виновата.

– Ничего, – ответил я. Очень мило с ее стороны, но я-то знал, что моей вины во всем этом не меньше.

– Мы хорошие люди, Билл. Ты хороший отец, надеюсь, что и я хорошая мать. Просто, видно, не суждено.

– Понимаю.

Она поцеловала меня в щеку, попрощалась и ушла, увозя Дэвида в коляске. Я смотрел им вслед, меня переполняло знакомое чувство потери. Я всем нутром ощутил жуткую пустоту. Терять любовь оказалось намного тяжелее, чем деньги.

Я вернулся в Москву. Уже начиналась осень, и я чувствовал себя холодно и одиноко. Утешало лишь то, что, несмотря на огромные потери, мы не сдавались и продолжали работу.

Удивительное дело: в индустрии хедж-фондов, если ты теряешь тридцать или сорок процентов, клиенты забирают все оставшиеся деньги, и фонд вынужден сразу же закрыться. Однако если потерять девяносто процентов, как это случилось в 1999 году с фондом Hermitage, большинство инвесторов скажут себе: «Да какая уж теперь разница… Может, лучше выждать и посмотреть, вдруг фонду удастся наверстать упущенное».

Несмотря на неутешительные показатели фонда, после обвала в нем оставалось сто миллионов долларов инвестиций. Комиссионных с этой суммы хватало на аренду и содержание небольшого офиса, что давало нам возможность продолжать.

Только вот делать было почти нечего. По сравнению с пиком рынка объемы торговых операций к началу 1999 года упали на девяносто девять процентов – со ста миллионов долларов в день до одного миллиона. Большинство позиций фонда стали настолько неликвидными, что, даже при желании, продать их было невозможно. Исчезли и предлоги встречаться со старыми и новыми инвесторами: те, кто жаждал было пригласить меня на яхту, теперь не находили и пятнадцати минут на чашку чая в моем обществе.

Тяжелее всего давались вечера после работы, когда все расходились по домам. Я жил в хорошо обустроенной квартире неподалеку от Красной площади. В ней стояла дорогая кухня фирмы «Поггенполь», а ванная комната была оснащена джакузи и сауной. Прекрасный дом, будь в нем женская рука. Я не хранил там почти никаких личных вещей. Квартире недоставало домашнего тепла и уюта, там было пусто и стерильно, и все это только усугубляло чувство одиночества.

Дни сливались в один, я отрешенно наблюдал за агонией рынка, пока третьего декабря не зазвонил телефон. Это был Сэнди Койфман, правая рука Эдмонда. Он ушел из «Республиканского национального банка» после того, как Эдмонд продал его «Эйч-эс-би-си», но мы оставались на связи. Обычно его голос звучал сосредоточенно и решительно, но в тот день я едва узнал его.

– Билл, я вынужден сообщить очень печальную новость…

Кажется, других новостей в последнее время я не получал.

– Что случилось?

– Эдмонд умер.

Последнее слово он произнес с трудом, и я чувствовал, как бывший военный летчик едва сдерживает слезы.

– Что?..

– Он умер, Билл. Погиб при пожаре вчера в своей квартире в Монако.

– При пожаре? Что ты говоришь?

– Я пока не знаю деталей… – Сэнди удалось взять себя в руки. – Полиция не раскрывает подробностей, а его жена Лили в состоянии шока. Как мы поняли, некий мужчина, один из ночных сиделок Эдмонда, инсценировал вторжение в дом, устроил поджог, и Эдмонд со второй сиделкой, спрятавшись в бронированной комнате, погибли – задохнулись от проникшего в помещение дыма.

У меня не было слов. Сэнди тоже молчал.

– Боже мой, Сэнди, – наконец произнес я. – Это страшная новость… Я так сожалею…

– Спасибо, Билл. Я еще позвоню, когда станут известны подробности. Я просто хотел, чтобы ты узнал это от меня.

Я осторожно и бесшумно положил трубку. Это была последняя капля. Я уже успел смириться с тем, что потерял Эдмонда как делового партнера, но он всегда был для меня не просто партнером. Эдмонд Сафра был моим наставником, образцом для подражания. А теперь его не стало.

16. «Вторники с Морри»[12]12
  «Вторники с Морри» (Tuesdays with Morrie, 1997) – документальный бестселлер американского писателя Митча Элбома в форме диалогов умирающего профессора и его бывшего студента о смысле жизни и смерти.


[Закрыть]

Девяносто девятый был худшим годом в моей жизни, и я надеялся, что новое тысячелетие изменит все к лучшему. Но Новый год наступил и прошел, а никаких улучшений на горизонте не предвиделось.

Вдобавок Москву покинули все мои знакомые. Обычно по четвергам мы играли у меня дома в покер. В лучшие времена – в середине 1997 года – ко мне приходило человек тринадцать друзей, но к январю 2000-го из всей этой компании в Москве остался я один, как последний пассажир у багажной ленты в аэропорту: все пассажиры разобрали чемоданы и разъехались по домам, а я стою один, смотрю, как со скрипом кружится и кружится лента, и чувствую, что багаж мой утерян безвозвратно.

В Москве я остался по одной-единственной причине: я дал себе слово во что бы то ни стало вернуть инвесторам потерянные в кризис деньги.

По идее, ситуация в посткризисной экономике делала эту задачу выполнимой. Фонд инвестировал в акции многих российских нефтегазовых компаний. Эти компании продавали нефть, получая доллары, а расходы свои оплачивали в рублях. Объемы их продаж остались на прежнем уровне, в то время как расходы из-за девальвации рубля снизились на семьдесят пять процентов. Иными словами, когда расходы компании снижаются, ее прибыль растет. Я прикинул, что в результате девальвации рубля прибыль компаний, акции которых находились в портфеле нашего фонда, увеличится – у одних на сто процентов, а у других на все семьсот. При прочих равных это должно привести к впечатляющему росту акций этих компаний на рынке.

Но вот только «прочих равных» не было.

До кризиса олигархи, которые владели контрольными пакетами акций этих компаний, по большей части старались вести себя более-менее справедливо по отношению к владельцам небольших пакетов акций. Почему? Да просто им хотелось получать так называемые «легкие деньги» с Уолл-стрит. В то время западные инвестиционные банкиры говорили им: «Мы поможем вам с деньгами, но не обижайте своих акционеров». Вот они их и не трогали.

Такая договоренность хорошо работала до дефолта и в какой-то степени держала олигархов в узде. Но после краха иностранные банкиры, которые так или иначе занимались российскими компаниями, были уволены, а оставшиеся поспешили заверить свое начальство, что о России слыхом не слыхали. Когда в 1999 году российские олигархи принялись обзванивать своих банкиров в поисках «легких денег», им попросту никто не ответил. В один день они стали изгоями, и путь на Уолл-стрит был заказан.

Девальвация открыла олигархам доступ к сказочной прибыли, а сдерживающие факторы исчезли. Теперь ничто не мешало им воровать с размахом. Действительно, зачем делиться прибылью с мелкими акционерами? Разве они это заслужили? Нет, конечно. От них ведь одни проблемы и никакой пользы.

Тормоза слетели, и олигархи пустились во все тяжкие. Началась оргия воровства, в дело шли любые средства. При полной атрофии правоохранительной системы изобретательность олигархов не знала границ: вывод активов, размывание долей собственности, трансфертное ценообразование, откровенное воровство денежных потоков компаний – далеко не полный репертуар.

Этой серьезной проблемой были озабочены практически все предприниматели в России. Но кроме меня в Москве, пожалуй, не находилось настолько безрассудных людей, чтобы открыто говорить о злоупотреблениях олигархов. Я заработал репутацию, выиграв борьбу за «Сиданко», и в начале января 2000 года меня пригласила выступить Американская торговая палата в Москве. Тема выступления – борьба с нарушениями принципов корпоративного управления.

В качестве практического примера я решил взять нефтяную компанию «ЮКОС». Можно было выбрать любую российскую компанию, но «ЮКОС» был характерным образцом из-за большого количества скандалов с миноритарными акционерами. Я аллегорически назвал свой доклад «Вооруженные силы корпоративных злоупотреблений», имея в виду различные способы ущемить права мелких акционеров и инвесторов. Так, «армия» символизировала трансфертное ценообразование, «флот» – вывод активов, а «морская пехота» – размывание акционерного капитала.

Мероприятие было запланировано на восемь утра. Когда снежным январским утром в половине седьмого зазвонил будильник, я с трудом заставил себя выбраться из постели. За окном было темно, минус двадцать градусов, улицы запорошены снегом. Российская фондовая биржа открывалась только в одиннадцать, я приходил в офис как раз к открытию торгов и поэтому не имел привычки вставать рано. Да и кто в заваленной снегом Москве пойдет слушать какое-то выступление в такую рань? Если б не выступать, я бы и сам не пошел.

Без четверти восемь за мной заехал Алексей. До Американской торговой палаты было рукой подать. По прибытии я с удивлением обнаружил, что зал заседаний полон. Я вошел и слился с толпой мужчин среднего возраста в серых костюмах. В этой однородной массе невозможно было не заметить красивую молодую женщину в красно-оранжевом платье. Ее волосы были собраны в тугой пучок, как у балерин. Неожиданно я почувствовал, что не зря встал в такую рань. Мне нужно было пробираться к трибуне, но ноги не слушались и сами несли меня к незнакомке.

Подойдя ближе, я протянул руку:

– Здравствуйте, меня зовут Билл Браудер.

Ее прохладная ладонь ответила твердым рукопожатием.

– Елена Молокова, – ответила она официально-деловым тоном.

– Что привело вас сюда в столь ранний час?

– Я интересуюсь инвестиционным климатом в России.

Я вручил ей визитку. Она неохотно открыла сумочку и протянула в ответ свою. Взглянув на карточку, я понял, что Елена Молокова работает в американской пиар-фирме, которая консультирует Михаила Ходорковского, председателя правления «ЮКОСа». Все сходилось. Я собирался пропесочить их крупнейшего клиента, и они прислали своего человека оценить ущерб.

– Так вы интересуетесь инвестиционным климатом? – Мой голос явно выдавал удивление.

– Разумеется, мы им интересуемся, господин Браудер, – бескомпромиссно ответила она.

– В таком случае, рад, что вы пришли.

Я двинулся дальше, но незнакомое ощущение не покидало меня и словно магнитом тянуло обратно. Мне показалось, что между нами проскочила искра. Несмотря на раннее и темное утро, я чувствовал огромный заряд бодрости и выступил на высоте. Я говорил с утроенной энергией, прибегал к метким сравнениям, описывая драматические события, происходящие с миноритариями. Публика хорошо приняла выступление. Но на Елену оно, похоже, не произвело особого впечатления. Я бросал взгляды в ее сторону чаще, чем следовало, но она не меняла выражения лица – профессиональная строгость без тени улыбки. Мне очень хотелось поговорить с ней после выступления, но меня так плотно обступили слушатели, что я лишь краем глаза заметил, как удаляется из зала и моей жизни яркое платье.

К счастью, у меня осталась ее визитка. Она чуть дыру не прожгла в кармане. Мне очень хотелось сразу же из офиса позвонить Елене, но, даже взяв себя в руки, я продержался только час. Я чувствовал себя словно школьник – как бы так пригласить девчонку на свидание и не выглядеть при этом чересчур назойливым.

Она взяла трубку с седьмого гудка и, казалось, не горела желанием вновь меня услышать. Но все же приняла приглашение на обед, хоть и дав понять, что он будет исключительно деловым. Ну и ладно, надо же с чего-то начинать.

Мы встретились через неделю в «Скандинавии» – шведском ресторане на Тверской, неподалеку от Пушкинской площади. Вначале мы чувствовали некоторую неловкость, ведь ничего не знали о планах собеседника. Елена, наверное, думала, что я хочу поговорить о российском бизнесе, «ЮКОСе» и корпоративном управлении, поэтому удивилась, когда я начал задавать личные вопросы – впрочем, она их искусно обходила. К середине обеда мы оба поняли, что находимся на разных волнах. Несмотря на это, моя настойчивость принесла пусть небольшие, но плоды. Елена оставалась загадкой, однако за время беседы я убедился, что она не только красива, но и очень умна. Елена с отличием закончила МГУ и защитила сразу две кандидатские диссертации: по экономике и политологии. А факт работы на оппонента делал ее чертовски привлекательной в моих глазах, еще больше, чем при первом знакомстве.

Так или иначе, я был обязан найти подход к этой женщине.

Будь она другой, все выглядело бы просто. В Москве иностранцы, особенно состоятельные, находились в положении топ-моделей. Некоторые девушки были готовы броситься в ваши объятия (и даже в постель) чуть ли не при первой встрече. Не приходилось ни ухаживать, ни манить интересными разговорами: достаточно сказать «привет», как вас тут же обвивала какая-нибудь стройная девица с идеальными губками и томным взглядом, пока вы спешно думали, где здесь ближайшая кровать или отдельный номер.

Я знал, что завоевать ее расположение будет непросто, но был настроен решительно. Таких девушек, как Елена – умных, самостоятельных и независимых, можно встретить в Лондоне, Париже или Нью-Йорке – не нуждающихся в мужчине ради денег или повышения самооценки. Вскоре после нашего обеда я опять позвонил и предложил встретиться, на этот раз за ужином. Наверное, я выбрал правильный подход: пусть без особого энтузиазма, но Елена приняла приглашение.

Мы отправились в китайский ресторан «Мао». Она казалась еще более отстраненной, чем раньше. Чувствуя мои скрытые мотивы, Елена держалась настороже. Мы прошли за столик. Ее лицо сохраняло бесстрастное выражение. Разумеется, это только разжигало мой интерес. Какое-то время мы просто болтали ни о чем, а потом я спросил:

– Видели статью Ли Волоски в «Форин Афферс»? О том, что Америке следует относиться к российским олигархам как к отверженным?

Елена неодобрительно наморщила носик.

– Нет, не приходилось.

– Интересная статья, – продолжил я, пригубив красное вино. – Автор предлагает американскому правительству не давать въездные визы олигархам из России.

У Елены была изящная шея и белоснежная кожа, и пока я говорил, она вся вспыхнула.

– С какой стати американцам так обращаться с россиянами? В мире полно плохих людей. Это просто лицемерие, – заявила она, будто я оскорбил ее.

– Вовсе нет. Олигархи – чудовища, и вообще надо же с чего-то начинать, – спокойно возразил я.

Я, видимо, задел за живое, и атмосфера встречи полностью изменилась. И зачем я заговорил об этой статье? Мне хотелось завоевать расположение Елены, а не рассердить ее. Я сменил тему, но урон уже был причинен. Прощаясь, мы формально поцеловались в обе щеки. Я был сильно увлечен этой женщиной, но проявил непростительную бестактность в отношении ее родины. Возвращаясь домой, я был уверен, что никогда больше ее не увижу. Весь остаток вечера я бранил себя за испорченное свидание и не мог избавиться от чувства, что рабочие неприятности влияют на робкую попытку завести романтические отношения.

Фонд по-прежнему испытывал затруднения, российская экономика все еще не выкарабкалась из кризиса, а олигархи, судя по всему, готовы к наступлению на наши последние активы. И в работе, и в отношениях с этой недосягаемой женщиной я словно натыкался на стену. Обуреваемый страстями, я час проворочался в кровати, тщетно пытаясь уснуть. В конце концов взял телефон и позвонил другу – Алану Каллисону из газеты «Уолл-стрит Джорнал». Уже почти пробило полночь, но это не имело значения. Алан всегда засиживался допоздна, поэтому я мог застать его и поговорить. Я пожаловался ему на неудачное свидание, и он выразил мне обычные в таких случаях соболезнования. Где-то на середине душещипательной истории я упомянул имя Елены.

– Постой, – перебил меня Алан, – у тебя было свидание с Еленой Молоковой?

– Вообще-то даже два.

– Ого, Билл, это само по себе большое достижение! За ней многие пытаются приударить.

– Эх, видно, кому-то повезет больше. Я все испортил.

– Ну и забудь. В Москве миллион красивых девушек.

Я пожал плечами и тихо произнес:

– Таких, как она, нет.

Алан не особенно сочувствовал, и мы вскоре попрощались. В итоге мне удалось-таки заснуть, и на следующее утро я был полон решимости жить дальше и забыть о Елене. Человек я занятой, работы полно, вокруг и правда много других красавиц, стоит только пожелать…

Только вот желал я не этого. Да и забыть о Елене никак не удавалось. Через неделю после ужина в «Мао» я решил, что надо исправлять ситуацию.

Но как?

Как возобновить контакт и не выглядеть, будто в чем-то оправдываешься или что-то доказываешь? Все, что я запомнил, кроме того, что Елена не согласна со мной по поводу олигархов, это история о том, как она потеряла отца. Он умер от сердечного приступа три года тому назад. Елена рассказала, что он умер скоропостижно, а самое ужасное – что она не успела с ним попрощаться и слишком многое осталось невысказанным.

История ее отца напомнила мне о недавно прочитанной книге «Вторники с Морри». Я написал Елене короткую записку, положил в конверт вместе со своим экземпляром книги и попросил Алексея доставить в офис Елены. В письме было сказано:

Дорогая Елена!

После того, как ты рассказала мне о своем отце, я не мог не думать о тебе, читая эту книгу. Она о человеке, умирающем от неизлечимого недуга. Он стремится, пока остались силы, высказать накопившиеся за долгую жизнь мысли. Не знаю, найдется ли у тебя время прочесть ее, но надеюсь, что она тронет твое сердце так же, как тронула мое.

С теплотой о наших встречах,

Билл

Признаться честно, я не очень-то рассчитывал на успех этой затеи, хотя книга действительно произвела на меня сильное впечатление. Отправляя экземпляр Елене, я боялся, что она воспримет это как-то иначе, мол, я троянским подарком пытаюсь проникнуть в ее сердце.

Прошла неделя. Вестей от Елены не было, и я уже уверовал, что ситуация непоправима, как вдруг, еще через неделю, Светлана, наклонившись через рабочий стол, сообщила:

– Билл, вам звонок от Елены Молоковой.

Сердце участило стук. Я поднял трубку.

– Да?

– Здравствуй, Билл.

– Здравствуй, Елена. Ты… ты получила от меня книгу?

– Да.

– И как? Нашлось у тебя время прочитать?

– Да. – Ее голос звучал мягче, чем раньше. Я не мог утверждать наверняка, но, казалось, вуаль непроницаемости приподнята.

– Понравилась?

Она вздохнула:

– Очень. Я только что закончила читать, и книга действительно тронула меня до глубины души. Спасибо тебе.

– Я очень рад. То есть, я хочу сказать, пожалуйста. Не за что.

– А еще я была удивлена…

Теперь ее тон слегка изменился, и в голосе появились теплые нотки, приоткрыв личное пространство, которое раньше оставалось для меня недоступным.

– Да? Чему же?

– Ну, я совершенно не представляла, что ты такой чуткий человек.

Я почувствовал ее улыбку.

– Да ладно, я не знаю, настолько ли я чуткий.

В разговоре возникла пауза.

– А скажи, ты… не поужинаешь со мной еще раз?

– Да.

Через несколько дней мы встретились в «Марио». Это был дорогой итальянский ресторан, некоторые посетители походили на мафиози, но там отменно готовили самые разные и очень вкусные блюда итальянской кухни. Я пришел первым и занял позицию у барной стойки, а когда метрдотель подвел Елену, подумал, что он ошибся, так изумительно она преобразилась. Светлые волосы, раньше собранные в тугой пучок, мягкими локонами ниспадали с плеч. Помада красного оттенка выразительно очерчивала линию губ, а черное платье было более облегающим и стильным, чем все костюмы, в которых мне доводилось ее видеть. Она была не просто красивой, а необычайно притягательной. Похоже, для нее это было первое настоящее свидание со мной.

Мы сели за столик. На этот раз мы не касались олигархов, корпоративного управления или работы, а рассказывали друг другу о себе и своей семье, о мечтах и планах – о том, что говорят двое, когда хотят узнать друг друга поближе. Это был прекрасный вечер. Когда настало время прощаться, я притянул ее к себе за талию и поцеловал. Елена не противилась и ответила на мой поцелуй.

После этого мы каждый день говорили по телефону. Я был бы рад видеться с ней каждый день, но Елене удавалось выкроить на меня время только раз в неделю, а то и реже. Так продолжалось три месяца: вкусные ужины, интересные беседы и страстный поцелуй на прощанье. Мне хотелось большего, казалось, что и ей тоже, но я никак не мог придумать, как сделать следующий шаг. Тогда я решил, что нужно поступить стремительно, но романтично.

Приближались майские праздники, когда многие уходят в отпуск на десять дней. Я позвонил Елене во второй половине дня и спросил:

– Как ты смотришь на то, чтобы слетать со мной в Париж?

Она замялась. Разумеется, я был далеко не первым мужчиной, желавшим умчать ее на край света, и мы оба понимали, что произойдет, если она согласится.

– Мне нужно подумать, Билл, – сказала она после небольшой паузы.

Перезвонила она минут через десять.

– Я буду рада поехать с тобой, если мне дадут визу.

Я был окрылен согласием, но немало взволнован из-за визового вопроса. Молодым и незамужним русским девушкам было очень сложно получить визу западной страны. Требовались горы сопроводительных документов, доказывающих, что подательница заявления не намеревается остаться на Западе. Мало того, заявление могли рассматривать несколько недель, а до праздников оставалось всего четыре дня.

Елена обзвонила несколько турагентств. К счастью, одно как раз организовывало тур в Париж, и сотрудница агентства вот-вот собиралась нести тридцать паспортов в посольство Франции. Если Елена успеет вовремя подготовить документы, был шанс быстро получить визу. Елена постаралась, и – о, чудо! – ей дали визу на следующий день. Не прошло и недели после моего предложения, как мы сидели рядом в салоне самолета «Эр Франс», вылетающего в Париж.

Желая произвести впечатление на Елену, я снял номер в отеле «Ле Бристоль», одном из самых шикарных отелей не только во Франции, но и во всем мире. Носильщики в белоснежных перчатках взяли наши компактные сумки и проводили нас в номер. Старинные бра на стенах, дорогие ковры в коридорах, кресла эпохи Людовика XV – я то и дело посматривал на Елену, любопытствуя, как она отреагирует на весь этот роскошный антураж. Но на ее лице, независимо от настроения, всегда играла легкая улыбка. Когда носильщик открыл дверь в номер, зрелище превзошло все мои ожидания, а я на своем веку повидал немало гостиничных номеров. Я дал чаевые, пробормотал слова благодарности (увы, мой французский оставлял желать лучшего) и повернулся к Елене.

Ее все это, похоже, не впечатлило, во всяком случае она этого не показала.