Текст книги "Красный циркуляр"

Автор книги: Билл Браудер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Просидев несколько минут в звенящей тишине, я прямо в машине достал телефон и набрал нью-йоркский номер Эдмонда. С нескольких попыток удалось дозвониться. Его помощница сказала, что Сафра занят, но я настоял на разговоре. Я сильно нервничал, ожидая соединения, но не мог не поставить его в известность, ведь нас собираются «кинуть» на восемьдесят семь миллионов долларов. Он воспринял новость спокойно, но был явно огорчен. Никому не нравится терять деньги, а Эдмонд, как все знали, ненавидел проигрывать. Когда я закончил говорить, он спросил:

– Что будем делать, Билл?

– Дадим отпор этим мерзавцам. Пойдем на них войной.

Я произнес эти слова, но они все равно звучали как чужие. Последовала пауза, слышны были лишь помехи на линии. Потом Эдмонд серьезно сказал:

– О чем ты говоришь? Это Россия. Тебя просто убьют.

Я собрался с мыслями.

– Может быть, а может и нет. Но я не могу позволить, чтобы им это сошло с рук.

В тот момент мне было все равно, безрассудство это или храбрость. Меня загнали в угол, и я говорил, что думаю.

– Я не могу в этом участвовать, Билл, – медленно произнес он, находясь в полной безопасности за семь с половиной тысяч километров от Москвы.

А я был здесь – на передовой. Уровень адреналина зашкаливал. Я был готов сражаться даже в одиночку. Алексей поворачивал на Большую Ордынку, где я снимал квартиру, и я сказал:

– Эдмонд, вы мой партнер, а не начальник. Я буду бороться – вместе с вами или без вас.

Ему нечего было на это ответить, и разговор был окончен. Алексей остановился у подъезда, мотор продолжал работать, и мое сердце, как сумасшедшее, стучало ему в такт. Я вышел из машины и поднялся к себе. В ту ночь я не сомкнул глаз.

Следующим утром я шел, поникнув головой, на работу – несколько месяцев тому назад мы переехали в новый, более просторный офис. Ночью меня одолели жалость к себе и неуверенность. Однако, едва зайдя в парадное, я увидел нечто необычное, что вернуло меня в тонус. В офисе меня ждало полтора десятка вооруженных до зубов людей. Начальник охраны подошел ко мне, протянул руку и произнес с израильским акцентом:

– Господин Браудер, я Ариэль Боудзадá. Меня прислал господин Сафра. У нас четыре бронированные машины и пятнадцать человек. Мы будем охранять вас, пока не разрешится эта ситуация.

Я пожал ему руку. Ариэль был примерно моего возраста, но более коренастый, здоровый и мощный. Виду он был весьма грозного, чем я никогда не отличался, а главное – излучал уверенность человека, наделенного властью и способного в любой момент применить силу. Судя по всему, Сафра все же решил присоединиться к борьбе.

Я познакомился со старшими телохранителями, затем ушел в кабинет и сел за стол, обхватив голову руками. В голове пульсировала мысль: «Как ответить этому олигарху? Как? Как ответить этому проклятому олигарху? Надо держать строй и идти в лобовую. Вот как».

Я собрал всех сотрудников и коллег в переговорной. Одной доски для записей было мало; достав из шкафчика стопку бумаги и скотч, мы обклеили все стены.

– Нам нужны идеи, способные причинить Владимиру Потанину такие экономические неудобства, что это перевесит «блага», которые он получит, размывая наши акции. Приветствуются любые варианты.

Взяв ручки и фломастеры, мы принялись за дело. Началась кропотливая работа.

13. «Адвокатов, оружия и денег»[10]10
  Lawyers, Guns and Money – популярная песня американского рок-музыканта Уоррена Зивона из альбома Excitable Boy (1978).


[Закрыть]

В конце концов мы составили план действий в трех частях. Определили задачу – последовательно усиливать давление на Потанина.

Первый пункт плана – сообщить деловым партнерам Потанина на Западе о его намерении выпустить конвертируемые облигации. У олигарха-миллиардера было немало интересов, не связанных напрямую с «Сиданко»: например, совместные инвестиции с такими людьми, как Джордж Сорос, или со структурами типа инвестиционного фонда Гарвардского университета и пенсионного фонда крупной американской деревообрабатывающей компании «Уэйерхойзер».

Мы с Эдмондом поделили между собой список этих партнеров и лично обзвонили каждого. Вслед за телефонным разговором мы отправили им заранее подготовленную презентацию, наглядно и доходчиво объясняющую суть происходящего с размыванием долей собственности. Наш посыл был прост и ясен: вот что Потанин делает с нами, и если его не остановить, то придет и ваш черед.

Многие начали звонить Потанину, выражая свое недовольство. Я в этих беседах участия не принимал, но догадывался, что партнеры ему говорят: такое размывание собственности повлияет на стоимость их совместных инвестиций, и советовали отказаться от этой вредной для нас затеи в его же собственных интересах.

Мы ждали реакции Потанина и полагали, что он отступит. Увы, он этого не сделал. Наоборот, пошел на обострение. Возможно, он решил: «Эта чикагская козявка большого о себе мнения! Я столько времени обхаживал этих людей, а он пытается меня опорочить. Да как такое вообще возможно?»

Хороший вопрос. Всякий раз, когда в России отжимали активы у очередных иностранных инвесторов, те устраивали жаркие дебаты за закрытыми дверями и пытались выработать план обороны (так же, как сделали мы). Но потом приходили юристы и консультанты и заявляли, что сопротивляться бесполезно и опасно (так же, как сказал Эдмонд). А после всех этих разговоров и бряцания оружием инвесторы разбегались прочь, как затравленные звери.

Но я не хотел быть как все. Я не был наемным сотрудником, не работал в инвестиционном банке или промышленной компании из списка «Форчун 500»[11]11
  «Форчун 500» – рейтинг крупнейших мировых компаний, составляемый американским журналом «Форчун» на основе их выручки.


[Закрыть]. Я сражался за собственное дело. Потанин не понял, что я не сдамся без боя.

Был еще один человек, который этого не понимал, – Сабрина. Она знала о моих намерениях и с самого начала не одобряла их. Я рассказал ей обо всем в тот же вечер, когда разговаривал с Эдмондом, и она устроила настоящую истерику.

– Билл, как ты можешь так поступать с нами? – кричала она в трубку.

– Милая, это мой долг. Я не могу оставаться в стороне и наблюдать, как они безнаказанно творят произвол.

– Как ты можешь такое говорить? Как можно быть таким эгоистом?! Ты же муж и отец! Они же могут тебя убить!

– Надеюсь, до этого не дойдет. Но я должен думать и о людях, которые доверили мне свои деньги. Я втянул их в эту историю, и я должен помочь им из нее выбраться.

– Да какое нам до них дело? У тебя семья. Я не понимаю, почему ты не можешь найти себе работу в Лондоне, как все нормальные люди.

Она была права, апеллируя к семье, но я был так зол и возмущен поступком Потанина, что ничего не хотел слышать.

Мы холодно простились в тот вечер, так и не найдя точек соприкосновения. Как бы то ни было, на раздумья о Сабрине времени не оставалось: я готовился к битве.

К несчастью, первый раунд окончился поражением. Хотя внимание Потанина он все же привлек. Мы словно задели старую рану: к концу недели мне позвонил его «адъютант» Борис Джордан и показал свое истинное лицо. Должно быть, ему здорово досталось от Потанина. По телефону он еле скрывал свое раздражение.

– Б-билл, – сказал он, грохоча и запинаясь, – какого ч-черта ты звонишь нашим инвесторам?

– Разве Леонид не доложил о нашей встрече? – Я старался говорить невозмутимым тоном и надеялся, что голос не дрогнет от напряжения.

– Да, но я думал, что ты понял, каковы ставки.

– Какие ставки?

– Ты, похоже, не догоняешь: ты играешь не по правилам!

Сквозь стеклянную дверь кабинета я взглянул на крепкого охранника. Раз я решил объявить войну этим людям, то какие тут осторожности. Страшно мне или нет – неважно.

– Борис, если вы сейчас думаете, что я играю не по правилам, посмотрим, что вы скажете, когда я сделаю следующий шаг.

Я не стал дожидаться ответа и повесил трубку, смакуя маленькую победу.

Второй пункт плана предусматривал огласку этой истории в средствах массовой информации.

В Москве работало немало хороших зарубежных репортеров, со многими я был знаком, а кое-кого знал довольно хорошо. Среди них была Кристиа Фриланд, шеф московского бюро газеты «Файнэншл Таймс», молодая, невысокая и привлекательная брюнетка. Эта энергичная журналистка с лихвой компенсировала малый рост подходом к жизни – женщина-огонь. Она частенько давала понять в разговорах, что хочет написать статью про олигархов, но ей не удавалось найти храбреца (или глупца, как посмотреть), который согласится говорить откровенно.

Я позвонил ей и договорился встретиться в своем любимом ресторанчике восточной кухни – «Семирамис». Пока мы заказывали еду, Кристиа поставила посередине стола небольшой черный диктофон. С прессой я раньше не общался, мне это было в новинку, так что я просто начал рассказывать всю историю с самого начала. Официанты подносили закуски – хумус, бабагануш – я говорил, а Кристиа делала заметки. Когда подали шашлык, я все еще говорил, а она слушала. Наконец я закончил. Ее сдержанность немного обескураживала. Я засомневался: а вдруг эта история звучит убедительно только для меня? За мятным чаем с пахлавой я решился задать вопрос:

– Итак, что вы думаете обо всем этом?

Мне стоило больших трудов сидеть спокойно и не ерзать, глядя, как она задумчиво обхватила ладонями стеклянную чашку с чаем. Кристиа подняла взгляд:

– Билл, это сенсация. Я давно ждала чего-нибудь в этом роде.

На следующий день Кристиа позвонила Потанину, чтобы узнать его точку зрения, и он отреагировал в типичной новорусской манере.

Казалось бы, деловая логика подсказывает, что теперь самое время отступить. Ведь он только что заработал сотни миллионов долларов на сделке с «Бритиш Петролеумом», зачем рисковать успехом из-за наших нескольких процентов в доле компании? Но здесь, в России, правила игры отличались от привычных: гораздо важнее было не показывать слабость.

Это стало мне уроком: у российских олигархов царят порядки, как на тюремном дворе. Все, что есть у заключенного в тюрьме – это его репутация. Высокое положение в общей иерархии дается непросто и его изо всех сил стараются удержать. Нельзя спокойно стоять в стороне и ждать удара – надо быть начеку и достать противника первым, иначе не уцелеешь. Как минимум тебя сочтут слабаком, ты лишишься уважения и вскоре станешь чей-нибудь «шестеркой». Этими понятиями российские олигархи и политики руководствуются каждый день.

Здравый ответ Потанина на вопрос Кристии звучал бы так: «Госпожа Фриланд, вышло досадное недоразумение. Господин Браудер видел черновые проекты выпуска конвертируемых облигаций, которые не планировалось отправлять в комиссию по ценным бумагам. Я уже уволил секретаря, допустившего эту оплошность. Разумеется, условия выпуска облигаций будут одинаковыми для всех акционеров „Сиданко“, в том числе для господина Браудера и господина Сафры».

Но мы были в России, и Потанин не мог спасовать перед каким-то иностранным заморышем-инвестором. Он не угомонился и ответил примерно так: «Билл Браудер – непрофессиональный и безответственный инвестиционный менеджер. Если бы он как следует выполнял свою работу, то знал бы, что я предприму подобное в его отношении. Инвесторам фонда следует подать на него в суд и взыскать с него убытки».

Выражаясь «по понятиям», это было признание в умышленной «разводке», причем публичное.

На той же неделе Кристиа сдала в номер подробную статью. Новость тут же подхватили другие издания – «Рейтер», «Блумберг», «Уолл-стрит Джорнал» и московская англоязычная газета «Москоу Таймс». В последующие несколько недель в финансовых кругах, причастных к российскому рынку, активно обсуждали размывание нашей доли в «Сиданко». Другая популярная тема – сколько я протяну в сложившихся обстоятельствах.

Я предполагал, что теперь-то Потанин пойдет на попятную: отменит новую эмиссию или включит нас в число акционеров, которые могут в ней участвовать. Однако признать неудачу и перевернуть страницу он не захотел и дальше упорствовал: вместе с Борисом Джорданом они провели ряд пресс-конференций и встреч, на которых оправдывали свои действия и пытались убедить всех в своей правоте. Но это лишь дало обратный эффект: все только и говорили об этой истории.

Головная боль заключалась в том, что я открыто выступил против олигарха, а это в России было чревато летальным исходом. Воображение живо рисовало различные способы расправы: бомба, подложенная в машину, пуля снайпера, яд… Я чувствовал себя в безопасности только во время визитов в Лондон.

Положение усугублялось тем, что не так давно произошел похожий случай. Американец Пол Тейтум, живший в Москве с 1985 года, на каком-то этапе не поделил со своим российским партнером московскую гостиницу «Рэдиссон-Славянская». В ходе конфликта он опубликовал в местной газете статью на целую страницу, где обвинил партнера в шантаже, что не так уж сильно отличалось от моего обращения в прессу в борьбе с Потаниным. Вскоре после этой публикации, третьего ноября 1996 года, Тейтума расстреляли в упор в подземном переходе у этой самой гостиницы. Бронежилет ему не помог. К ответственности за его убийство никто не привлечен и поныне. В том, что я мог стать следующим Полом Тейтумом, не было преувеличения.

Естественно, я принял меры предосторожности, да и пятнадцать телохранителей, которых выделил Сафра, внушали доверие. В течение всего конфликта, куда бы я ни ехал по Москве, меня сопровождал конвой из четырех автомобилей – по одному с каждой стороны. Одна машина в авангарде подъезжала к дому за несколько минут до меня – двое охранников проверяли, нет ли мин или снайперов. Потом у подъезда останавливались все остальные машины, и меня, окруженного со всех сторон телохранителями, провожали в здание. Наверху в квартире со мной всегда находились двое вооруженных охранников. Они стерегли мой сон, сидя рядом на диване с заряженными автоматами. Кое-кто из друзей-американцев полагал, что это круто. Но я могу ответственно заявить: когда в твоем доме круглые сутки сидят вооруженные люди, пусть ради твоей же безопасности, – это вовсе не круто.

Итак, второй тайм тоже не принес результатов, и мы перешли к третьему, последнему этапу плана. Появилось чувство обреченности. Если и он не сработает, то я не знал, что делать дальше и как спасти свой бизнес.

Последняя стадия началась со встречи с Дмитрием Васильевым, председателем Федеральной комиссии по рынку ценных бумаг России (ФКЦБ). Он принял меня в своем кабинете, расположенном в большом административном здании, построенном в советскую эпоху. Это был сухопарый мужчина с проницательным взглядом, в очках со стальной оправой. Он внимательно выслушал мой рассказ. Я спросил, может ли он помочь мне. Вместо ответа он задал простой вопрос:

– Они нарушили закон?

– Конечно, да!

Он снял очки и тщательно протер стекла аккуратно сложенным платком.

– Процедура такова. Если вы полагаете, что у вас есть основания для жалобы, подробно распишите нарушения господина Потанина и подайте нам. Мы рассмотрим обращение и отреагируем в установленном законом порядке.

Я не мог понять, он дает совет или отмахивается, но предпочел воспринять его буквально. Я поспешил обратно в офис, созвал команду юристов, и те составили подробную жалобу. В итоге у нас на руках оказался двухсотстраничный документ, где были перечислены статьи закона, которые предлагаемый выпуск конвертируемых облигаций, по нашему мнению, нарушал. Мы подали его в ФКЦБ и застыли в мучительном ожидании.

К моему великому удивлению, два дня спустя красной строкой прошло сообщение «Рейтер»: «ФКЦБ расследует заявление о нарушении прав акционеров». Мы воспрянули духом. Похоже, Васильев действительно готов взяться за Потанина.

Но все же я не знал, как пойдет расследование. Дело вышло за рамки простого противостояния акционера и олигарха, в игру вступил Васильев. А российский гражданин (пусть и глава ФКЦБ) был, пожалуй, еще более уязвим, чем я, могло случиться что угодно.

В течение последующих недель, пока Васильев занимался своим делом, я проводил ежедневные телефонные совещания по ситуации с «Сиданко» с заместителями Эдмонда в Нью-Йорке. Но вынужден был констатировать, что ничего существенного не происходит. Я узнал, что Эдмонд начинает терять уверенность в моей способности справиться со сложившейся ситуацией.

Я не знал, что он задумал, но по беспокойству в его голосе и по частым звонкам от Сэнди и юридического отдела в Нью-Йорке чувствовал: что-то не так.

Их намерения вскрылись, когда один брокер, с которым работал фонд, заметил Сэнди в вестибюле московского отеля «Кемпински» и позвонил мне сообщить об этом. Для тайного приезда Сэнди в Москву имелась только одна причина: договориться с Потаниным за моей спиной.

В это было трудно поверить. Если подозрения подтвердятся, мы тем самым продемонстрируем серьезные разногласия внутри команды. Я мог представить, как радостно будут потирать руки Потанин с Борисом Джорданом, учуяв разлад в наших рядах.

Я позвонил в Нью-Йорк начальнику юридического отдела Сафры и прямо спросил:

– Вы отправили Сэнди в Москву на переговоры с Потаниным?

Последовала напряженная пауза. Мне не полагалось об этом знать, и он чувствовал неловкость, но все же взял себя в руки и ответил:

– Билл, сожалею, но это дело не твоего уровня. Речь идет о большом бизнесе и о больших деньгах. Я думаю, будет лучше, если дальше действовать будем мы.

Происходи вся эта история в Нью-Йорке, он был бы прав: там работает правосудие, и шестидесятидвухлетний юрист с Уолл-стрит может сделать больше, чем тридцатиоднолетний управляющий хедж-фондом. Но дело было в России, где действовали другие правила. Я ответил:

– При всем уважении, вы понятия не имеете, к чему приведут ваши действия. Проявите малейшую слабость – и наши инвесторы потеряют всё. И это будет на вашей совести.

Я настойчиво просил по крайней мере дать мне немного времени на реализацию плана. Он неохотно пообещал проконсультироваться с Эдмондом. Позже в тот вечер он перезвонил мне и недовольным голосом произнес:

– Эдмонд дает вам еще десять дней. Потом, если ничего не изменится, мы берем ситуацию под свой контроль.

На следующий день я позвонил в ФКЦБ Васильеву узнать, есть ли новости в расследовании, но его секретарь сказала, что Васильева нет на месте. Я спросил у наших юристов, сколько времени может уйти у ФКЦБ на принятие решения, но те затруднялись с ответом.

Пролетали отпущенные дни. Я ежедневно созванивался с представителем юротдела Сафры – перспективы были нерадужными. На шестой день он сказал:

– Слушай, Билл, мы обещали тебе десять дней, но пока не видно никаких сдвигов. В понедельник Сэнди вновь поедет в Москву, чтобы встретиться с Потаниным. Мы ценим предпринятые тобой действия, но они не дают результатов.

Я в тот вечер шел домой и чувствовал себя как никогда паршиво. Мало того, что меня обманули новые русские, так еще и деловой партнер во мне разуверился. Мы в лучшем случае вернем, наверное, процентов десять или двадцать из того, что отобрал Потанин. Наступит конец моего партнерства с Сафрой – фактически это будет концом фонда Hermitage.

На следующее утро я заставил себя идти на работу – надо было сделать все возможное и постараться свести потери к минимуму. Но делать этого не пришлось: безо всякого предупреждения из факса выползла страница с первой полосой «Файнэншл Таймс». Заголовок гласил: «ФКЦБ аннулировала выпуск облигаций, конвертируемых в обыкновенные акции общества „Сиданко“».

Вот и всё. Я победил! Эта мелюзга из южного Чикаго победила российского олигарха на его же поле! Эдмонд Сафра позвонил с поздравлениями. Даже директор его юридического отдела неохотно признал свою поспешность.

Когда стало ясно, что задуманное уж точно не воплотить, Потанин отступил. Как и первоначальное желание наехать на меня, отступление тоже выглядело «по понятиям»: поскольку вопрос о деньгах уже не стоит, то нет и причин воевать.

Вот так я столкнулся с олигархом на его тюремном дворе и устоял. Более того, научился давать им отпор. Русские олигархи казались непобедимыми, но на самом деле такими не были.

14. Прощание с «Виллой д’Эсте»

После схватки с Потаниным в России для меня все складывалось более-менее удачно. В 1997 году наш фонд Hermitage был признан лучшим в мире по доходности (фонд вырос на 235 % за год и на 718 % с начала работы). Активы под его управлением возросли с первоначальных двадцати пяти миллионов до одного миллиарда долларов. Международные издания – «Нью-Йорк Таймс», «Бизнес Уик», «Файнэншл Таймс», «Тайм» – публиковали обо мне репортажи как о «вундеркинде» современных финансов. Клиенты выстраивались в очередь, чтобы пригласить меня на свои яхты на юге Франции. Куда бы я ни приезжал, меня засыпали приглашениями на обеды в лучших ресторанах. Это вскружит голову любому, что говорить о тридцатитрехлетнем парне, который начал свое дело всего два года назад.

Оглядываясь в прошлое, теперь я понимаю, что следовало быть предусмотрительнее. Все инвестиции по отдельности приносили фонду высокую доходность, но такой ошеломительный успех явно говорил о том, что пора продавать акции и фиксировать прибыль. Умом я это понимал, но в душе надеялся, что полоса удачи будет длиться бесконечно. Все средства фонда были вложены, исходя из предположения, что в России ничего не изменится.

Не все разделяли мой оптимизм. В первую очередь Эдмонд Сафра. Он позвонил мне в начале апреля 1998 года и сказал:

– Билл, меня беспокоят события в Азии. Не пора ли нам продать активы фонда?

Он вел речь об экономическом кризисе в Азии, разразившемся летом 1997 года. Тогда Таиланд, Индонезию, Малайзию и Южную Корею накрыли экономические бури, проявившиеся в обвале местной валюты и неспособности правительства платить по государственным обязательствам.

– Думаю, нам стоит держаться намеченного курса и переждать шторм, Эдмонд. В России все будет в порядке.

– Как ты можешь говорить об этом с такой уверенностью? Мы ведь уже понесли серьезные потери.

В его беспокойстве был резон. В январе 1998 года фонд потерял двадцать пять процентов своей стоимости, но к апрелю нам удалось отыграть около половины потерянного, и я был убежден, что дела идут на поправку.

– Рынок сейчас опять подскочил. Когда все утрясется, мы вернем и остальное.

– Скажи мне, что дает тебе такую уверенность? – спросил он. По голосу было понятно, что мои слова его не убедили.

– Опасения, что Россия находится на грани кризиса, не основаны на базовых показателях, это только кажется так.

– Ты о чем?

– Ну, во-первых, у России с Азией торговый оборот небольшой. Во-вторых, Россия с ней не конкурирует. И в-третьих, бизнес из Азии не инвестирует в Россию. Не представляю, как азиатские проблемы могут перенестись сюда.

Помедлив несколько секунд, Эдмонд произнес:

– Очень хочу надеяться, что ты прав, Билл.

Я тоже на это надеялся. Увы, я сильно ошибался.

Я полностью упустил из виду то, что мир превратился в единый «океан ликвидности»: если где-то возникает цунами, оно затронет всех. Понеся потери в Азии, крупные инвесторы тут же принялись избавляться от рискованных активов, независимо от их географии. Россия шла одной из первых.

Паника среди инвесторов создала катастрофическую ситуацию для российского правительства. Огромный дефицит бюджета в прошлые несколько лет вынудил государство занять на покрытие социальных нужд сорок миллиардов долларов под трехмесячные рублевые облигации, так называемые ГКО – государственные краткосрочные облигации. То есть только чтобы удержаться на плаву, российское правительство должно было каждые три месяца выпускать новые облигации в счет погашения старых на сумму в сорок миллиардов долларов. Кроме того, чтобы привлечь инвесторов, приходилось выплачивать по облигациям доход свыше тридцати процентов годовых. Поэтому долг рос как снежный ком.

Даже в лучшие времена эту стратегию не назовешь расчетливой, а во время кризиса она стала гибельной.

Страну мог спасти только МВФ – Международный валютный фонд. Весной 1998 года все московские брокеры и инвесторы только и говорили, что о вмешательстве МВФ.

Интересно, что российское правительство не разделяло наших эйфорических упований на помощь МВФ. Не знаю, чем это объяснялось – высокомерием или глупостью, но Кремль занял жесткую позицию, в то время как фонд следовало умолять на коленях.

В середине мая в Россию прибыл Ларри Саммерс, в то время заместитель министра финансов США. Он должен был решить, что Соединенным Штатам делать в связи с надвигающимся финансовым кризисом. Поскольку США были самым крупным участником МВФ, точка зрения Саммерса могла повлиять на дальнейшие шаги этой организации. Все западные политики понимали, что Саммерс один из самых могущественных людей в мире финансов. Однако, узнав, что должность Саммерса называется всего лишь «заместитель министра финансов», тогдашний премьер-министр Российской Федерации Сергей Кириенко оскорбился и отказался с ним встречаться. Несколько дней спустя, двадцать третьего мая 1998 года, в Россию на переговоры о двадцатимиллиардном кредите приехала делегация МВФ. Столкнувшись с таким же неразумием, она была вынуждена прекратить дальнейшие обсуждения. В обоих случаях и Саммерс, и делегация МВФ покинули страну, так и не достигнув договоренности.

В отсутствие финансовой помощи со стороны МВФ российскому правительству для поддержания рынка облигаций и привлечения покупателей пришлось увеличить ставку доходности с тридцати процентов до сорока четырех. Но эффект оказался прямо противоположным. Вместо того чтобы воспользоваться столь щедрым предложением и накупить российских облигаций, инвесторы с Уолл-стрит почуяли подвох. Они рассуждали так: вряд ли от хорошей жизни Россия поднимает и так огромные ставки с 30 до 44 %, поэтому лучше держаться от этого подальше.

Отсутствие доверия привело к обвалу российского фондового рынка. В мае наш фонд упал на тридцать три процента, а с начала года – на пятьдесят.

Эдмонд был прав.

Фонд стоял перед выбором: продавать акции, которыми он владеет, сейчас, когда потери уже составили пятьдесят процентов, или не поддаваться панике и ждать, пока рынок восстановится. Мысль навсегда зафиксировать пятидесятипроцентный убыток была мучительной. Я считал, что рынок уже достиг дна, и предложил не продавать имевшиеся у фонда акции в ожидании помощи МВФ.

В начале июня пошли слухи, что переговоры с МВФ возобновились. Рынки оживились, и доходность фонда всего за неделю выросла на девять процентов. Однако на следующей неделе слухи не подтвердились, и фонд упал на восемь.

К июлю ставка доходности по российским облигациям достигла небывалых ста двадцати процентов. Было ясно: если МВФ не вмешается, то Россию, безусловно, ждет дефолт. Ключевые фигуры, такие как Ларри Саммерс и технократы из МВФ, могли сколько угодно злиться на российское правительство за высокомерие, но они прекрасно понимали, что неконтролируемый дефолт России грозит катастрофой всем, и в последний момент США поддержали план предоставления ей финансовой помощи. Двадцатого июля МВФ и Всемирный банк одобрили кредитный пакет размером в 22,6 миллиарда долларов и тут же выделили России первый транш объемом 4,8 миллиарда долларов.

Увидев заголовки с этой новостью, я испытал огромное облегчение. От потока плохих известий мои нервы были натянуты до предела, а теперь забрезжила надежда. Казалось, что пакет этих мер экстренной помощи спасет и страну, и фондовый рынок, а следовательно и активы инвесторов фонда. В течение следующей недели фонд отыграл двадцать два процента потерь. Телефоны вновь разрывались: мне поступали звонки от клиентов и брокеров, и мы стали рассуждать, как будет восстанавливаться рынок.

Впрочем я слишком рано начал праздновать победу. Российские олигархи видели в этой помощи не защиту, а дойную корову, воспользовавшись которой можно обменять свои рубли на доллары и перевести их из России куда-нибудь подальше. За последующие четыре недели они конвертировали шесть с половиной миллиардов долларов, и страна оказалась в том же положении, что и до вмешательства МВФ.

Помимо потерь на финансовом фронте, еще более значительные потери я нес в личной жизни: мой брак трещал по швам. После случая с «Сиданко» Сабрина затаила на меня обиду. Решение дать отпор Потанину казалось ей предательством, и она уговаривала меня переехать в Лондон. Я напоминал ей, что, несмотря на все опасности, она сама дала согласие на переезд в Москву. Но Сабрина смотрела на это иначе. Мои доводы об обязанностях перед инвесторами она тоже не воспринимала.

Нам становилось все труднее найти точки соприкосновения. Если не считать заботу о нашем сыне (а с этим она справлялась превосходно), единственной стороной семейных отношений, в которой она принимала живое участие, было планирование совместного отдыха. Только там мы с женой проводили вместе больше недели кряду. Надеясь, что отпуски нас сблизят, я предоставлял ей полную свободу выбирать путешествия.

В начале лета, еще до обвала российских финансов, Сабрина забронировала номер в отеле «Вилла д’Эсте» на озере Комо в Италии. Номер в этом пятизвездочном отеле обходился в тысячу двести долларов в день – больше, чем я потратил за целое лето каникул после окончания университета. Мне всегда было не по себе от расточительного отдыха, независимо от того, мог я себе это позволить или нет. Моя мама, пережившая нацистские гонения на евреев в тридцатые – сороковые годы прошлого века, привила мне привычку не тратить деньги на излишества, поскольку это глупо и безответственно. В моем положении это было абсурдно, но я все равно не мог себя пересилить и платить по тридцать долларов за кофе с круассаном на завтрак. Мне казалось до того неприличным сорить деньгами, что я цеплялся за любой предлог не ходить на утреннюю трапезу, и просил жену просто захватить мне пару булочек.

Время для поездки выдалось самое неподходящее. Рынки скакали то вверх, то вниз на пять процентов в день, и я был просто привязан к рабочему столу. Но, отмени я отпуск, это стало бы последней каплей в отношениях с Сабриной. Так что в середине августа я полетел в Милан, взял машину и встретился с женой и сыном на озере Комо.

Контраст между озером Комо и Москвой был ошеломительный. В Москве все агрессивны, озлоблены, напряжены – а в Италии царило безмятежное спокойствие, загорелые лица людей излучали счастье. Мы устроились в шикарном номере с двумя спальнями, и я вышел посидеть на террасу. Глядел на зеркальную гладь горного озера, череду альпийских гор, отдыхающих на берегу людей и с трудом верил, что все это наяву. Было тепло и тихо. В воздухе веяло ароматом соснового леса. Все это казалось какой-то сказкой.

Я попытался отвлечься от качелей рынка и зарядиться положительными эмоциями. Тщетно. Покой приходил лишь на рассвете, когда просыпался Дэвид. Пока Сабрина спала, я одевал его, кормил из бутылочки, и мы несколько часов гуляли в полной идиллии вдоль аккуратных лужаек отеля. Я наслаждался семейным счастьем.