Текст книги "Борьба за Рейн"

Автор книги: Биби Истон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Узнаю впереди обувной магазин и вспоминаю о приглашении Картера. Голоса Королевы Песцов и ее армии дредированных гаттер-панков эхом отражаются от стен атриума позади меня, поэтому я забегаю в то место, где не хочу находиться.

– Тук, тук… – говорю я, натягивая улыбку, и быстро иду в центр обувного магазина.

Софи вскакивает и подбегает ко мне. Она тянет меня за руку в импровизированную гостиную.

– Рейн! Ты пришла! Иди сюда! Иди! Мы кое-что приготовили для тебя!

Ее мать, должно быть, заплела ей волосы после мытья под природным душем. Прическа выглядит идеально, и, вероятно, это заняло очень много времени. Интересно то, что миссис Реншоу срезала себе волосы, но находит время, чтобы делать прически дочке. Сердце щемит, но я все равно улыбаюсь и позволяю хохотливой десятилетке затащить меня внутрь.

– О, Рейнбоу! – ахает миссис Реншоу, тут же вскакивает и начинает исполнять версию «С днем рождения», напоминающую энергичные, жизнерадостные религиозные песни в стиле «госпел».

Картер и его отец кладут свои игральные карты лицевой стороной вниз на лавочку между ними и присоединяются к пению, но с меньшим рвением, а Софи поет громче всех.

Оттого что все в магазине стоят и поют для меня, мои щеки начинают гореть.

Когда песня заканчивается, Картер подходит ко мне с самодовольным видом, пряча руки за спиной.

– Та-да! – Картер протягивает мне Твинки в упаковке.

Тянусь к воздушному золотому батончику и начинаю смеяться.

– Боже мой, где вы это нашли?

– Так, захватили кое-что, когда уезжали из дома. Хватит на всю оставшуюся жизнь.

Картер вытягивает другую руку, в которой держит маленький карманный фонарик прямо над Твинки и направляет его на потолок.

– Загадай желание, – он улыбается.

Закрываю глаза и представляю непроницаемое выражение на красивом лице, твердые линии, как будто высеченные изо льда. Глаза цвета мятного мороженого. Затем я дую.

Слышу тихий щелчок, затем радостные возгласы и, открыв глаза, вижу, что лучик исчез, как если бы я его задула.

– А ты жутко умный?! – раскрываю Твинки, чтобы не смотреть на его нахальную физиономию.

– Так меня зовут – Умный Картер.

– Угу, – усмехаюсь я. Откусываю первый кусочек, и когда вкус кремового пирожного заполняет рот, не сдерживаю стона удовольствия.

– Боже мой, пофему это так фкуфно? – говорю я, наслаждаясь восхитительным угощением.

– У меня тоже есть кое-что для тебя! – щебечет Софи, подскакивая ко мне с картонкой в руках. Стянув фонарик у своего старшего брата, Софи включает его и освещает внутреннюю сторону крышки от обувной коробки. Там изображен рисунок единорога Пегаса, окруженного большими пушистыми облаками и парящими в небе цветами.

– Он что, какает радугой? – спрашивает Картер, толкая Софи локтем.

– Э-э, нет! Это его хвост, дурак! Радуга вон там!

– Ребята, прекратите! – говорит миссис Реншоу.

– Мне нравится, – улыбаясь, я беру картонку и прижимаю ее к груди. – Спасибо тебе, Софи.

Софи улыбается и показывает язык брату.

– У меня тоже есть кое-что для тебя, милая, – мягко говорит миссис Реншоу, и опускает руку в карман платья.

Жестом она предлагает мне протянуть руку и бросает предмет в мою ладонь, а Софи тут же светит на него фонариком.

Рот открывается от удивления.

– Миссис Реншоу…

– Тихо, тихо. Не пытайся сказать мне «нет», детка. Я хочу, чтобы оно было у тебя.

Золотое колье в моей руке сверкает на свету, отбрасывая желтые блики на кончики пальцев, как крошечный диско-шар.

– Я унаследовала это несколько лет назад от моей тети Розалин. Считается, что это подкова на удачу, но мне всегда казалось, что она больше похожа на радугу, – миссис Реншоу улыбается, и ее щеки раздуваются от гордости, но я понятия не имею, что сделала, чтобы заслужить его.

– Большое вам спасибо. Правда. Но я не могу принять это.

– Хмх. Можешь и примешь. Мне не нужна эта старая вещь. У меня здесь есть всё, что мне необходимо. Миссис Реншоу переводит взгляд с меня на своих детей, а затем на мужа, который все еще стоит. Он опирается на витрину, и большая часть его веса приходится на здоровую ногу, но все равно.

– Джимбо, – кричу я, щелкая пальцами отцу Картера, – вам лучше прямо сейчас сесть.

Мистер Реншоу посмеивается и неохотно садится.

– Зачем вы дарите ей все эти подарки, когда она так груба со мной?

– Мы дарим ей все эти подарки, как раз потому что она грубо обращается с тобой, Джимбо. Черт возьми, еще несколько недель рядом с ней, и ты, возможно, даже начнешь убирать за собой. Миссис Реншоу грозит пальцем своему мужу.

Картер протягивает руку и берет колье из моей ладони, и я задерживаю дыхание, когда он расстегивает его пальцами, слишком большими для этой задачи.

– Женщина, я здесь много чем занимаюсь...

Реншоу затевают очередную притворную огненную ссору, а Софи довольно хихикает.

Никто не смотрит, как Картер соединяет концы колье на моей шее. Никто не видит моего дискомфорта, когда его пальцы скользят по моей коже и исчезают под темными волосами.

Тем временем миссис Реншоу берет фонарик из рук дочери и светит им мужу в лицо. И снова никто не замечает, как я сжимаюсь и отступаю назад, когда Картер наклоняется вперед и шепчет:

– С днем рождения, Рейнбоу Брайт. Мы любим тебя. Я...

– Что, черт возьми, ты делаешь, женщина?

– Я просто подумала, что ты, возможно, захочешь специальное освещение для той речи, которую ты заготовил!

Картер выжидающе смотрит на меня, его руки лежат на моих плечах, и в этот момент что-то почти незаметное в коридоре привлекает внимание. Я слегка поворачиваю голову, вглядываясь в темноту дальней части магазина, и напрягаю слух, пытаясь уловить звуки шагов или голоса́. Вместо этого я слышу что-то, что находит отклик глубоко в моей душе. Знакомый звук, низкий и устойчивый. Затем еще один, чуть выше. Затем другой, постоянно меняющийся, подобно набегающей волне.

– Мне… мне нужно идти, – говорю я, и спотыкаясь иду на звуки, вырвавшись из рук Картера. – Спасибо тебе за праздник.

Картер кричит мне вслед, но я полностью сосредоточена на поиске источника звуков. Бегу по темному коридору, оглядываясь по сторонам, пока не определяю, что звук точно доносится из атриума.

Воздух заполняется нотами. Я едва слышу их отсюда, но они рождают во мне одновременно и страх, и надежду.

Бау, бау, бау, бамммммм.

Подхожу ближе к атриуму и вижу, что весь фонтан в дымке желтого света, а в воздухе витает до боли знакомый аромат.

Ведь я сама его выбирала.

Свечи с ароматом Warm Vanilla Sugar от Bath & Body Works.

ГЛАВА

XX

Рейн

Я пытаюсь сохранить контроль, когда мои чувства атакуются запахами и звуками моего родного дома.

Не делай этого. Не сейчас. Не здесь.

Давит в груди. Я делаю глубокие вдохи, но воздух не поступает.

Не паникуй. Это просто аромат. Аромат не может причинить вреда.

Но причиняет. Он ранит, потому что я ужасно скучаю по нему.

Я заставляю себя обогнуть фонтан и встречаюсь лицом к лицу с единственным человеком, которого желаю видеть... в окружении всего того, что меня пугает.

Уэс сидит на краю фонтана, настраивая гитару, которая выглядит точно так же, как та, на которой играл мой отец, когда я была ребенком. Моя розовая спортивная сумка – та, которую мама купила мне перед первой поездкой в лагерь, – лежит на полу рядом с ним. Она широко раскрыта. И куда ни глянь – повсюду расставлены свечи: на полу и по фонтану.

– Уэс? – мой голос звучит так визгливо, что можно было бы подумать, будто парень упражняется с живыми кобрами, а не лениво настраивает гитару при свете свечей.

Уэссон Патрик Паркер поднимает голову, и на миг я зависаю в пространстве, когда во мне сталкиваются страх и здравый смысл. На тот краткий момент просветления, когда вам не лгут ваши эмоции и не манипулируют вашим логическим мышлением. На долю секунды, когда всё движется с замедленной скоростью, и вы способны видеть вещи такими, какими они являются на самом деле.

И вот, я вижу Уэса, который смотрит на меня одним ярким, сияющим глазом. Блестящие каштановые пряди упали на другой глаз. Они слегка завиваются внизу, потому что лежали за ухом. Губы приоткрыты в улыбке. Гитара, которую он держит, – это просто гитара. Она не может навредить мне. Свечи, которые он зажег, аромат, который чувствую, – тоже не могут причинить мне вреда. Этот прекрасный человек побеспокоился принести эти вещи из моего дома, и на мгновение я польщена, смущена и сражена чувством огромной благодарности.

Но затем Уэс указывает на маленький бежевый плед, расстеленный на полу в нескольких футах от нас, – тот, под которым мы с мамой обычно уютно устраивались, когда смотрели фильмы в ее выходные от работы в больнице дни. И при виде этой картины аромат сигарет и кофе с лесным орехом врезается в меня с сокрушительной силой.

Просветление закончилось. Чувство благодарности испарилось.

Я есть страх, душевная боль, переживания и, и…

– Я не могу, – бормочу я, крутя головой; вдохи учащаются. Ноги кричат мне бежать, но мне удается удержать их на месте – моя потребность оставаться рядом с Уэсом каким-то образом пересиливает страх.

– Не можешь что? Рейн, ты в порядке? Почему ты не садишься? – он снова указывает на одеяло.

– Я не могу! – я выдавливаю слова сквозь стиснутые зубы. Хватаюсь за волосы и сильно дергаю, пытаясь отвлечься на другую боль.

– Ты не можешь сесть? – в его тихом, успокаивающем голосе чувствуется беспокойство.

Я мотаю головой, продолжая дергать себя за волосы и бороться за контроль над своим телом с каким-то неизвестным демоном.

– Ладно…

Слышу, как бренькнула гитара, отложенная в сторону, и чувствую, как сильные руки обхватывают меня за талию. Он ведет меня на себя, мягко тянет вниз, и мое тело следует его безмолвной команде. Я усаживаюсь к нему на колени боком и сразу же утыкаюсь лицом в теплую шею.

– А так можешь сидеть? – спрашивает он, обнимая мое тело, пока я продолжаю делать частые вдохи.

Киваю. Его сила, которую я ощущаю, успокаивает меня. Кажется, будто я завернута в тяжелое одеяло. Запах Уэса напоминает мне о настоящем, а не о прошлом. Его личное поле притяжения поглощает мою панику.

Я делаю глубокий вдох и изумляюсь тому, что мои легкие действительно наполняются. Затем я выдыхаю так сильно, что кружится голова.

Уэс тоже выдыхает, но не от облегчения. Это звук поражения.

Он проводит рукой по волосам:

– Я просто продолжаю все портить.

Качаю головой, желая возразить, но слова еще не вернулись.

– Я хотел найти тебе что-нибудь на день рождения, но потом понял, что тебе ничего не нужно. Тебя не интересуют вещи. По правде говоря, ты была больше всего счастлива, когда забиралась на заднее сиденье мотоцикла, готовая оставить все, что у тебя было. Даже не зная, куда мы направлялись.

Уэс снова обнимает меня двумя руками, и я понимаю, что больше не задыхаюсь. Я вообще не нахожусь в своем теле. Растворяюсь в его словах, грубом тембре глубокого, успокаивающего голоса.

– Поэтому я спросил себя, что бы я сделал на твой день рождения, если бы 23 апреля не случилось. Если бы всё было нормально, понимаешь? Не думаю, что стал бы дарить тебе какую-то вещь. Скорее всего посадил бы на самолет и отвез в Коачеллу.

– Коачеллу? – выскакивает у меня, и тут же появляется любопытная улыбка.

– Мммм. Это грандиозный музыкальный фестиваль в Калифорнии. Его проводят каждый год весной. Или… проводили. – Уэс замолкает.

– Я слышала о нем. Там весело?

Он пожимает плечами:

– Не было шанса побывать. Представлялось веселым. Все бы нажрались и танцевали с цветами в волосах. – Уэс тянется за чем-то и достает маленькую желтую ромашку, которую он, вероятно, стянул из букета Картера.

Представив, как он это делает, я улыбаюсь.

– Хочу, чтобы ты выглядела вот так, – говорит он, втыкая ромашку мне за ухо.

– Что? Хочешь увидеть хиппи (hippie)? – дразню я. Кончики его пальцев скользят по моим волосам, и щеки покалывает.

– Нет… хочу видеть тебя счастливой (happy).

Счастливой.

Я думаю об этом слове... и что Уэс хочет, чтобы я отождествляла себя с этим словом. О том, что он вообще здесь со мной. И тогда до меня доходит.

– Я счастлива.

Он с сомнением смотрит на меня.

– Теперь ты рядом.

– Так что всё это значило? – он указывает на то место, где я стояла несколько минут назад.

– Не могу… – я мотаю головой и пытаюсь начать снова: – Не могу видеть вещи… или чувствовать запахи… – мой подбородок начинает дрожать, и слезы скапливаются в глазах, но я продолжаю прикладывать усилия. Не хочу признаваться в этом вслух. Это звучит так глупо, стыдно и нелепо, но за этими словами заперта свобода, которая выталкивает их, умоляет выпустить ее. – Я даже не могу прикоснуться к вещам, которые напоминают мне о доме... без того...

– Без того, чтобы случился приступ?

Я опускаю глаза и киваю.

– А я заявился с сумкой, полной всякого дерьма из твоего дома, – Уэс зажимает переносицу и качает головой. – Мне так жаль, детка. Я избавлюсь от этого. Всего этого.

– Нет, – говорю я резко. – Оставь это. Мне нужно... – я делаю глубокий вдох.

Мне нужно привыкнуть к этому.

Мне нужно справиться с этим.

Мне нужно прийти в норму, чтобы в следующий раз, когда ты уйдешь, я могла уйти с тобой.

– Ты уверена?

Киваю, не поднимая глаз.

– Ну, я не могу притворяться, что мы в Коачелле, раз ты сидишь у меня на коленях, – Уэс ухмыляется. – Вот, – он передвигает несколько свечей и приглашает меня сесть рядом с ним на край фонтана.

Он снова берет гитару и спрашивает, есть ли у меня какие-нибудь пожелания.

– Я не знаю, что ты можешь.

– Я играл на улицах Рима целыми днями, ежедневно в течение двух лет. Если я этого не знаю, сымпровизирую. – Он начинает рассеянно перебирать струны. – Какая твоя любимая песня?

– Э-э… – я напрягаю мозги, чтобы назвать что-то оригинальное. Что-то, что близко мне. Но вспоминаются только любимые песни Картера.

– «Двадцать один пилот»? – спрашивает Уэс.

– Нет, – выкрикиваю я. Распахиваю глаза и недовольно смотрю на Уэса.

– Ладно, – усмехается он и поднимает одну руку вверх, а другой крепко держит гриф гитары, лежащей у него на коленях. – Итак, ты не знаешь, какая у тебя любимая песня? – Я качаю головой.

– Вызов принят, – Уэс ухмыляется и, даже не глядя, выдает метал-рифф, который застает меня врасплох и заставляет рассмеяться.

– Ладно, значит, не дэт-метал. Как насчет... – Он играет другую мелодию, что-то помедленнее. Его опытные пальцы перебирают струны, пока те не начинают плакать.

Я наклоняю голову, пытаясь понять, где я слышала это раньше.

– Если ты не узнаешь Гарта, то ты определенно не фанат кантри. Ладно, как насчет…

– Да-на-на, чика-чика, да на-на…

Первые ноты «Smells Like Teen Spirit» группы Nirvana заставляют меня заулыбаться и сразу же задвигать головой.

– Вообще-то, от этого мало толку. Все любят «Нирвану», – Уэс улыбается.

– Что люди заказывали больше всего? – спрашиваю я, желая хоть немного узнать о жизни Уэса до того, как мир развалился на части.

Хочу притвориться, что я красивая студентка, обучающаяся за границей, а он красивый уличный музыкант, играющий у фонтана перед Пантеоном.

– Не знаю. Всё, что было популярно. Я даже не могу тебе сказать, сколько раз мне приходилось играть «Call Me Maybe», – Уэс улыбается. – Но это был классический рок, когда все начинали петь – и, что более важно, давать чаевые. Не имело значения, были ли они молоды, стары, богаты, бедны или даже говорили ли они по-английски. Если я играл: The Beatles, The Stones, Journey, The Eagles… у меня всегда был хороший улов, и все отходили от моего фонтана счастливыми.

«Счастливыми». Опять это слово.

– Сыграешь мне одну из них?

Уэс изучает меня взглядом, перебирая в музыкальном каталоге у себя в голове песни, пока не находит нужную. Затем с ухмылкой он говорит:

– Есть. Чика да на-на на-на, да на-на…

Мои глаза загораются, и сердце отзывается, когда он играет простую песню об американской девушке. О том, что ее представления о мире разрушились, столкнувшись с реальностью. И как она пытается найти место в этом огромном, беспощадном мире, где можно было бы спрятаться от боли.

– Мне это нравится, – я улыбаюсь, сглатывая комок в горле.

– Том Петти, – он качает головой. – Чертов гений.

Подняв глаза, Уэс указывает подбородком на что-то у меня за плечом.

– Как жизнь?

Мое сердце замирает, но когда я оборачиваюсь, – это не Кью и ее команда; это Квинт и Ламар тихонько подбираются к нам, выйдя из ресторанного дворика.

– Думаю, теперь безопасно возвращаться в «Савви», – шутит Ламар.

– Вы можете потусоваться здесь, если хотите, – Уэс указывает на одеяло на полу, на которое я избегаю смотреть. – Мы просто пытаемся понять, какая любимая песня у Рейн.

Происходит безмолвное братское общение между Квинтом и Ламаром.

Затем Ламар говорит:

– Ааа... к черту. В магазине нечего делать, кроме как пялиться на этого угрюмого ублюдка всю ночь. Мы поотрываемся вместе с вами.

Квинт пожимает плечами, и Ламар ведет его к пледу. Придерживая сзади, Ламар помогает Квинту опуститься и сесть так, чтобы не потревожить шею. Мое сердце сжимается, когда вижу Ламара, помогающего своему брату, и я даже не осознаю, что смотрю на одеяло, пока они оба садятся на него.

Мои глаза увеличиваются, и я быстро перевожу взгляд обратно на самодовольное лицо Уэса.

О, думаешь, такооой умный.

Уэс слегка сжимает мое бедро. Затем снова направляет свое внимание на братьев Джонс.

– Вы, ребята, знаете, что любит слушать Рейн?

– Free Birrrrrrd! – кричит кто-то сверху.

Я резко поднимаю голову и вижу Бранджелину, стоящих на верхней части сломанного эскалатора с поднятыми вверх кулаками. Они спускаются по металлической лестнице до середины и садятся на ступеньки.

– Нет, нет, нет! – кричит Не Брэд. – Я хочу услышать... – Он переходит на хип-хоп: – «Мне нужен был только перепихон»*.

– Что? – встревает Брэд.

– «The Nookie»!

– Что?

Они поют припев снова и снова, а Уэс наклоняется и шепчет мне на ухо:

– Я, блять, не играю Limp Bizit.

Я хихикаю, когда Крошка Тим, шаркая ногами, выходит из темного магазина на втором этаже, держа свое банджо над головой:

– Кто-то сказал «перепихон»?

– Уэс пытается понять, какая у меня любимая песня, – кричу я им.

– По-моему, она похожа на фанатку Тейлор Свифт, – дразнит Крошка, занимая место на несколько ступеней выше Бранджелины.

Уэс снова смотрит на меня и поднимает бровь.

– Ты свифти*?

Я пожимаю плечами, но прежде чем успеваю ответить, замечаю знакомый s-образный силуэт, окутанный облаком дыма и приближающийся к атриуму из коридора слева, – того, по которому я никогда не хожу.

– Давай, Серфербой, – кричит Кью невнятно, растягивая слова, и щелкает пальцами в нашем направлении. – Сыграй мне что-нибудь Т. Свифт.

Взгляд Уэса становится жестоким и опускается на меня. Резкая линия его челюсти напрягается в свете свечей.

– Ты хочешь, чтобы я вел себя хорошо? – шепчет он. Смысл его слов ясен.

Ты хочешь продолжать жить здесь, или я могу побыть придурком?

– Нет, – говорю я, и у меня появляется злая идея. – Я хочу, чтобы ты сыграл «Mean»*.

Уэс усмехается:

– Песня? – Я киваю. – Ты уверена? – Я снова киваю.

– Хорошо, но ты должна это спеть.

– Что? Нет. Уэс…

– Да, – он проводит большим пальцам под порезом на моей щеке, давая мне понять, что он точно знает, кто его оставил. – Ты поёшь.

– Но… что, если я не знаю слов?

– Их все знают.

Прежде чем успеваю продолжить спор, пальцы Уэса ложатся на струны, как будто он играл эту песню сто раз, и поезд под названием «Mean» отчаливает. Грудь сжимается при взгляде на Кью, которая сейчас сидит на нижней ступеньке эскалатора и пристально смотрит на меня.

Когда приходит время мне петь первую строчку, голос сдавливает, но Уэс просто снова играет мелодию, на этот раз тихо напевая слова. Я почти решаюсь, но только с третьей попытки слова действительно слетают с моих губ.

Сначала они тихие, когда я говорю Кью, что она любит издеваться на теми, кто слабее.

Чуть громче, когда рассказываю, что ее голос напоминает скрип ногтя по стеклу.

И к тому времени, как мы доходим до припева, я заявляю – не ей, а себе, – что однажды я уйду отсюда, а она навсегда останется злобным ничтожеством.

– Йи-хо! – кричит Крошка, присоединяясь на банджо. Он спускается по лестнице эскалатора и проходит прямо мимо Кью, которая делает затяжку из своей трубки и пытается изображать непонимание.

Бранджелина встают, держась за руки, и раскачиваются назад и вперед, помогая мне петь второй куплет о том, как я иду, опустив голову, потому что она всегда указывает на мои недостатки.

Но только когда Горластый появляется из ниоткуда и начинает играть на своем аккордеоне так, будто это электрогитара вишневого цвета с изображенным на ней пламенем, я наконец чувствую себя достаточно уверенно, чтобы петь в полный голос. Это не красиво. Это не идеально. Это, уж точно, не достаточно хорошо для хора Первой баптистской церкви Франклин-Спрингс. Но когда я смотрю Кью в глаза и говорю ей, что она жалкая лгунья, которая умрет в одиночестве, для меня это звучит чертовски хорошо.

Софи подбегает ко мне и начинает танцевать и петь во весь голос, и к последнему припеву даже Уэс и Ламар, который считает себя очень крутым, подпевают.

Когда песня заканчивается, Крошка Тим затягивает концовку еще на две минуты, исполняя худшее, но самое страстное соло на банджо в мире. Мы все хохочем, когда он поднимает инструмент над головой, как будто только что сыграл нечто невероятное.

Но звук выстрелов очень быстро заставляет нас замолчать.

Когда эхо разносится по торговому центру, мое сердце останавливается, а руки тянутся к Уэсу; корпус банджо взрывается, осыпая Крошку осколками дерева.

Кью поднимается и стоит пошатываясь. Теперь в тишине атриума слышен лишь один голос – хихиканье укуренной сучки.

– Вы, ублюдки, кучка... комиков, да? – Она размахивает маленьким черным пистолетом, крутя расслабленным запястьем и указывая на всех нас стволом. – Вы теперь кучка рок-звезд?

Она спотыкается, делая несколько шагов вперед, с самодовольной ухмылкой на сонном лице.

– Ну хорошо. Вы знаете, что едят рок-звезды? – слышим ее медленный злой смех. Она улыбается. – Они не едят дерьмовую еду.

Ее глаза с отяжелевшими веками останавливаются на Крошке, который держит в руках то, что осталось от его уничтоженного банджо, и выглядит так, словно собирается заплакать. Подойдя к нему, она тычет в его толстый живот стволом пистолета и усмехается:

– Так что завтра вы все не будете есть дерьмовую еду.

Никто не двигается, пока Кью возвращается туда, откуда пришла. После этого жуткого смеха тишина производит особенно гнетущее впечатление.

И наша радость находит вечное упокоение в этой мертвой тишине.

***

«Мне нужен был только перепихон»* – «I did it all for the nookie » из песни « Nookie » рок-группы Limp Bizkit .

свифти* – фанат Тейлор Свифт.

«Mean»* – музыкальная композиция Тейлор Свифт (mean – жалкий, посредственный, злобный).

ГЛАВА

XXI

Уэс

Едва только Кью уходит, я понимаю, как сильно мы только что сглупили.

Мало того, что мы теперь в черном списке этой пизды, так еще и у беглецов из-за нас неприятности.

Один телефонный звонок. Это все что нужно для того, чтобы Рейн получила пулю между глаз в прямом эфире, а мы только что обзавелись новыми врагами.

Все разбегаются по торговому центру, направляясь каждый в свой угол, ворча и бросая на нас обвиняющие взгляды, в то время как Рейн сидит, прикрыв рот рукавами толстовки и уставившись на темный коридор, в котором только что скрылась Кью.

– Соф! Что, черт возьми, это было? Вернись сюда! – низкий голос эхом доносится из коридора позади нас. Мне не нужно оборачиваться. Я и так знаю, что голос принадлежит этому самодовольному маленькому засранцу Картеру.

– Иду, – кричит Софи. Затем она поворачивается и смотрит на Рейн большими печальными глазами. – Мне нужно идти. Картер не хотел, чтобы я приходила сюда. Но все равно, с днем рождения!

– Спасибо, взрослая девочка, – Рейн натянуто улыбается и раскрывает руки для объятий. – Иди и скажи своему брату, что он тебе не начальник, – ее голос звучит совсем по-другому, когда она разговаривает с детьми. Он сильнее. В нем больше уверенности. Она разговаривает, как мама.

Хорошая мама, а не та, которая, по несчастью, досталась мне.

Как только девочка уходит, Рейн никнет, как ромашка, украшающая ее волосы.

– Кью только что выстрелила из пистолета примерно в двадцати футах (6м.) от нее, – она качает головой.

– С ней всё в порядке.

– Она останется завтра голодной. Из-за меня.

– Нет, не останется. – Я обхватываю подбородок Рейн и поворачиваю ее несчастное, но прекрасное лицо к себе. – У всех здесь есть припрятанная еда. Никто не будет голодать, ясно?

Глаза Рейн опускаются к полу.

– Это не конец, Уэс. Кью сделает что-нибудь еще. Она попытается мне отомстить за это.

– Нет, если ты уйдешь.

Дерьмо.

Рейн начинает дышать чаще. Ее грудь поднимается и опускается, и я понимаю, что заговорил об этом слишком рано.

– Я… – Она смотрит вокруг: на одеяло, свечи, гитару в моих руках, и я готовлюсь услышать очередное «не могу».

Но вместо этого Рейн говорит:

– Я не готова.

«Я не готова».

А все не так уж плохо.

Улыбаюсь и, ткнув костяшками пальцев под подбородком, пытаюсь подбодрить. Я ощущаю такую связь через это полудюймовое прикосновение, какой никогда не испытывал с другим человеком за всё время своей бессмысленной жизни. Я чувствую ее внутреннюю борьбу, как если бы она была моей собственной. И, думаю, в каком-то смысле так и есть. Единственная разница между нами в том, что она прячется от своей боли.

А я спасаюсь бегством.

Рейн поднимает веки, опушенные густыми черными ресницами, и смотрит на меня с безмолвной мольбой.

– Но будешь готова, – отвечаю я с большей убежденностью в голосе, чем на самом деле чувствую.

Это приносит мне слабую улыбку.

– К тому же, мы не можем уехать прямо сейчас. Я еще не узнал, какая у тебя любимая песня.

Этим зарабатываю улыбку чуть больше.

– У тебя это действительно хреново получается, – улыбается она.

– Черт возьми, женщина. Дай мне шанс.

Рейн хихикает, когда я встаю и поднимаю ее на ноги. Хватаю спортивную сумку и гитару, но оставляю свечи.

Может быть, мне повезет, и мы сожжем это место дотла.

Я уже хочу идти, но Рейн не двигается. Ее глаза приклеены к этому чертовому одеялу, и прежде чем я успеваю остановить ее, она направляется к нему.

Ёпт. Опять двадцать пять.

Я жду, пока она поднимает плед с пола. Обхватив одеяло, Рейн прижимает ткань из толстой пряжи к груди, как плюшевого мишку, и я готовлюсь к прорыву гидранта. Закинув гитару на спину, собираюсь бросить сумку на пол, чтобы не дать упасть Рейн, когда у нее подогнутся колени, и она снова начнет драть на себе волосы. Она морщит лицо и зарывается носом в этого ворсистого зверя. Слеза скатывается по ее раненой щеке.

Но моя девочка справляется.

Делая глубокие, равномерные вдохи, Рейн поднимает голову, смотрит на меня глазами, полными печали и говорит:

– Нам нужно что-то, на чем можно спать.

Мой маленький борец.

Делаем выбор в пользу нужной вещи.

Не показываю вида, но внутри сжимаю кулак с чувством удовлетворения, как один из тех придурков из реалити-сериала «Побережье Джерси». Я увезу эту девочку отсюда к концу недели. Я знаю это.

Мы направляемся к книжному магазину – нашему книжному магазину. Чтобы нарушить тишину, возвращаю гитару в нормальное положение и говорю:

– Теперь тест…

Я играю гитарную партию «Hey Ya!» группы OutKast и смеюсь, когда она пихает плед под мышку и исполняет ту часть с хлопками.

– Мило. Не ожидал, что ты фанат хип-хопа.

– Что? – она пожимает плечами. – Все знают OutKast. Они из Джорджии.

– Верно. Как насчет этого?

Я играю вступление к «Call Me Maybe» и счастливо вздыхаю, когда она морщит нос и склоняет голову набок.

– Нет? А как насчет этого?

Я беру первые несколько нот «Sugar, We’re Goin Down», когда мы входим в книжный магазин, где практически полная тьма, и Рейн дает ответ еще до того, как я добираюсь до припева.

– О! Fall Out Boy! Я люблю их.

Я рад, что она сейчас не может видеть моего лица, потому что у меня улыбка как у чеширского кота.

– Я прошла? – спрашивает Рейн, когда я останавливаюсь внизу у лестницы, ведущей в домик на дереве, чтобы помочь ей подняться.

– Думаю, это я его прошел. – Я шлепаю ее по заднице, пока она поднимается, и смеюсь, когда Рейн вскрикивает от удивления. – Я знаю твою песню.

– О, правда?

Когда я забираюсь следом, Рейн уже сидит лицом ко мне, скрестив руки на груди.

Для парня, которому нечего доказывать, мне чертовски нравится проявлять себя перед этой девушкой.

Я сижу, прислонившись спиной к стене, и тихонько наигрываю, пока продумываю стратегию.

– Ага. Тебе нравится альтернативная музыка… – Я играю грязный рок-н-ролльный рифф и делаю секундную паузу, когда понимаю, что это тот самый, который я написал много лет назад после того, как нашел старую акустическую Gibson в подвале Приемной Мамы Номер Девять. Я никогда раньше ни для кого не играл эту песню.

Я гоню от себя эту важную мысль и продолжаю приводить аргументы:

– Но тебе также нравятся гимны женской силе...

Гитарные звуки переходят в пение: «Воу, о, о, о, о-о» из песни «Single Ladies» Бейонсе.

Рейн смеется и делает небольшое движение рукой, как на видео, и это только подпитывает мое эго, пока я определяюсь с новой мелодией. Она нежнее, медленнее и безусловно печальнее. Боюсь, что это может быть слишком, учитывая то, что с Рейн сегодня было. Но пошло оно… Это – правда, и прямо сейчас, правда – это все, что у меня есть. Ну, и гитара.

– Думаю, ты можешь быть поклонницей Paramore*.

Я говорю богу, что было бы лучше ему подстраховать меня в этом деле. Между тем бренчание становится все громче. Мое собственное кровоточащее сердце начинает биться в такт с простой, проникновенной мелодией. Я открываю рот и пою первую строчку.

О девочке, которая смотрела, как ее папа плачет.

Рейн прижимает одеяло к груди и слушает. А я рассказываю ей историю женщины, которая боится, что ей причинят боль, потому что видела, как ее родители разбили сердца друг другу. Она пытается защитить себя, избежать боли от предательства. Но когда наконец влюбляется, то понимает, что это стоит риска.

Надеюсь, что она права.

Не могу толком разглядеть выражение лица Рейн в темноте, но, когда последняя нота замолкает, я знаю, что найду слезы на ее лице.

– Как ты это сделал? – она шмыгает носом и тянется навстречу моему прикосновению, и я понимаю, что у меня получилось.

Я пожимаю плечами:

– Когда ты в системе, то учишься разбираться в людях. Быстро.

А когда ты вынужден жить среди одних и тех же людей, точнее кучки придурков, думаю, ты преуспеваешь в умении прятаться. Пример этому – Рейн.

Она глубоко вздыхает.

– Итак, как же называется моя новая любимая песня?

Я ставлю гитару в угол и подползаю к Рейн. Кладу ее на спину, и забрав скомканное одеяло, запихиваю его ей под голову, как подушку.