Текст книги "Борьба за Рейн"
Автор книги: Биби Истон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Я знаю, большой парень. Я знаю.
Горластый бросается за осколком плитки и устанавливает его снова в центре магазина.
– Я буду разыгрывать, – объявляет Кью, покидая свой пост вратаря, чтобы занять место Не Брэда напротив Картера.
Не Брэд отступает в сторону, когда она приближается, а Картер остается на месте.
Мой бывший опускает свою самодельную клюшку, поставив грубый крюк рядом с шайбой, и выжидающе смотрит на Кью. Он не позволит ей просто так завладеть осколком. В нем сильно развит дух конкуренции и, каким бы глупым это сейчас не казалось, – я понимаю.
В этом новом мире пост-23 апреля, вы можете сберечь только те вещи, которые не позволяете отнять у себя.
Картер стучит клюшкой по полу и поднимает ее на несколько дюймов вверх, ожидая, когда Кью ударит по ней концом своей палки, что будет сигналом для начала действий, но как обычно, Кью играет по своим правилам. Как только он отрывает клюшку от пола, она со всей силы бьет по керамической шайбе, посылая осколок прямо в толстый живот Крошки. Тишина в помещении становится оглушительной, когда парень с гортанным воплем хватается за живот, а шайба падает на пол со звуком, от которого леденеет кровь.
Кью проводит длинным ногтем по своему языку и затем пишет цифру один в воздухе, устраивая из этого шоу. Затем поворачивается ко мне: победа сияет в ее глазах цвета рвоты. Она перебрасывает через плечо свои дреды длиной почти до талии.
– Позаботься об этом, – рявкает она, щелкая пальцами, украшенными кольцами, в направлении своей последней жертвы. – И эй, когда я сказала на днях, что ты выглядишь дерьмово… – уголки ее полных губ злобно кривятся, когда она надвигается на меня. При ее приближении я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица, но, когда она протягивает руку, чтобы провести одним из когтей по краю сиденья вокруг моей шеи, вздрагиваю, – … я была неправа, – мурлычет Кью, зажимая ободок между большим и указательным пальцами. Проблеск злобы появляется на ее лице в тот момент, когда она наклоняется вперед, приближается губами к моему уху и шепчет слово: – Слив, – до того, как я успеваю среагировать, она дергает рукой влево, заставляя сиденье унитаза вращаться вокруг моей шеи. Кью запрокидывает голову и хихикает, а мое лицо и глаза будто охватывает пламенем. – Вот теперь ты выглядишь дерьмово!
Она поворачивается и дефилирует к двери, все еще посмеиваясь себе под нос, а Бранджелина расступаются перед ней, как Чермное море. Я тихонько снимаю с себя сиденье унитаза и прижимаю его к груди, как плюшевого мишку. Картер сжимает плечо Крошки Тима, не сводя с меня своих разъяренных глаз. Горластый, как будто, раскачивается, сидя в углу.
И в тишине мы слышим это…
Стук.
Кью останавливается на секунду, прислушиваясь, как и все мы, а когда она поворачивается, кажется, что на ее месте совершенно другой человек. Лицо этой драной кошки озаряется, рот расплывается в маниакальной ухмылке. Широко раскрытые глаза перебегают с человека на человека, считывая наши выражения лиц в поисках признаков, подтверждающих, что мы тоже это слышим.
Полностью игнорируя тот факт, что мы все смотрим на нее так, как будто она только что зарезала нашу собаку, Кью щелкает пальцами и кричит:
– Оооооо, чеоорт! Вы все знаете, который час?
Крошка Тим кивает, забывая про обиду.
Горластый, кажется, краснеет.
Бранджелина ухмыляются и дают друг другу пять в драматическом прыжке.
А долгий взгляд Картера обжигает мою кожу.
– Время купаться, ублюдки!
***
кампус* – (здесь) территория школы.
«Люминиры»*( The Lumineers) – американская рок-группа, играющая в стилях фолк-рок, инди-рок и американа.
Бранджелина* – слово, составленное из двух имен: Брэд Питт и Анджелина Джоли.
Крошка Тим* (Tiny Tim) – американский музыкант, певец, композитор, музыкальный архивариус, игравший преимущественно на укулеле.
гаттер-панки* – представители субкультуры панка; отличие гаттер-панков от других в том, что эти живут на улицах, носят одну и ту же одежду изо дня в день, не моются, не бреются… имеют страсть к перемене мест. Еще их называют путешественниками. Любят пиво, свободу, и их мало что заботит. Основной способ передвижения трейнхоппинг (в буквальном смысле «запрыгивание на товарные поезда»). Несовершеннолетние часто пользуются льготной возможностью передвижения на автобусах «Грейхаунд Лайнз» для сбежавших детей, желающих вернуться домой. Только едут они обычно не домой. Часто объединяются в группы. Дреды, пирсинг, ирокезы, татуировки являются частыми, но не обязательными атрибутами.
СДВГ* – синдром гиперактивности с нарушением концентрации внимания.
ГЛАВА
XIV
Рейн
Хрипловатый голос Кью отдаляется, когда она уносится по коридору, крича во всю глотку:
– Время купаться, сучки!
Бранджелина и Горластый послушно идут за ней, и даже Крошка Тим, застонав и скривившись, направляется следом.
– Эй, Крошка? – зову я, покидая скамью штрафников.
Он останавливается у входа в магазин и поворачивается ко мне. Грустные карие глаза, обрамленные дредами длиной до плеч и густой каштановой бородой, смотрят в ответ.
– Загляни ко мне в магазин смокингов позже, и я позабочусь об этом, – я сочувственно улыбаюсь ему и смотрю на рану, которую он прикрывает большой ладонью.
Крошка салютует мне двумя пальцами и плетется в том же направлении, куда ушли его друзья.
Внезапно остаемся только мы с Картером, и звук дождя, барабанящий по крыше. Его глаза светятся, как расплавленное золото в огне невыраженной ярости. Они устремлены на меня, как будто я – пустота, в которую он хочет её выплеснуть.
– Ты в порядке? – спрашивает он, направляясь ко мне.
– В порядке, – резко отвечаю я, отряхивая грязь сзади. – Она всегда такая су?..
Прежде чем я успеваю закончить оскорбление, Картер останавливается в футе передо мной и закрывает мне рот огромной ладонью.
Он осматривает комнату широко раскрытыми глазами, а затем шепчет:
– На случай, если не заметила, ты здесь единственная девушка ее возраста. Кью не любит конкуренцию, поэтому я советую тебе держать рот на замке и не высовываться, если хочешь остаться здесь.
– Ах, значит я просто должна терпеть ее издевательства? – я отстраняюсь от него и скрещиваю руки на груди.
Челюсть Картера сжимается, а ноздри раздуваются.
– Слушай, мне это тоже не нравится, ясно? Ты думаешь, мне легко просто смотреть, как кто-то вот так унижает моих друзей? Блять, нет. Но нам больше некуда идти, не так ли? Если только…
– Нет, – обрываю я его, прежде чем он успевает сказать еще хоть слово о местах, которые больше не существуют.
Картер закрывает рот и кивает. Я не заметила, что в его глазах загорелся огонек надежды, пока он не погас.
– Ну ладно. Значит, торговый центр теперь – наш милый дом. Давай.
Он протягивает мне руку, но я просто смотрю на нее.
– Куда мы идем?
– Принять душ.
– Душ?
Картер закатывает глаза:
– Когда идет дождь, все бегут на крышу мыться. У Кью там есть запас мыла, шампунь и всё остальное. Это весело, – он беззаботно пожимает плечами.
– Кью, – я выплевываю ее имя, как будто это кровавый, расколовшийся зуб – и тут до меня доходит. – Подожди. Значит, все там наверху… голые?
Картер усмехается и берет меня за руку, хотя я ему ее не предлагала.
– Сказал же тебе, это весело.
– А… твои родители? И Софи?
Он начинает двигаться спиной к двери, дергая меня за руку, с игривой, самоуверенной ухмылкой на лице.
– На самом деле это не их тема. Они выскакивают через заднюю дверь обувного магазина и моются, прячась за кустами. – Он тянет меня за руку. – Давай, Рейнбоу Брайт… возможно я даже позволю тебе потереть мне спинку.
Внезапно моя рука уже свободна, ноги бегут, а лицо горит, и я слышу насмешливый голос Картера позади, уверяющий, что он просто пошутил.
Но я не останавливаюсь. Меня не волнует его глупая шутка. Сейчас есть дело поважнее.
🌧 🌧 🌧
Они смотрят так, будто у меня две головы, но я не могу обуздать свою панику. Кажется, что стены надвигаются. Мне нужно, чтобы они убрались, пока у меня не случился сильный эмоциональный срыв.
– Идите! – кричу я, тыча пальцем в сторону двери.
Квинт наконец-то достаточно здоров, чтобы подняться по лестнице.
Может быть.
Я надеюсь.
– Только не трогай его повязку!
– Да, мамочка. Иисус, – Ламар поднимает руки вверх, прежде чем помочь своему старшему брату подняться с пола.
Мне так сильно хочется броситься за ними, помочь Ламару вымыть его, но… я просто… я просто не могу.
Как только они выходят за дверь, я поднимаю белый куб в центре магазина, который когда-то служил пьедесталом для манекена, рекламирующего платья на выпускной бал, и вытаскиваю свои припасы из-под него. Опускаюсь на пол и роюсь в рюкзаке, чувствуя, как с каждой секундой мою грудь сдавливает все сильнее. От раската грома дрожат стены. Это заставляет меня ускориться.
…три… два… глубокий вдох… один.
Сжимая в руках бутылочки с шампунем и кондиционером, я концентрируюсь на том, что меня окружает, и начинаю идти задом к выходу из магазина. Подпрыгиваю, когда раздается еще один удар грома, но поворачиваю в направлении центрального выхода и продолжаю двигаться дальше спиной вперед.
Я могу это сделать.
Шаг.
Мне не нужно ни на что смотреть.
Шаг.
Не то чтобы там что-то было.
Шаг.
Не-а.
Шаг.
Совсем ничего.
Я чувствую дождинки, попадающие мне на щеку через разбитые стекла, перед тем как ударяюсь спиной о гладкую металлическую ручку одной из входных дверей.
Каждый удар сердца, каждый толчок отдается во всем теле.
Коридор, простирающийся передо мной, пуст, и, хотя еще только начало дня, в торговом центре так темно, что я даже не могу разглядеть фонтан отсюда.
Хорошо.
Темнота помогает мне успокоить нервы. Она дает возможность отрешиться и притвориться.
Я просто выйду из этой двери и попаду в другую... более влажную... часть торгового центра. Вот и все. Я не собираюсь выходить на улицу. Снаружи ничего нет. Это… душевая комната в торговом центре. Точно.
Я ставлю бутылки на пол и как можно быстрее снимаю одежду. Бросаю ее подальше от входа, чтобы она не упала в одну из луж, собирающихся возле дверей. Затем я снова прижимаюсь обнаженной спиной к двери, впитывая прохладу металла разгоряченной кожей.
Я в торговом центре. И когда переступлю через порог, я все еще буду в нем. Ничего страшного.
Запоминаю, какая бутылка в какой руке: шампунь – справа, кондиционер – слева. А затем, глубоко вдохнув и крепко зажмурив глаза, толкаю дверь всем телом. Порыв ветра разбрасывает мои волосы и швыряет их мне в лицо, но дождь не льется на меня. Только брызги сбоку становятся сильнее.
Навес. Чтоб его…
Сердцебиение резко учащается, когда я понимаю, что придется пройти дальше. Вместо того, чтобы продвигаться таким же образом к парковке и выйти из-под навеса, я решаю держаться ближе к зданию. Мне нужно что-то для устойчивости. Держа в руках пластиковые бутылки, прижимаю костяшки пальцев к кирпичной стене и двигаюсь боком в направлении брызг. С каждым слепым шагом капли становятся все крупнее, и когда, наконец, волосы намокают, и вода начинает холодить кожу, я останавливаюсь. Не могу вспомнить, в какой бутылочке шампунь, а в какой кондиционер, и я слишком напугана, чтобы открыть глаза и проверить. Поэтому выбираю вслепую. Выдавливаю содержимое на руку и начинаю яростно тереть все свое тело.
Я слышу шипение в воздухе перед следующим раскатом грома. Он ударяет так близко, что земля дрожит под ногами. А люди на крыше возбужденно кричат и нервно смеются.
Люди на крыше!
– Нет! – кричу, возможно, вслух, обуздывая страх и пытаясь убедить себя, что я не снаружи.
Мир с его страданиями больше не существует. Я покинула его. Здесь нет триггера, который мог бы навредить мне. Но есть я… и триггер срабатывает – когда делаю еще один шаг из-под навеса и чувствую, что мои ноги погружаются во что-то рыхлое и мягкое, такое же знакомое, как охота за пасхальными яйцами босиком и летние игры в пятнашки, – я обнаруживаю его.
Гремит гром, и боль пронзает меня, как электрический разряд, идущий от земли. Трава под моими ногами ранит больнее, чем что-либо, с чем я могла здесь столкнуться, но я так истосковалась по ней, что не могу заставить себя переместиться.
Я чертовски сильно скучаю по всему этому.
Шампунь, стекающий по моему лицу, пахнет летними каникулами, и я не могу совладать с нахлынувшими воспоминаниями и сдержать слезы. Я вспоминаю, как мой папа брал меня в океан на такую глубину, что я едва могла коснуться дна, и показывал мне, как находить морских звезд пальцами ног. И то горе на его лице, когда мама сказала, что мы должны выбросить их всех обратно. И звезду, которую он спрятал в своем чемодане, а после вся машина месяцами воняла дохлой рыбой.
Воспоминания несутся все быстрее и быстрее, обрушиваясь на меня со всех сторон. И вот, – я уже на коленях, и трава смята под моими ногами. Прохладная грязь хлюпает между пальцами. Я зарываю их в мягкую землю, отчаянно нуждаясь в чем-то, за что можно было бы ухватиться, но травмирующие воспоминания не дают мне этого сделать.
Фейерверки четвертого июля.
Сморы* возле бочки, в которой сжигают все собранные осенние листья.
Рождественские фильмы. Я лежу, свернувшись калачиком возле мамы на диване. Носочки для подарков. Сильно подгоревшее печенье для Санты. Застаю своего отца в три часа ночи, заворачивающего подарки с сигаретой во рту.
А потом я вижу Уэса… красивого, осторожного, раненого Уэса, спящего в моей ванне после того, как похоронил их обоих.
Пробую пошевелить ногами. Я должна уползти от этого кошмара. Мне нужно вернуться внутрь. Мне необходимо избавиться от запахов, текстур и звуков этого несуществующего мира. На дрожащих конечностях я ползу обратно к двери и не останавливаюсь, пока она плотно не закрывается за мной.
Снова прижимаюсь спиной к прохладному металлу. Делаю глубокие вдохи, ощущая сильный запах плесени. Продолжаю до тех пор, пока пульс не начинает приходить в норму.
Когда открываю глаза, ожидаю почувствовать облегчение. Я вернулась в свой безопасный новый мир. И мне никогда не придется открывать эту дверь снова.
Но в ту секунду, когда мой взгляд падает на вход магазина «Хелло Китти», именно это я и делаю.
Я поворачиваюсь, широко распахиваю эту гадину, и меня выворачивает.
***
сморы* – американский десерт, состоящий из двух крекеров «грэм», между которыми кладут поджаренный на костре зефир маршмэллоу и кусочек шоколада. Традиционно лакомятся сморами во время посиделок у костра в летнем лагере. («s’mores» происходит от «some more»)
ГЛАВА
XV
3 мая. Рейн
Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть, и от этого захрустели хрупкие страницы древнего каталога смокингов, на котором я сижу.
– Входи, – кричу, но мой голос подводит меня после часов, что я провела рыдая. На этом самом месте. Со вчерашнего дня.
Я прокашливаюсь, чтобы попробовать снова, но решаю не отзываться. Меня не волнует, кто там. Я не хочу, чтобы они входили.
Дверь в офис «Савви Формалвеа» все равно открывается, впуская полоску света из коридора. Она разрастается на полу и замирает в нескольких дюймах от меня.
– Йоу, босс…
Ламар останавливается в дверном проходе. Короткие, беспорядочно торчащие дреды подпрыгивают, когда парень крутит головой, пытаясь понять, есть ли я внутри. Затем он фыркает от смеха:
– А чё ты тут сидишь?
Я вглядываюсь в него, будто из глубины могилы. Как будто жизнь живых людей находится за пределами моего понимания. И то, что они говорят, и то, что чувствуют. Плевать. Я помню, что тоже жила и делала это. Просто не помню как.
– Ты сидишь под столом, потому что мистер Реншоу забрал кресло на колесиках? – смеется Ламар. – Или было предупреждение о торнадо, а я не знаю?
Я смотрю на него и жду, что слова появятся, – но их нет.
Мне жаль. Рейн здесь больше нет. Она покинула тело вместе со слезами. Это всего лишь ее обертка, брошенная под стол.
Улыбка Ламара исчезает, когда его глаза привыкают к темноте и ему, наконец, удается меня рассмотреть.
– Эй… ты в порядке?
Накинув капюшон на голову, я отворачиваюсь к стене.
– Ну, э-э... Квинт чувствует себя немного лучше после того, как помылся вчера. Я думаю сводить его позавтракать. Хочешь пойти? – в его голосе под конец появляется нотка надежды. – Я слышал, они жарят яи-и-чницу. – Я не отвечаю.
Слышу, как воздух покидает его легкие – Ламар в растерянности.
– Давай, Дождливая Леди, – хнычет он. – Прошлым вечером мне пришлось самому помогать ему мыться и кормить его.
Если бы в этой оболочке осталась хоть капля чувств, тот факт, что Ламар больше озабочен тем, чтобы ему помогли ухаживать за братом, а не тем, почему я провела всю ночь, свернувшись клубочком под столом в темной комнате, мог бы ранить. Но не ранит. Больше ничто не может ранить меня.
Я даже не здесь.
– Отлично. Я сделаю это сам. Снова!
Звук хлопнувшей двери эхом отдается в моих ушах еще несколько минут после того, как он уходит. А возможно, часов. Я уже не знаю. Чувствую себя так, словно плаваю в первичном бульоне*, потеряв связь со временем и реальностью, лишенная мыслей и чувств.
Единственное, что я ощущаю, – это свое тело, и чем дольше сижу здесь, тем больше оно дает о себе знать. Мой надутый мочевой пузырь, урчащий желудок, ноющие ноги и спина – их голоса объединяются в хор, и я вынуждена двигаться.
Поскольку все еще завтракают – в магазине тихо. Иду по коридору на ватных ногах. Я наблюдаю, как они поднимаются и опускаются, но мой мозг не сообщает о соприкосновении с твердой поверхностью. Как будто я в очках виртуальной реальности.
Может быть, я схожу с ума.
Я захожу в туалет для сотрудников и подпираю дверь, оставив ее приоткрытой, чтобы видеть, что делаю. Стягиваю джинсы и сажусь на край раковины.
Закончив, продолжаю сидеть там, уставившись на кружевную паутину, покрывающую бесполезное вентиляционное отверстие кондиционера, любуясь темно-серой пустотой, клубящейся внутри меня. Теперь, когда мой мочевой пузырь освободился, – внутри меня ничего нет.
Абсолютно.
Застегиваю джинсы онемевшими, непослушными пальцами и возвращаюсь в свою пещеру. На этот раз я передвигаюсь, прижавшись плечом к стене. Не отрываю взгляда от входа в магазин. Смотреть на ноги – слишком дезориентирует. Но прежде, чем я успеваю вернуться в офис, демон с глазами цвета слизи и гривой из змей встает у меня на пути. Ее цепкий взгляд останавливается на мне – или на том, что от меня осталось; ухмылка растягивается от уха до уха.
Я знаю, что должна ее бояться, но этого чувства тоже нет. Всё, что могу – это смотреть прямо в лицо и ждать, когда она нападет.
– Вот ты где, Смывайка.
Она приближается ко мне с видом гангстера. И даже мешковатые черные мужские брюки, с разрезами на коленях, мотоциклетные сапоги и черная футболка, на три размера больше, чем нужно, не разрушают этого впечатления. Она не останавливается, пока не оказывается прямо передо мной. Кью сдергивает капюшон с моей головы, хватает меня за волосы и дергает к себе. Я не чувствую боли. Лишь слышу, как она делает долгий, глубокий вдох, поднеся прядь волос к носу.
– Пахнешь свежестью, как гребаная маргаритка, – Кью отталкивает мою голову, и ее глаза сверкают. – Разгадай-ка мне загадку, сучка. Как так выходит, что ты появляешься ни с чем, кроме одежды, что на тебе… Ты не ела мою еду, не пользовалась моим шампунем, и все же ты здесь, живая и благоухающая, как чертов розовый куст?
Я смотрю на нее из безопасного места под названием «Забвение» и моргаю.
– Где… твое… дерьмо? – произнося каждое слово, она втыкает два пальца мне в грудь. Ее лицо всего в нескольких дюймах от моего.
– Извини, – говорю я, и звук моего голоса удивляет меня. – Рейн сейчас нет дома.
Лицо Кью темнеет, она наматывает мои локоны на руку и тянет за них. Моя голова склоняется набок.
– У Рейн нет дома, сучка. Это мой дом, и я здесь, чтобы забрать свою долбаную арендную плату. – Ее хватка на моих волосах усиливается, и я, наконец, ощущаю боль и почти испытываю облегчение от этого. – У тебя есть две секунды до того, как я выставлю тебя и твоих маленьких дружков вон, если ты не скажешь мне, где, блять, твоя заначка.
Я указываю глазами на белый гипсовый манекен в центре магазина. Кью поворачивает голову в ту же сторону. Затем она отшвыривает меня и идет в том направлении.
Я лежу на полу в коридоре и наблюдаю сбоку, как манекен падает, точно подрубленное дерево. За звуком удара быстро следует звук расстегивающейся молнии и безумный клохчущий смех, но все, на чем я могу сфокусироваться, – это бессмысленный взгляд гипсового человека, лежащего в той же позе, что и я. Неподвижный. Безразличный. Невозмутимый.
Это то, чем я стала?
Кью тащит меня за волосы по коридору к фуд-корту, несет какую-то чушь о том, что Рождество наступит раньше, но я все равно ничего не чувствую. Ни когда мы заходим туда, и в зале воцаряется тишина. Ни когда Картер швыряет свою тарелку, а глаза его горят злобой. Ни когда мистер Реншоу пытается сделать то же самое, но морщится и оседает обратно на своем кресле на колесиках, недовольно ворча. Миссис Реншоу закрывает Софи глаза. Ламар и Квинт просто беспомощно наблюдают. Крошка Тим, Горластый и Бранджелина тихо посмеиваются, наблюдая за тем, как Кью подталкивает меня к их столу, а я по-прежнему смотрю на все будто со стороны и думаю почему-то только о ране Крошки и о том, что он так и не заглянул ко мне прошлым вечером.
– С этого момента мы будем называть эту сучку гребаным Санта-Клаусом! – объявляет Кью, расстегивая молнию на моем рюкзаке и вываливая содержимое на середину стола.
Беглецы ахают, радостно кричат и кидаются к куче, но Кью шлепает их по рукам и представляет каждый предмет.
– Батончики мюсли! – она показывает коробку восторженной толпе оборванцев. – Колбаски Слим Джим!
– Круто! – толпа радостно вопит.
– Что, черт возьми, это такое? «Гоугоу» – яблочное пюре? – она читает этикетку.
– Черт возьми, да!
– Пластыри, аспирин, антигиста-там-что-то. – Она не глядя швыряет каждый предмет через плечо, забрасывая меня медицинскими предметами, а потом замирает. – О, черт возьми, нет.
Кью смотрит на меня убийственным взглядом, прежде чем поднять коробку Котекс с тампонами различной степени впитывания.
– Сука, у тебя все это время были гребаные тампоны!
Я успеваю заметить быстрое движение и закрываю глаза как раз перед тем, как она рассекает мне щеку своими массивными серебряными кольцами.
Время останавливается, когда скулу пронзает боль.
Я чувствую себя так, словно нахожусь в ситкоме, где один из героев сходит с ума, а другой дает ему пощечину и кричит: «Приди в себя!»
Что ж, удар Кью приводит меня в чувство. Только на заднем плане никто не смеется. Нет рекламной паузы. И нет симпатичного соседа, готового произнести смешную заключительную реплику. Это просто боль. И унижение. И слезы. И поражение. Все чувства, заключенные под спудом, вырываются наружу.
Как только время снова приходит в движение, я осознаю, что весь ресторан безумствует. Все на ногах. Все кричат. Картер хватает одного из беглецов за разорванную футболку и кричит ему в лицо. Брэд и Не Брэд поднимают меня на ноги, поздравляя с получением «одного ошеломляющего удара». Кью стоит на столе и разбрасывает вокруг крекеры в виде сэндвичей с арахисовым маслом, как долларовые купюры. А Ламар снует вокруг, собирая медицинские средства, которыми Кью закидала меня.
Затем, так же внезапно, как началось, всё прекращается.
И все поворачиваются лицом к загоревшимся телевизионным мониторам за прилавками.
***
первичный бульон* – термин, введенный Опариным, объясняющий возникновение жизни на земле.
ГЛАВА
XVI
В то же время…
Уэс
Топ… топ… бах… скрип.
Черт.
Я слышу звук спотыкающихся шагов. Это приятель моей приемной матери поднимается по лестнице. Мое сердце начинает колотиться.
Топ… топ-топ… Бам.
Тонкие стены содрогаются, когда он врезается в них, как трехсотфунтовый мяч для ракетбола.
– Да пошел ты, – разговаривает он с кем-то невидимым. И я сжимаю нож под подушкой.
Мисс Кэмпбелл легла спать несколько часов назад, а это значит, что у Слизняка не вышло подраться с ней сегодня вечером. Она так и приспособилась делать – ложилась спать всё раньше и раньше; принимала снотворное в количестве, достаточном, чтобы усыпить лошадь; и к тому времени, когда он надирался, она уже крепко спала.
И это работало… для нее.
Бух! Моя дверь распахивается с такой силой, что дверной набалдашник пробивает дыру в стене из гипсокартона.
Я стараюсь не шелохнуться, но у меня не получается.
Надеюсь, он не заметил.
– Просыпайся, ты, никчемный мешок с дерьмом.
Я крепче сжимаю рукоять своего складного ножа и приоткрываю один глаз, чтобы взглянуть на ублюдка. Он расстегивает ремень и, с трудом переставляя ноги, приближается к моему матрасу.
На коридоре горит свет, и я замечаю, что облезшие обои за дверью уже не блекло-желтые с голубыми васильками, а кроваво-красные, с черными всадниками в капюшонах. Каждый из них в атакующем движении поднимает над головой свое оружие – меч, косу, факел, булаву. Но они меня больше не пугают.
И этот урод тоже.
Потому что сейчас я знаю – это всего лишь сон.
– Вставай, мелкий гаденыш! – вопит отвратительный, потный боров. Шатаясь, он идет ко мне и вытаскивает ремень. Натянув его, начинает щелкать им.
Я закрываю глаза.
Это просто сон.
У меня все под контролем.
Он больше не может причинить мне вред.
Я задерживаю дыхание и снимаю указательный палец с рукояти ножа. Улыбаюсь, обнаруживая, что под ним, волшебным образом, оказывается гладкий металлический спусковой крючок.
– Аааа! – я сажусь и выставляю пистолет перед собой, готовый отстрелить морду этому потному ничтожному куску дерьма.
Но никого нет.
Я больше не в приемной семье мисс Кэмпбелл.
Я один. Лежу на диване. Солнце палит нещадно, проникая через грязные пластиковые жалюзи.
– Черт, – стону я, плюхаясь обратно и заслоняя от солнца глаза предплечьем.
Несмотря на то, что я проснулся до того, как этот ублюдок успел выбить из меня дерьмо, такое чувство, что кто-то всё же навалял мне.
Голова трещит так, словно по ней несколько раз ударили дверцей машины. А еще мне кажется, будто я на шлюпке, которая попала в центр урагана. И я почти уверен, что всё в моем теле отравлено.
Черт, как и всё в моей поганой жизни.
Снова открываю глаза. Не уверен, какой сегодня день или как долго я пробыл здесь. Но по слабеющему запаху смерти точно знаю, где нахожусь.
Я стону и тру свои опухшие глаза.
Продолжая лежать, смотрю сбоку на свой жалкий вид в отражении бутылки Грей Гуз.
Я зажмуриваю глаза и зажимаю переносицу. Смутно припоминаю, как шатался по развалинам сгоревшего дома Картера и вытаскивал всё, что можно было ещё спасти из морозилки.
В том числе бутылку водки.
Мой план состоял в том, чтобы найти новое место для ночлега. Какую-нибудь годную пустующую холостяцкую берлогу с полным холодильником пива и бассейном. Однако шоссе было расчищено только на один-два квартала от дома Рейн. И поскольку беспорядки во Франклин-Спрингс всё не утихали, не было смысла рисковать. Спустить шину только для того, чтобы какой-нибудь обдолбыш, не спавший три дня, наставил на меня еще одну пушку...
И я пришел в единственное место, в котором точно больше никто не жил.
Это не было связано с тем фактом, что здесь жила одна девчонка, выглядевшая, как тряпичная кукла, которая разрушила все шаблоны и снесла границы.
Мне просто были необходимы припасы и укрытие.
И много водки.
Звук двигателя автомобиля заставляет меня снова резко сесть. Я не слышал, чтобы проехала хотя бы одна машина с того момента как добрался сюда. Я склоняюсь влево, чтобы было видно шоссе в зазор между жалюзи и оконной рамой. Трасса освобождена только отсюда до выезда из «Притчард Парка», так что, кто бы это ни были, они, возможно, оттуда.
Солнце светит в глаза, и от этого сильнее стучит в висках. Я задерживаю дыхание и через боль, прищурившись, смотрю в окно. Когда автомобиль, наконец, появляется в поле зрения, воздух у меня вырывается вместе с фырканьем. Перед домом Рейн замедляет движение гребаный почтальон. Чувак даже не останавливается. Он просто бросает пачку конвертов к почтовому ящику, лежащему на боку на подъездной дорожке, и отъезжает.
Глазам не верю.
Так вот, как выглядит «вам рекомендуется вернуться к своей обычной жизни». Похороните своих мертвецов. Забаррикадируйте парадные двери. Копайтесь в мусоре в поисках еды. Но эй, мы снова запустили коммунальные службы! Ваш счет уже в почтовом ящике!
Провожу рукой по лицу – под ладонью ощущается по меньшей мере недельная щетина. Решаю воспользоваться коммунальными услугами, пока округ снова не отключил их, узнав, что владельцы этого дома покоятся под двумя футами (61см.) красной земли на заднем дворе.
Встаю и жду секунду, пока комната перестанет кружиться, и направлюсь к лестнице.
Я провел худшую ночь в своей жизни на втором этаже этого дома. Дверь справа – это то место, где я нашел миссис Уильямс – или то, что от нее осталось после того, как ее муж разнес ей лицо. Дверь слева – это, где я нашел безжизненное тело Рейн после того, как она приняла горсть обезболивающих. Она лежала на матрасе, в котором тоже была дыра от дробовика. И эта ванная…
Щелкаю выключателем и вздрагиваю, когда флуоресцентная лампа освещает то, что кажется сценой из другой жизни.
Подушка Рейн все еще лежит на полу возле унитаза, где я провел большую часть ночи, засовывая пальцы ей в горло. Ее длинная, толстая черная коса так же лежит на мусорном ведре в углу. И все плоские поверхности в ванной комнате заставлены свечами с ароматом ванили. Я принес их из спальни Рейн той ночью, чтобы уменьшить зловоние, распространившееся по дому. Но сейчас я предпочел бы этой сладкой ванили, кровь и мозги.
Потому что этот запах напоминает мне о ней.
Когда мы впервые встретились, Рейн пахла сахарным печеньем, праздничным тортом, ванильной глазурью с радужной посыпкой. Всем тем, чего я желал в детстве. Мечтал, чтобы моя мама испекла для меня. Но такие ароматы были только в других домах. Только там я пробовал всё это – в гостях у детей, чьи родители помнили об их днях рождениях – у детей, которых любили.
Вот как пахла для меня Рейн – той любовью, о которой я всегда мечтал, но никогда не имел.
Но через несколько дней она уже не пахла ванилью.
Она пахла мной.
Я взял всё ароматное, сладкое и вкусное, что было в Рейн, разжевал и проглотил.
Я стал причиной, по которой она приняла таблетки той ночью.
Я – причина, по которой она чуть не присоединилась к своим родителям на заднем дворе.
И из-за меня она, вероятно, прямо сейчас лежит обнаженная в объятиях Картера.
Именно поэтому ни в одном доме, где я жил, никогда не пахло ванилью.
Потому что любви не существует в моем мире.
Я переступаю через подушку и поворачиваю ручку душа до упора. Трубы стонут и дребезжат в знак протеста, но секунду спустя из лейки брызгает вода. Я вздыхаю и кладу пистолет на стол, отодвигая несколько свечей в сторону, чтобы освободить место. Снимаю рубашку и кладу ее на закрытую крышку унитаза. Затем я поворачиваюсь боком, чтобы посмотреть на свою рану в зеркале. Она почти зажила.
