Текст книги "Новое открытие древней Африки"

Автор книги: Бэзил Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Причины этого внезапного пересмотра – хороший пример новых возможностей современной археологии.

В 1929 году некая англичанка, посетившая Айн Фара, – кстати сказать, очень удобное место для пикников (и средневековых поселений), поскольку здесь имеются глубокие холодные водоемы и прохладные места в тени руины, нашла в большой «мечети» несколько разрисованных гончарных черепков. В 1958 году она обнаружила в своих старых вещах два таких черепка (остальные пропали) и подарила их Оркеллу из Лондонского университета. Оркелл сразу же признал в них остатки нубийской христианской посуды. Один из черепков – его христианское происхождение едва ли могло выражаться более определенно – представляет собой обломок блюда с изображением рыбы и креста; другой – кусок терракоты, на котором изображены крест и голова голубя. Оба черепка относятся примерно к Х веку.

Когда эти предметы были изучены, Айн Фара, считавшийся раньше созданием строителей Канема или Борну, предстал в совершенно новом свете. Возможно, два черепка христианской посуды – не очень убедительное доказательство того, что дворец был монастырем, а мечеть – церковью, тем более что найдены они в районе, куда, по всем данным, никогда не проникало христианство. Однако следует напомнить, что колонны «мечети» в форме буквы L очень напоминают колонны, на которых покоились купола церквей христианской Нубии вдоль всего среднего Нила. План «дворца» сразу стал более понятным, когда его стали считать монастырем; вспомнили, что монастыри Нила часто сооружались на вершинах холмов, а у подножия строились монастырские церкви. Такие огромные кирпичи, как в Айн Фара, – некоторые из них в два-три раза больше обычных – обнаружены только среди развалин христианской Нубии.

Ислам сокрушил нубийское христианство в XIV-XV веках. Нубийский аванпост в Дарфуре, если считать, что здесь исповедовали христианство, не избежал общей участи. Церкви стали мечетями, монастыри – дворцами или правительственными зданиями. Возможно, завоевателем нубийцев был маи Идрис Алума из Борну, который правил «новой империей» Канем – Борну между 1571 и 1603 годами, а возможно, другой забытый теперь правитель. Но как бы то ни было, Дарфур стал независимым государством после смерти маи Идриса, и местные султаны из династии Кейра (племя фур) стали строить дворцы и мечети. Эта династия правила до 1916 года, когда султан Али Динар уступил свою власть англичанам. Развалины резиденций султанов Кейра, порой массивные и высокие, можно обнаружить во многих местах на склонах Гебель Марра.

Полная история Дарфура, когда ее наконец напишут, воспроизведет, таким образом, тот же самый многообразный процесс неуклонного объединения, упрочения государственных институтов и династических войн, которые характерны для всего Судана от Нила до Атлантики. Но почему же после такого долгого периода развития и расцвета эта цивилизация Средней Африки пришла в упадок, позволив последующим поколениям полностью игнорировать ее существование?

Не следует переоценивать величие этих развалин. 350 лет отделяют нас от вторжения мавров в Сонгаи, от смерти Идриса Алума и распада империи Борну, от появления «Тарих аль-фатташ» и интеллектуального расцвета Дженне. В то время, когда в Европе происходила промышленная революция, в результате которой европейские государства приняли теперешние очертания и выработали новую идеологию, цивилизации суданских равнин продолжали жить не торопясь, обмениваясь нехитрыми продуктами своего труда. Они пришли в упадок, но не исчезли. Обществу земледельцев и скотоводов с его простой, хотя и довольно прочной структурой пришлось вынести сильные удары. Торговля намного сократилась.

Причина упадка суданской цивилизации в течение последних веков заключается не в ней самой, а, скорее, в развитии капитализма в Европе. Эти слова справедливы и по отношению к другим частям Африки. Общество, с которым Генрих Барт познакомился в Западном Судане 100 лет назад, мало чем отличалось от общества государства Мали при Ибн Баттуте, то есть за 500 лет до путешествий Барта. Зато Европа его времени сильно изменилась по сравнению с Европой Ибн Баттуты. Но, даже принимая во внимание это различие в оценке, побудившее многих европейцев заявить, будто суданская цивилизация никогда не существовала, а то, что существовало, считать не заслуживающим такого громкого названия, мы можем поставить вопрос в другой форме: если цивилизация Средней Африки, вернее, ее социальная и экономическая структура, никогда не приходила в упадок и сохранялась примерно на одном и том же уровне развития, то чем объяснить эту неподвижность? Что мешало суданцам подняться, на новую, более современную ступень развития?

Упадок и возрождение

Ответ на этот вопрос частично уже ясен.

К нашему счастью, сохранился труд Льва Африканского, из которого мы можем извлечь сведения о Сонгаи и некоторых государствах Судана. Лев Африканский родился в Гранаде, в южной Испании, в том самом году, когда аския Великий сверг преемника Сонни Али. Он получил блестящее образование в учебных заведениях и библиотеках Феса, куда переехали его родители, спасаясь от преследования христиан. Достигнув зрелости, он совершил несколько путешествий в Магриб и Западный Судан. Этот человек обладал всеми качествами наблюдателя и был достаточно подготовлен, чтобы извлечь пользу из своих наблюдений.

Примерно в 1518 году на пути из Стамбула в Тунис он попал в плен к христианским пиратам. У этих пиратов хватило здравого смысла понять, что этот пленник – человек необычный; они не продали его вместе с другими маврами на невольничьем рынке в одном из приморских городов Италии, а привезли в Рим и отдали в руки папы. В то время папой был Лев Х – сын Лоренцо Медичи, принадлежавший к блестящей семье, достигшей славы и могущества благодаря торговым операциям и участию в правительстве Флоренции.

Могущественным и богатым представителям торгового мира тогдашней Европы очень хотелось иметь сведения о странах, расположенных за мусульманским барьером в Северной Африке, и папа вскоре получил их от умного молодого мавра. Лев Х предоставил пленнику свободу и пенсию, а также обратил его в христианство, дав ему имя Джованни Леони. Европейскому миру он стал известен под именем Льва Африканского. Его первое описание Африки, законченное в 1526 году, было опубликовано Рамузио в 1550 году. Английское издание этого труда, переведенное другом Хаклюйта, вышло в 1600 году. Книга была встречена в Англии с огромным интересом, хотя содержащиеся в ней сведения к тому времени давно уже устарели.

Лев Африканский не ставил целью нарисовать в своей книге блестящую или романтическую картину Западного Судана, а описывал главным образом успехи его цивилизации и торговые богатства. «Достойно удивления, – писал он о Гао, который, по-видимому, видел собственными глазами, – какое множество товаров ежедневно привозится сюда и какие они все дорогие и великолепные». И поскольку предложение золота превосходило спрос рынка, Европа взяла этот факт на заметку. Но еще более заинтересованы были мавры Северной Африки, знавшие об этом значительно лучше, чем европейцы. Марокко уже давно обогащалось, извлекая прибыли из своего положения самого северного посредника в транссахарской торговле. Взяв на вооружение мушкеты, марокканские армии приступили к завоеванию южных районов.

Аския Мухаммед, или аския Великий, был свергнут с престола в 1529 году. Восемь его преемников носили монарший титул. Прочность и влияние Сонгаи все возрастали, а вместе с тем маврам все труднее было отогнать искушение. В 1585 году марокканский султан Мулай Ахмед аль Мансур захватил принадлежавшие Сонгаи огромные соляные месторождения Текказа, сделав тем самым первый шаг к захвату источников суданского золота. Марокканцы, как и задолго до них Альморавиды, считали, что сумеют овладеть этими источниками. Спустя несколько лет они вторглись в страну. В 1591 году армии Сонгаи потерпели поражение от марокканцев, которые пересекли пустыню под предводительством испанского ренегата по имени Джудер. Хотя под началом Джудера было всего 4 тысячи солдат, они имели 2500 аркебуз и мушкетов, в то время как более крупные силы Сонгаи воевали без огнестрельного оружия. В результате они были разбиты и Джудер захватил Тимбукту и Гао.

О добыче, попавшей в его руки, можно приблизительно судить по сообщению некоего английского купца о возвращении Джудера в Маракеш спустя восемь лет. «Шесть дней назад, – писал 4 июля 1599 года Джаспер Томсон, – сюда прибыл дворянин из Гао, которого называют Джудер-паша. 10 лет назад султан марокканцев отправил его завоевать указанную страну, где многие его подданные погибли. Он привел с собой 30 верблюдов, груженных тибаром – так называют здесь неочищенное золото (Томсон оценивал его стоимость в 604 800 фунтов стерлингов. – Б. Д.) – и 120 верблюдов с перцем, рогами единорогов и деревом, из которого получают красители; и все это он преподнес царю вместе с 50 конями, а также множеством евнухов, карликов, рабов и рабынь и, кроме того, 15 девственниц – дочерей короля Гао, которых он подарил султану в качестве наложниц. Следует отметить, – добавил аккуратный Томсон, – что у всех этих людей черные, как уголь, волосы, ибо в их стране живут только такие люди».

По рассказам, вторжение в Сонгаи стоило марокканцам 23 тысяч человек, погибших в сражениях и от болезней, ибо сопротивление было ожесточенным и хорошо организованным. И хотя марокканцы захватили большую добычу, их надежды овладеть источниками золота потерпели неудачу, и вскоре они, как и другие пришельцы, обнаружили, что золото исчезло и его источники во время вторжения иссякли. После 25 беспокойных лет султан Мулай Задан в 1618 году оставил Сонгаи.

Но если вторжение не оправдало потерь марокканцев, оно стоило Сонгаи его места в дальнейшей истории. Это вторжение разрушило единство и административную организацию государства, и хотя Тимбукту, Гао и Дженни сохранились как крупные города, местная цивилизация лишилась своей жизненной силы, ибо временно прервалась как транссахарская, так и значительная часть внутренней торговли Судана, а вместе с этим разрушением началась длинная и печальная полоса упадка. «С этого момента, – говорится в летописи, – все изменилось. Опасность пришла на смену спокойствию, нищета сменила богатство. Мир уступил место отчаянию, упадку и насилию».

Государство Сонгаи пало. К 1655 году, когда в «Тарих ас-Судан» уже появились дополнительные главы, негры Сонгаи из речного района поглотили потомков своих марокканских завоевателей – арма, но власть их была неполной. Дальше, к югу, в Денди, честолюбивые правители раздирали страну на части. Впоследствии Сонгаи стал легкой добычей завоевателей. В 1670 году бамбара из Сегу, расположенного выше по Нигеру, подчинили себе Тимбукту, а туареги, совершившие очередной налет со стороны пустыни, обрекли на такую же участь Гао. Спустя столетие правители фульбе, объединившиеся по зову Османа дан Фодио, чтобы начать джихад, обрушили свою закованную в броню кавалерию на соседние народы, в том числе на сонгаи и денди.

Войны продолжались. После того как Сонгаи утратило былое величие и размеры, только «государству» племени анзуру на левом берегу Нигера удалось сохранить независимость. Потом сюда пришли европейцы и установили колониальный мир. В 1884 году французы обрушились на Нигер с запада. Они захватили в 1894 году Тимбукту, в 1898 – Гао, и в конце концов в 1900 году разбили туарегов. Завершая это описание, следует сказать, что в 1959 году Западный Судан наряду с остальной частью Французской Западной Африки начал готовиться к перестройке своей политической жизни на базе независимости. После 350 лет застоя или подчинения этот огромный район снова встал на путь самостоятельного развития.

Что произошло бы, если бы мавры не вторглись в этот район и не разрушили торговую систему, на которой в конечном счете основывалось могущество Сонгаи (а до него могущество Ганы, Мали и Канема)? Вполне вероятно, что здесь продолжался бы процесс объединения и развития цивилизации, начавшийся в Западном Судане около тысячи лет назад.

Теперь мы можем вернуться к затронутому ранее вопросу. Западному Судану повезло меньше, чем Западной Европе. Марк Блок в своем монументальном труде, посвященном европейскому феодализму, подчеркивает огромную важность того факта, что вторжения извне перестали беспокоить средневековую Европу, за исключением некоторых периферийных районов, уже в Х веке. «Какие бы полезные уроки ни извлекались из этих вторжений, – пишет он, – они не должны заслонять от нас еще более важного факта: прекращения вторжений. До сих пор эти опустошительные набеги извне, это массовое истребление людей определяло историю Запада... Но с этого времени Запад избавился от вторжений, чего нельзя сказать об остальном мире. Ни монголы, ни турки не могли теперь сделать больше, чем просто поцарапать ворота Европы. Конечно, конфликтов было еще немало, но они охватывали ограниченную территорию. В силу всего этого в Европе создались условия для культурной и социальной эволюции, которая имела значительно более регулярный характер и не подвергалась опасности нападения извне, а также опасности вторжения новых мигрантов... Можно считать, что этот исключительный иммунитет... был одной из основных предпосылок европейской цивилизации».

И хотя опустошительные набеги марокканцев могут в какой-то степени объяснить причины заката Судана, дело было не только в них. Следует учесть и упадок самой марокканской цивилизации. К XVII веку прибрежные цивилизации Северной Африки уже утратили средневековый блеск, а вместе с ним и способность распространять через пустыню на юг новые взгляды и технические достижения, не говоря уже о росте торговли. И если Судан никогда не был изолирован от средневекового мира в эпоху величия арабов, то он оказался изолированным от послесредневекового мира, мира технических достижений и промышленной революции.

За всем этим не следует забывать об открытиях заморских территорий португальцами, испанцами и итальянцами. Богатства Западного Судана, как и богатства западного побережья Африки, казались людям, которые прислушивались к мнению Льва Африканского, огромными, и это в известной степени было верно. И однако в те самые годы, когда марокканская армия султана Мансура опустошала Сонгаи, корабли Колумба и Диаша открывали моря Америки и Индии. По сравнению с добычей, захваченной на этих континентах, богатства Африки стали казаться незначительными и не заслуживающими затраченных на них усилий. Европа заинтересовалась экспедициями в другие районы. Едва ли нужно удивляться этому. Фрэнсис Дрейк после кругосветного путешествия привез домой в 1580 году 15 миллионов фунтов стерлингов прибыли, тогда как затраты на путешествие не превышали 5 тысяч фунтов. По вполне понятным причинам его судно «Пеликан» после этой поездки было переименовано в «Золотую лань». Ни один англичанин не видел ранее такого богатства, и тогда суданское золото утратило свой блеск.

Немалую роль в упадке Африки сыграли и географические факторы. Сахара, которую всегда было трудно преодолеть, не изменилась к лучшему. Между тем кораблевождение намного усовершенствовалось. В XV веке, когда европейцы стали отправляться в дальние морские плавания, корабельные мастера Европы научились делать более совершенные рули, строить уже не двух, а трехмачтовые суда, крепить корпус поперечными переборками. Улучшились и средства навигации. Корабли все чаще стали плыть против ветра. Но ничто не сменило вечного верблюда в безбрежных пустынях Сахары. Испытания при переходе через нее, выпавшие на долю Ибн Баттуты в 1350 году, оставались такими же и в 1650, и в 1850 году.

Эти испытания были мучительными и тяжелыми. «Мы провели в Текказе десять неприятных дней, – сообщает Ибн Баттута, – перед тем как пересечь лежащую за ней пустыню, переход которой занимает десять ночей, причем воду почти нигде не встретишь... В то время мы обычно шли впереди каравана и, когда обнаруживали подходящее место, пасли животных. Так продолжалось до тех пор, пока мы не потеряли одного человека из нашей группы. После этого я уже никогда не уходил вперед и не замыкал караван...

Затем мы пришли в Тасарала – место, где текут подземные ручьи и останавливаются караваны. Наш караван отдыхал здесь три дня, и мы починили наши бурдюки, и наполнили их свежей водой, и обшили их чехлами из грубой ткани, чтобы защитить от ветра. С этого места обычно отправляют такшифа – так называют человека из племени массуфа, которого нанимают погонщики каравана для того, чтобы он поехал в Валату с письмом к друзьям, а те приготовили бы заранее жилища для путешественников. Эти люди выходят навстречу каравану на расстояние четырех дней пути и приносят с собой воду... Часто случается, что такшиф погибает в пустыне, и тогда жители Валаты ничего не знают о караване, и в результате весь он или большая его часть погибает.

В этой пустыне живет множество дьяволов, и, если такшиф идет один, они мучают его, затемняют его рассудок, так что он сбивается с пути и погибает, ибо здесь нет никаких дорог – ничего, кроме песка, несомого ветром. Вы видите песчаные холмы в одном месте, а потом оказывается, что они передвинулись на другое место... Мы наняли такшифа для этого путешествия за 100 золотых миткалей... В ночь седьмого дня мы с радостью увидели огни. Это были люди, вышедшие из Валаты, чтобы встретить нас». Никто не соглашался отправиться в такое путешествие, если не было надежды получить хорошее вознаграждение, а к XVII веку такое вознаграждение стало уже казаться незначительным.

Все эти изменения обусловили упадок Западного Судана. Помимо них, существовали и другие, чисто человеческие факторы, в частности, уверенность и темперамент, социальное устройство жизни. Наблюдательные жители Тимбукту, видя тяжелые последствия вторжения марокканцев, считали причины упадка Сонгаи внутренними. Так, автор «Тарих ас-Судан», заканчивая свою книгу в период марокканской оккупации Тимбукту, высказал мнение, что господь покарал его соотечественников за то, что они утратили веру и пребывают в разврате. «Что же касается супружеских измен, – пишет он, – то они стали нормальным явлением. Без таких измен люди уже не чувствуют ни красоты, ни славы, и дело доходит до того, что сыновья султанов сожительствуют со своими сестрами». По-видимому, запах гниения уже носился в воздухе.

При всем том суданское общество сохранило свою структуру. Даже во времена Барта, в середине XIX века, внешняя торговля Западного Судана играла довольно большую роль. Барт считал, что не менее 300 караванов верблюдов с грузом ткани ежегодно приходило из Кано в Тимбукту. По его мнению, эта торговля оценивалась не менее чем в 5 тысяч фунтов стерлингов. «Бросая ретроспективный взгляд на этот вопрос, – продолжает он, – я оцениваю хлопчатобумажную продукцию Кано, которая сбывается за границу, по меньшей мере в 300 миллионов курди. Насколько велика эта сумма, мои читатели могут понять из того, что на 50 или 60 тысяч курди в год, что составляет 5 фунтов стерлингов, целая семья может прожить в этой стране, не зная забот. И эта сумма предусматривает всевозможные расходы, в том числе и на одежду. Не следует также забывать, что эта провинция – одна из самых плодородных на земле, и способна производить ячмень не только для местного населения, но и для экспорта, и, кроме того, здесь имеются замечательные пастбища».

Это общество не было идеальным. «Очень важную отрасль местной коммерции Кано, – добавляет Барт, – представляет собой работорговля... и хотя я не считаю, что количество ежегодно вывозимых из Кано рабов превышает пять тысяч человек, значительное число людей продают для домашнего рабства».

Разумеется, по сравнению с викторианской Англией, где условия труда были таковы, что люди умирали или деградировали, Судан казался приятной и удобной страной. «Если мы будем учитывать, – пишет Барт о текстильном производстве, – что условия в промышленности здесь не такие, как в Европе, люди работают не в огромных зданиях, где человек низводится до самого низкого уровня, а имеют возможность зарабатывать на жизнь, не жертвуя при этом своими домашними привычками, мы должны предположить, что Кано – одна из самых счастливых стран мира. И это действительно так, пока его правитель, который часто бывает ленивым и праздным, может защищать своих подданных от жадности соседей, которая, естественно, возрастает при виде богатств этой страны».