Текст книги "Воин султана"
Автор книги: Бейтс Болдуин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Глава вторая
КЛЮНИ ГЛЕНГАРРИ
Сиди Абдаллах, которому так щедро преподнесли Дика, считался третьим сыном Мулаи Исмаила, хотя вопрос этот был не совсем ясен. Имея такое множество отпрысков, трудно сказать наверное, кто первый, а кто десятый. Важно было то, что на данный момент Абдаллах явно числился в любимцах.
Это был высокий человек двадцати четырех лет, хотя при взгляде на него ему можно было дать лет на десять больше. Абдаллах уже был отцом восьми детей, и его старшей дочери шел одиннадцатый год.
Несмотря на высокий рост, он был достаточно полным, что здесь считалось обычным, потому что, по местной поговорке, худая собака – бедная собака. Голова у него была круглая, лицо овальное, с широким лбом и высокими скулами; густые темные брови пересекали лицо прямой линией и почти смыкались над черными, несколько навыкате глазами. Нос у него был длинный, тонкий, слегка крючковатый, рот маленький, подбородок слабый и срезанный.
Что касается характера, то, как позже выяснил Дик, разница между ним и его единокровным братом Зайданом оказалась невелика. Оба отличались безжалостной жестокостью и необузданностью, правда, Зайдан был злобен от природы, а Абдаллах нет. Вспышки ярости и жестокости являлись, скорее, следствием неистового нрава, и, хотя поступки его часто бывали такими же зверскими и кровавыми, как и у брата, совершались они в приливе гнева, а не хладнокровно. Говорили, что не менее бурно он проявляет и щедрость.
Дик, конечно, понятия не имел обо всем этом, когда его вели через обширные сады позади Дар эль-Махзена к другой группе зданий, также расположенных среди пышной растительности. Это был Дар эль-Хамра – Красный Дом – дворец Абдаллаха. Дика и его товарищей провели мимо конюшен и ввели в длинное гулкое тюремное помещение под ними. Дощатый потолок был сырым и вонючим от просачивающейся сверху лошадиной мочи.
К счастью, в противоположных концах помещения располагались арки, выходившие во внутренние дворы. Арки были забраны толстыми железными решетками, но все же немного воздуха и света проникало в темницу.
Кроме Дика, там находилось много других людей, исхудавших, заросших, грязных и голодных, в лохмотьях, кишащих насекомыми. Около четырехсот человек теснились в помещении, едва ли имевшем двести пятьдесят футов в длину. Никаких удобств там не было, вонь стояла ужасная; и в этом тесном пространстве, под низким зловонным потолком, не смолкал ужасающий шум и гам.
Когда двери темницы распахнулись и Дика с товарищами ввели внутрь, в толпе заключенных поднялся ропот. Но стражники шагнули вперед, вытащили из широких шаровар длинные бичи, и все быстро утихло. Стражники ушли, двери захлопнулись. Две группы людей застыли, враждебно глядя друг на друга. Дик шагнул вперед и громко заговорил:
– Кто-нибудь здесь говорит по-английски?
В толпе возникло какое-то движение, поднялся глухой шум, как будто его вопрос разрушил заклятие. Через мгновение передние ряды расступились, выплюнув маленького узкоплечего человечка в истрепанных матросских штанах из грубого холста.
– Да, капитан! Я. Меня зовут Траут, Джек Траут, как звали на борту шхуны «Фэнси Энн» из Бристоля.
– Отлично! Но почему вы нас так принимаете? Разве мы не такие же несчастные, как вы?
Седоватый человечек подошел ближе. Толпа притихла.
– Скажу вам правду, ваша милость!
Джек Траут почесал в затылке.
– Сначала-то все думали, что принесли ужин. Но когда оказалось, что только прибавилось лишних ртов, все разочаровались. И разозлились – да! Многие уже настолько оголодали, что иначе вести себя не могут.
– Так плохо дело?
Дик был потрясен.
– Плохо?
Джек Траут печально помотал своей птичьей головкой.
– Не скрою, бывает и похуже! О нас еще заботятся лучше, чем о других – иначе нас уже не было бы в живых.
Он невесело засмеялся. Дик хотел вставить свое слово, но Траут не обратил на него внимания.
– Да-да! Лучше, чем о других! Тебя поднимут с рассветом. И поесть дадут – горсть хассуа или сушеных фиг, полфунта пресного хлеба, немного мутной водички. И поведут тебя на работу – вот так! А работенка – не приведи Господи! Ваша милость такой не нюхала. Все кишки вытянет – таскать камни, класть стены, рыть канавы! И все руками, ногами, спиной – с рассвета и до сумерек. Если доживешь до ночи, тебя отведут обратно, дадут горсть кускуса, плавающего в дрянном жире, кусок вареной козлятины или верблюжатины, хлеба, фиг и мятного чая – хорошо хоть, горячего!
– Погоди, – перебил его Дик. – Хассуа, кускус – это что такое?
Джек Траут вытаращил на него глаза.
– Еда! По крайней мере, они здесь так считают, господин! Хассуа – ячмень с финиками, разваренный в кашу. Кускус – это скатано из пшеничного теста и приготовлено как рис. Есть, конечно, и другие блюда, но мы их не видим.
– Ясно, – кивнул Дик.
Джек Траут явно проникся симпатией к своему собеседнику.
– И это еще не все! Хочу дать один совет, капитан, рулите подальше от главных. При встрече с Мулаи Смином, Абдаллахом или Красноносым, надо пониже кланяться и поскорее прятаться.
– Погоди. Не так быстро! Сиди Абдаллах – это я понял. Но кто такой Мулаи Смин?
Умудренный жизнью маленький моряк вытер нос рукой и посмотрел на него не без жалости.
– Султан, конечно! Кто же еще носит титул Мулаи? Имя-то его Исмаил, но для своих подданных он Мулаи Смин.
– А Красноносый? – не отставал Дик.
– Вот этот-то самый опасный для всех нас! Красноносый Джейк, Якуб эль-Аббас, старый лев – говорят, когда-то его звали Клюни Гленгарри – проклятый шотландский изменник, командир отборной личной стражи Абдаллаха – тех парней, что доставили тебя сюда.
– Бог мой! Ты, кажется, сказал, он шотландец?
Джек Траут пожал плечами.
– Кто его знает? Я никогда не откровенничал с ним. Знаю только, что этот человек очень опасен для нас. Он ближе к нам, чем все остальные.
– Но ты ведь никогда не имел с ним дела, – возразил Дик, – откуда же ты знаешь про него такое?
– В моем положении я никому не доверяю, – отрезал Джек Траут.
События следующих месяцев доказали, что он не лгал. На рассвете пленников поднимали с вонючей соломы и давали на завтрак то самое хассуа, о котором говорил Траут. Потом их выгоняли на яркий солнечный свет, и Дику каждый раз казалось, что он впервые со времени своего прибытия видит ту пыльную зелень.
Мекнес располагался на невысоком плато, и с небольшого возвышения можно было заглянуть за гряду пологих серо-зеленых холмов, заросших многочисленными маслинами и пробковыми дубами, за орошаемые пышные долины, простирающиеся к западу до Дар эс-Солтана. На западе и юго-востоке, теряясь за стенами города, высились другие холмы, более крутые, покрытые темной зеленью кедров и горной сосны. А вдали за ними маячили снежные вершины Высокого Атласа. К северу, за углом городских стен, смутно синели склоны Джебель Зеруна, где находился священный город Мулаи Идрис и покоились древние руины римского Велюбилиса, столицы Мавритании Тингитанской. Дальше, за дикими пустынными землями, лежали Уэззан и Тетуан, почитаемые так же, как Мулаи Идрис, а за ними – Танжер и Сента. Но они были недоступны, словно до них тысячи миль пути!
Ближайший ландшафт был зеленым и свежим. Внутри стек повсюду росли сады. Благоухающие апельсиновые и лимонные деревья простирали зеленые навесы между рядами домов, а над верхушками крыш поднимала пурпурные, алые и фиолетовые цветы бугенвиллия. Резкие цвета выделялись на грубом фоне. Это была страна ярких и пугающих контрастов. Узорные ворота и изразцовые фонтаны лепились к глинобитным стенам цвета навоза. Приземистые четырехугольные толстостенные мечети и гробницы святых венчали изящные купола и стройные башни. Сонные жители холмов разъезжали по городу и базару на крошечных, цокающих копытцами осликах, а следом плелись их женщины, сгибаясь под тяжестью огромных вязанок хвороста, тюков шерсти и других товаров.
Не только зрелища, но и запахи были таковы. Над каждыми воротами в назидание другим торчали головы, руки и другие части тел злодеев. В садах, на улицах, на обширных площадях было обычным делом наткнуться на разлагающийся зловонный труп какого-нибудь бедняги, зарубленного по прихоти Мулаи Смина за оскорбление, истинное или мнимое!
Сады Дар эль-Махзена, дворца Исмаила, были весьма обширны.
Сады Дар эль-Хамра почти не уступали им. На долю Дика и его товарищей выпала работа по разбивке еще одного сада, простирающегося к западу, – нового сада для женщин. Естественно, этот участок примыкал к обособленной части дворца, предназначенной для гарема; прежде всего, его следовало обнести высокой стеной, утыканной сверху выгнутыми наружу острыми как бритва лезвиями. Затем надлежало выстроить многочисленные павильоны, выкопать бассейны и протоки, изображающие природные реки, устроить террасы и холмы, проложить тропинки и высадить растения. Это была работа для четырехсот человек на четыреста дней – хотя Дик потерял счет дням еще задолго до ее окончания. Перед глазами все время маячили мощные стены женского дворца, окна, заслоненные узорчатыми решетками из кедрового дерева, сквозь которые женщины Абдаллаха могли, никем не видимые, смотреть вниз, чтобы рассеять скуку, наблюдая за работами.
Но работа была настолько тяжела, что никому не шли в голову романтические мечтания. Дик оказался выносливым и даже окреп, но еще не повзрослел окончательно. По ночам он, измученный, проваливался в сон, и, если ему что-то снилось, то это была Эжени, с которой, по его убеждению, ему не дано больше встретиться на этом свете. Сон повторялся один и тот же: Эжени обнимает его прохладными руками, теплое тело прижимается к нему. Тут начинали бить барабаны, будя спящих, и он вместе со всеми спешил за своей порцией хассуа и червивых фиг.
Через три или четыре недели Траут отозвал его в сторонку. Он выглядел расстроенным.
– Как зовут вашего дядю? Вы, кажется, говорили, Мак-Грегор?
– Ты что-то слышал о нем? – поспешно спросил Дик.
– Да, но боюсь, эти известия вас не порадуют.
Дик до боли стиснул его руки.
– Он умер? Ты что-то слышал?
Джек Траут вырвал руки.
– Не надо! – поморщился он. – Да! Я узнал для вас. Вашего дядю ненадолго отправили в испанский монастырь, но потом люди Зайдана забрали его оттуда и увезли в Сале.
– Продолжай! – хрипло потребовал Дик.
– Зайдан приказал привязать его к столбу во дворе. Вы видели двор в замке Сале?
Дик кивнул.
– Значит, вы себе представляете. Сначала Зайдан вырвал ему второй глаз, сказав, что он обойдется и без двух, раз обходился без одного. Потом – вы хотите слушать дальше?
– Продолжай! – Дик вздрогнул, и в его глазах блеснул гнев.
– Это только начало! Затем он погрузил ноги капитана, одну за другой, а потом и руки, в расплавленное олово. Потом зачерпнул кипящего металла и налил ему в пустые глазницы. О, Господи! Я еще забыл сказать, что в это же время Абдрахман Раис был повешен на крюке, воткнутом ему в глотку…
– Хватит! – закричал Дик. – Ради Бога, довольно!
– О другом вашем друге, Лероне Соле, нет никаких известий.
– Благодарю. Спасибо тебе, Джек! Я… Я очень тебе обязан, только… – Дик резко повернулся и убежал в самый дальний и темный угол помещения.
Отчасти он был убежден в том, что сам стал причиной бедствий, обрушившихся на других. Переживания, однако, не повлияли на крепость его тела и несгибаемость духа. Дни превращались в недели, недели в месяцы, месяцы вполне могли стать годами. Но течение времени так мало значило по сравнению с едой, которую давали по утрам и вечерам.
Дик никогда так и не понял, почему выбрали его. Их всех – около четырехсот человек – выстроили рядов в шесть или восемь и приказали бежать – бежать через все сады Махзена, полных четыре мили. Заранее ни о чем не предупреждали и ничего не объясняли. Никто не сказал, что это соревнование, но так и было. Дик находился в третьем ряду, Джек Траут в шестом. Но Джек знал способы обменять свой рацион на всяческие послабления. Он шел не спеша, Дик бежал. На финише Дик был третьим, Джек – последним. Оба были наказаны за нежелание спрятаться среди остального стада.
Дика Траута подбрасывали. Но люди Абдаллаха не были так ловки, как люди султана. Возможно, по их ошибке Джек сломал сразу шею, а не плечо. Но не по ошибке Дик, пришедший третьим, стал одним из четверых, кого приставили к сыну Абдаллаха, Хафиду, неуклюжему десятилетнему парню, раза в два крупнее обычных мальчиков его возраста и несравнимо более жестокому.
Этим четверым, и среди них Дику, было предписано сопровождать сиди Хафида, когда тому вздумается прокатиться. Другие грумы ездили верхом, а единственной обязанностью Дика было бегать вслед за всеми. Но принц был лихим наездником, никогда не глядел, что находится впереди, и ситуация часто становилась опасной. Грумам надлежало держаться рядом, даже когда Хафид, как частенько случалось, мчался галопом, так что с утра до вечера всем четверым приходилось носиться сломя голову. Если они не поспевали за мальчишкой, их валили на спину, связывали нога, и ближайший стражник – поскольку Хафид никогда не выезжал за пределы дворцовых садов – приступал к делу: бил по босым пяткам палкой и кричал: «Шехед! Шехед!», что означало: «Признай! Признай! Обратись на путь мавров! Обратись к единственному истинному богу – Аллаху!»
Не стоит и говорить, что таким способом бесполезно было пытаться наставить Дика на путь истинный. Что бы Мак-Грегор-младший ни думал о своем отце, он в полной мере унаследовал его упрямство. К счастью, это продолжалось недолго. Три недели спустя, в один прекрасный день, Хафид мчался галопом и радостно смеялся, глядя, как телохранители безуспешно пытаются удержать его. Он совсем позабыл, что надо смотреть, куда несешься. Низко расположенная раздвоенная ветка оливы сдернула ею с седла, поддев за шею, и зажала крепче, чем петля в руках самого умелого палача.
Им повезло – никто этого не видал, иначе вся прислуга Хафида заплатила бы за происшествие своими жизнями. Вирек, венецианец, проявил присутствие духа и быстро сообразил, что им надо бежать и укрыться среди множества людей, работавших в садах. Эта простейшая хитрость удалась, поскольку, как и полагал Вирек, имена четырех рабов никому не были известны. Сначала опасались, что все обитатели подземелья под конюшнями будут наказаны, но потом Абдаллах, видимо, решил, что не стоит лишаться четырех сотен рабов, и розыски прекратились.
Но Дик недолго оставался в уже привычной обстановке, хотя жил и кормился он все там же. К тому времени он стал высоким, худым юношей с ввалившимися глазами и щеками, но был по-прежнему силен, быстр и вынослив. Будучи умнее многих, он потихоньку выучил марокканский, арабский и даже несколько слов на хлуэ, берберском диалекте, – и его выбрали в помощь старому мавру, главному надзирателю за дворцовыми садами.
Обязанностей у Дика было немного. В основном он готовил новые цветочные клумбы, сажал, пересаживал, подрезал, пропалывал, следил, чтобы все выглядело как можно более аккуратным и ухоженным, подбирал опавшие плоды. И кормился он здесь лучше, чем на прежней работе, потому что все сбитые ветром и упавшие свежие фрукты – лимоны, апельсины, финики, фиги, кокосовые орехи, даже абрикосы и персики – доставались ему, что удачно дополняло скудное питание невольника.
Так продолжалось почти год, и однажды ранней осенью, когда свирепая жара североафриканского лета уже спала, ему приказали перекопать и прополоть клумбы, которые находились по обе стороны высокой арки и в форме подковы перед самым дворцом.
Это были главные приемные ворота дворца Абдаллаха, выходящие на широкую мощеную террасу, куда подчиненные принцу племена присылали свои посольства с дарами и выражениями преданности. Несоблюдение обычая расценивалось как мятеж и каралось соответственно. Поэтому почти каждый день во дворе появлялись группы людей из разных племен, с невеселыми лицами, несущих в руках подарки.
И этот день был не исключением. Явились посланцы от Аит Муса, племени из Центрального Атласа, и ожидали возможности выразить султану свое почтение и преподнести дары. Горцы, не имевшие ничего, кроме скота, в качестве главного дара привели великолепного белого, как снег, коня: хабб эль-Рее – Порыв Ветра. Он был так хорош, что Дик бросил копать и смотрел на него с восхищением, глазом знатока оценивая достоинства.
Первым шел величественный каид из Аит Муса, за ним следовали остальные, и два раба вели великолепное животное. Мгновением позже из ворот появился Абдаллах и его свита – группа дородных господ в белых одеяниях. Следом шли с десяток рабов в безупречно чистых белых рубахах и коротких штанах, чтобы нести и охранять полученные дары.
Абдаллах не был таким знатоком лошадей, как Дик, но даже у него захватило дух, когда он увидел, какого коня привел для него с гор каид Муса. Он бросился вперед с почти детским нетерпением, не обращая внимания на каида.
Трудно сказать, делал ли тот свой подарок с коварным расчетом или действительно не подозревал о гордом и горячем нраве жеребца, но ни он, ни свита самого Абдаллаха не успели помешать тому, что произошло. Один из рабов, приведших коня, повернулся и придержал для принца стремя. Другой держал уздечку. Абдаллах поднялся в седло и стал разбирать поводья.
Абдаллах считал себя искусным наездником, но с белым жеребцом совладать не смог. Едва он уселся в седло, как конь попятился и встал на дыбы, с легкостью раскидав рабов, удерживавших его. Затем снова опустился на все четыре ноги, низко пригнул морду к земле, выгнул спину и, в ярости мотая головой, ринулся прямо на послов и свиту принца с такой свирепостью, что все они метнулись в стороны, опасаясь за свои жизни. Никто не набрался смелости схватить животное за уздечку. Абдаллах усидел в седле во время трех диких скачков, а потом полетел на землю в развевающихся одеждах, теряя обувь, отчаянно размахивая руками и ногами.
Вместо того чтобы ринуться вперед, жеребец, похоже, решил, что это-то и есть его главный враг. Он остановился, снова попятился, и на мгновение всем показалось, что животное неизбежно растопчет в кашу не успевшего подняться Абдаллаха.
Так бы и случилось, поскольку никто из свиты Абдаллаха и из людей Аит Муса действовать не решался. Но в тот момент, когда копыта уже опускались, откуда-то – никто не понял, откуда – к ним метнулась оборванная фигура и бросилась к голове коня.
Неожиданное явление заставило животное шарахнуться, и копыта, хотя и почти задели одежду принца, опустились на землю достаточно далеко, чтобы тот успел откатиться в сторону и подняться на ноги. Абдаллах выхватил кинжал, бросился к коню и уже готов был вонзить клинок ему в горло, но Дик, сумевший, к всеобщему удивлению, успокоить коня, удержал его руку.
Момент был напряженный.
– Он убил бы меня, если бы не ты! – прохрипел Абдаллах.
– Но он тебя не убил. Я же остановил его.
Рука Абдаллаха медленно опустилась, пока он разглядывал оборванное, пахнущее навозом существо.
– Значит, ты смог бы ездить на нем?
Впервые в жизни Дик сдержал свой нрав и подумал, прежде чем ответить.
– Да, ваше величество! И вы могли бы, будь он как следует приучен к поводу. Нельзя винить животное за его инстинкт!
Абдаллах отступил на шаг. Лицо его было черным от гнева.
– Ну-ка, поезжай!
Дик повернулся, осторожно поглаживая ноздри коня, и взлетел в седло. На мгновение конь вроде бы растерялся, не понимая, что случилось, а потом галопом понесся через двор и ринулся в сад. Но Дик не позволил жеребцу опустить морду и выгнуть спину, а повернул и направил обратно к ожидающим людям. И тут-то душа у него ушла в пятки – неожиданно он осознал всю безумную смелость своего дерзкого поступка.
Но Абдаллах уже успел остыть. Он взглянул на белого коня, на Дика и повернулся к высокому человеку в коричневых широких шароварах и мягких красных сапогах, что свидетельствовало о его принадлежности к личной гвардии принца.
– Ты, Якуб, проследи, чтобы этого парня отмыли и одели как положено. И вечером приведи его ко мне. Жеребца поставь на конюшню. Мы еще поглядим, стоит ли парень того, чтобы ездить на нем!
Высокий мужчина, глаза у которого, как с изумлением заметил Дик, были голубыми, словно летнее небо, почтительно поклонился, повернулся, оценивающим взглядом скользнул по Дику и знаком приказал идти за ним. Дик решил, что это один из диких берберов с гор, и пошел следом не без дурных предчувствий. Не успели они миновать садовые ворота, как высокий человек заговорил:
– Ты не обидишься, парень, если я попрошу тебя идти позади и немножко в сторонке? Не то чтобы я имел что-нибудь против, но от тебя так воняет, что мой желудок прямо просится наружу! Но мы это дело поправим. Можешь называть меня Якуб эль-Аббас, Лев, хотя когда-то я был просто Клюни Гленгарри из Лох-Шил – вот так-то.
Он умолк, удивленный, потому что Дик воскликнул:
– Гленгарри? Значит, ты не… А мое имя Мак-Грегор – Дик Мак-Грегор.
Горбоносый человек уставился на него.
– Мак-Грегор? Ох! Ты из Данбартона или из Перта?
– Нет. Можно сказать, я Мак-Грегор с Бак-Хилл.
Высокий человек посмотрел на него с сомнением.
– Это где-то в низинах?
Дик хихикнул.
– Да, плантация Бак-Хилл находится в Вирджинии. Там действительно невысоко.
