Текст книги "Воин султана"
Автор книги: Бейтс Болдуин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Глава третья
ПАСЫНОК АЛЛАХА
Впервые Дик вошел в собственно город. Улицы кишели народом. Дерб С'мене показалась ему, привыкшему к простору дворцовых садов, невозможно узкой и переполненной людьми. На самом деле это была самая широкая улица в городе. Двое мужчин могли пройти по ней, вытянув руки в стороны на всю длину, и кончики их пальцев лишь едва задевали бы стены. Улица была вымощена крупными истертыми булыжниками, а сточную канаву, проходившую посередине, накрыли старыми мельничными жерновами, которые сильно шатались, когда на них наступали.
Множество людей всех возрастов, цветов кожи, различного роста и внешности толкались в воротах и заполняли улицы. В казавшейся непроходимой давке погонщики ухитрялись проводить мулов, верблюдов, ослов и даже отары перепуганных лохматых овец. Время от времени проезжала какая-нибудь важная персона, а впереди бежали два раба, размахивая направо и налево внушительными палками и крича: «Бал-ак! Балак!» – «Дорогу! Дорогу!» И Дик посмеивался про себя, видя, что сам Якуб эль-Аббас, не говоря ни слова, ловко увертывается от них.
И в этой толпе даже Дика, хотя он был оборван и грязен, осаждали нищие, слепые с заплеванными бородами, больные, едва ковыляющие на слоновых ногах, прокаженные, протягивающие руки, похожие на когти, с криками: «Флус аль Аллах! Флус аль хамдуллилах!» – «Денег для Аллаха! Денег за благословение Аллаха!».
Но сутолока и теснота на Дероб С'мене были еще ничто по сравнению с более узкими и темными проходами, куда они свернули. На полпути через город эль-Аббас резко повернул влево, на темноватую Дерб Филала, тянувшуюся между глухими стенами. Здесь человек, уперев руки в бока, оцарапал бы себе оба локтя. Улица была немощеная и, хотя дождь не шел уже очень давно, покрыта тошнотворной грязью. По обеим сторонам тянулись высокие дома, выходившие на улицу глухими стенами, кое-где соединенными арками, еще больше затемнявшими узкий проход. Изредка между домами встречались просветы, где над высокой садовой стеной, увенчанной ослепительно яркими цветами бугенвиллеи или золотыми и пурпурными вьюнками, сияло солнце. Время от времени улица расширялась, образуя небольшие площади, где из стенок, украшенных сине-золотой изразцовой мозаикой, выбивались вечно журчащие струи фонтанов. Каждое четвертое-пятое здание казалось Дику мечетью или медресе, мусульманской семинарией, увенчанными высокими минаретами с плоскими фасадами, где вот-вот появится седобородый муэдзин, созывающий правоверных на молитву.
За мечетью Филала они вошли в район, называемый Кисарийа. Улицы здесь были перегорожены, и по ним не разрешалось проводить животных; идти тут было несколько легче. В этом районе располагались улицы кожевников и чеканщиков, шорников и сапожников, бакалейщиков и пекарей, столяров и оружейников, медников и портных, гончаров и слесарей; у всех было свое постоянное место, так что если человеку требовался новый кинжал или плащ, ему следовало только прийти на улицу оружейников или портных, где он мог сравнить цены и качество всех таких товаров в городе, прежде чем сделать выбор.
Миновав Кисарийю, они снова погрузились в сумрачные лабиринты. В конце концов, у Дика закружилась голова и он не уставал удивляться, как это Якуб эль-Аббас ухитрился запомнить дорогу до извилистой и скользкой Дерб Ахмед бен-Хадра. Там, наконец, Якуб остановился у ворот под низкой аркой в садовой стене и обратился к Дику, почти извиняясь:
– Мы пройдем здесь, если ты не возражаешь.
– Конечно, о чем ты говоришь!
Дик удивленно взглянул на него.
К воротам вели несколько ступенек, и мужской голос спросил по-арабски, кто стучится.
– Фатах, собака! Открывай эти проклятые ворота! – прорычал эль-Аббас, чего, по-видимому, было достаточно, потому что ворота немедленно распахнулись, явив взглядам маленького сморщенного негра.
За воротами находился красивый тенистый сад, где были аккуратно высажены апельсиновые, абрикосовые и миндальные деревья, а в середине, в тени четырех корявых олив, бодро журчал красиво выложенный плитками фонтан.
Эль-Аббас мотнул головой в сторону чернокожего карлика.
– Это Фатах, мой управляющий.
Они остановились возле фонтана, и Гленгарри, обратившись к Фатаху, быстро отдал какие-то приказания на арабском – Дик не успел ничего разобрать. Маленький человечек захихикал, поклонился и исчез в недрах большого, беспорядочно построенного дома в верхнем конце сада. Гленгарри покосился на Дика и немного отошел в сторонку.
– Боже правый! Ну ты и с душком!
– Что… – начал было Дик, не понимая.
– Снимай свои тряпки, – перебил его шотландец, – и выкинь их за ограду.
Дик повиновался. Вернувшись, он обнаружил, что маленький Фатах принес белую рубашку, свернутый бурнус под мышкой и пару огромных желтых шлепанцев. С ним пришли два дюжих темнокожих парня, одетых в простое белое платье, каждый с пустым ведром.
– Познакомься, – проворчал Клюни, обращаясь к Дику, – это еще двое моих слуг, Масауд и Белал.
Рабы не спеша наполняли ведра из фонтана, затем шагнули вперед и, прежде чем Дик успел сообразить, с двух сторон окатили его с головы до ног.
Якуб эль-Аббас стоял в сторонке и с явным одобрением наблюдал, как рабы выплеснули с полдюжины ведер воды каждый на отплевывающегося Дика. Потом они вопросительно взглянули на хозяина, и тот кивнул.
– Пока довольно. Фатах! Теперь ты!
Чернокожий карлик вышел вперед, развернул рубашку, накинул ее на плечи Дика и завернул его в толстый бурнус. Грубая ткань моментально впитала холодные капли воды, и, пока Фатах, наклонившись, надевал шлепанцы на ноги Дика, он быстро вытер лицо и голову краем одежды.
– Ну вот и отлично! Самое скверное мы смыли. Теперь пошли в дом. Там мои рабыни докончат дело.
– Можно было, по крайней мере, предупредить, – пробормотал Дик, шагая за ним.
– Конечно! – серьезно согласился Аббас, – но тогда я лишился бы удовольствия видеть твою физиономию, пока тебя поливали!
К этому времени они прошли через ряды изящных, украшенных тонкой резьбой мавританских арок в центральный двор большого дома – просторный, прохладный, вымощенный плиткой и со всех четырех сторон окруженный колоннадами. Пока они пересекали двор, Дику послышалось приглушенное щебетание женских голосов, и у него появилось неприятное чувство, что черные глаза внимательно наблюдают за каждым его шагом.
Эль-Аббас провел Дика через двор и нырнул в темный коридор, а оттуда – в череду просторных, удобных, даже роскошных комнат. Одна явно служила спальней. Другая, где на узорном полу было расстелено множество великолепных ковров, усеянных пуфами, валиками и подушками разных размеров, была чем-то вроде гостиной.
– А теперь смотри! – гордо сказал Клюни.
Он величественным жестом распахнул дверь, которая вела еще в одну комнату, выложенную изразцами. У одной из стен стояла низкая кушетка с грудой подушек, перед ней обычный низкий стол, а на нем медный чайник и чашки. В середине изразцового пола был устроен глубокий мозаичный бассейн размером примерно в шесть квадратных футов. Где-то внизу под комнатой, по-видимому, топились угольные печи, потому что было очень тепло. Вода была чистой и теплой. Возле бассейна стояла на коленях большая старая негритянка. Она только что добавила туда ароматического масла и теперь проверяла рукой температуру воды.
– Ты видел что-нибудь подобное? Это мой собственный хаммам. Чтобы ты знал: не во всяком доме Мекнеса есть своя ванная. Более того, можешь быть уверен, что другой такой нигде нет, потому что я взял идею из руин римского Волюбилиса – это четыре или пять лиг к северу отсюда – и приказал построить ванную по моим собственным чертежам. Раздевайся, полезай в воду и отдрайся хорошенько. Пока ты моешься, я заварю нам хорошего чайку и добавлю туда кое-чего покрепче.
Он успел принести мяты, чая и голову сахара, прежде чем заметил колебания Дика.
– В чем дело, парень? Что-нибудь не так? Поторопись, у нас не так уж много времени.
Дик потупился и указал на женщину.
– Прикажи ей уйти!
Клюни взглянул на старуху и разразился смехом.
– Ямина? Да брось ты! Это моя правая рука, и ей совершенно наплевать, в штанах ты или без штанов. Привыкай, здесь это дело обычное!
Было ясно, что он не собирается отсылать негритянку. Дик неохотно сбросил одежду, разулся и ступил в маслянистую теплую воду. Сначала он ежился, пытаясь прикрыться, но роскошное тепло овладело им, и он перестал обращать внимание на женщину, с наслаждением плескаясь и оттирая грязь. Ямина не обращала на него никакого внимания. Она ходила взад и вперед, принесла несколько чистых хаиков, которые, по-видимому, служили здесь и банными полотенцами, и простынями, и, одеждой для мужчин и женщин.
Тем временем Клюни Гленгарри заварил горячего ароматного чаю, а когда Ямина в очередной раз вышла, достал плоскую фляжку и добавил щедрую дозу янтарной жидкости.
– Давай, парень, пей! Это пойдет тебе на пользу!
Дик взял чашку и, осушив ее, сразу же узнал вкус отличного французского коньяка. Гленгарри наполнил свою чашку, крякнув, выпил и подмигнул.
– Мы знаем в этом толк! Ну, а теперь расскажи мне, парень, как ты угодил сюда?
После великолепной ванны и коньяка Дик расслабился и выложил свою историю – ту ее часть, которую считал возможным рассказывать. Когда он закончил, Клюни Гленгарри покачал головой.
– Да, – вымолвил он грустно, – то же, что и всегда. Признаюсь, я-то попал сюда по собственной воле, предложив свои услуги после того, как сражался не на той стороне в восьмом году при претенденте на трон. Мне повезло, что ветер дул в их сторону. Они не пытались убедить тебя принять мусульманство?
– Пытались! – мрачно ответил Дик и рассказал о Хафиде.
– И ты все равно отказался? Ты так убежден в правоте своей церкви?
Дик пожал плечами. Он не был особо религиозен и потратил немало долгих темных ночей, пытаясь как-нибудь объяснить себе все эти премудрости.
– Я никому не позволю вбивать это в меня! – воскликнул он.
– Узнаю шотландское упрямство! – вздохнул Гленгарри. – Но я не виню тебя. Я и сам думал так же. Давай-ка, вылезай из воды, надо растереть тебя маслом и бальзамами.
Дик послушно выкарабкался из ванны, занятый своими мыслями, растянулся на животе на кушетке и уставился на эль-Аббаса, озадаченно хмурясь.
– Я отказывался не из одного упрямства. Ты сам знаешь, что вероотступников не выкупают.
– Понимаю, куда ты клонишь!
Клюни кивнул, взял стакан мятного чая, протянул Дику и почти рассеянно хлопнул в ладоши.
– Но не думаю, что ты прав. На самом деле, прости мою дерзость, ты совсем не прав.
Кто-то вошел в комнату, но Дик не повернул головы, решив, что это Ямина. Он опустил голову на скрещенные руки и не шевельнулся, когда на спину ему налили немного теплого масла. Быстрые ловкие пальцы стали растирать и разминать усталые мышцы, и напряжение постепенно уходило из тела. Эта Ямина большая мастерица!
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
– Что? – воскликнул шотландец почти воинственно. – Я имею в виду, что это почти невозможно. Ты прекрасно знаешь, как редко пленникам удается добраться до родины, даже если их выкупают – скрюченных, измученных, постаревших раньше времени. Знаешь? Да? Тогда тебе известно и то, что большинство из них умирают в цепях или сходят с ума прежде, чем до них дойдет весть о выкупе.
– Но я молод и силен!
Дик поднял голову, вспомнив горячие объятия Эжени.
Клюни Гленгарри ехидно улыбнулся.
– С чем тебя и поздравляю, и, несомненно, есть причины, прибавляющие тебе мужества и сил. Но знаешь ли ты, что такое тюремная горячка? Ты видел мужчин – да, мужчин, таких же сильных и здоровых, как ты, сломленных ею? Думаешь, ты лучше их? Допустим, тебе удастся этого избежать, но вдруг ты покалечишься на работе? Ты же понимаешь, что на милосердие рассчитывать не придется! А разве тебе не доводилось видеть, как людей убивали и мучили за совершенно невинное слово или поступок – или просто потому, что они оказались слишком близко от сабли безумного мавра! Подумай об этом, парень, и ты поймешь, как мало, шансов прожить достаточно долго, чтобы произошло то, на что ты так надеешься!
Помимо воли Дик вздрогнул.
– Ну, в конце концов, я умру, и мне будет все равно!
– Вот-вот! Умрешь, и тебя не будет. Что ж, парень, это тоже способ бегства, по крайней мере, на него надежды больше, чем на выкуп.
Дик молчал, и Гленгарри продолжил:
– Пойми меня правильно. Я думаю, что людей, которые смогли бежать, еще меньше, чем тех, кого выкупили. Лучше, скажу тебе, быть живым мавром, чем мертвым христианином!
Дик закусил нижнюю губу и подумал об Эжени; ему даже казалось, что он чувствует нежное прикосновение ее рук. В словах его нового друга было много правды. Побеги случались нечасто. Он сказал себе, что, даже если и примет совет к сведению, никогда не оставит надежды бежать к ней. С тех пор, как, проснувшись, Дик обнаружил себя на борту «Единорога», и, пройдя по всем кругам ужаса, страданий и рабства, единственным, что он хранил в своем сердце, что давало ему силы, были мысли, воспоминания, мечты о ней. Днем ему казалось, что Эжени стоит рядом с ним, шепча слова ободрения, по ночам снилось, что она лежит в его объятиях.
Нет! Дик сказал себе, что отречется от своей веры только ради того, чтобы уцелеть и сохранить возможность побега; чтобы не умереть в оковах и не потерять рассудок от ужаса, как случалось слишком со многими. Если он и отречется, то лишь внешне. Это будет просто военная хитрость, не больше!
Голос Клюни вмешался в его мысли:
– Переворачивайся! Переворачивайся – тебя надо обработать с другой стороны.
Спохватившись, Дик внезапно осознал, что его спину и бока разминала и пощипывала не единственная пара рук. Он почти вскочил и оказался лицом к лицу с ними. Стоя на коленях, юноша скрючился, судорожно озираясь в поисках чего-либо, чтобы прикрыться. Конечно, Ямина тоже была здесь, и именно она огромной, похожей на кувалду, рукой с неожиданной силой толкнула его, заставив снова лечь на спину. Но двое других… Он захлопал глазами, задохнулся и залился краской смущения с головы до пят, потому что это были высокие красивые девицы с озорным блеском в глазах и насмешливыми улыбками на алых губках. Одна из них, со щеками и кожей нежнейшего тона топленых сливок и глазами, черными как ночь, явно имела среди предков жителей Сахары. А другая, с чуть оливковой кожей, золотисто-зелеными глазами и крупными белыми зубами, была чистокровной берберкой.
Раздался громовой хохот Клюни Гленгарри.
– Помереть можно, глядя на твою стеснительность! Я же говорил: надо привыкать к обычаям этой страны. Заида и Хабиба – мои рабыни, и им можно доверять. Ты убедишься, что они отлично знают свое дело. Ложись! Ложись и дай им закончить! Они обе хорошие девушки!
Дик понял, что выбора нет, медленно перевернулся на кушетке и вздрогнул, когда благоухающее масло полилось на живот и бедра, Теперь он все время чувствовал свое затвердевшее тело и эти растирающие и разминающие его пальцы и ладони. И все же, несмотря на глубочайшее смущение, он даже помимо своего желания постепенно стал расслабляться. Приятная истома растекалась по телу, разглаживая бугры и распутывая узлы в измученных работой мышцах и суставах. Клюни Гленгарри продолжал говорить, отстаивая свою точку зрения, но его слова казались Дику далекими и несущественными, хотя он слышал их достаточно хорошо, чтобы в нужный момент припомнить.
Наконец, когда его умастили и растерли, все три женщины вместе одели его, и Дику пришлось без возражений подчиниться и этим нескромным прикосновениям, тем более, что сам он едва ли смог бы правильно обойтись с незнакомой одеждой. Первым делом надевались мешковатые штаны из белого хлопка, или сервал, потом просторная рубашка из того же материала, называемая шамир. Затем шли три одеяния, больше всего напомнившие Дику старомодные ночные рубахи, отличавшиеся одна от другой сложностью вышивки: гандура – кафтан из алого, расшитого злотом атласа и фарраджа из тончайшего, почти прозрачного шелка, поверх которой надевалась к'са – одеяние наподобие вездесущего хаика, но поуже и из более тонкой ткани. А завершал все белый селхам, или бурнус, что, как объяснил Клюни Гленгарри, полагалось по правилам дворцового этикета.
Призвали цирюльника, который выбрил голову Дика и подстриг ему бороду так, что она приобрела раздвоенную форму. Зеленоглазая красотка Хабиба намазала ее ароматным маслом алоэ и закрутила в два остро торчащих рога. В результате, по крайней мере, с точки зрения мавров, Дик приобрел вид замечательный и достойный. Когда все было закончено, Клюни одобрительно кивнул и повел Дика на Дерб эль-Кубба на сей раз через широкие парадные ворота. Там их ожидали несколько гвардейцев в широких штанах, державших в поводу двух богато оседланных коней: огненноглазого приплясывающего серого для Якуба эль-Аббаса, их начальника, и черногривого гнедого с хитрым взглядом для таинственного руми.
Они уселись в седла. Сперва Дик нашел мавританское седло с высокой лукой и короткими стременами несколько неудобным, но быстро приспособился к нему. Легким галопом они поехали через Баб-Тизми, вокруг стен, мимо Дар эль-Махзена к Дар эль-Хамра. У тех самых ворот, где еще сегодня днем Дик бросился остановить белого коня, они спешились, и Якуб эль-Аббас повел его через множество залов и коридоров, мимо стражников и слуг. От бесконечных поворотов у юноши закружилась голова.
Их встретил маленький, кругленький, темнолицый человечек в белой одежде – визирь Абдаллаха, Каид Мехра бен-Абу. Он критически оглядел Дика, сделал множество мелких исправлений в его одежде и затем, удовлетворенный, провел их в огромную длинную комнату, которая, как почудилось Дику, протянулась на целые мили.
Комната была заполнена придворными и вельможами, собравшимися в кучки и непринужденно болтавшими друг с другом. Когда бен-Абу ввел Дика и эль-Аббаса, некоторые оглянулись, но никто не обратил на них особого внимания. Только когда они приблизились к Абдаллаху, раскинувшемуся на груде подушек в дальнем конце зала, разговоры поутихли, и на них повернулись посмотреть, с интересом и даже с любопытством. Нигде, естественно, не было видно ни одной женщины, но зала завершалась сводом почти двухэтажной высоты и в дальнем ее конце, на стене, был широкий балкон, заслоненный от взглядов собравшихся внизу узорной, тонкой работы, решеткой из кедрового дерева. Именно оттуда обитательницы гарема Абдаллаха могли наблюдать за тем, что делается внизу.
Пока они шли по длинному залу, Дик испытывал неприятное чувство из-за того, что за ним следили невидимые глаза, и, несмотря на шум в зале, почти слышал взволнованный шепот, проносившийся над головами собравшихся.
Они не дошли десяти шагов до места, где сидел Абдаллах, когда Якуб пал на колени и поклонился, уткнувшись лицом в пол. Дик последовал его примеру, визирь тоже, и все трое оставались в таком положении, пока принц не соизволил лениво взглянуть в их сторону.
– Это что? – спросил он.
– Здесь Якуб эль-Аббас, ваше высочество, – ответил пухленький визирь.
– Мир тебе, Якуб! – проворчал Абдаллах. – Что привело тебя сюда?
– И тебе мир, йа сиди! По твоему приказанию я привел к тебе человека, который сегодня спас твою жизнь от разрушающих копыт безумного белого коня.
– Ах, я и забыл! – воскликнул Абдаллах. – Поднимайся, Якуб, и скажи ему, чтобы он тоже поднялся и приблизился.
В зале воцарилась тишина. Абдаллах посмотрел на Якуба, затем на Дика, потом снова на отступника. В. тишине еще более отчетливо слышалось щебетание женских голосов наверху. Абдаллах тоже услышал их, медленно повернулся и сердито взглянул в сторону балкона. Шепот тут же стих, Абдаллах снова так же неторопливо обратил к пришедшим лицо, и Дику показалось, что он уловил глубоко скрытое выражение веселости в темных, слегка выпученных глазах.
– Ты хорошо поработал, эль-Аббас. Будем надеяться, что не чересчур хорошо. Я бы принял его за другого человека. Ты говорил с ним?
– Аллах свидетель, ваше высочество, я сделал все, как вы велели!
– А ты, руми? – Абдаллах неторопливо повернулся к Дику. – Как тебя зовут?
– Мак-Грегор, йа сиди! Ричард Кэри Мак…
Взмахом руки Абдаллах велел ему замолчать.
– М'гхгур? – он, явно с трудом, попытался произнести фамилию. – Фу! Чужеземное имя! надо изменить его!
Он задумался на минуту, и с балкона снова донесся шепот, на этот раз весьма настойчивый. Даже Дик слышал его.
– Хасан! – прошептали сверху. – Вахайат! Хас-с-сан!
Абдаллах снова повернулся и взглянул вверх. Тут же наступила тишина. Принц взглянул на Дика, улыбаясь.
– Слышал?
Дик был в замешательстве; он не знал, надо ли признавать это.
– На'ам, йа сиди. Слышал, повелитель!
– И понял? – подгонял его Абдаллах.
– Айна'ам, йа сиди. Конечно, господин!
Абдаллах долго и критически разглядывал Дика, так что он покраснел от смущения, переминаясь с ноги на ногу.
– Хасан! Вахайат, Хасан! – Абдаллах усмехнулся. – Клянусь жизнью! Красивый! Вот что думают о тебе в моем доме, руми! Очень хорошо! Пусть так и будет! Хасан – да, ты и вправду красив. Но я думаю, тебя надо назвать еще и удачливым. Хасан эс-Саид, стало быть; так будут звать тебя с этих пор!
– Иншалла, йа сиди, – ответил Дик.
– Иншалла, йа Хасан эс-Саид – красивый и удачливый.
Дик подумал, что Абдаллах смеется над ним, но тот был вполне серьезен.
– Да будет так! Ты говорил с Якубом эль-Аббасом?
– Говорил, йа сиди.
– И он поведал тебе о благословении ислама?
– Да, ваше высочество!
– И ты решил стать одним из нас?
Дик колебался. Пусть даже от этого зависит его жизнь, он не мог так быстро ответить на столь серьезный вопрос.
Со мной сегодня так много случилось, что я не в силах сразу собраться с мыслями, – сказал он, наконец. – Могу ли я просить твоего позволения подумать об этом подольше?
Абдаллах немного сощурился, словно от удивления. Дик не понял, доволен он или рассержен.
– Для тебя найдется место в радах моей личной гвардии, под началом эль-Аббаса. Он будет обучать тебя и заботиться о тебе. И если дело пойдет хорошо, кто знает, какие еще успехи тебя ждут? Но в случае отказа, впереди только каменоломни и тяжкий труд в низ!
Дик склонил голову.
– Я подумаю и об этом, йа сиди!
Похоже, ответ был правильный, поскольку на лице Абдаллаха появилось несомненное одобрение. Если Дик придет к исламу после должного размышления, Абдаллах будет гораздо больше доверять ему.
– Да будет, так! – воскликнул Абдаллах и взглянул на Клюни Гленгарри. – Ты за него отвечаешь, эль-Аббас, Держи его у себя в доме, под присмотром. Пусть он погладит, как в действительности живут наши люди, чтобы мог сам обо всем судить. А через неделю снова приведи его ко мне – он должен будет дать ответ.
Так началась неделя, которую Дик долго потом вспоминал как самую трудную в своей жизни. Но, думая об Эжени, он понимал, что иначе ему вряд ли удастся прожить так долго, как хотелось. Единственное сомнение состояло в том, как воспримет его поступок она. Это по-прежнему оставалось самым важным.
Всю неделю он был крайне озабочен и все забывал спросить эль-Аббаса о таинственных шепотах наверху, во дворце, а к концу недели борьба с самим собой стерла из памяти и воспоминание о них. В итоге юноша пришел к выводу, на который рассчитывали и Абдаллах, и эль-Аббас. Он рассудил, что шансы бежать под видом мавра не ниже шансов быть выкупленным, если он откажется принять ислам. Что касалось Эжени, то Дик успокоил свою совесть тем, будто это лишь военная хитрость и что потом – после побега и встречи с нею – он вернется в лоно церкви, признает свой грех и попросит прощения.
– Бороться глупо, Клюни! – сказал он просто.
Когда вечером они вновь предстали перед Абдаллахом, Дик чувствовал себя так, словно стоит на краю глубокой пропасти и готовится совершить смертельный прыжок.
– Ну так что же, – Абдаллах улыбнулся, – пришел Хасан эс-Саид к какому-либо решению?
– Да, йа сиди, – Дик почувствовал, что в горле у него так пересохло, что он едва может говорить, – я решил принять ваше предложение.
– Эль хамдуллиллах!
Абдаллах поднялся и обнял Дика.
– Хвала Аллаху! Ты не пожалеешь об этом. Йа Аллах! Клянусь!
