Текст книги "Меч эльфов. Рыцарь из рода Других"

Автор книги: Бернхард Хеннен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

Зверочеловек

Леон положил руку на тяжелый засов и попытался мысленно защититься от того, что его ожидало. Затем открыл двери темницы. Зверочеловек, скрючившись, лежал на пороге. Свет факелов, горевших за спиной Леона, казалось, ослепил лежавшего. Он заморгал.

Примарху хотелось бы уметь угадывать, что творится в этой лисьей голове. Мочь прочесть по чертам лисьей мордочки так же, как умел читать по лицу человека. А еще ему хотелось, чтобы этот чертов тролль не так вонял! Вонь в камере стояла невыносимая!

Леон посмотрел на гигантскую фигуру, которая, растянувшись, лежала на полу камеры. Огромные лапы были не далее, чем в полушаге от двери. Опасно близко.

Но Леон знал, насколько крепки железные путы на ноге чудовища. И какова длина цепи, крепко сидевшей в стене.

– Ты хочешь извиниться за то, как вы размещаете своих гостей, Седовласый?

– Думаешь, дерзкими речами ты можешь заслужить себе лучшую квартиру? – ответил Леон.

Какое же искажение божественного творения представляет собой это существо. Еще хуже, чем тролль. Наполовину человек, наполовину зверь. И эти самые ужасные. Леону уже встречались конелюди, видел он и человека-быка. А из старинных свитков ему было известно об Альвенмарке, где было еще много таких же ужасных существ.

– Ты хорошо говоришь на нашем языке, человеколис. – Леону приходилось прилагать немало усилий для того, чтобы презрение не слишком чувствовалось в его голосе.

– Это важно для лазутчика! – Человеколис потянулся и сделал вид, что ему очень удобно на пороге. – А я – хороший лазутчик.

– Хороших лазутчиков не так-то легко поймать.

Человеколис уставился на него. Проклятая звериная морда!

Ничего нельзя по ней прочесть.

– Спроси-ка у Жаболицего, согласится ли он с тобой по поводу того, что меня было легко поймать.

Леон невольно рассмеялся. У этой маленькой сволочи есть рот, да и язык подвешен хорошо. Но тут же снова взял себя в руки. Нельзя позволять себе такого!

– Мне кажется, новое лицо лучше подходит к его характеру, – продолжал зверочеловек.

– А тебе не кажется, что твое лицо подходит к твоему характеру? – ответил Леон.

– Думаешь, тебе станет легче, если я сейчас скажу «да»? Думаешь, мы одинакового мнения о характере лис? Или о лутинах? Ты вообще сумел бы различить лисьи мордочки? Спорим, если бы у тебя в темнице была дюжина лутинов, мы все казались бы тебе одинаковыми. Ты никогда не был бы уверен в том, кто именно сейчас перед тобой.

– Я не затрудняю себя умозрительными проблемами, зверочеловек. Может быть, у нас есть еще парочка тебе подобных. Может, даже самочка? Здесь в темнице есть только ты и этот полоумный, вечно голодный тролль. И тебя не спутаешь. – Человеколис повел одним ухом, когда речь зашла о тролле. Может быть, на этом стоит построить игру?

– Тролль довольно неприятный сосед.

– Ах, ты так считаешь? Мы, лутины, умеем находить общий язык с троллями. Наши народы объединяет давняя дружба.

– И поэтому ты лежишь на пороге, не так ли?

Человеколис издал короткий лающий смешок.

– Нет, человеческий сын. Все не так, как кажется. Моего товарища по камере охватила такая радость, когда он увидел меня, что он хотел заключить меня в объятия и прижать к груди. Не то, чтобы я испугался… Тролли могут быть очень чуткими, Седовласый. Но запах изо рта! При всей дружбе между нашими народами это как раз то единственное, с чем мы с трудом справляемся. Потому что у нас, у лутинов, очень чувствительный нос. Поэтому я немного отошел, хотя мне глубоко стыдно этого своего невежливого жеста.

– Как ты думаешь, чего я от тебя хочу? – спросил Леон.

Человеколис почесал за ухом.

– Узнать, какие духи больше всего любит моя королева?

– А ты это знаешь?

Вопрос, казалось, выбил человеколиса из колеи. Он привстал. Потом снова издал лающий смешок.

– Сейчас у тебя почти получилось. Но я не скажу, насколько я приближен к королеве. Думаешь, она послала бы шпионить существо, близко знакомое с ее парфюмерией, а может, и другими тайнами?

– Мои лазутчики – люди, которым я доверяю!

Человеколис заморгал.

– Это меня несколько успокаивает. В таком случае Альвенмарку нечего опасаться рыцарей Древа Крови. Особенно хорошим лазутчикам доверять нельзя! Корни этого лежат в сути их таланта. Они суют нос во все тайны. Как раз это и делает их хорошими лазутчиками.

– Как ты думаешь, на что я пойду, чтобы вырвать у тебя твои тайны?

Человеколис зевнул.

– Обычно вам, людям, ничего, кроме пыток, в голову не приходит.

– Обычно это помогает.

– Спроси-ка Жаболицего, помогла ли порка.

– Так ты, значит, крепкий орешек.

Лутин был ниже трехлетнего ребенка. Леон не мог себе представить, что человеколис продержится достаточно долго, если всерьез попытаться допросить его под пытками. Но примарх понимал также, что гораздо больше можно узнать, если найти другой способ заставить этого выродка говорить.

– Ты имеешь в виду, что я не похож на крепкий орешек? А кто ты, собственно говоря? Священник? На хорошего воина ты вообще-то не похож.

– Почему?

– Потому что у тебя, по всей видимости, трудности с уклонением от ударов меча, если приглядеться к твоему лицу повнимательнее.

Леон ощупал сеть шрамов вокруг глаза.

– Это был всего лишь неудачный день. Обычно я еще и плохой палач. Со мной или говорят, или не говорят. С молчунами мне делать нечего. Ты признался, что являешься лазутчиком. За это я тебя казню. И обещаю, что это произойдет особенно неприятным способом. Через три дня все будет кончено. Если ты передумаешь и заговоришь, я тебя пощажу. Пытать не буду. Можешь подумать о том, кто ты есть на самом деле. Человек чести, который унесет с собой тайну в могилу, или тот, кто ценит свою жизнь выше верности. Мне очень интересно, к какому выводу ты придешь.

Леон закрыл двери. Когда осталась только узкая щель, он остановился.

– Ты должен знать кое-что еще. Твой приятель, тролль, он уже очень давно в этой камере. Он сошел с ума. Постоянно просит свежего мяса. Что касается его ноги, то это не мы. Это он сделал сам. Никто не может сказать, не сделает ли он это еще раз. Так что не чувствуй себя на пороге в безопасности. Ты поступишь умно, если не станешь спать.

– Это же ложь.

– Спроси его, когда он снова очнется, откусил ли он себе ногу, чтобы схватить человека, который принес ему в камеру еду. И внимательно посмотри на его руки. Если он окажется рядом, можешь кричать, сколько хочешь, – мои рыцари не успеют прийти на помощь. Так что не спускай с него глаз. Кричи, как только он примется за свою ногу. И, главное, не засыпай!

Леон запер двери. Теперь посмотрим, такой ли крепкий орешек этот человеколис.

Испытание

Люк смотрел в темноту. Он сидел на корточках у стены, обхватив руками колени, и прислушивался. Скоро снова упадет капля. Это было единственное развлечение в этой камере. Через долгие промежутки времени капли воды падали со сводчатого потолка в неглубокую лужу недалеко от двери. Между двумя каплями он успевал досчитать до ста тридцати семи. Со временем он научился определять и без счета, когда упадет следующая капля. Скоро упадет… Сейчас! Да.

Люк тяжело вздохнул. Он не знал, сколько времени сидит здесь. Ни один луч света не проникал в темницу. Холод пробрал до самых костей. То и дело стучали зубы. Здесь не было ничего, даже одеяла, даже соломенного ложа, только влажные камни.

Он мельком видел Леона, но примарх не захотел с ним разговаривать. Его проверят, это все, что знал Люк. И речь идет о жизни и смерти. Он понятия не имел, когда и где произойдет испытание. Не знал, каким оно будет. Они хотят раздавить его. Нет, не они… Леон! С тех пор как примарх нашел у него тот проклятый светящийся камень, он преисполнился холодной ярости. Он уже решил, что Люк – подкидыш. А у примарха опыта было больше всех. Есть ли надежда? Леон не был похож на человека, который ошибается. Жизнь его была полна уверенности. А жизнь Люка была сплошным сомнением.

Мальчик выпрямился. Потом принялся тереть руки, чтобы они хоть немного потеплели. Интересно, сколько времени он здесь? Еду ему приносили дважды. Значит, уже два дня? Казалось, что времени прошло гораздо больше.

Один раз Люк слышал ужасный крик. Жалобные стоны, становившиеся все громче и громче, пока не перешли в отчаянный вопль ярости. Мальчик был совершенно уверен в том, что такие звуки ни одно человеческое горло издать не в состоянии. Они очень сильно испугали его. Может быть, это тот тролль, с которым они встречались в прошлом году. Гисхильда совершенно не испугалась чудовища! Поначалу его это смутило. Теперь он гордился ею. Что получится из его Львов? К горлу подступил большущий комок. Как бы ему хотелось увидеть это. Теперь они будут сражаться на Бугурте лучше. Это точно!

Время, проведенное на галеасе, укрепило их, сделало ловчее и решительнее. Они заплатили за это ужасную цену. Теперь их осталось всего тринадцать и первый обрел вечный покой в их башне. Его наверняка уже похоронили. А будет ли могила у него? Или рыцари сделают вид, будто его никогда и не было? Может быть, Леон просто сожжет его мертвое тело или выбросит в море? Все воспоминания о Люке де Ланцаке будут навсегда стерты, потому что подкидыши не заслуживают того, чтобы о них помнили…

Мои товарищи не забудут меня, подумал Люк. Ночью, перед тем как «Ловец ветров» прибыл в Марчиллу, они тайно собрались в зарядной камере. Они знали, какой позор ждет их, когда они вернутся в Валлонкур. Все послушники после первого года обучения получали герб. На этом гербе отражалась их история. Поскольку после одного года мало о чем можно было говорить, щит будет белым, на левой стороне его будет нарисован красный дуб без листьев, а со стороны меча – символ звена, к которому они принадлежат. У них там будет красоваться алый лев. У Драконов на гербе будет черная цепь, которая будет разделять дракона и дуб. Цепь была знаком отличия, свидетельствовавшая о том, что они были лучшей командой на Бугурте. А у них, Львов 47-го набора, щит будет делить надвое черное весло. Позорное клеймо, сообщавшее каждому члену Нового Рыцарства, что они были на галеасе, потому что не заработали на Бугурте ни единой победы. Казалось, что победу в последней игре отнять у них нельзя, но перед отплытием «Ловца ветров» Леон провозгласил ее бесчестной и велел вычеркнуть игру из списка отчетов.

Люк горько усмехнулся. Примарх побил его его же собственным оружием. Леон долго изучал правила Бугурта, пока не нашел способа…

Но в ту ночь в зарядной камере все Львы 47-го набора поклялись, что будут расценивать черное весло на гербе, который будет с ними до конца их дней, как знак отличия.

Если я не выдержу испытания, то их останется только двенадцать, подумал Люк. Им придется начинать все игры без резерва. Никогда им не выиграть у такого звена, как Драконы. Никогда рядом с веслом не появится цепь!

Люк в отчаянии прислушался к себе. Он знал, что судьба давным-давно решила, чем окончится испытание. Он ничего не может с этим поделать. Все было предрешено. И ничего не изменить.

Он заметил, как наблюдали за ним Альварез и Друстан, когда он заботился о раненых. Может, он был слишком хорош? Может быть, было бы разумнее меньше помогать раненым? Нет… Это было бы во сто крат хуже, это был бы позор! Неважно, как он появился на свет, неважно, какая кровь течет в его жилах, он – рыцарь. А рыцарь всегда должен делать все как можно лучше. С происхождением ничего не поделаешь, думал Люк, но то, что он всегда старался вести себя так, как подобает рыцарю, этого никто не оспорит… Мальчик печально улыбнулся. Нет, он не всегда вел себя как рыцарь. Свою единственную победу на Бугурте они украли, словно разбойники с большой дороги, но этого он не стыдился. Это позорное пятно он носил бы на своем гербе с гордостью.

За дверью в коридоре раздались шаги. Неужели пришло время еды? Он был голоден. Он был голоден все время с тех пор, как его поместили сюда. Оба раза, когда ему давали поесть, еды было в обрез.

В щель под дверью его темницы проник свет. Кто-то отодвинул засов. Факельный свет горящими стрелами вонзился в его глаза. Ослепленный Люк заслонился рукой.

– Люк де Ланцак, мы пришли, чтобы забрать тебя и провести испытание. Этой ночью ты или станешь одним из нас, или твое тело будет брошено в лесной земле и дикие звери изгрызут твои останки. Поднимись и следуй за нами! – Эти слова были произнесены голосом Леона. Холодным, без надежды на пощаду. Он уже вынес свой приговор.

Люк поднялся. Ему все еще приходилось закрывать глаза рукой. Он на ощупь стал пробираться к двери темницы.

Кто-то взял его за руку.

– Идем, я поведу тебя, – прошептал на ухо Друстан. – Будь мужественен, этого у тебя не отнять. Ты ведь Лев. Я это знаю. И для меня ты им и останешься, что бы ни случилось.

Люк не смог удержаться и тихо всхлипнул. Ноги его дрожали. Все проклятый холод, уговаривал он себя, но легче от этого не становилось.

Жжение в глазах постепенно прекратилось. Они оказались в коридоре, в котором он когда-то повстречался с троллем. С ними был Оноре. Еще – капитан Альварез и рыцарь, которого Люк не знал. Все были облачены в идеально отполированные и смазанные доспехи, как будто собирались на битву, и в серебристом металле отражался огонь факелов. Золотые шпоры позвякивали при каждом шаге по каменному полу. С плеч ниспадали безупречно белые плащи. Их вид внушал уважение.

Теперь Люк заметил, что Леон, единственный из всех, был опоясан мечом.

Дверь распахнулась. За ней оказалась комната, убранство которой разительно отличалось от коридора с его влажными стенами. Свежая побелка, пламя масляных светильников дарило мягкий теплый свет. Высоко в сводчатом потолке виднелось круглое окно. Оттуда широким лучом падал яркий, ясный луч. И там, где он касался выложенного мозаикой пола с изображением Древа Крови, стояло ложе больного. На нем лежал человек с коротко стриженными волосами и седой щетиной на щеках. Лицо его было напряжено. На старой, выдубленной солнцем коже морщины проложили глубокие борозды.

В ногах кровати лежал кожаный футляр со сверкающими клинками, щипцами, лотами и другими приборами.

– Это брат Фредерик, – пояснил Леон. – Ты должен извинить его, что он не приветствует тебя. Мы дали ему опиумный мак, потому что он не должен видеть, что происходит в комнате.

Теперь заговорил Оноре. Человек, который хотел, чтобы Люк де Ланцак взошел на костер, а позже на суде чести после рокового Бугурта так решительно вступился за него.

Люк не знал, что и думать по поводу Оноре. Рыцарь тяжело опирался на палку и улыбался ему. Неужели он и вправду друг?

– С братом Фредериком произошел несчастный случай. Он из Крестов, очень способный плотник. Вчера он упал со строительных лесов. Он мог бы спастись сам, но вместо того, чтобы отойти в безопасное место, помог двум послушникам. Ребята остались невредимы.

Оноре приблизился к ложу больного. Его шаги сопровождались стуком палки. Одним рывком рыцарь отбросил в сторону нижнюю часть одеяла.

При виде того, что было под одеялом, у Люка внутри все сжалось. Из бедра торчала острая, раздробленная кость. Вокруг перелома кожа окрасилась в темный цвет.

– Я надеюсь, что ты сможешь помочь ему, Люк. Это твое испытание. Излечи эту ногу! Если у тебя не получится, нам придется отрезать ее.

Люк нервно облизал губы. С такой раной ему никогда не доводилось иметь дела.

– Я помогу тебе, – сказал Оноре. – Для начала нам нужно вправить кость.

Дверь открылась. Остальные братья по ордену покинули комнату. Все, кроме Леона. Он вынул из ножен меч, великолепный клинок, на стали которого виднелся неровный сине-черный узор, – старое оружие, гораздо шире и тяжелее рапир, которыми сражаются теперь. Оружие, созданное для того, чтобы громить врагов церкви.

– Встань на колени рядом с ложем! – приказал Леон.

Люк повиновался. Он услышал, как примарх застыл позади него. Леон поднял меч. Люк видел тень на белой простыне ложа. И внезапно раздался странный звук. Казалось, он доносился прямо из стены. Казалось, что двигаются мельничные жернова, и все же звук был другим. От этого звука у Люка по спине побежали мурашки. Он снова взглянул на тень меча.

– Не обращай внимания на шум и на меч, – тихо, но проникновенно сказал Оноре. – То, что случится, находится в руках божьих. Делай все, что от тебя зависит. Помоги брату Фредерику! Все остальное не в твоих руках, мой юный друг.

Люк посмотрел на Оноре. Он искренен? На узком, аскетическом лице рыцаря Люк не мог прочесть ничего. Оноре казался изнуренным, но не слабым, словно его медленно пожирал внутренний огонь.

– Давай же, Люк. Давай начнем. Держи Фредерика изо всех сил. Я вправлю сломанную кость.

Даже во сне старый рыцарь застонал, когда Оноре потянул его за ногу. Люк крепко прижал его к ложу. Рана Фредерика снова начала кровоточить. На белоснежной простыне медленно раскрывающимся розовым бутоном расплывалось алое пятно.

Люк склонился над ногой. Ощупал рану и закрыл глаза. Когда он не смотрел, а доверял своим рукам, он лучше чувствовал раны. Он понимал их. Видел, что причиняло вред.

Мальчик чувствовал разорванную мышечную массу, одну надорванную, небольшую вену, осколок кости, все еще торчавший в месиве плоти.

Люк открыл глаза. Взял из кожаного чехла пинцет. Он знал, как применить его, не разорвав плоть еще сильнее. Еще миг – и он ухватил осколок кости. Осторожно начал вытаскивать его из раны.

Хотя он действовал так осторожно, как только мог, спящий рыцарь вновь застонал.

Мальчик испуганно посмотрел на тень меча. Он все еще был занесен над его головой. Люк тяжело вздохнул.

– Это ты сделал хорошо, – сказал Оноре. – Однако теперь пришло время использовать твой особенный дар.

Да он и хотел, но тень! Люк сжал губы и закрыл глаза. Он должен думать только о ране. Мальчик чувствовал под руками изорванную плоть, корку засохшей крови. Позади себя он слышал дыхание Леона. Не думать о нем! Сейчас важна только рана!

Люк медленно выдохнул. Это как в бою на мечах: нужно начинать медленно, без страха, иначе можно считать, что бой уже наполовину проигран.

Его ладони покрылись холодным потом. Он заставил себя дышать медленно и ровно, чувствовал удары своего сердца. Во всем мире были только он и Фредерик.

Люк ощутил тепло на краях раны. Скоро она воспалится. И тогда не будет иного выхода, кроме как ампутировать ногу. Судьба Фредерика – останется ли он калекой или скоро снова встанет на две здоровые ноги – была в буквальном смысле в его руках.

Люку захотелось, чтобы Тьюред никогда не наделял его этим странным даром. Он приносил ему одни неприятности. Но сейчас не время сетовать. Мальчик искал силу, которая позволяла ему лечить, но вокруг него не было ничего. Он делал что-то не так… На лбу выступил пот. Он снова напрягся, открылся, готовый принять в себя все…

Теперь он очень отчетливо чувствовал присутствие Оноре и Леона. Хотя глаза его были закрыты, он видел их. Он видел всю комнату так, словно находился под потолком. Но силы, которую он искал, которая бы позволила ему спасти ногу Фредерика, не было.

Страх снова закрался в мысли Люка. Он подумал о мече, занесенном над его головой. Сколько еще будет ждать Леон? Он сильнее прижал руки к ране, чтобы они не начали дрожать.

Фредерик застонал.

Мальчик сжал зубы. Он должен… Вот что-то, слева от него, за толстой стеной. Наконец! Он нашел ее! Мальчик выдохнул, и вместе с дыханием из него ушел страх. Руки потеплели. Это было хорошее тепло, совсем без пота. Он чувствовал, как излечивается рана.

А потом послышался крик. Внезапно, безо всякого предупреждения. Крик, которого Люку никогда не доводилось слышать. Невероятно громкий, в нем была такая мука, от которой содрогалась душа. Так, должно быть, кричат грешники, когда их карает сам Господь.

Люк открыл глаза. Он хотел уже обернуться, но тут увидел, как тень меча устремилась к его тени на ложе больного.

Первый гость

Мелкая пыль строительного раствора плясала в золотистых солнечных лучах. В воздухе витал запах свежескошенной травы. На брусья строительных лесов они выставили почетную охрану. Из сердец мертвых деревьев золотыми слезами катилась смола.

Послушники-Львы стояли полукругом вокруг открытого каменного саркофага в северной стене их башни-гробницы. Они еще даже не принимались за строительство потолка на первом этаже. Не было двери, не было окон. Пол был усыпан стружкой и мусором. Ничего не было готово. Только жизнь Даниэля окончилась преждевременно.

Он лежал в каменном гробу, укутанный в белые ткани. На груди покоилась его рапира, которой он никогда еще не сражался в настоящем бою. Хотя бальзамировщики сделали все возможное, и труп мальчика привезли в Валлонкур в свинцовом гробу, лицо Льва ввалилось. Закрытые глаза были впалыми, слегка приоткрытые губы потемнели.

В двух лампадах рядом с саркофагом курился ладан, но его аромат не мог победить запах тления. Пахло гнилью. Слишком много дней прошло с тех пор, как «Праведный гнев» разорвало от ярости и горящие бронзовые осколки унесли жизнь Даниэля. Никто не смог бы такое долгое время удерживать запах тления. А летом и подавно!

Гисхильда чувствовала себя до странного опустошенной. Все остальные ее товарищи не могли сдержать слез, когда Друстан рассказывал о жизни Даниэля. А принцесса только смотрела на впалое лицо, и ее не оставляло чувство, что единственное, что останется в ее воспоминаниях от погребения – это запах тления, наполнивший башню.

Три дня под руководством пяти Крестов они работали над каменным саркофагом для своего товарища. Три дня – и вот немного больше, чем просто оболочка, готова. Сотни часов они проведут еще за работой, чтобы снять с необработанных уступов побеги плюща и лавра. Только герб останется таким же, как и был, – четко очерченная область, пустая.

Гисхильда как-то смирилась со смертью Даниэля, но то, что он будет лежать в саркофаге без герба, наполняло ее гневом. Это несправедливо! Еще пара дней – и их звено получит герб. А Даниэль умер слишком рано. Его герб останется белым навсегда, хотя он почти целый год делил с ними все невзгоды.

– …Даниэль был тихим парнем. Не из тех, что завоевывают сердца смехом.

Гисхильда заметила, как Друстан мельком взглянул на Раффаэля. Бернадетта покраснела. А Раффаэль… Он улыбнулся. Принцесса была удивлена тем, насколько хорошо знал их магистр. Жоакино, похоже, ничего не заметил. Он был хорошим капитаном, но иногда он был на удивление невнимательным.

– Думаю, у многих из вас возникнет чувство, что вы плохо знали его, что вообще ничего о нем не знали. Да, может быть, некоторые даже подумали, пусть лучше он, чем другой, тот, кто нам ближе.

Эти слова испугали Гисхильду. У нее было ощущение, что Друстан заглянул ей прямо в сердце. Но сейчас он не смотрел на нее. Интересно, другие тоже думали так же, как она? Даниэль просто был рядом с ними. Он не сделал ничего особенного. Ни хорошего, ни плохого. Он не был выдающимся фехтовальщиком или пловцом. И учеба давалась ему не слишком легко и не слишком трудно. Он был именем, лицом… Но не оставил во мне глубоких следов, подумала Гисхильда. Он был таким же, как его герб: белым, пустым.

– Не стыдитесь своих чувств, – проникновенно говорил Друстан. – Не стыдитесь того, что вы счастливы потому, что смерть постигла не вас и не того, кого вы любите. Не стыдитесь, если не прольете ни единой слезинки. Честное чувство всегда к месту, хотя иногда будет более мудрым не выказывать его. Будьте достаточно честны для того, чтобы не лить лживых слез. Покажите в этот час свое истинное лицо. И поверьте мне, неважно, что вы сейчас чувствуете, придет день, когда вы поймете, что без Даниэля пусто. Хотя вы этого еще не понимаете, все мы – как большой розовый куст. И Даниэль – почка, которая не смогла расцвести. В нашем великолепии нам будет не хватать его. С ним мы были бы совершеннее.

Внезапно Гисхильда почувствовала, как к горлу подступил комок. Она вспомнила о Люке. Три дня не было вестей от него. Три безумно долгих дня. Она всех о нем спрашивала: Друстана, Мишель, Альвареза. Она даже ходила к Лилианне, хотя ей было тяжело смотреть женщине в глаза после неудавшегося похищения канюка-курганника. Но никто ничего не мог ей сказать. Она даже пыталась добраться до Леона, но у примарха не нашлось для нее времени.

Не станет ли и Люк почкой, которой будет не хватать их кусту? С тех пор как они забрали его с корабля, она ломала себе голову над тем, как можно ему помочь. И всегда приходила к одному выводу: ключом ко всему был Леон. Один он решал, что произойдет: отпустят ли Люка на свободу или закуют в цепи. А то и еще что похуже…

Друстан окончил надгробную речь. Один за другим подходили они к открытому каменному саркофагу и произносили шепотом пару слов прощания. Некоторые дарили ему маленький подарок – цветок или монету.

Когда Гисхильда подошла к саркофагу, она вынула из-за пояса маленькую сложенную бумажку. Только вчера ночью она придумала, как попрощаться с Даниэлем. Она сказала об этом Друстану и он разрешил ей остаться в его комнате, когда все остальные послушники спали, да он даже помогал ей.

Гисхильда развернула бумажку. На ней был нарисован герб. На нем красовался красный лев на задних лапах, а напротив него, со стороны сердца, орденское Древо Крови. Поверх обоих на щите была широкая полоса, и на ней Гисхильда нарисовала взрывающееся дуло пушки.

– Ты не уйдешь во тьму без герба, – тихо произнесла принцесса. – По крайней мере, для меня. Прощай, Даниэль, мой брат-Лев.

Она отошла в сторону и почувствовала облегчение. Герб на саркофаге останется пустым, как того требовали железные правила ордена, но она не подчинилась этой несправедливости. Может быть, с годами она забудет лицо Даниэля – даже портрет ее мертвого младшего брата Снорри она уже не могла воспроизвести во всех подробностях, – но о гербе, который она нарисовала для Даниэля, она будет помнить всегда!

Гисхильда отошла в сторону. За ней подошел Раффаэль. Она краем глаза наблюдала за тем, как он положил в саркофаг черную деревянную лошадку, и была потрясена тем, как по-детски поступил ее товарищ. Игрушка в качестве прощального дара!

Должно быть, Раффаэль заметил ее взгляд.

– Это не то, что ты думаешь, – прошептал он ей, проходя мимо.

Она вопросительно подняла брови, но Раффаэль покачал головой.

– Не здесь. И не сейчас.

Последним из тех, кто прощался с Даниэлем, был Рене. Гисхильда готова была поклясться, что Друстан сделал это нарочно. Когда их магистр не палил в пьяном виде по стульям, он был человеком, который всегда соблюдал формальности. Выдающимся качеством Рене было то, что любая грязь, казалось, отскакивала от него. Даже когда они работали над башней, одежда его оставалась идеально чистой. Он никогда не потел. Его лицо не искажали ни прыщи, ни первый пушок. Его голову, будто ореол света, окружали белые волосы. Как и все, Рене надел короткую кольчугу, белый мундир и белую накидку. Но у него каждое колечко кольчуги сияло свежеотполированным серебром. Нигде не было и намека на ржавчину. А ткань была белой, как только что выпавший снег.

Гисхильда не видела, что положил в гроб Рене. Когда послушник отошел в сторону, он приложил руку к сердцу. А потом запел. Высоким, светлым мальчишеским голосом, совершенство которого растрогало бы до слез даже тролля. Он пел хорал «Мой путь к богу». И когда первая строфа была окончена, их магистр, Друстан, тоже присоединился к пению.

Постепенно все больше послушников вливалось в песню. Высокий красивый Жоакино, который был капитаном их звена вплоть до последнего Бугурта. Бернадетта с ее растрепанными рыжими волосами, державшая Жоакино за руку, чтобы даже в этот миг подчеркнуть, что он принадлежит ей. Тоненький Джиакомо, самый низкий из них. Он выглядел ужасно из-за своего покрытого шрамами лица и искривленного носа. Он удивил их всех, когда несмотря на сильные побои, которыми его награждала Маша, капитан Драконов, все-таки утащил ее за собой в грязь.

Раффаэль со своими красивыми черными локонами, ухмыляясь, смотрел на Бернадетту, щеки которой тут же покраснели. Гисхильда знала, что та иногда целуется с Раффаэлем. Раффаэль был для нее загадкой. Говорили, что он уже целовался с девочками из других звеньев. Может, и Анна-Мария?.. Девочка уже оправилась от ранения, насколько можно оправиться от того, что предстоит прожить жизнь с одной рукой.

Она пела страстно, с закрытыми глазами, положив покалеченную руку на грудь. Черты ее лица стали суровее. Она очень часто молилась. Однажды она доверительно сообщила Гисхильде, что теперь Тьюред стал ей ближе, чем до несчастного случая. Она была странной. Гисхильда не могла понять и того, что ей непременно снова хотелось в зарядную камеру. Принцессе узкая, постоянно наполненная пороховым дымом комната казалась местом ужасным.

Она снова взглянула на Раффаэля. Теперь этот негодяй строит глазки Эсмеральде! Люк, Жоакино и даже Рене в глазах Гисхильды были красивее, но было в Раффаэле что-то такое, чему сложно было противостоять. Он и к ней пытался подкатить… То, что она была с Люком, не остановило Раффаэля. Когда он улыбался человеку, проникновенно смотрел в глаза, можно было подумать, что для него не существует в этом мире никого другого. И это при всем при том, что она-то знала, каков он на самом деле!

Гисхильда заметила, что Эсмеральда вздрогнула под его взглядом, точно он мягко прикоснулся к ней. У нее было некрасивое лицо с крупными порами, все в прыщах. Но ее тело… Из-за него Гисхильда ей завидовала. Остальные девочки их звена тоже ревновали. У Эсмеральды начала расти грудь. Хотя на ней была кольчуга, округлости были хорошо видны. Гисхильда посмотрела на себя. Она была плоской, как доска. Иногда ей было совершенно непонятно, что Люк в ней нашел. Влюбился в нее только потому, что она – принцесса?

Воспоминание о Люке причинило боль. Это было коренящееся глубоко в животе ощущение. Пронзительное, даже немного страстное, как она иногда со стыдом признавала. Как он сейчас? Где он? Что они с ним делают?

Они называли себя братьями и сестрами, но все избегали ее, когда она пыталась поговорить с ними о Люке. Он был их капитаном! А теперь они делают вид, как будто его нет! Даже пухленький Рамон, которого она всегда считала верным и добрым мальчиком, отрекся от Люка. А при этом он ведь так часто получал от Люка яблоко или другие вкусные мелочи. Еду, которую Люк отнимал у самого себя! Рамон всегда был голоден. По ночам весь барак слышал, как урчит у него в животе. Он любил шутить, что Господь одарил его, мальчика, желудком взрослого мужчины. Строго отмеренных порций еды ему было недостаточно.

Конечно, когда Люк одаривал его, он преследовал и свои интересы. Гисхильда никогда не думала, что голодный желудок может издавать такие же громкие звуки, как храпящий тролль. Когда Рамон получал больше еды, спалось всем гораздо лучше. Но то, что мальчик теперь ничего не хочет сделать для Люка!..