355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Бернгард Келлерман » Голубая лента » Текст книги (страница 6)
Голубая лента
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 11:22

Текст книги "Голубая лента"


Автор книги: Бернгард Келлерман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– Вот и вы, Уоррен, – г-жа Холл повернулась к Принсу, – вы тоже принадлежите к этому типу современных молодых людей.

Уоррен был застигнут врасплох, по лицу его видно было, что он чувствует себя весьма неловко.

– Не знаю… – пробормотал он неуверенно и поправил очки.

– Да. Мать все видит! Однажды вечером я заметила слезы на глазах Вайолет, и вы, Уоррен, были виновником этих слез.

Уоррен покраснел.

– Уоррен, – беря его под руку, продолжала г-жа Холл уже примирительным материнским тоном. – Мать все чувствует, все видит, все знает. Даже если и слова не обронит. Она, быть может, стесняется говорить? Мать стесняется больше, чем дети. – Она становилась все болтливей. Уоррен уже почти не слушал эти жалобы матери, опасающейся, что ей не удастся пристроить своих дочерей. – Есть еще в мире страны, где к семье относятся с благоговением, это католические страны: Италия, Испания. Но в Америке и в остальной Европе – нет, нет, мой дорогой Уоррен!

Вдруг – они уже спускались на прогулочную палубу – Уоррен услышал имя г-на Сегуро.

– Он происходит из очень старинной знатной семьи, – говорила г-жа Холл. – Его фамилия Сегуро-и-Кастильос. – Г-жа Холл с видимым удовольствием произнесла это звучное имя. Уоррен насторожился.

Этого г-на Сегуро им навязал Холл. Он был из породы тех американцев, которые едут в Европу путешествовать, а там вдруг начинают страдать от одиночества. Он подружился с ними и уже от них не отставал. Через несколько недель он просил у г-жи Холл руки Вайолет.

– Как? – Уоррена оглушили эти слова. Он чувствовал себя так, будто ему водой заложило уши.

– Да, – сказала г-жа Холл. – У дяди Сегуро небольшой, но солидный банк в Лос-Анджелесе и никаких наследников, кроме Хуана. Его зовут Хуан. Конечно, я сказала Вайолет: подумай, я не хочу навязывать тебе свою волю. И Вайолет оказалась благоразумной. В конце концов девушка создана не только для автомобильных прогулок…

У Уоррена все поплыло перед глазами.

– Летом они поженятся. – Г-жа Холл вздохнула. – Дай-то бог! – добавила она.

В этот момент они подошли к прогулочной палубе. Г-жа Холл вдруг прервала свое словоизвержение и кинулась к дородной, закутанной в меха даме, которая величаво шествовала им навстречу.

– О Маргарет! – воскликнула она, пытаясь обнять даму в мехах.

Уоррен немного подождал, тупо глядя на них, потом, воспользовавшись случаем, повернулся и пошел прочь, довольный, что удалось улизнуть. Он чувствовал дрожь в ногах.

Летом они поженятся! Как же это?..

19

Десять часов утра. Как и всегда, профессор Райфенберг пришел на занятия точно, минута в минуту. Салон г-жи Кёнигсгартен был пуст. Райфенберг разложил на рояле ноты, затем очень тихо, так что звуки едва долетали через тонкую дверь в спальню г-жи Кёнигсгартен, заиграл одну из своих знаменитых прелюдий. У него было непревзойденное пиано. Казалось, откуда-то издалека доносятся веселые крики детей, играющих на школьном дворе. Тон маленького кабинетного рояля понравился ему, и лицо профессора засияло от удовольствия. Тут он услышал за стеной звонкий голос Евы, она окликнула его.

– Доброе утро, это я, – отозвался он.

Ева попросила еще минуточку подождать.

– У меня есть время, я не сбегу, Ева!

Добродушно посмеиваясь, он стал с любопытством разглядывать цветы в салоне. Все идет своим чередом, мужчины все еще влюбляются и присылают цветы. Он задумался. Иногда ему казалось, что он живет уже тысячу лет.

Вошла Ева. На ней был костюм для прогулки. Обычно она выходила на занятия в утреннем пеньюаре, часто прямо из ванной комнаты, пахнущая эссенциями, с еще влажными волосами.

– Да, я уже одета, хочу выйти на палубу, – сказала она, отвечая на вопросительный взгляд Райфенберга.

– На палубу? – переспросил Райфенберг, и рот его открылся от безмерного удивления, словно Ева собиралась сделать какую-то явную бессмыслицу. – Как это – на палубу? – Он тряхнул головой и громко расхохотался. – Сперва мы часок поработаем, и у тебя останется еще достаточно времени, чтобы погулять на солнышке, – сказал он и взялся за ноты.

Ева подошла ближе и умоляюще протянула к нему руки.

– Ах, пожалуйста, милый, хороший, только не сегодня! – упрашивала она. – Я приехала из Брюсселя смертельно усталая. Я истосковалась по свежему воздуху. Уже много месяцев я не спала так хорошо, как этой ночью. Нет, каким ты иногда умеешь быть несносным! – Иссиня-серые лучистые глаза смотрели на него с мольбой.

Райфенберг трагически наморщил лоб и склонил перед Евой голову. Его долг быть неумолимо строгим. Если Ева не будет работать, к ней снова вернутся все ее прежние недостатки, сырой звук, подозрительные вибрации, которые только он один и слышит. Стоит им неделю не работать, и она возвращается к нему дикаркой, так что он просто в отчаяние приходит.

– Мы ведь четыре дня не работали, Ева, – сказал он озабоченно, все еще трагически морща лоб. – Ты, вероятно, забыла, что сегодня вечером поешь? – В его маленьких сощуренных глазах таились упрек и предостережение.

Ева рассмеялась. Ах, эти несколько песен она и во сне споет, и ему это прекрасно известно.

– Вот как? – Райфенберг покачал головой. – В этом я вовсе не уверен, – ответил он с иронической усмешкой.

– Есть же на свете такие жестокие тираны! – воскликнула Ева.

Теперь у Райфенберга действительно был несчастный вид. Он примирительно кивнул.

– Ну ладно, – произнес он глухим голосом, в котором чувствовалась горечь, – хотя я с трудом нахожу этому оправдание, с большим трудом! – Он в раздумье вытащил из кармана часы. – Никаких возражений, пожалуйста, никаких возражений, Ева! И прошу быть точной. – Он ушел, недовольный.

– Ты злишься на меня, Пеппи? – шаловливо крикнула ему вдогонку Ева.

Райфенберг тиранил ее, порой она его даже ненавидела. Он тиранил ее во имя искусства и ничуть этого не скрывал, ее личность при этом вообще не играла никакой роли. Время от времени между ними происходили бурные сцены.

– Ты ведь в конце концов не господь бог! – кричала она, и краска гнева заливала ее лицо. Райфенберг бледнел и, раскачиваясь на своих коротких ножках, с уничтожающим высокомерием парировал:

– Нет, конечно, но для тебя я его наместник на земле! – И швырял на пол ноты. – Ну и пропади ты пропадом! – орал он, бурно жестикулируя. – Через месяц ты будешь не петь, а хрюкать. Знаешь ли ты вообще, что такое искусство?

Но на другой день Райфенберг приходил как ни в чем не бывало. Он посмеивался, как смеются над шалостями ребенка. И Ева снова без малейших возражений подчинялась его авторитету. Что она без Райфенберга? А Райфенберг говорил:

– Погоди-ка, Ева, я такое еще сделаю из твоего голоса!

Солнце ярким, ослепительным потоком вливалось в иллюминаторы. Еве казалось, что она утопает в невиданном, бесконечном море света. Зима была унылая, серая, мрачная; месяцами она жила только при электрическом освещении. Ей хотелось поскорее выйти погулять. Где же печенье для ее Зепля? Она сейчас же поднимется к нему. Что-то он думает о своей хозяюшке?

– Где печенье для Зепля? – крикнула она, зная, что Марта где-нибудь поблизости. Марта принесла печенье. Ева уже накинула пальто и надевала на пальцы перстни.

Тут в каюту постучались, и Марта открыла дверь. Кто-то спрашивал, можно ли войти. Ева прислушалась. Теплая волна радости пробежала по всему ее телу. Она застыла на месте, рука, протянутая, чтобы взять со стола кольцо, повисла в воздухе. Лицо ее выражало недоверие и даже испуг. Она побледнела от радости и сердечного трепета, потом вдруг смутилась, совсем как девчонка.

Неужели?.. Не может этого быть!..

Она словно оцепенела и не могла шевельнуть рукой, державшей кольцо.

– Господин Кранах пришел! – сказала Марта мрачно. Она ревновала Еву ко всем.

– Благодарю, Марта! – произнес хорошо знакомый голос.

Невероятно, совершенно невероятно!

Кровь опять прилила к щекам, и Ева почувствовала, что лицо у нее пылает.

– Кто там? – спросила она, хотя вопрос был излишним.

– Это я, Ева! – ответил хорошо знакомый голос.

Ева постаралась овладеть собой. Она несколько раз глубоко вздохнула, потом открыла дверь. Все это было как сон, голова шла кругом. Вспомнилось вчерашнее дурное настроение, отчаяние и страх одиночества. Оказывается, вот почему он не дал знать о себе, не прислал даже коротенькой телеграммы! Стоя в дверях, Ева изумленно и радостно улыбалась. Плавным, неторопливым движением протянула она руку молодому человеку. Ева удивительно умела владеть собой, и все же за секунду до этого она оцепенела, услышав хорошо знакомый голос.

– Вайт? – сказала она с тихим, воркующим смехом. – Я не верю своим глазам.

В расцвете сил, высокий, стройный, стоял перед ней двадцатишестилетний Вайт Кранах. Он был бледен от волнения и смотрел на нее серьезными серыми глазами, в которых читалась радость встречи и глубокая любовь. Потом он поклонился так низко, что она увидела его светлый затылок, и коснулся губами ее руки. Вайт молчал. Он не мог вымолвить ни слова, так потрясла его эта встреча. Десять дней назад они расстались в Берлине.

– Так вы, оказывается, на пароходе, Вайт? – воскликнула Ева, больше не пытаясь скрыть свои чувства. – А я думала, вас задержали дела во Франкфурте.

– Да, я на пароходе, Ева, – сказал Кранах и покраснел, как студент, нет, скорее даже, как школьник. – Я едва успел к отплытию «Космоса».

Он еще вчера вечером хотел зайти к Еве, но у самых дверей ее каюты встретил профессора Райфенберга, и тот сказал ему, что она спит и ни под каким видом нельзя ее будить.

Ева сделала недовольную гримасу.

– Ах, этот отвратительный Райфенберг! – сказала она. – Он уже начинает вмешиваться в мои личные дела. Но вы же могли прийти позднее! Вчера вечером я чувствовала себя очень одинокой, как приятно было бы немного поболтать.

Кранах смотрел на нее своими ясными глазами.

– Райфенберг не отпускал меня. Он сказал: «Тсс… тсс… Ева спит», и пошел на цыпочках, вы ведь его знаете. Мне пришлось с ним поужинать. И к тому же, Ева, вы помните, я обещал не быть вам в тягость.

Она рассмеялась. Да, она это помнила. Однако ему вовсе не угрожает опасность показаться навязчивым. Как-то она сказала Вайту, что мужчины ей просто надоели, все они чего-нибудь от нее хотят. Хотят с ней ужинать, чтобы показаться в ее обществе, хотят с ней путешествовать, хотят затеять с ней флирт или роман. Некоторые даже хотели на ней жениться и обижались, когда она их высмеивала. И всегда одно и то же: сперва они стремятся сблизиться с ней, как поклонники ее таланта, а потом им хочется стать ее любовниками. Но он, Вайт, совсем другое дело!

В глазах у Евы мелькнуло смущение. Движением головы она откинула со лба волосы и поблагодарила Кранаха за сирень, – ведь это он прислал ее? Откровенно говоря, она удивилась вчера, не найдя от него хоть маленького знака внимания, и, если уж сказать все, была даже несколько разочарована. Она улыбнулась. И вдруг рассердилась на себя; что за глупости – покраснела, как девчонка, увидевшая возлюбленного!

– Пойдемте, Вайт, – сказала она и, желая скрыть свое смущение, тихо рассмеялась. – Пойдем на палубу! Посмотрите, какое солнце!

– Спасибо, Ева.

Он даже не знает, как он хорош, подумала Ева, ее глаза лучились радостью.

– Я привез вам привет, Ева, – сказал Вайт, когда они вышли из каюты.

– Привет? – Ева остановилась. Ее щеки запылали. В глубине глаз сверкнули огоньки. Она как-то странно засмеялась. – Конечно, не от…?

Вайт кивнул головой.

– Именно от Греты. Я навестил ее в Зальцбурге.

Ева невольно вскрикнула.

– Вы видели ее, Вайт?

– Да, мне это было по пути из Вены в Гайдельберг…

Ева потянула Вайта за рукав.

– Пойдемте, Вайт! – воскликнула она. – Не здесь. Мы отыщем укромное местечко, где никто не помешает нам поговорить. Вы должны мне все рассказать. Понимаете, Вайт, все, до мельчайших подробностей!

20

Сгорая от нетерпения, Ева шла по палубе об руку с Вайтом. Вайт привез весть от ее дочурки! Она вдруг почувствовала, что ее подхватил вихрь счастья. Поток света, хлынувший на нее, как только она ступила на палубу, мягкий шум моря, свежий ветер, несущий соленый запах океана, буквально опьянили ее.

– Грета здорова?

– Да, здорова. Я пришел…

– Не здесь, нет, не здесь, потом!

Лицо Евы, свежее, словно умытое росой, светилось ясным, мягким светом, глаза отливали голубой сталью. Все ее существо дышало здоровьем, полные, красиво очерченные губы едва сдерживали легкую торжествующую улыбку. Ее щеки раскраснелись, точно у деревенской девушки, ей не нужна была косметика. Румянец был неровный, как это часто бывает на яблоках. Ее мягкие волосы цвета темного янтаря растрепались на ветру, а несколько светлых прядей, напоминавших прозрачную, сочащуюся из дерева смолу, вели себя настолько строптиво, что ей с трудом удалось их укротить, спрятав под шарф.

Палуба кипела людьми, и все разглядывали ее с любопытством: Кёнигсгартен! Они видели ее на сцене, на подмостках концертных залов, а если и не знали в лицо, то все равно угадывали в этой женщине Еву Кёнигсгартен: иной она не могла быть. От нее шел какой-то волнующий ток; ее глаза, щеки, губы, казалось, отражали непрерывную гамму чувств. Пассажиры расступались перед ней, некоторые кланялись. Три молодые, очень хорошенькие девушки в голубых пальто, рука об руку гулявшие по палубе, так забылись в своем любопытстве, что преградили ей путь и, раскрыв рты, глазели на нее. Ее это нисколько не раздражало, ей нравилось, что ею любуются и восхищаются. Она была тщеславна и не скрывала этого. Всеобщее восхищение она воспринимала как награду за свой неимоверный труд, за муки, о которых никто из этих людей и не подозревал, за педантизм Райфенберга, за свои страхи перед каждым выходом на сцену. Сегодня же она особенно упивалась этим восхищением: пусть Вайт видит, как ее почитают.

Сейчас в ней было даже нечто вызывающее. Казалось, лицо ее говорило: да, любуйтесь на меня, я Ева Кёнигсгартен, я счастлива, рядом со мной человек, которого я люблю. Разве он не прекрасен?

Директор Хенрики приветствовал Еву с самой чарующей улыбкой. В его взгляде не было ни тени упрека за то, что г-жа Кёнигсгартен вчера вечером поставила его в неловкое положение. И он вновь наклонился к г-же Салливен, которая, совсем как девочка, свернулась клубочком в шезлонге. Она была укрыта пестрым пледом, из-под которого кокетливо выглядывали ее маленькие ножки. Рыжие локончики отливали на солнце медью, но, несмотря на толстый слой белил и румян, дневной свет безжалостно обнажал ее увядшие черты.

Позади ее шезлонга в плетеном соломенном кресле сидела Китти Салливен, окруженная свитой красивых молодых людей, без которых она ни на минуту не показывалась на палубе. Их было трое, все спортсмены: стройный блондин-англичанин с нежным лицом – виконт Джей и два темноволосых француза – барон Нион и доктор Жильбер. Уже много лет они участвовали в международных теннисных состязаниях – в Лондоне, Париже, Берлине, Ницце и Каире. Доктор Жильбер играл даже в Австралии. Виконт Джей уже с год как перешел на автомобильный спорт, стал гонщиком одной итальянской фирмы. На борту «Космоса» он вез три новехоньких гоночных автомобиля.

Время от времени, когда кто-нибудь из проходивших мимо привлекал особенное внимание г-жи Салливен, она поднимала маленькую, унизанную кольцами руку, вставляла в подведенный глаз монокль, на тонкой цепочке болтавшийся у нее на шее, и скалила мелкие, острые щучьи зубы. Злой язычок г-жи Салливен был всем известен. Господи, да она вовсе и не скрывает своего презрения к людям, она слишком хорошо знает их. Но женщин она просто ненавидит, они такие… – она даже не договаривала, какие они.

– О, смотрите-ка! – воскликнула она своим гнусавым пронзительным голосом, сверкая моноклем на набеленном лице. – Да это же Меси Тэйлор! Моложе она не стала, милочка. Весит теперь, наверно, добрых два центнера. Мы звали ее Пусси-кошечка, у Пусси было три мужа, и всех троих она вогнала в гроб.

– Мама! – попыталась остановить ее Китти, скривив тонкие губы в недоверчивой улыбке.

– Помилуй, Китти, я говорю только чистую правду. Я ведь знаю Пусси лет десять, нет, двадцать. Когда-то она читала стихи в варьете, там познакомилась с Чарли Янгхазбенд. Чарли был судовладельцем и женился на Пусси. Это стоило ему состояния. Когда он разорился, она развелась с ним и вышла замуж за Бена Кларка, беспробудного пьяницу. Страсть к вину была его единственным призванием. К этому призванию он относился чрезвычайно серьезно и в конце концов добился успеха: Пусси стала приглашать в дом одних горьких пьяниц и сама тоже запила.

– Но, мама!.. – запротестовала Китти и с улыбкой, просившей о снисхождении, повернулась к своим кавалерам.

– Как мало ты знаешь жизнь, Китти! – поджала губы г-жа Салливен. – Я бывала в доме Бена Кларка, впрочем, трезвый он был милейшим человеком. Алло, Пусси! – крикнула она пронзительно.

Сильно расплывшаяся пожилая дама с добродушными припухшими глазками, имевшая вид барменши, подошла к ним и радостно воскликнула:

– Ты ли это, Пат? О, глазам своим не верю!

Дамы обнялись и расцеловались.

– Как поживаешь, Пусси?

– Спасибо, хорошо, грех жаловаться.

– Оно и видно, даже издали. А ты совсем не меняешься, вечно молода!

– Третий муж, которого Пусси вогнала в гроб, – продолжала ей вслед точить язычок г-жа Салливен, – швед Олафсон, владел серными рудниками в Мексике. Очень видный был мужчина. Она поехала с ним в Мексику и там из ревности убила его… правда, чужими руками.

– Мама! – возмутилась Китти. – Ты совсем с ума сошла!

Госпожа Салливен засмеялась.

– С ума сошла? – воскликнула она, и в ее маленьких глазах зажглись злые огоньки. – Ты, может, собираешься натравить на меня психиатров, Китти? А? Я им задам такого перца, что они рады будут ноги унести!

Но что это? Г-жа Салливен ахнула, не веря собственным глазам: шаркающей походкой к ним приближался маленький скрюченный пожилой господин, абсолютно лысый, с желтым ноздреватым лицом и сплющенным носом. Поравнявшись с г-жой Салливен, он остановился и отвесил низкий поклон.

– Bon jour, monsieur Lemoine! [17]17
  Здравствуйте, господин Лемуан! (франц.).


[Закрыть]
– любезно воскликнула г-жа Салливен, оскалив в циничной ухмылке щучьи зубы.

– Тс… – Она с таинственным видом прижала палец к губам. – Тсс… Значит, он все еще жив. Я только что поздоровалась с покойником, господа!

– С покойником? – Молодые французы прыснули со смеху.

– Я правду вам говорю! С покойником! Этого господина двадцать лет назад, хотите – верьте, хотите – нет, похоронили в Баку. Вы знаете, есть такой нефтяной город? Тогда его фамилия была Уланов, и он был в Баку одним из нефтяных магнатов. Но в конце концов он натворил там таких мерзостей, что даже с его деньгами нельзя было уйти от суда. И тут он счел за лучшее умереть и дать себя похоронить. Теперь он француз, живет в Каннах, баснословно богат, стал бароном Лемуаном, и говорят, этот титул ему пожаловал сам папа римский!

– Ну, мама! – воскликнула Китти. – Все это сказки, и только!

Госпожа Салливен пренебрежительно пожала плечами.

– Ты не знаешь жизни, Китти, – сказала она. – Вся жизнь не что иное, как страшная, чудовищная сказка! Деньги делают все! Я могла бы порассказать тебе истории почище этой.

Стюарды подали мясной бульон, и ядовитый, как жало, язычок г-жи Салливен несколько минут бездействовал. Потом она опять в монокль оглядела палубу. Глазки ее метали зеленые искры. Она восседала, как демон, подстерегающий свою жертву.

– A-а, Гарденер! – принялась она опять за свое. – Джон Питер Гарденер! А он изрядно постарел, ты не находишь, Китти?

Госпожа Салливен знала Джона Питера Гарденера много лет, но в последнее время он ей разонравился. По ее мнению, его подточили все эти модные фразы и сентиментальные глупости, которыми пестрят нынче газеты. Нужно было знать его отца, Джона Гарденера! Вот это был молодчина! Один из тех сильных людей, что создавали Америку. Он не позволял водить себя за нос всяким газетным писакам, провозглашающим новые идеалы человечества, которым грош цена. Эта идиотская забастовка в Барренхилсе не продержалась бы при нем и часа! Он шел на людей с кулаками и никого не боялся. Вот это был мужчина! Однажды он сказал ей, г-же Салливен: «Пат, в этом мире ты господин или раб. Поверь мне, Пат, с тех пор, как существует мир, ничего другого не было – господа и рабы, все остальное ложь». Так говорил Джон. А ему она верила. И сегодня все обстоит так же и останется на веки вечные.

– Господа и рабы! – повторила г-жа Салливен и с вызывающим смехом обернулась к своей свите, переводя взгляд с одного на другого. – И сегодня ничего не изменилось. Или вы иного мнения, господин Хенрики?

Директор Хенрики нервно покачивал ногой и смущенно улыбался. «Ну и язык у этой старухи, – думал он. – Какая-то чертова мельница, а не язык!» Однако он продолжал любезно улыбаться, а потом, пожав плечами, заметил, что если быть откровенным, то он находит, что такая формулировка несколько резковата.

Барон Нион, теннисист, покраснел от негодования и гневно вскинул красивую голову. Разве позволительно даме, только потому, что она богата, плести такой непристойный, циничный вздор?

– Вы преувеличиваете, мадам, – сказал он, и голос его задрожал. – Я полагаю, времена теперь все же несколько иные, чем сто лет назад!

– Go on! Go on! [18]18
  Продолжайте! Продолжайте! (англ.).


[Закрыть]
– обрадовалась Китти.

Ей нравилось, когда кто-нибудь находил в себе мужество возражать ее матери.

Госпожа Салливен, воспринимавшая любое возражение как оскорбление ее достоинства, обернулась и через монокль окинула г-на Ниона осуждающим взглядом. Она зло рассмеялась.

– Сейчас вы, вероятно, кажетесь самому себе очень умным, барон Нион? – сказала она иронически. – Egalité, liberté, fraternité! [19]19
  Равенство, свобода, братство! (франц.).


[Закрыть]
Вы добрый малый, барон, да, несомненно, добрый! – Барон Нион побледнел. – Но позвольте вам сказать, что все это только слова. Красивые слова! Вы, европейцы, любите жонглировать красивыми словами. Времена не те! Ну, согласна, допустим. Но, в сущности, изменились только слова, люди стали изъясняться вежливей, а жизнь идет по-прежнему. И как их там ни называй, а господа и рабы всегда были и будут. Просто у меня хватает мужества называть своими именами.

Госпожа Салливен торжествовала.

21

Да, г-жа Салливен торжествовала, хотя чувствовала так же хорошо, как и все остальные, что от разговора остался какой-то неприятный осадок. Барон Нион все еще был бледен, Хенрики, натянуто улыбался. Китти вынула из кармана свой длиннющий серебряный мундштук и стала его чистить. Это всегда было у нее дурным признаком. Г-жа Салливен подумала, что, пожалуй, немного пересолила, но в конце концов ведь не ее вина, что современная молодежь слишком слабонервна, чтобы слушать правду, и любит одни красивые слова. Она попробовала заговорить примирительным тоном, но никто не откликнулся.

Теперь она сидела с обиженным видом и злилась на весь свет. Если бог хочет наказать человека, он лишает его разума, думала она. Глупость – поистине самое тяжкое наказание! Ну ладно, буду молчать. И замолчала.

Мимо них по палубе проходили люди. Эх, какие забавные штучки могла бы она о них порассказать! Но она молчала, упорно и обиженно, хотя молчание становилось для нее невыносимым.

В этот миг показалась г-жа Кёнигсгартен. Хенрики встал и почтительно поклонился. Госпожа Салливен сощурила близорукие глаза и поднесла к ним монокль на тонкой цепочке.

– Смотрите, Ева Кёнигсгартен! – сказала она, радуясь случаю, что может незаметно сломить молчание. – Сильная личность! – добавила она с ноткой одобрения в голосе и, удивляясь, что никто не проронил ни слова, повторила после паузы. – Сильная личность!

– У нее походка королевы! – отозвался наконец Хенрики, не боявшийся банальностей.

Слава богу, молчание было сломлено! Г-жа Салливен с облегчением выпрямилась в кресле, и к ней тотчас же вернулась ее прежняя живость. По правде говоря, г-жа Салливен не любила королев.

– Да, так должны ходить королевы! – сказала она. Но те королевы, которых она видела в жизни, были такие же незначительные и заурядные женщины, как жены фабрикантов и сенаторов, и ничуть от них не отличались. – Настоящих королев можно увидеть только на сцене, директор! – добавила она. – Но все же вы правы, у нее великолепная походка! Зато ноги! Не находите ли вы, директор, что ноги у нее чуточку великоваты, как у большинства немок? Фигура, правда, все еще безупречна, хотя она уже не первой молодости. Сколько лет вы ей дадите, директор? – спросила она и засмеялась. И, не ожидая ответа, продолжала: – А кто этот молодой человек рядом с нею?

Директор Хенрики пожал плечами. В том, как шли эти двое, чувствовалась их близость. Он не знал спутника г-жи Кёнигсгартен, но собирался сейчас же навести справки, хотя бы для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство.

Госпожа Салливен ехидно улыбнулась.

– А он красив, этот молодой человек! – сказала она.

– Похож на грека! – вставила словцо и Китти. – У него классический греческий профиль.

Молодые спортсмены кивнули с видом знатоков.

– У него хорошая осанка, – заметил виконт Джей.

Госпожа Салливен вынула монокль и, прищурившись, обратилась к Хенрики. Она уважает в Кёнигсгартен подлинный талант. В ее доме бывают величайшие певцы и дирижеры и, конечно, Карузо. Но в конце концов это же ни на что не похоже: как только появилась Ева Кёнигсгартен, все стали сходить по ней с ума. Г-жа Салливен не могла удержаться, чтобы хоть немножко не позлословить.

– Я слышала, директор, – сказала она, – что Кёнигсгартен любит окружать себя красивыми молодыми людьми. Это верно? Какая-то доля истины в этом есть. Она, правда, в разводе, помнится, был какой-то скандальный процесс. Не застрелился ли в Вене один из ее молодых любовников?

Директор Хенрики пожал плечами и улыбнулся: это ему не известно. У каждого своя судьба.

Госпожа Салливен рассмеялась и дружески толкнула Хенрики в бок.

– Из вас ничего, ну, ровным счетом ничего не вытянешь! – подтрунивая, воскликнула она. Но тут же другие пассажиры дали пищу ее любопытству. – А вот появился и Харпер-младший! – провозгласила она. – Китти, появился Харпер!

– Ну и пусть. Он потерял мое уважение и не интересует меня, ты ведь знаешь, мама?! – холодно ответила Китти.

Госпожа Салливен зло рассмеялась, она помнила, как Китти месяцами изводилась из-за Харпера. Но тогда Харпер предпочел ей хорошенькую Лиззи Уистлер, и Китти была в таком бешенстве, что грозила застрелить Лиззи.

– А вот и та маленькая француженка, что вчера вечером успела уже вскружить голову Харперу. Деньги все-таки искуснейшая в мире сводня, о, один бог это знает!

Чтобы привлечь к себе внимание, Жоржетта Адонар появилась на палубе в матросском костюме «фантази» – в голубых брюках-клеш и с открытой шеей. Подставив ветру черные локоны, она дерзко стреляла глазами по сторонам, словно хотела покорить всю палубу. Легким, танцующим шагом Жоржетта шла рядом с Харпером, кокетливо покачивая бедрами, – казалось, она показывает ему танцевальные па, – и говорила, говорила без умолку. Но прелестной женщине общество дозволяет и прощает все, и Жоржетту нашли восхитительной. Харпер был совершенно очарован и горд ее благосклонностью.

Госпожа Салливен громко расхохоталась:

– Она, верно, думает, что гуляет по пляжу в Калифорнии. Здесь она живо насморк схватит!

Жоржетта поздоровалась с г-жой Салливен с такой почтительностью и смирением, что старая дама нашла ее даже очаровательной и простила ей крикливость ее костюма. Китти же, собирая в узел на затылке развевающиеся волосы, приветствовала Жоржетту обольстительной улыбкой.

Позади Харпера и Жоржетты, в обществе секретаря Харпера, задыхаясь и взволнованно жестикулируя, но стараясь не отставать, семенил превосходительный коротышка Лейкос.

– Политика, – трещал Лейкос, – требует определенной, ясной точки зрения на историческую картину мира…

Но вот они прошли.

– Ах, бедняжка, – с притворным состраданием в голосе сказала г-жа Салливен, глядя через монокль вслед Жоржетте. – Она, наверно, не знает, что Харпер обычно равнодушен к молодым дамам. Поглядите-ка на его секретаря! Он красив, как герой-любовник.

Китти бросила на мать негодующий взгляд я поднялась.

– Мама сегодня несносна, – сказала она. – Пойдемте, господа!

Старую Салливен ничуть не задело возмущение дочери. Злой огонек, ненадолго притухший, вновь жадно запылал в ее глазах.

– А, сюда идет Генри Бернард Миллер из Чикаго, – начала она снова. – Я расскажу вам историю, директор, которая случилась в лучшем игорном клубе Чикаго.

– Я нахожу, что ваша соотечественница прелестна, восхитительна, – обратилась Китти к французам. – Адонар из Комеди Франсез. Вам знакомо это имя?

Нет, французам это имя было незнакомо.

Китти задумчиво бродила по палубе, распахнув шубку, уперев тонкие, бледные руки в бедра и зажав в углу рта длинный серебряный мундштук.

– В ней чувствуется порода! – произнесла она как бы в пространство. – Настоящая порода! – Китти казалась взволнованной. Взгляд ее томных усталых глаз ожил. Она вдруг остановилась и сказала, обращаясь к своим кавалерам, но так, будто говорила сама с собой. – Она прекрасна! – Китти была словно в трансе, щеки ее зарумянились.

Она пошла дальше, и французы последовали за ней. Виконт Джей, замыкавший шествие, приотстал умышленно. У него был обескураженный, удрученный вид.

Китти вдруг словно подменили, и ее волнение встревожило его. Безумно влюбленный, он вот уже два года ездил за ней повсюду: из города в город, из отеля в отель, неотступно, как тень. Месяцами она вела себя вполне благоразумно, потом вдруг ее охватывало какое-то смятение, вот как сейчас. Он вспомнил, что однажды слышал, будто какая-то молодая актриса покончила с жизнью из-за Китти. Ему, наверно, никогда не понять эту женщину.

Немного погодя они встретили Харпера с Жоржеттой. Китти остановила их.

– Здравствуйте, Харпер, – игриво сказала она, не сводя глаз с Жоржетты, которая стояла, засунув руки в карманы. – Я вам не помешаю?

Харпер смущенно улыбнулся.

– Вы прекрасно декламировали в баре, мадемуазель Адонар! – уверяла Китти. – Это было чудесно!

Жоржетта покраснела.

– Боюсь, что я была немного пьяна, – ответила Жоржетта. – Харпер напоил меня.

– Мне нравится ваша французская речь, мадемуазель Адонар, – продолжала Китти. – И голос ваш мне очень симпатичен. Мне кажется, мы могли бы стать добрыми друзьями.

– О! – проворковала Жоржетта. И пожала Китти руку.

Китти обняла ее за плечи и увела вперед.

– Вы замерзнете! – сказала она озабоченно. – Возьмите мою шубку!

– О нет, мне совсем не холодно! – ответила Жоржетта, продрогшая до мозга костей.

Харпер с трудом скрывал свою досаду. Он предпочел бы остаться наедине с Жоржеттой. Вместе с виконтом Джеем мрачно плелся он за дамами. Французы незаметно удалились.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю