Текст книги "Голубая лента"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Он был спокоен?

– Вполне. Я редко его видел таким спокойным.

Это будет приятной вестью для Евы. Вайт поблагодарил и ушел. Через несколько секунд Уоррен нагнал его.

– Пойдемте, доктор Кранах. Вы сможете убедиться, – сказал Уоррен и снова повел его на палубу, с которой они только что ушли. – Пожалуйста, взгляните, – подвел он его к освещенному окну, – там сидит Кинский и пишет. Можете спокойно глядеть: он не смотрит в нашу сторону. Я его совершенно случайно здесь заметил.

Взглянув в окно, Вайт увидел Кинского. Тот сидел в маленьком пустом салоне за письменным столом и усердно строчил. Лицо его, словно высеченное из мрамора, было резко очерчено и очень бледно непохоже было, что этот человек всего несколько минут назад весело шутил; но все же оно дышало спокойствием и ясностью.

– Ты действительно его видел? – спросила Ева.

– Своими собственными глазами.

Она облегченно вздохнула.

– Нервные люди до того странны! А я очень боялась, как бы он чего не натворил под горячую руку. Ну, хорошо. Да теперь уж скоро конец всем тревогам…

Ева предложила Вайту вместе позавтракать в ее каюте.

– Не хочу сегодня никого видеть, – сказала она и позвонила стюарду.

27

Ради сегодняшнего капитанского обеда метрдотель Реве выказал все свое искусство. Зал ресторана был украшен вьющейся глицинией, низко свесившей темно-голубые кисти. На столах возвышались целые кусты алых и чайных роз, от которых шел свежий пьянящий аромат, напоминающий о летнем утре. Мясные и рыбные блюда, прекрасно гарнированные, казались драгоценными творениями мастеров эпохи барокко – трудно было решиться их съесть. Облачившись в безукоризненный фрак, Реве руководил пиршеством. По его сигналу стюарды, словно библейские вестники, прибывшие из обетованной земли Ханаанской, вошли в зал, неся на плечах шесты с огромными гирляндами из виноградных кистей, апельсинов, яблок и бананов. Под конец в зале, где на несколько минут был погашен свет, заплясало множество веселых синих огоньков – это стюарды обносили гостей пудингом. Зрелище было феерическое – настоящий балет синих огней!

Взволнованные стремительным ходом «Космоса» и мыслью, что через сутки с небольшим прибудут в Нью-Йорк, пассажиры разразились бурными аплодисментами, словно сидели в театре.

Капитан Терхузен, в чью честь был дан этот экстравагантный обед, не пробыл за столом и десяти минут. Служебные обязанности позволили ему лишь отдать долг вежливости.

После обеда дамы, пританцовывая на ходу, проследовали в зал, где играл оркестр. Это был подлинный парад красоты, молодости и богатства. Ни один трансокеанский лайнер не видел столь ослепительного зрелища. Дамы в небрежно накинутых на пудреные плечи палантинах из самых отборных мехов, драгоценной старинной парчи и уникальных китайских вышивок блистали великолепными диадемами и аграфами. При малейшем их движении зал так и искрился драгоценными камнями. У фоторепортеров работы было по горло.

Директор Хенрики принимал гостей от имени пароходной компании, с любезной улыбкой выслушивая бесчисленные комплименты: никогда еще не было такого парохода, такого капитанского обеда, такого бала! Хенрики благодарил на двенадцати языках.

Двигатели «Космоса» мощностью в шестьдесят пять тысяч лошадиных сил довели скорость до двадцати двух – двадцати трех узлов. Корпус его дрожал.

Туман еще не вполне рассеялся, но с каждым часом он все больше редел. Видимость была хорошая. Часов около девяти с левого борта заметили огни рыбачьей шхуны; это было судно «Архангел Гавриил» из Сен-Мало. «Архангел Гавриил» морзянкой просил сообщить своей пароходной компании, что у него на борту все благополучно. С того дня, как «Космос» потерял из виду берега Ирландии, это было первое судно, которое он встретил на своем пути.

В девять часов Терхузен вызвал к себе на совещание своих помощников: было получено несколько радиосводок о появлении льда. Терхузен и старший офицер Халлер начертили точный план его вероятного дрейфа. Большинство ледовых полей проходило стороной, на их курсе встречалось лишь одно, то, о котором сообщил Кап Рейс. Оно протянулось на пятьдесят миль в длину и десять в ширину. Они вычислили, что дойдут до него часов в одиннадцать, если им вообще доведется с ним встретиться.

Терхузен явно не испытывал ни малейшего страха перед этим полем. Плавая тридцать лет по Атлантике, он знал, что от Ирландии до побережья Штатов можно не встретить не только ни одного айсберга, но даже парохода, так беспределен океан. Он всего раз потерпел легкую аварию во время шторма; зато лет десять назад прославился на весь мир благодаря мужественному спасению экипажа итальянского грузового судна «Минерва», дрейфовавшего по взбесившемуся океану. Два дня и две ночи его пароход не отступал от остова разбитого судна, пока не поднял на борт всех – до единого человека. В ту пору он командовал «Линкольном». Газеты напечатали о нем восторженные статьи, и Терхузен получил один из высших итальянских орденов. Этот знак отличия он иногда надевал по воскресеньям, чтобы доставить удовольствие своим дочкам.

Да, Терхузен не испытывал страха. Не для того компания доверила ему самое большое, самое быстроходное судно, к тому же непотопляемое, чтобы он застопорил машины, едва только где-то поблизости появится айсберг. Он отлично понимал, как возрастет престиж компании, если «Космос» в первом же рейсе перекроет все рекорды скорости. Во всяком случае, он решил воспользоваться штилем и всю эту ночь мчаться на всех парах, пока видимость более или менее хорошая. Ведь вполне возможно, что завтра утром они окажутся в густейшем тумане. Он дал приказ обоим младшим офицерам поочередно дежурить на мостике вместе с вахтенным, потому что четыре глаза видят лучше, чем два.

После совещания Хенрики вместе с Шеллонгом, как были во фраках и лакированных туфлях, так и спустились в машинное отделение. Однако перед кочегаркой они натянули на себя робы.

«Космос» делал двадцать четыре узла.

– Мы идем на мощности в семьдесят пять тысяч лошадиных сил, – объявил главный механик и подмигнул: – У нас в запасе еще пятнадцать тысяч, но на большее я пока не отваживаюсь.

– Главное для нас сейчас – проскочить! – усмехнулся Хенрики. – В каждом деле нужно и немного везенья.

Кочегары, обливаясь потом, при каждом ударе колокола в бешеном темпе подбрасывали уголь в топки.

Хенрики не удержался от похвалы.

– Ну и парни! – крикнул он и от лица пароходной компании обещал им двойное вознаграждение, если они удержат этот темп до Нью-Йорка.

Один из кочегаров упал без чувств, но его мгновенно заменили. Еще утром другого кочегара отправили в лазарет, где он вскоре умер от сердечных спазм. Никто об этом не узнал, да никого это и не интересовало.

Вперед, вперед, вперед! В туннелях, где неистово вертелись гребные винты, стоял неумолчный грохот.

28

В девять часов Ева и Вайт ужинали одни в ее гостиной и, занятые каждый своими мыслями, лишь время от времени обменивались несколькими словами. Иногда в каюту бесшумно входил стюард, что-либо подавая или унося. И когда отворялась дверь, издалека глухо доносились звуки оркестра.

За последние сутки Ева почти ничего не ела и сейчас ужинала с аппетитом. Она выпила стакан кьянти и заметно оживилась. Щеки чуть округлились, понемногу на них опять заиграл здоровый румянец, влажные губы вновь тронула сдержанная улыбка.

Через двадцать четыре часа с небольшим из вод Гудзона горой огней встанет перед ними Нью-Йорк, подумала Ева. Клинглер, конечно, встретит ее на пирсе, и они сразу покатят по шумным, залитым бесчисленными огнями ущельям нью-йоркских улиц. Она уже ощущала чудовищную энергию, какую излучает этот волшебный город.

Нью-Йорк, Чикаго, Милуоки, Питтсбург, Бостон… и повсюду в сопровождении Вайта. На этот раз она уже будет не одна, радостно подумала Ева. Как это было ужасно, когда она, смертельно усталая после спектакля или концерта, ужинала одна у себя в номере или в обществе чуждых ей людей. Теперь все это миновало, Вайт всегда будет с ней!

Ее щеки пылали румянцем.

– Когда мы будем в Нью-Йорке? – спросила она, должно быть, в десятый раз.

– Говорят, часов в двенадцать ночи, – ответил Вайт. – Самое позднее завтра рано утром.

Ева вскинула на него свои иссиня-серые глаза.

– В Нью-Йорке мы будем жить совсем уединенно, слышишь, Вайт? На этот раз я не воспользуюсь гостеприимством Клинглера. Как чудесно, что гастроли в Метрополитен-опера начнутся только через неделю!

Рюмки на столике, за которым они ужинали, начали скользить и разъезжаться, так сильно сотрясалось судно. Ваза с цветами, стоявшая на рояле, покачнулась и упала бы, не подхвати ее Вайт.

– Мы несемся как безумные! – сказал он.

– И пускай! И пускай! – крикнула Ева, и впервые за эти дни Вайт снова услышал ее веселый смех. – Пускай! Мне уже не терпится скорей оставить этот пароход, я никогда больше не ступлю на него!

Хотя Ева стала намного спокойнее, все же она чувствовала себя здесь как-то неуютно, неуверенно. Ей казалось, что злые угрозы, которые прозвучали в этих стенах, все еще носятся в воздухе и будут ей слышаться, пока она в Нью-Йорке не закроет за собой дверь каюты.

Она старалась думать о другом, говорила об удивительных вещах, которые ждут Вайта в Нью-Йорке, и все же ее мысли то и дело возвращались к Кинскому. Она собиралась завтра попросить его встретиться с нею и по-дружески обо всем поговорить. Он должен почувствовать, что на свете есть, по крайней мере, один человек, от души желающий ему добра. Она непременно познакомит его с Клинглером и Гарденером, со всеми своими друзьями. Неудержимый оптимизм американцев, их радушие и постоянная готовность помочь воскресят его. И потом – путешествие… О, она сумеет убедить его в благотворности такой передышки.

В дверь постучали. Стюард подал визитную карточку Хенрики: «Всем нам сильно не хватает за капитанским обедом г-жи Кёнигсгартен и доктора Кранаха. Просим не лишать нас своего общества».

Ева просила передать, что ей нездоровится. В конце концов так оно и было.

Стюард подал кофе, и Ева хотела уже закурить сигарету, как в дверь опять постучали… На этот раз Ева испуганно вздрогнула, и сердце у нее тревожно забилось. Она инстинктивно почувствовала, что этот стук каким-то образом связан с Кинским.

В каюту вошел незнакомый стюард. Ему велено вручить г-же Кёнигсгартен письмо. Под расписку.

Ева протянула руку за письмом; еще не взглянув на почерк, она уже знала, от кого оно, и румянец на ее щеках сразу исчез. Опять, значит, начались эти письма! Ева расписалась в получении. И это тоже было так похоже на Кинского. Требовать расписки! Столь великое значение придает он своей персоне и всему, что делает.

На Еве сейчас просто лица не было.

– Я сразу поняла, как только постучали. Письмо от него, – сказала она, передав конверт Вайту. – Пощади меня, вскрой его сам. У меня уже просто сил не хватает.

– Не волнуйся, Ева, – сказал Вайт и, чтобы протянуть время, стал не спеша вскрывать конверт. Он чувствовал на себе испытующий взгляд и в раздумье наморщил лоб. – Какой неразборчивый почерк! – покачал он головой.

– Можешь не торопиться! – Губы у Евы дрожали.

Стараясь ее ободрить, Вайт улыбнулся.

– Ну, не волнуйся так, Ева, – повторил он. – Кинский пишет в очень спокойном и теплом тоне. Он просит тебя забыть о его недостойном поведении, в особенности о его угрозе – теперь ему самому непонятно, как это все получилось.

– Ну и что же дальше? – презрительно отозвалась Ева, и глаза ее враждебно блеснули. Ах, как она в эту минуту ненавидела Кинского!

Но тут лицо Вайта выразило сильное изумление.

– Постой, постой, Ева, тут нечто очень радостное. Кинский пишет, будто давно уже понял, что место Греты подле матери, но до нынешнего дня у него не хватало решимости расстаться с ней. Теперь он окончательно отказывается от всяких притязаний на нее.

– Что? – недоверчиво протянула Ева и насторожилась. – Что такое? Этого не может быть… Это неправда…

– Я читаю то, что здесь написано, – ответил Вайт. – Он поручает своему венскому адвокату сделать все, что нужно, и, чтобы ты могла убедиться в искренности его намерений, прилагает письмо к нему с просьбой переслать его из Нью-Йорка по указанному здесь адресу. Вот это письмо.

Ева недоуменно покачала головой и, вскочив, приложила руку к бешено бьющемуся сердцу.

– Что же это? Что же это? – спрашивала она, задыхаясь. – Я окончательно перестаю его понимать. Или, может быть, никогда его не понимала? Может быть, люди всегда проходят мимо друг друга, так ничего и не поняв?

29

Это был для Уоррена Принса волнующий вечер. Длинные полы его фрака развевались, раскрасневшееся от усердия мальчишеское лицо в темных роговых очках мелькало в бальном зале повсюду. Он побеседовал с десятком важных персон, собирая материал для статьи. Вайолет, которой он успел кивнуть в знак приветствия, проводила его столь глубоким и теплым взглядом, что весь вечер он не мог его забыть. Хуан Сегуро сидел один в углу с таким мрачным видом, словно собирался взорвать все это сверкающее брильянтами общество. Уоррену он едва ответил на поклон. Харпер – кто бы мог этого ожидать? – превесело болтал с Китти Салливен, хотя его висок все еще был залеплен пластырем. Они после обеда помирились: Китти по всей форме попросила у него извинения, заявив, что в тот вечер она просто напилась до бесчувствия. Кому-кому, а Харперу хорошо известно, как можно иногда напиться до потери сознания. Он засмеялся.

– Ладно, Китти, – ответил он. – Только больше не делайте этого, а то в следующий раз я могу и рассердиться. – Инцидент был полностью исчерпан.

Миссис Холл отвела Уоррена в сторонку.

– Уоррен, умоляю вас, скажите, что происходит между Вайолет и Хуаном? Вы видите его? Сидит такой злющий, словно вот-вот бросит бомбу. А Вайолет делает вид, будто она знать его не знает.

Уоррен изобразил самую чарующую, самую невинную улыбку.

– Уверяю вас, миссис Холл, мне ничего, абсолютно ничего не известно, – ответил он и тут же испарился.

Написав двадцать строчек о капитанском обеде, о «феерическом» бале, о роскошнейших туалетах, горностае, диадемах, о Харпере и миссис Салливен с Китти, – типичная светская хроника! – он побежал в радиорубку дать телеграмму.

Ночь была прохладной и звездной, но безлунной. Тут и там тянулись узкие и длинные – с милю – полосы тумана. Раз даже завыла сирена «Космоса», но ее вой не успел отзвучать, как пароход уже пробился сквозь туман.

– Становится все холоднее, Штааль, – поежился Уоррен.

– Да, – рассеянно и устало отозвался Штааль, – похолодало. – Приемник без передышки выстукивал сигналы Морзе, и Штааль с металлической дужкой на голове внимательно вслушивался. – Простите, Принс, я занят. Это Кап Кейс. Я уже целый час принимаю оттуда радиограммы.

– Говорят, впереди ледовые поля?

Штааль промолчал и только вежливо улыбнулся, продолжая записывать.

Было ровно четверть одиннадцатого, когда старший офицер Халлер доложил Терхузену, что температура воздуха быстро падает. За последние полчаса она понизилась на целых шесть градусов, упав почти до нуля. Терхузен сидел, склонившись над картой, и измерял что-то циркулем. В штурманской рубке было очень тихо, слышалось только слабое тиканье хронометра. «Космос» находился к юго-востоку от Ньюфаундленда, к северо-востоку был маяк Кап Рейс, нанесенный на карту красной тушью, а немного западнее были обозначены плавучие маяки Нантакет и Амброуз, на которые «Космос» и держал курс.

Терхузен тяжело поднялся и откусил кончик сигары. Он засмеялся.

– Это все от ледяного поля, Халлер! – насмешливо сказал он и вышел на мостик. Ночь становилась все яснее, звезды ярко светили в вышине. Только у мягко колыхавшейся и маслянисто поблескивавшей поверхности воды тянулись иногда тонкие нити тумана.

– Что я говорил, а? – торжествовал Терхузен. – Через полчаса так прояснится, что лучше некуда. – Он позвонил в машинное отделение и осведомился о числе оборотов. Затем велел принести кофе. В эту ночь нечего и думать о сне: ему удастся прилечь, только когда рассветет.

– В самом деле, стало зверски холодно, – сказал он. – Но держу пари на что угодно, Халлер, что никакого ледяного поля мы не увидим! Все это одни фантазии. Атлантика намного больше, чем принято думать.

Вахтенный на марсе зорко смотрел вперед, выкликая свое монотонное: «Огни горят ясно!» Было половина одиннадцатого.

Вернувшись из радиорубки, Уоррен почувствовал, что промерз до костей, и решил сходить к себе в каюту за пальто и шляпой.

К своему удивлению, он застал Кинского уже в пижаме, готового ко сну. Он курил, расхаживая по каюте. Как обычно, сильно пахло духами.

– Разве уже так поздно? – спросил Уоррен.

– Нет, но я сегодня ужасно устал. – Лицо Кинского было бледное, изможденное, но говорил он очень спокойно. – Я только жду возвращения стюарда, он должен принести мне расписку о вручении письма.

В это мгновение завыла сирена «Космоса».

– Слышите? Слышите? – тревожно, как показалось Уоррену, спросил Кинский и взглядом указал вверх, откуда доносились звуки. – Медные трубы!

Уоррен заметил, что ночь предстоит совершенно ясная. Туман почти исчез и лишь кое-где стелился тонкими прозрачными языками.

В дверь постучался стюард и вручил Кинскому письмо, которому тот явно обрадовался, даже возликовал. Он слегка покраснел и дал стюарду целый доллар на чай.

– Слава богу! – вырвалось у Кинского с таким вздохом облегчения, словно у него камень с души свалился. – Теперь я могу спокойно уснуть.

– Доброй ночи! – сказал Уоррен, уходя.

– Доброй ночи!

В двенадцать часов бал кончился. В сущности, пора было и Уоррену идти спать. Но его весь день томило какое-то необъяснимое волнение («словно что-то предчувствовал», – говорил он позже), и у него не было никакого желания ложиться. Он пошел в бар. Кто знает, вдруг случится что-либо сенсационное, а он, как какой-нибудь обыватель, будет храпеть в своей постели! Но он обманулся в своих ожиданиях. В баре сидели несколько мужчин и дам, которым захотелось на сон грядущий выпить чего-нибудь покрепче, только и всего. Они болтали, смеялись, а бармен, белесый тощий швед, так тряс своим миксером, что льдинки звенели.

Как и каждый вечер, здесь сидел Харпер за рюмкой виски. Он играл в покер с мистером Уокером, хлеботорговцем из Денвера, и мистером Михельсоном, одним из крупнейших чикагских земельных маклеров, человеком необъятной толщины. Их ставки были смехотворно маленькими: они играли не ради выигрыша, а чтобы убить время. Харпер избегал азартной игры с тех пор, как банда шулеров на «Лузитании» в одну ночь обчистила его на десять тысяч долларов.

Уоррен присел к стойке и заказал мартини. Пассажиры приходили и уходили. Но вот в дверях раздался сдержанный смех. «On the way to Mandalay…» [41]41
  По дороге в Мандалей… (Стихи Киплинга, англ.).


[Закрыть]

Это был Хенрики, безукоризненный с головы до ног: фрачная сорочка ослепительной белизны, темные с сильной проседью волосы, сверкающие, как черненое серебро. Он привел с собой Китти, Жоржетту и еще нескольких молодых хорошеньких женщин.

– Послушайте, Принс! – с благодушной, покровительственной улыбкой обратился он к Уоррену. – Весь день я упорно пытаюсь перевести на немецкий язык стихи Киплинга. Но у меня ничего не выходит. А вы как-никак лингвист, насколько мне известно…

Хенрики, видимо, был в отличнейшем расположении духа, на что у него имелись все основания.

– Алло, Харпер! – крикнула Китти. – Мы пришли выпить с вами стакан вина в знак примирения.

– Охотно, охотно! – рассеянно откликнулся Харпер, тасуя карты. – Послушайте, Китти, не пора ли наконец забыть всю эту историю?

За Китти ответил Хенрики:

– О человеке можно судить по тому, как он воспринимает две вещи: лесть и оскорбление. – Хенрики самодовольно засмеялся и отвесил Харперу низкий поклон. – Бармен! – громко хлопнул он в ладоши. Хенрики сегодня явно выпил слишком много шампанского.

Минут через десять бар опустел, остались одни картежники. «Вот неудача!» – подумал Уоррен. Жирная туша Михельсон так отчаянно зевал, что видны были все золотые коронки в его пасти. Харпер испугался: как обычно, в конце вечера для него наступала страшная минута – сейчас его оставят одного. Велев бармену подать игральные кости, он принялся бешено греметь ими, чтобы помешать своим партнерам заснуть. И даже встал при этом.

– Сыграйте с нами, Принс! – крикнул он.

Но тут он покачнулся, как пьяный, и схватил свою рюмку, чтобы она не упала. На стойке разбился стакан. В чем дело? Пароход сделал какой-то странный маневр.

Толстяк Михельсон из Чикаго грузно поднялся, ухватившись за ручки кресла.

– Землетрясение? Я в Мексике однажды видел землетрясение. Что случилось? – спросил он у бармена, словно тот обязан знать все.

Белесый швед ухмыльнулся.

– Волна, мистер Михельсон. Большая волна.

– Волна? С чего бы это? Море совершенно спокойно.

Маневр судна действительно был очень необычным – словно оно вдруг резко вильнуло в сторону. Уоррену показалось, будто пароход неожиданно подбросило вверх и через секунду опять мягко опустило. Он смутно почувствовал, что случилось что-то недоброе.

Тучный мистер Михельсон зевнул, вышел на палубу и через секунду вернулся.

– Ничего! Как есть, ничего! – сказал он.

– За дело! Ваши ставки, господа!

Харпер вновь стал трясти игральные кости.

Но Уоррен тут же ушел. Что-то не давало ему покоя. Сперва он не понял причины своей тревоги и только потом осознал, что машины внезапно изменили свой ритм… А теперь… теперь… и вовсе остановились! Их неумолчный стук внизу разом прекратился! Может, ему показалось? Уоррен почувствовал страх. Он бросился сломя голову по пустой палубе, потом вверх и вниз по трапам, пока не попал на бак, где стояла непроглядная тьма. Из этой темноты перед ним вдруг вырос какой-то человек и заорал:

– Что вам здесь нужно?

Позже Уоррен сообразил, что, вероятно, это был маленький, коренастый Анмек.

В то же мгновение на мачте загорелся прожектор и осветил всю носовую часть. Там сплошной массой лежал лед: осколки, глыбы, целые груды льда!

Маленький, коренастый человек погнал Уоррена с бака.

– Что вам здесь надо? Уходите!

– Скажите, что случилось? – пролепетал Уоррен.

– Ничего не случилось! – грубо отрезал коренастый.

Уоррен пустился бегом назад, в среднюю часть парохода. Он почувствовал сильную боль в сердце: так велик был его испуг. Что-то все же случилось. Да, да! Мы столкнулись с айсбергом!

Он быстро, насколько хватало сил, помчался в радиорубку, но на последнем трапе опять так сильно кольнуло в сердце, что ему пришлось остановиться. А если бы он после бала сразу улегся спать? Что тогда?..