Текст книги "Сердца живых"
Автор книги: Бернар Клавель
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
11
Когда Ритер возвратился на пост наблюдения, Жюльен стоял уже на пороге дома. Он сразу увидел, что парижанин пьян: лицо у поэта побагровело, по лбу и шее стекал пот. Воротник белой сорочки вымок. Ритер сделал величественный жест рукой, закинул голову и произнес:
– Верный друг прибыл.
Он с трудом переводил дух.
– Ты невозможный человек! – вспылил Жюльен.
– Как! Я жертвую выпивкой, чтобы оказать тебе услугу, бегу сломя голову, чтобы поспеть вовремя, а ты меня еще и ругаешь!
– Ты заставил меня изрядно поволноваться – ведь уже почти два!
– Напрасно тревожился! Мое слово – закон.
– Как ты будешь дежурить в таком состоянии?
– Не раздражай меня, а то я опять уйду в город.
Парижанин сделал вид, будто собирается повернуть назад, и Жюльен поспешно схватил его за руку. Он хотел что-то сказать товарищу, но замер с открытым ртом: по дороге поднималась Сильвия. Ритер выбросил руку вперед и поманил девушку пальцем.
– Подумай-ка, еще немного, и мы бы с ней встретились, – сказал он Жюльену. – Представь меня.
– Ты слишком пьян.
Сильвия приближалась. Жюльен подтолкнул приятеля по направлению к саду. Ритер ухватился за решетчатую калитку.
– Пьян, но величествен! Представь меня, не то я уйду в город.
Жюльену пришлось покориться. Сильвия остановилась, он подошел к ней, взял за руку и тихо сказал:
– Это Ритер, он согласился подежурить вместо меня. Подойдемте к нему, он тут не задержится. И не обращайте внимания: он немного выпил.
– Вот-вот, ты ей еще доложи, что я пьян! – крикнул Ритер.
Жюльен и Сильвия приблизились к нему. Он смеялся.
– Примите мое благословение, – торжественно провозгласил он.
Потом, помахав в воздухе угасшей трубкой, он пробормотал какую-то латинскую фразу и исчез.
На Жюльене был свитер. Он хотел было пойти переодеться, но Сильвия запротестовала:
– Вы мне так больше нравитесь. Меньше похожи на солдата. А потом в той стороне мы никого не встретим.
Жюльен все же побежал в дом и возвратился с завернутой в бумагу книгой. Когда они немного отошли, он протянул девушке сверток и сказал:
– На память о нашей первой встрече.
Они оглянулись. С того места, где они стояли, был еще виден окруженный деревьями дом, площадка; там беседовали Ритер и Лорансен. Жюльен и Сильвия прошли немного дальше и, оказавшись под прикрытием живой изгороди, поцеловались.
– Люблю тебя, – сказал он.
– Ты просто сумасшедший, да и я не лучше.
Девушка слегка оттолкнула Жюльена, раскрыла сумочку и вынула оттуда толстый блокнот в темной обложке.
– Я тоже думала об этом стихотворении, – пояснила она. – Но не могла выйти из дому. А потом, должна тебе признаться, я не знала, в какой сборник оно входит. Но стихотворение я помню наизусть.
– И ты его переписала для меня в блокнот?
– Да, в этот блокнот я записываю свои мысли, а также стихи и песни, которые мне нравятся. Держи. Теперь ты в него все записывай и при этом думай обо мне.
Они достигли луга, залитого солнцем, и пошли вниз, вдоль изгороди. Потом опустились на траву, Сильвия достала книгу, а Жюльен – блокнот. После каждой прочитанной страницы, после каждой фразы, написанной на разлинованной в клетку бумаге, они целовались.
На живой изгороди сохранилось еще много ржавых и сморщенных листьев, и ветер время от времени шелестел ими. В воздухе кружилась мошкара, поблескивая на солнце. Далекая гора синела, как это обычно бывает только летом.
Сильвия порылась в сумочке, достала карандаш и написала на первом чистом листке блокнота: «Кастр, дорога в Фурш. Суббота, 15 ноября 1941 года». Затем она протянула блокнот и карандаш Жюльену и сказала:
– Как грустно, что наша встреча отмечена таким печальным стихотворением. Ведь в нем говорится о разлуке. О людях, что грустят осенью, совсем не похожей на нынешнюю.
– Стихотворение вовсе не плохое: ведь благодаря ему мы познакомились.
Сильвия опустила голову. Глаза ее потемнели, и Жюльен почувствовал, что она вот-вот заплачет.
– Что с тобой?
– А ну как и наша встреча принесет несчастье? Ведь она произошла тринадцатого. В четверг тринадцатого ноября.
– Неужели ты это говоришь серьезно?
Он обнял девушку, изо всех сил прижал к себе. Она лежала в еще густой и зеленой траве, золотистые лучи солнца отражались в ее глазах, вспыхивали в волосах.
– Люблю тебя, – снова сказал Жюльен. – И нас ничто не разлучит.
– Ты ничего не знаешь обо мне, а говоришь, что нас ничто не разлучит. Меж тем нас разлучает все. Все разлучает нас.
– Ты даже не заметила, что говоришь стихами Трене, – сказал Жюльен.
Она грустно улыбнулась и продекламировала:
Ты ничего не знаешь обо мне,
Ведь оба мы с тобою лишь бродяги…
Сильвия запнулась.
– Скажи, что ты от меня скрываешь? – спросил Жюльен.
– Только не сейчас. Лучше напиши что-нибудь своей рукой в… – она поколебалась, – в наш блокнот. Какую-нибудь свою мысль или строку из стихотворения.
Она вытерла слезу, блеснувшую на ресницах. Жюльен был потрясен.
– Но все-таки что с тобой?
Девушка улыбнулась:
– Ничего… Пиши же.
Он взял из ее рук блокнот, немного подумал и стал писать:
Пусть музыкой чудесной прозвучит…
Сильвия положила свою руку на руку Жюльена, завладела карандашом и принялась сама писать:
Ответ, слетевший с уст…
Она остановилась и попросила:
– А теперь возьми меня за кисть.
Вместе, почерком, который уже не был ни почерком Сильвии, ни почерком Жюльена, они написали:
…любимых мною.
В глазах девушки блеснула радость. В них снова запрыгали золотистые искорки.
– Если нам и угрожала злая судьба, то теперь мы ее заговорили, – сказала она.
– В таком случае открой мне, что тебя так тревожит. Я все готов разделить с тобою.
Сильвия заставила себя долго просить, а потом рассказала, что еще два года назад родители надумали выдать ее замуж за человека, с которым они мечтают породниться.
– Ну что ж, они передумают, – заявил Жюльен.
– Ты не знаешь моих родителей.
– Твоя мама на вид очень славная женщина.
– Да, она меня любит. Но и она не сможет нас понять. А для отца задуманный брак слишком важен. Он был старшим мастером на текстильной фабрике. Потом стал помощником директора. Для него… это нужно понять.
Ее голос снова задрожал. И она умолкла.
– В чем же все-таки дело?
– А в том, что мой жених – сын владельца фабрики. Он возглавляет контору в Париже. Нет, тебе этого не понять. Не понять.
– Отчего же, я все понимаю, – произнес Жюльен. – Но через год ты станешь совершеннолетней. Значит, надо подождать. Год, поверь, пролетит быстро.
– Все не так просто, как ты думаешь.
Они еще долго разговаривали об этом. Жюльен узнал, что Сильвия работает на фабрике, которая в один прекрасный день перейдет к ее суженому.
– Таким способом они добились, что я все время у них на глазах, – пояснила девушка. – Я уже как бы не принадлежу самой себе. О нет, работой меня не загружают. И другие служащие конторы все видят. Должна сказать, что это не так уж приятно.
Голос девушки пресекся. Она припала к плечу Жюльена и разрыдалась.
– Сильвия, Сильвия, – повторял он. – Прошу тебя, не плачь. Ты увидишь… Ты сама увидишь – все в конце концов устроится. Иначе и быть не может: мы слишком сильно любим друг друга. Вот увидишь. Послушай…
Он долго утешал ее, словно баюкая в своих объятиях, и мало-помалу она успокоилась. С минуту они сидели не шевелясь, будто окутанные ласковой тишиной, которую нарушал лишь шелест ветра в живой изгороди. Время от времени глубокий вздох приподнимал плечи Сильвии, и тогда Жюльен нежно привлекал ее к себе.
– Я так хочу, чтобы ты была счастлива.
– А я уже счастлива.
– Поклянись.
– Клянусь.
12
Уже давно спустился вечер, а они все еще оставались на лугу. Свежий ветер трепал живую изгородь, и она походила на какое-то длинное чудовище, притаившееся позади них. От земли тянуло холодом, правый бок Жюльена застыл, но он не шевелился, только старался получше защитить Сильвию от ветра. Он мечтал, чтобы поднялась буря, повалил густой снег, ударил мороз, тогда бы он и в самом деле прикрыл ее своим телом. Меч тал о суровой зиме и знал, что, если понадобится, он готов будет замерзнуть, лишь бы спасти ее от холода… Они поднялись с земли только тогда, когда Сильвия совершенно озябла и начала дрожать. Шли они медленно, вдыхая всей грудью свежий воздух.
Жюльен проводил девушку до того места, где улочка Краби пересекает улицу Вильнев. Попрощавшись с нею, он не ушел, а продолжал стоять, прислонясь к стене какого-то дома, до тех пор, пока ее ясный силуэт не исчез среди зарослей бересклета в обнесенном решеткой саду. В глубине этого сада виднелись очертания виллы. Над листвой на миг появилась широкая полоса света, затем все опять окутала тьма. Сильвия вошла в дом. Лишь после этого Жюльен направился на пост наблюдения.
Ритер уже сменился с дежурства. Он сидел за столом в обществе Тиссерана, перед ними стояла на три четверти пустая бутылка белого вина. Ткнув трубкой в сторону Жюльена, парижанин продекламировал:
– А вот и Дюбуа идет, со мною в город он пойдет и то, что должен мне, вернет.
– Вовсе нет, – сказал Жюльен, – я должен отдежурить за тебя и сделаю это, как только ты попросишь.
– Глупец!
– Подумаешь, какая важность – отдежурить за товарища четыре часа! – пробормотал Тиссеран.
Ритер встал с места, с трудом удерживая равновесие, и пристально посмотрел на Жюльена.
– Не стоит даже спрашивать, хорошо ли она целуется, – глубокомысленно заметил он, – сразу видно, что ты не в себе. Пойди успокойся.
Согнувшись вдвое, Тиссеран корчился от смеха. И только время от времени стонал:
– Стерва, вот стерва!
Ритер напустил на себя суровый вид и надменно заявил:
– В этом нет ничего смешного. Это плачевно. Весьма плачевно.
Жюльен с трудом сдерживал гнев. Двое этих пьяниц выводили его из себя. Парижанин подошел к нему, внимательно оглядел и осторожным, легким движением снял с его шерстяного свитера тонкий стебелек. Протянул стебелек товарищу и с пафосом прочел:
Ты в памяти моей живешь отныне, осень…
Жюльен сжал в руке колючую веточку и направился к выходу.
Тиссеран опять захохотал, а Ритер крикнул вслед:
– Вот-вот, пойди успокойся, а то…
Жюльен изо всех сил хлопнул дверью и потому не слыхал конца фразы. Он поднялся на второй этаж. В комнате никого не было. Жюльен сел на кровать и посмотрел на тонкую веточку терновника. На ней сохранились два порыжевших и сморщенных листка. Он долго смотрел на них, потом вытащил из кармана подаренный Сильвией блокнот, раскрыл его на той странице, где они писали вместе, и вложил туда веточку терновника. Спрятал блокнот в ранец и, сжав двумя пальцами середину ладони, принялся вытаскивать занозу; выступила крупная капля крови; она медленно покатилась по почти прямой линии, прорезавшей его ладонь.
13
Целых три недели стояла чудесная осенняя погода. Но это была все же осень: сильные порывы ветра сбивали листья с деревьев, и те вихрем кружились в воздухе, взлетая высоко-высоко к синему небу, по которому бежали облака. Когда небосвод начинал хмуриться, Ритер неизменно декламировал:
Зима войдет в меня, и омрачат мне душу
Вражда, и дрожь, и страх, и подневольный труд.
Произнося эти стихи, он выделял голосом слова «подневольный труд», затем закуривал трубку и отправлялся в город. Жюльен его не удерживал. В голове у него звучало не одно, а множество стихотворений, и все они воспевали теплую осень, обещавшую гораздо больше, чем самая очаровательная весна.
Случалось, что на город обрушивались ливни, и в такие дни Сильвия и Жюльен находили убежище в самом центре Кастра. Парк Бригибуль и городской парк были безлюдны. Особенно нравился Жюльену городской парк: он любил его бассейн, где теперь плавали опавшие листья, его замшелые утесы и очень высокие деревья. Прямо против ворот, выходивших к казарме Друо, стояла скамейка; он садился на нее и ожидал Сильвию. Нередко он приходил за целый час до свидания и задумчиво следил, как медленно падают на землю блестящие от дождя листья. Сквозь решетчатую ограду парка он наблюдал за учением солдат. С тех пор как Жюльену прислали штатское платье, ему больше незачем было прятаться от патрулей. И в такие минуты он вспоминал Пор-Вандр, строевые занятия на плацу лагеря и Бертье, который все еще упорно хранил молчание.
Вместе с костюмом мать прислала Жюльену шоколад, который он преподнес Сильвии, бумагу для рисования и ящик с акварельными красками. Ящик был маленький и плоский, его можно было носить в кармане непромокаемого плаща. Ожидая Сильвию, Жюльен делал карандашные наброски и писал цветные пейзажи, где больше всего было золотых и серых тонов. Той осенью ему совсем не было грустно: газеты каждый день писали о войне, но она шла где-то очень далеко и потому не пугала. Все события развертывались на Восточном фронте. То немцы, то русские вклинивались в расположение противника, пробивали бреши в оборонительных линиях, бои шли возле Москвы, Брянска и каких-то совсем уже незнакомых ему городов. Все эти места ничего не говорили сердцу Жюльена, и он рассеянным взглядом скользил по огромным заголовкам, которые с каждым днем занимали все больше места на полосах газет, выставленных в витрине киоска или лежавших на столике кафе.
Однажды солдат поста наблюдения предупредили, что к ним едет инспектор. Они старательно подмели в доме и в саду, навели всюду образцовый порядок, и инспектор остался доволен. Это был молодой и симпатичный лейтенант. Он собрал людей в просторной комнате для дежурств и заговорил о войне. Почти открыто дал им понять, что большая часть офицеров, как и сам он, живет надеждой на реванш. В заключение он сказал, что пришлет им радиоприемник и они смогут слушать передачи из Лондона. Вскоре приемник прибыл. И это внесло некоторое разнообразие в размеренную жизнь поста.
Ритер сказал Жюльену:
– Вижу, она тебя ловко подсекла, теперь с крючка не снимешь. Придется смириться.
С этого дня, говоря о Сильвии, парижанин уже не старался поддеть товарища.
Как-то в пятницу Жюльен получил почтовую открытку, на которой была изображена дамба в Пор-Вандре. Небо на открытке было розовое, море – ярко-синее, а скалы на первом плане – в клочьях белой пены. По морской глади плыло суденышко, оно казалось черным на зеленом фоне холма, где был расположен военный лагерь. Жюльен долго разглядывал ярко раскрашенную открытку, не решаясь перевернуть ее. Он знал, что из Пор-Вандра написать ему мог только Бертье, и догадывался, о чем тот мог сообщить. Не признаваясь в этом самому себе, Жюльен, вспоминая товарища, всякий раз опасался, что рано или поздно от него придет письмо; думал он об этом и всякий раз, когда из радиоприемника раздавались позывные французской службы Би-би-си.
Он как-то рассказал Сильвии о плане, который в свое время вынашивал вместе с Бертье. Она не произнесла в ответ ни слова. Только судорожно вцепилась в него обеими руками, и в ее глазах появилось выражение тоски. Зрачки потемнели, и золотые искорки в них угасли.
Жюльен еще долго смотрел на дамбу, на розовое небо и синее море; наконец перевернул открытку. Сообщение Бертье было кратким: «Ветер дует с моря. Получил отпуск на сутки. В воскресенье приеду повидаться»
Дюбуа поднял голову. Наблюдавший за ним Каранто спросил:
– Из Пор-Вандра?
– Да, от Бертье. Он приедет сюда в воскресенье.
Больше Жюльен не мог выговорить ни слова. Острая боль пронзила ему грудь. Он поднялся, сунул открытку в карман и вышел.
Лил дождь. Мелкий и холодный. Он походил на сырой мглистый туман, источающий влагу. Жюльен всей грудью вдохнул пропитанный влагой воздух, потом возвратился на пост. В тот день после обеда он остался в комнате один. Положил перед собой блокнот Сильвии и перелистывал его, должно быть, в сотый раз. Его привлекали не стихи и не изречения философов, а только почерк Сильвии. Эти тонкие линии и значки, выведенные пером, эти аккуратные буквы с легким наклоном и трогательными завитушками были для него лишь вехами на дороге, по которой он шел и которая была проложена рукою Сильвии. Когда он сжимал ее руку в своей, она казалась ему изящной и нежной, маленькой и хрупкой, но когда ее рука впивалась в его плечо, как в тот день, когда он рассказал Сильвии о своем предполагаемом отъезде, она становилась сильной и крепкой. Ему вспомнился взгляд девушки и промелькнувшая в ее глазах грустная тень, гораздо более грустная, чем все тени осени. Рассказать ли все нынче же вечером? Подготовить ее таким образом исподволь или дождаться последней минуты и тем самым сократить прощание?
Подошел час свидания, а Жюльен так ничего и не решил. Он спустился в город. Уже стемнело. По-прежнему сыпал мелкий дождь, влажная пелена висела над Кастром. Мокрые тротуары блестели при свете фонарей. Жюльен почти час прождал девушку возле здания городской ратуши.
Она пришла и сказала:
– Милый, ты, я вижу, замерз.
– Уверяю тебя, что нет.
Она была без велосипеда. Они медленно направились в Епископский парк. Дождевые капли тихонько стучали по зонту девушки, и казалось, что это скребется насекомое. Темной лентой текла река Агу, время от времени по ней пробегали дрожащие полосы света, падавшие из окон.
– Сегодня ты не такой, как всегда, – сказала девушка. – Ты или болен, или что-то от меня скрываешь.
Жюльен деланно рассмеялся.
– На улице темно, – сказал он. – Ты меня даже не видишь, а берешься угадывать мое состояние…
– Я все угадываю.
– Когда мы поженимся, я прибью на дверях дощечку: «Госпожа Сильвия, ясновидящая». Ты станешь загребать кучу денег и…
Она прервала его и докончила фразу:
– И ты, ты разоришься.
– Это еще почему?
– Я угадываю только то, что касается тебя. Я могу читать только твои мысли. А до других мне и дела нет. – Голос ее сделался нежнее. – Я тебя так люблю, будто мы с тобой единое существо, понимаешь?
Они поцеловались. Пелена дождя словно отделяла их от остального мира. Сильвия прошептала:
– Если ты умрешь, я тоже умру.
– Слишком часто ты говоришь о несчастьях, о смерти.
– Я об этом часто думаю… И боюсь.
Они зашагали вперед. Подстриженные в форме шаров высокие кусты самшита отбрасывали кружевные тени. Фонари на мосту Бье были окружены слабым сиянием.
– А ты б хотел, чтобы мы умерли вместе?
Жюльен изо всех сил прижал девушку к своей груди.
– Ты просто сумасбродка, – сказал он. – Моя дорогая, глупенькая сумасбродка. Я тебя люблю. И хочу, чтобы ты жила долго-долго.
– Теперь я твердо знаю, что не смогу без тебя жить.
Он поколебался. Открытка Бертье лежала во внутреннем кармане его куртки.
– А почему тебе надо жить без меня? – спросил он.
– Многое может нас разлучить.
Жюльен шагнул вперед, повернулся на каблуках и замер перед Сильвией. Зонт, который он держал в руке, накренился, и юноша почувствовал влажное прикосновение ночи на своем лбу.
– Завтра же пойду к твоим родителям. Я больше не могу ждать, дорогая. Слышишь – не могу.
– Нет, нет, – испугалась она. – Ты ведь знаешь, это невозможно. Еще невозможно.
– Но когда же?
Она только вздохнула. Всякий раз, когда он задавал ей этот вопрос, она только вздыхала, но оставляла его без ответа.
14
Солдаты поста наблюдения сложились, чтобы достойным образом принять гостя своего товарища. Бертье должен был приехать в полдень. Каранто встречал его на вокзале. Жюльен пойти отказался, сославшись на то, что хочет сам приготовить обед. Но на самом деле он боялся остаться наедине с Бертье. И все же он почувствовал искреннее волнение, когда его старый друг вошел в просторную комнату, где уже накрыли на стол. Бертье был частью того мира, который для Жюльена стал уже прошлым. Мира, ничем не связанного с его теперешней жизнью – с постом наблюдения, с Кастром и Сильвией. Вместе с Бертье это прошлое как бы вновь вошло в дом, и Жюльен понял, что одновременно к нему приблизилась и война.
Сперва солдаты сравнивали жизнь на зенитной батарее с безмятежным существованием на таком посту, как в Кастре; затем Бертье заговорил о войне.
– Мы тут каждый вечер слушаем Лондон, – сказал сержант Верпийа. – Это единственный способ узнать правду.
– Мне это недоступно, – сказал Бертье, – но я свел дружбу со штатскими: они слушают радио и всякий раз при встрече рассказывают мне новости.
Потом разговор перебросился на положение в России и на других фронтах, и вдруг обычно неразговорчивый Лорансен спросил:
– Вы ведь стоите возле самой испанской границы. Ты еще не придумал, как через нее перебраться?
Бертье посмотрел на него, посмотрел на Жюльена, потом, закинув ногу за ногу, потер свои короткие толстые руки и спросил:
– А ты что, этим интересуешься?
– По-моему, этим интересуется каждый настоящий мужчина.
Завязался долгий спор, и сержант опять заговорил о роли армии перемирия. Спорщики приводили все те же доводы. Солдаты просидели за столом до четырех часов дня, и разговор все время вертелся вокруг войны. Северный ветер раскачивал ветви деревьев под окном. Ясное Небо блестело, солнечный свет отражался в стеклах теплицы. В кухонной плите весело потрескивали дрова, в просторной комнате для дежурств было тепло и уютно. Под потолком плавал дым от трубок и сигарет. Тиссеран и Ритер, как всегда, напились, да и другие выпили немало. Постепенно Жюльен перестал прислушиваться к разговору. Время словно остановилось, будто увязло в густом дыме и шуме громкой застольной беседы. Он сидел не шевелясь, и ему приятно было это легкое оцепенение: шум голосов доносился до него как бы издали, свет бледнел, рассеивался… В шесть часов Бертье уедет, и он, Жюльен, снова увидит Сильвию. Но до вечера было еще далеко, и он сам не мог бы сказать, ждет ли этой встречи или страшится ее. Вчера он впервые солгал девушке, сказав, будто дежурит в воскресенье до вечера. Ему ничего не хотелось ей говорить о Бертье. Он солгал Сильвии, но не испытывал сильных угрызений совести. Должно быть, он солгал только потому, что не хотел приобщать ее к жизни поста наблюдения, к войне. Бертье… Да, конечно, все дело в Бертье. Вот он сидит напротив и размахивает своими короткими руками, слегка покачивает головою на массивной шее. Бертье сидел спиной к окну, и Жюльену были плохо видны черты его лица. Но он и без того их помнил. Живой взгляд, полуприкрытые, как у кошки, веки, приплюснутый нос и выдвинутый вперед подбородок. С Бертье у него связаны воспоминания не только о родном городе, но и о спортивной команде. Тысяча воспоминаний: часы тренировок, большой зал с гимнастическими снарядами, помост, куда выходят штангисты, штанги… Он припомнил, с каким трудом удалось ему впервые поднять штангу весом в сто килограммов. И тотчас же увидел мысленным взором Гернезера, тренера-эльзасца, которому пришлось возвратиться к себе, в родные края.
У Жюльена защемило в груди. Он выпрямился на стуле, сделал усилие, чтобы отогнать воспоминания и вернуться в сегодняшний день. Кто-то встал из-за стола, чтобы зажечь лампу. Теперь Жюльен мог хорошо разглядеть Бертье. Тот улыбался. Потом сжал толстые губы, подмигнул, взглянул на часы и поднялся.
– Мне пора, ребята, – сказал он. – Вам тут живется вольготно, а на батарее совсем другое дело. Там за опоздание недолго и в карцер угодить.
Все хором заявили, что проводят его на вокзал, и пошли переодеваться; воспользовавшись этим, Бертье увлек Жюльена в сад. Подойдя к бассейну, Бертье потер руки и шепнул:
– Дело в шляпе, головастик. Отправляемся через три дня.
– Через три дня?
– Тебя это, кажется, удивляет?
Жюльен промолчал. Все вокруг него завертелось. Небо качнулось и словно накренилось к земле, сад поплыл перед глазами, деревья исчезли.
Бертье оглянулся на дом. Потом быстро заговорил:
– Запомни все, что я тебе скажу: в среду, в девять вечера, будешь ждать меня перед зданием вокзала в Пор-Вандре. Надень штатский костюм. Оставь только армейские ботинки. Ничего, кроме вещевого мешка, не бери. Но оденься теплее. Если хочешь, натяни на себя три рубахи и два свитера.
– Два свитера? Ладно.
– Ты меня понял? Ты сегодня какой-то чокнутый. Это от вина или новость на тебя так подействовала?
– Говори, я слушаю.
– Это все. Твоим приятелям я ничего не мог сказать. Границу переходят группами по пять человек, и незачем будоражить ребят раньше времени. Если возможность появится, мой дружок их предупредит.
За деревьями послышался голос:
– Эй, где вы там?
– Мы тут, – откликнулся Бертье.
Вместе с Жюльеном он двинулся по аллее, которая вела к дороге, потом внезапно остановился и посмотрел товарищу прямо в глаза.
– Не валяй дурака, – сказал он. – Если упустишь этот случай, другого тебе, может, и не представится.
– Нет, нет, – пробормотал Жюльен. – С чего ты взял? Не бойся.
У Бертье был озабоченный вид. Перед тем как присоединиться к остальным, он прибавил:
– Будет очень глупо, если ты не воспользуешься такой возможностью. Сотни ребят мечтают перейти границу, но не могут. И если ты в последнюю минуту раздумаешь, все пропало, предупредить другого мы уже не успеем.