Текст книги "Чемпион"

Автор книги: Бердибек Сокпакбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

БЕЛЫЙ КОЗЛЕНОК

Каждую весну, как только начинались каникулы, Есим уезжал к дедушке, пастуху из колхоза имени Ленина.

Дома, в семье, Есим – один из пятерых детей; кушай, что дают, одевай то, что достанется от старших братьев, а попадет Есим под горячую руку отцу или матери – получай шлепок.

То ли дело у дедушки Ораза! Как бархатный ковер, расстилается зеленая равнина, на которой пасутся отары овец! Воздух – прохладный, чистый, наполненный запахами душистых цветов и трав! Попросишь у дедушки лошадь и отправишься за отарой овец! А как приятно играть с маленькими ягнятами, прислушиваться к блеянию овец и коз, возвращающихся по вечерам в загоны.

У дедушки Ораза Есим полный хозяин: никто его не одергивает, никто не шлепает. Дедушка и бабушка – спокойные люди, они любят своего внука и всегда рады его приезду. Но самое приятное – здесь нет детей, с которыми Есиму приходилось бы соперничать.

До районного центра Есим, как всегда, ехал на попутной машине. Отсюда до дома дедушки Ораза рукой подать, километра два, не больше. Взвалив на плечи узелок с гостинцами, которые мать послала дедушке и бабушке, Есим зашагал по дороге.

Вот показалась юрта на берегу речки. Вокруг нее бродят козлята, барашки. Невдалеке лежат собаки, грызя кости. Они заметили приближающегося Есима, бросились ему навстречу, грозно рыча, но тут же узнали его и приветливо замахали хвостами.

Бабушка Зейнеп вышла ему навстречу, за ней появился дедушка.

– Приехал, наш ягненок! – ласково сказала бабушка, обнимая Есима.

Они напоили внука чаем, угостили вкусными баурсаками и куртом.

Есим побежал играть. Как весело было возиться с молодыми барашками! Есим хотел схватить одного из них, но тот увильнул и помчался прочь, игриво подпрыгивая.

А козлята с длинными ушками, с короткими дрожащими хвостиками! Как они красивы, как смешно блеют они тоненькими голосами! Кажется, что они совсем не боятся Есима, смотрят, как он приближается к ним, и вдруг отпрыгивают в сторону, словно зовут Есима погнаться за ними. Дети всегда дети, всегда любят поиграть друг с другом. Есим бросается вдогонку, ловит козлят, прижимает к себе, ласкает, а потом отпускает.

Но вот в тени юрты Есим увидел маленького белого козленка. Склонив к земле голову, он лежал неподвижно.

– А ты почему не играешь? – крикнул, подбежав к нему Есим. – Э-э, какой ты ленивый! А ну-ка, вставай! Много лежать – вредно для здоровья!

Есим присел перед козленком, похлопал в ладоши. Но козленок не встал. Он только приподнял голову и жалобно заблеял.

– Апа! – позвал бабушку Есим. – Этот белый козленок заболел!

– Где, какой козленок? – спросила бабушка Зейнеп, выходя из юрты. – Смотри-ка на него! Ведь только недавно он был здоров! – она взяла козленка на руки и внимательно осмотрела его.

– Ой-ой-ой! – сказала она потом. – Да его змея укусила... Видишь, как нога распухла?

– Где? Какая нога? – Есим потрогал козленка за больную ногу, и тот жалобно заблеял и забился в руках у бабушки. – Он теперь умрет?

– Совсем слабенький, – ответила бабушка. – Может и умрет... Хорошо, если бы ветеринар пришел!

Есйму было жалко козлёнка. Словно защищая его от смерти, прижал козленка к груди.

– Пока ветеринар приедет, он наверняка умрет... Апа, я повезу его в райцентр... Покажу врачу...

– Как же ты его повезешь? Лошади ведь нет, дедушка уехал на ней...

– А я пешком! Я быстро добегу...

И он побежал... Во двор ветлечебницы Есим вошел мокрый от пота, даже рубашка прилипла к спине.

Здесь он бывал и раньше, вместе с дедушкой они приводили сюда в прошлом году больных овец.

Недалеко от ворот Есим увидел женщину в белом халате и белом колпачке. Она сидела на низеньком стульчике и рассматривала у коровы вымя.

– Тате, – обратился к ней Есим, – а где здесь самый большой доктор?

Женщина обернулась:

– А зачем он тебе?

– Этого козленка укусила змея! – ответил Есим.

Женщина поднялась со своего стульчика. Ростом она оказалась чуть выше Есима.

– А меня ты за большого доктора не хочешь признавать? – пошутила она.

– Нет, я... Я ничего... – смутился Есим.

– Ну, давай своего козленка! А почему ты такой мокрый?

– Бегом бежал, из Кызыл-Куша бегом бежал... Женщина осмотрела козленку ногу и повела Есима в лабораторию. Докторша была очень веселой и задорной, так как все время шутила:

– Козленка принес величиной с воробья, а ищешь самого большого доктора! Как же это понять?

В лаборатории она сделала козленку укол, смазала его больную ножку каким-то бесцветным лекарством, а потом еще желтой мазью, перевязала ее.

– Ну, вот и все, сынок! – сказала она. – Больше того, что я сделала, даже самый большущий доктор не сможет сделать!

– Он теперь не умрет? – спросил Есим.

– Козленок твой? Нет, он не умрет...

Вместе со своим новым любимцем Есим вышел на улицу. Потрогал живот у козленка, – а он пустой, как мяч, из которого выпущен весь воздух.

– Э-э! – воскликнул Есим. – Да ты голодный... Что же мне теперь делать с тобой? Есть у меня пять рублей. Понимаешь? Мы сейчас что-нибудь в магазине купим!

Есим купил сто граммов конфет и двести граммов пряников. Выйдя из города, он сел поудобнее на берегу реки и стал кормить козленка.

До чего же они глупые и упрямые, эти козлята! Не едят конфет! Положишь одну ему в рот, а он фыркает и выплевывает.

– Дурак ты! – рассердился Есим. – Хоть одну попробуй! Смотри, какая сладкая!

Но козленок не стал кушать и пряники.

– У меня же больше ничего нет для тебя! – сердито сказал ему Есим. – Или ты хочешь подохнуть от голода, пока мы доберемся до дома?

Есим смочил пряник в воде, козленок стал брать понемногу.

– Ешь, ешь, не бойся! – радостно говорил ему Есим.

Козленок съел два размоченных в воде пряника.

– Вот и молодец! – похвалил его Есим.

С этого дня они стали друзьями. Есим решил выходить козленка. Он поил его молоком, давал ему хлеб, а иногда конфеты и сахар.

Прошло несколько дней, опухоль на ноге у козленка спала, ранка совсем зажила.

Есим заметил, что козленок стал расти, отрастала на нем шерсть. Он так и ходил по пятам Есима, отстав от стада.

Пришла осень. Приближалась пора учения. Уже несколько раз мать присылала телеграммы, вызывая мальчика домой.

Нужно было ехать, и Есим собрался в дорогу.

Жалко было прощаться с козленком. Он стал уже совсем большой. На спине у него появились бурые полоски, на голове показались рожки.

Прижав к себе своего маленького друга, Есим негромко говорил ему:

– Теперь ты вырос... Будь умницей. Не прыгай зря по камням... И пожалуйста, не бодайся с большими козлами... Ведь у тебя есть такая привычка! Будь осторожен... – Есим поцеловал козленка в мордочку, оделся, простился с бабушкой и дедушкой и пошел по дороге.

Он уже далеко ушел, как вдруг услышал за собой жалобное блеяние козленка. Есим обернулся, и сердце его замерло. Как дитя за матерью, за ним бежал белый козленок.

Есим подхватил его на руки и вернулся к юрте.

– Привяжите его! – попросил он дедушку. – Не хочет меня отпускать...

Старого Ораза взволновало поведение белого козленка. Он взял его на руки и ласково сказал:

– Ах ты, дорогой мой! Вот оно животное! Душа у него привязчивая! Иди, внучек... Я подержу его... Иди!

Есим пошел и долго еще слышал тоненький голосок, который будто просил дедушку:

– Отпустите меня! Отпустите...

В конце концов Есим не выдержал и бросился бежать без оглядки. В глазах его были слезы.

1952

ГУЛЬБАРШИН

Толеп вернулся домой. Еще в дверях, внимательно посмотрев на мать и дочь, сидящих в разных концах комнаты, он понял: что-то случилось. Жаркий спор вихрем прошел между ними – об этом говорили их милые лица с небольшими вздернутыми носиками и нахмуренными бровями. В минуты ссор мать и дочь были особенно похожи друг на друга.

Гульбаршин в голубом шелковом халате сидела на диване, под босыми ногами, у нее лежали капроновые чулки. Она бросила на мужа исподлобья выразительный взгляд, означавший, что она хочет ему что-то сказать.

Как всегда веселый, Толеп спросил у жены:

– Ну, что произошло между вами? Уж не боролись ли вы здесь?

– Десять лет я ее учила! – быстро заговорила Гульбаршин, кивая на дочь. – И что же она теперь хочет сделать?! Вместо того, чтобы стать человеком, чтобы стремиться вперед, она хочет назад идти! Ты посмотри на детей других родителей: одни инженерами стали, другие – врачами... Школу кончают, чтобы попасть в институт, в университет. А она думала, думала и вот надумала сегодня... Решила взвалить себе на плечи лопату и чернорабочей стать!

– Ничего не пойму! – сказал Толеп. – О чем ты говоришь, Гульбаршин?

– Если меня не понимаешь, у нее спроси! Скажи своему отцу, Милат, как называется твоя одногодичная школа, в которой готовят чернорабочих?!

Характер у Милат был крутой, резкий. Она была первенцем. И ростом и мыслями быстро догнала мать, и теперь, когда вступила в спор, не уступала в слове. Сказанное матерью задело ее за живое:

– Буду я чернорабочей или кем другим, за свое будущее сама отвечу! По крайней мере, не буду, как вы, висеть у кого-нибудь на шее.

Эти дерзкие слова вонзились в сердце матери, как острые иглы.

– Нет, ты послушай... – пробормотала она. – Ты послушай, о чем она говорит... – и Гульбаршин задрожала от негодования и обиды. – Она считает меня обузой... Ох, бессовестная! Я же не кончала, как ты, десятилетку!

– А кто не кончил десятилетку, тому и работать, что ли, нельзя?

– Нет, хватит! – оборвала ее мать. – Ты посмотри, Толеп, она без всякого стыда со мной пререкается! Да будь ты не только что чернорабочей – колхозницей становись, раз так! Свиней иди пасти! Нет мне больше до тебя дела!

Причина ссоры стала ясна для Толепа. С тех пор, как Милат сдала экзамены на аттестат зрелости, прошло много времени, но она никак не могла решить, куда ей пойти учиться, чем заниматься. Поступить в институт Милат не решалась: не надеялась на свои силы. Куда ни пойдет – везде большие конкурсы. В других городах – то же самое, об этом рассказывали ей подруги, ездившие поступать в институты. А уехать куда-то, не поступить там, провалиться и потом вернуться; назад, как это бывало у некоторых, Милат считала для себя позором. «Чем браться за непосильное дело, – думала она, – лучше выбрать какую-нибудь специальность по своим возможностям». И вот, после долгих раздумий, она, наконец, решилась.

В Алма-Ате открылось одногодичное техническое училище, готовящее рабочих-специалистов по многим отраслям хозяйства. Общежитие, одежда, питание – все за счет государства. И Милат, познакомившись с условиями поступления, решила ехать в Алма-Ату, в это училище.

– Ну, что же? – сказал Толеп, выслушав дочь. – Я не против, дочка... Что плохого в том, что ты получишь специальность? Поезжай...

Гульбаршин, услышав такое решение, повернулась к мужу и посмотрела на него таким взглядом, будто увидела что-то необычайное.

– Ну, чего ты так на меня смотришь? – спросил Толеп. – Милатжан рассуждает правильно.

– Значит, ты не в силах помочь поступить в институт единственной дочери? – проговорила Гульбаршин осуждающе.

– Но я же не председатель приемной комиссии?!

– А как же это другим удается устраивать своих детей в институт? Наверное, никто из них не является этим, – она хотела сказать «председателем комиссии», но не смогла выговорить. – У тебя столько знакомых и товарищей в Алма-Ате... Если ты сам не можешь поехать туда вместе с дочерью, напиши им письма. Вот, мол, помогите единственной дочке поступить в институт. Кстати, у тебя и срок отпуска пришел... Лучше сам поезжай, устрой ее на учебу... Вот, говорят, что в одном институте преподавателей достаточно один раз сводить в ресторан и напоить, как они сразу ставят пятерку. Там и сын Казакбая преподает. В прошлом году, – ты помнишь, – Кузембай увез туда свою дочь и устроил... А зимой этот толстяк приезжал, не помню, как его фамилия... Если ты ему скажешь, он поможет... Я уверена!

Толеп махнул рукой и нахмурил брови:

– Оставь! Это все пустые разговоры. Если ты знаешь такие приемы поступления в институт, поезжай сама и устраивай... А мне больше не смей о таких вещах говорить!

Потом он целый вечер молчал, а когда сели чай пить, сказал неожиданно:

– Да, вот что! Я еду в колхоз. Председателем!

О том, что многих активистов района посылают в колхозы, Гульбаршин и раньше слыхала. Но то, что сказал Толеп, было невероятным. Она вздрогнула.

– Куда? Что? Ты говоришь правду?

Но весь вид Толепа говорил о том, что он не шутит. Гульбаршин с такой силой поставила на стол свою чашку, что расплескала чай.

– Ну, вот и хорошо, – сказала она с иронией. – Наконец-то ты встал на правильный путь, бедняжка... Тоже назад потащился... Эх, ты! Другие вон, которые с тобой вместе жизнь начинали, в ЦК работают, по пять комнат квартиры имеют! А ты, оказывается, и с отделом райкома справиться не смог!.. Достукался!

Толеп не успел ответить жене. За окном раздался звонкий детский голос:

– Д-у-у... Дут... Д-у-у-у-у! Эй, не стойте на дороге! Задавлю!

И в комнату вбежал их шестилетний сын Ермек.

– Папа! – закричал он еще с порога. – Моя машина перегнала все другие машины... Пока они ездили на элеватор два раза, я три раза съездил! Завоевал красное знамя! Вот! – и Ермек показал маленький красный флажок, вырезанный из бумаги.

– Перестань греметь! Перестань кричать! – сердито оборвала его Гульбаршин. – Где ты шляешься голодный? Тоже что-то о машинах лепечет! Чумазый весь... И игры-то какие пошли... В шофера! Как будто другой игры нет...

* * *

Прошел месяц. Наступила осень.

Пасмурный день. Время приближается к полудню. Гульбаршин давно уже проснулась, но вставать ей не хочется. Она натягивает на себя одеяло, как будто страшась тяжелой тишины, царящей в доме.

В жизни Гульбаршин произошли такие большие изменения. Толеп уехал председателем колхоза «Коминтерн», что в тридцати километрах от дома. Теперь ему только изредка удается заглянуть сюда. Милат в Алма-Ате учится. Полмесяца, как уехала, а еще ни одного письма от нее нет. Гульбаршин знала характер дочери и думала о том, что «бесенок», видно, совсем не будет писать ей. А что сделал Ермек? Маленький, шестилетний Ермек! Когда в прошлый раз приезжал Толеп, он прыгал от радости, забирался в машину и, в конце концов, несмотря на угрозы матери, со слезами уговорил отца взять его с собой в колхоз. Теперь Гульбаршин одна, всеми забытая и никому не нужная. Все разъехались.

Правда, Толеп предлагал ей перебраться в колхоз. Но Гульбаршин тогда вспылила и сказала ему: «Сам поезжай, если нравится, а я не поеду»! Она была уверена, что ехать в колхоз позорно. А Толеп не стал настаивать: «Не хочешь ехать – оставайся одна». Сказал – и уехал.

Вдруг в дверь постучали. Вошел соседский мальчишка.

– Тетя, вам письмо пришло! – сказал он. – И кажется, от Милат...

Гульбаршин сама не заметила, как вскочила с постели, схватила письмо и стала читать. Мальчишка ушел.

«Дорогие мои, папа и мама...» – читала Гульбаршин. А в груди у нее поднималась горячая волна нежности и счастья. – Жаным[18]18
  Жаным – дословно «сердце мое».


[Закрыть]! – вырвалось у матери.

Милат писала о том, что ее зачислили в училище, дали место в общежитии. В одной комнате их жило пять девушек, и все они в будущем году, если будут живы и здоровы, получат специальность десятника строительства.

«А еще, папа и мама, – писала она, – построю в вашем колхозе клуб, школу, фермы...»

Милат, как живая, встала перед глазами Гульбаршин. В каждой строчке письма был отражен ее упрямый характер.

– Золотце мое, – шептала Гульбаршин. – Только бы ты здорова была... А там будь кем хочешь...

И тут ей в голову полезли разные мысли, которые в последние дни не давали покоя ни днем, ни ночью.

– Что же мне делать одной? Как же мне жить? Толеп уехал... С ним ничего не случится, если я останусь здесь?.. В колхозе много женщин... И девушек много... Еще понравится ему какая-нибудь?! Дура я, дура!

Гульбаршин быстро встала с постели, оделась и стала звонить в колхоз «Коминтерн».

– Алло! – кричала она в телефонную трубку. – Мне нужен председатель Дуйсенов! Это ты? Это я говорю, Гульбаршин... Ты что, воды, что ли, в рот набрал? От Милатжан письмо пришло... Вот об этом я тебе хотела сказать... У нее все хорошо! Эй, а где Ермек? Как он там ходит под дождем? Вы же плащ дома забыли! А ты еще, наверное, таскаешь его с собой... Смотри, простудишь еще! Эй, Толеп! Ты собираешься сюда приезжать или нет? Нашел для себя теплое местечко и все, да? Ну, знай! Я тебя одного там не оставлю... Ты что же думаешь, что я вечно буду жить одна в этом пустом, противном доме? Эй! И захвати с собой ту огромную машину... Будем переезжать!

1955

САША

Я стою перед администратором павлодарской гостиницы. Это маленькая старушка с большим носом, в очках. Она сидит за столиком, кутает свою худую шею в старенький шерстяной шарф и не смотрит на меня. Только что я попросил у нее предоставить мне место в гостинице, и она ответила мне очень кратко:

– Мест нет...

– А что же мне теперь делать?

Старушка вытащила из ящика стола какие-то бумажки и стала спокойно скреплять их металлическими скрепками. Вопрос мой остался без ответа, и я рассердился.

– Вы меня извините, – сказал я, – но я приехал на целину... Я писатель! – и протянул ей свое маленькое удостоверение.

Старушка холодно посмотрела на меня.

– А вы обратите внимание, сколько в коридоре людей живет! – проговорила она. – Причем с детьми. И тоже на целину приехали... Разве бы я их не устроила в первую очередь, если бы у меня места были?

Что я мог сказать ей? Действительно, по обеим сторонам коридора на диванах и стульях, свалив около себя узлы и чемоданы, уныло сидели люди: мужчины, женщины, дети – они ждали, когда в гостинице освободятся номера.

Мне стало неловко, что я сразу не обратил на них внимание.

Я спустился на нижний этаж, сдал в камеру хранения свой чемодан и пошел в ресторан ужинать. Было девять часов вечера. На улице дул резкий, холодный ветер, шел дождь вперемежку со снегом. А в ресторане было тепло, тихо, уютно. Целый час я просидел за ужином и заметил, что многие не торопились покидать это светлое, теплое помещение – все коротали время. Но целую ночь в ресторане не просидишь. Все равно как-то надо устраиваться. Я рассчитался с официанткой и вернулся на второй этаж, поближе к администратору.

Люди располагались спать на диванах и стульях. Многие уже дремали, то откидывая голову назад и беспрестанно просыпаясь от собственного храпа, то сгибаясь до колен.

Отгоняя сон, я долго ходил по коридору. Часы, висевшие на стене, пробили двенадцать.

– Гражданин, – позвала меня администратор и поманила к себе пальцем.

Я быстро подошел к ней.

– Я могу устроить вас на одну ночь...

– Мне больше ничего и не надо! – обрадовался я. – Завтра я уеду в совхоз... Только бы до утра...

– Пойдемте... – старушка подвела меня к двери, открыла ее и зажгла свет.

Это была маленькая уютная комната на два человека. На одной из кроватей кто-то спал, отвернувшись к стене. Светлые, взлохмаченные волосы разметались по подушке. Прямо перед носом спящего – журнал «Новый мир» – видно, что человек заснул во время чтения.

Старушка показала мне на вторую кровать и сказала:

– Здесь и переспите... Хозяин сегодня наверняка не приедет...

Заснул я сразу, как только лег, а проснулся от сильного толчка в бок.

Уже утро, в комнате светло. На мне верхом сидит беленький мальчуган лет пяти-шести. Оттого, что я круто повернулся, он чуть не упал, но я успел удержать его.

– Ой! Кто ты такой? – спросил я мальчугана. Когда наши взгляды встретились, веселое настроение моего незнакомца как рукой сняло. Он испуганно вытаращил глаза и отодвигался от меня все дальше и дальше, хотел уже спрыгнуть на пол, но я схватил его за руку.

Мальчик громко заплакал.

– А плакать зачем? – спросил я его ласково, – Не плачь... Расскажи мне, чей ты?

В это время, докрасна натирая полотенцем шею, в комнату вошел мой сосед по койке.

– Саша! Почему ты плачешь? – спросил он, увидев мальчугана.

Саша как-то сразу умолк, но ничего не ответил ему. Пришлось рассказывать мне. Мой сосед рассмеялся:

– Все понятно... На этой кровати раньше спал его отец... Саша каждое утро прибегал будить его... Сядет верхом, и, конечно, отцу просыпаться приходится... Вот он вас и принял за своего папашу... Так, что ли, Саша?

Саша вытер слезы, шмыгнул носом и спросил, немного бася:

– А где папа?

– А он, Сашок, – ответил ему мой сосед, – вчера вечером в совхоз уехал... Устроится там на работу, получит квартиру и повезет вас с мамой к себе...

– Мы не поедем в совхоз, – серьезно ответил мальчик. – Мы на целину поедем.

Я рассмеялся и сказал ему:

– А целина это и есть совхоз...

– И нет! – рассердился Саша. – Совхоз это совхоз... А целина знаете какая? У нее ни конца нет и края нет...

– А ты откуда знаешь? Ты видел целину?

– Не видел еще...

– Откуда же ты знаешь, какая она?

– Откуда?! – усмехнулся он. – Мне папа рассказывал.

– Где же вы раньше жили?

– Мы из Харькова приехали!

– Ах, из Харькова! А платок у тебя есть носовой? Нос вытри!

Тогда он вынул из кармана серенькой курточки платок, шумно сморкнулся в него и сказал:

– Я еще маленький сейчас... А когда немножко вырасту, трактористом буду...

В это время в коридоре раздался легкий стук каблучков, и в дверь заглянула молодая симпатичная женщина.

– Ах, извините! – воскликнула она, увидев, что я еще не одет, и отвернулась. – Саша, идем... Папа еще не приехал, ты мешаешь дядям...

– Нет, нет! Он нам не мешает, – сказал я. – Наоборот, он, оказывается, очень интересный рассказчик!

– Ну пусть остается! – ответила мать и ушла.

Я стал одеваться. Саша внимательно наблюдал за мной.

– А вы кто? – спросил он. – Вы тоже на целину приехали?

– Тоже на целину, – ответил я. – Я писатель...

– Детский писатель?

– Детский...

– Вы – Маршак, да?

– Нет, не Маршак.

– А кто же?

Я назвал себя. Саша удивленно смотрел на меня. Наверное, он никак не мог понять, как может детский писатель не быть Маршаком.

Потом он уселся поудобнее на стул возле моей кровати и спросил:

– А вы чего будете делать на целине?

– Я буду писать книгу...

– Какую?

– А ты видишь, Саша, сколько людей сюда приезжают отовсюду? Вот я и буду писать о тех, кто поднимает целину.

– И про моего папу напишете?

– Может быть, и о твоем папе. Даже о тебе могу написать.

– А что вы обо мне напишете?

– Напишу, что вот есть, мол, такой мальчик Саша... Он очень разговорчивый, умный... Напишу, что приехал этот Саша на целину и хочет стать трактористом. И еще напишу я, что верю: такой мальчик обязательно добьется своей цели.

– А вы не напишете, что я на вас верхом забирался? – спросил Саша, и этот наивный вопрос рассмешил меня и моего соседа.

– Нет, Саша! – ответил я мальчугану. – Не волнуйся... Об этом я писать не буду.

1954