Текст книги "Чемпион"

Автор книги: Бердибек Сокпакбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Бердибек Ыдырысович Сокпакбаев
Чемпион

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЧЕРНОГО КОЖА 
Повесть

I

– О, аллах! Что Кожа сделал людям плохого? Почему его все ругают?

Это бабушка говорит обо мне.

Я притаился в сенях и жду, что ответит аллах, но он молчит. Тогда я осторожно заглядываю в комнату и вижу: на скамейке вместо аллаха сидит комбайнер соседнего колхоза Каратай. Он разошелся со своей женой и теперь сватает мою маму.

Признаться, я не люблю этого человека. С тех пор, как он стал бывать в нашем доме, – это началось с прошлой осени – мои отношения с мамой перестали быть такими дружескими, как раньше. Когда Каратай приезжает к нам на своем старом мотоцикле, они подолгу о чем-то шепчутся, и я не должен входить в комнату.

Не понимаю, почему мама должна выходить замуж? Нам и так хорошо. После того, как погиб на фронте мой отец, мы живем втроем – я, мама и бабушка. Зачем нам Каратай с его обшарпанным мотоциклом?!

...Я делаю шаг назад и, незамеченный никем, выбегаю из сеней.

– Черный Коже! – зовет меня кто-то с противоположной стороны улицы.

Я по привычке отзываюсь и тут же сжимаю кулаки. Это крикнул мой соклассник Жантас. Он насмешник и никогда не произносит моего имени правильно. Вместо Кожа он умышленно говорит Коже, что означает «постный суп».

Я грожу ему кулаком, а он хохочет и хлопает себя по коленям. Не обращая внимания на Жантаса, продолжаю идти дальше.

...Я давно хотел спросить бабушку, кто мне дал такое нехорошее имя. По свидетельству о рождении меня зовут Кожабергеном. Но потом кто-то из них – мама или бабушка – потерял вторую половину моего имени. Скорее всего, они обе, сговорившись, стали называть меня коротко: Кожа. Теперь меня зовет так весь аул.

В школе у нас есть другой Кожа. Чтобы нас не путать, ребята зовут меня Черный Кожа, а старшего сына Суттебая – Рыжий Кожа. А такой хитрец, как Жантас, коверкает имена нас обоих.

Что я буду делать с таким именем, когда стану взрослым? Я хочу стать писателем – это уже решено. К нам в школу из Алма-Аты приезжал писатель – высокий, кудрявый, с красивым именем. Обо мне он сказал так:

– Какой подвижной мальчик!

Если бы он знал, как мне попадает за эту подвижность от классного руководителя Майкановой!

Конечно, быть знаменитым писателем очень хорошо. Тогда уж никто не упрекнет бабушку, что ее внук Кожа плохо себя ведет. И хорошо бы еще иметь такое имя, как Мурат, Ербол или, скажем, Болат, Сабит.

Раз я надумал – значит, это будет так. Бабушка говорит, что я упрямый и страшно настойчивый. Она до сих пор помнит, как я прожег ее платок. Я был тогда совсем малышом. Мне нужны были лыжи. Бабушка сказала, что никаких лыж не будет, потому что я забияка и не слушаюсь ее. Я рассердился и сгоряча бросил бабушкин платок на раскаленную плиту. Платок прогорел, а бабушка положила меня ничком на пол и дала такую взбучку, что у нее заболели руки. Но я молчал и не плакал. Потом вырвался и убежал. Когда я стану писателем, я куплю бабушке отличный платок. Но об этом я пока ей не говорю.

...Несколько дней назад я закончил пятый класс. Сейчас каникулы, и я совершенно свободен. В самом деле, как хорошо летом! Можно спать сколько угодно, ходить на речку купаться, удить рыбу или поехать на джайляу.

Так размышляя, я дошел до реки. На крутом ее изгибе есть небольшая песчаная коса. Сюда я прихожу каждый день. Тут даже лежит моя банка из-под червей.

Жаль, что я не взял с собой удочку. На закате иногда здорово клюет.

Солнце садится на том берегу в кустарники, и в воде глубоко-глубоко опрокинут золотой столб. Где-то в камышах беспокойно крякают утки, за поворотом слышны удары весел о лодку.

Я стою на берегу и смотрю, как струится вода. Она течет спокойно-спокойно.

Днем, я видел, сюда приходила купаться Жанар. Вы, должно быть, знаете эту девочку. Ее знают все. Прежде всего, это самая красивая девочка в нашей школе. У нее замечательный голос. Жанар отлично плавает, отлично поет, а как она танцует «Камажай»! С ней стоит дружить.

Почему-то мне всегда становится радостно, когда я думаю о Жанар. Мне даже приятно смотреть в ту сторону аула, где стоит ее дом. Иногда у меня появляется желание сделать что-нибудь такое хорошее, чтобы люди говорили:

– Кожа – молодец! Кожа – герой!

И чтобы об этом обязательно знала Жанар.

Я подхожу к знакомому кусту боярышника, где обычно купается Жанар, и внимательно изучаю чистый, как стекло, песок. Может быть, она что-нибудь забыла здесь, я подберу и отнесу ей.

На песке следы чьих-то босых ног. Конечно, это следы Жанар – маленькие и аккуратные. Я подхожу ближе и рассматриваю их. Потом я осторожно ставлю в эти следы ступни своих ног и так стою, не шелохнувшись. Песок теплый и нежный. Теперь я твердо знаю, что это следы Жанар. Медленно ступая по этим следам, я возвращаюсь домой. У входа в поселок следы исчезают, и мне опять становится скучно.

У нашей калитки по-прежнему стоит облезлый мотоцикл Каратая. Я не люблю эту, машину, как и ее хозяина. Со злостью я ударяю ногой по колесу и решительно иду в дом.

У порога меня встречает бабушка. Она перемешивает в кадке кумыс. Я хочу пройти мимо, но она останавливает меня за руку.

– Куда ты? Там человек. Садись здесь и покушай.

– Ну и что же, что человек, – отвечаю я сердито, – я домой иду...

Бабушка что-то ворчит мне вслед, но я ее не слушаю.

Каратай и мама, как обычно, сидят за столом у окна и о чем-то тихо разговаривают. При моем появлении они переглядываются и замолкают. Я им помешал – это видно по недовольному выражению лица Каратая. Маме тоже не понравилось мое вторжение – взгляд у нее насуплен.

Каратай неестественно улыбается и говорит:

– Эй, Кожатай, где твой салям?

Мне часто говорили, что не приветствовать старшего или знакомого человека – признак невоспитанности; чтобы не огорчить маму, я с трудом выговариваю:

– Здравствуйте.

– Что это ты такой сердитый? – спрашивает мама. – Или опять с кем-нибудь не поладил?..

– Так просто, – отвечаю я нехотя и прохожу в угол, где стоит этажерка. Чтобы не маячить в комнате без дела, я начинаю бесцельно рыться в старых газетах и журналах, перебираю свои учебники. Что я ищу и что мне надо – я не знаю. Все мое внимание сейчас обращено на маму и Каратая.

– Весна нынче была дождливая, – как бы продолжая беседу, говорит Каратай.

– Да, – отвечает мама.

– У нас в «Коминтерне» отличные виды на урожай.

– У нас тоже.

Голос у мамы какой-то виноватый. Я понимаю, что она любит меня, а не Каратая, и с ним беседует из вежливости. Ведь мама у меня – воспитанный человек. Она уже давно сказала Каратаю, что замуж не пойдет, а будет ставить на ноги сына, т.е. меня. Но он никак не отстает от мамы, и это начинает меня бесить.

Я молча роюсь в книгах, а Каратай продолжает что-то плести о видах на урожай, но я-то понимаю, о каких видах он ведет речь.

– Конечно, конечно, – механически подтверждает мама, и в ее голосе я слышу совсем иные слова: «Эх, Каратай, не так просто провести моего сына. Он все уже понимает...»

Наступает пауза. Сидя на корточках у этажерки, я упорно продолжаю свое бессмысленное занятие. У Каратая лопается терпение, и он начинает что-то быстро шептать маме. Из этого шепота я разбираю только одно слово:

– Обижусь...

Нашел чем испугать! Пусть обижается. Нам с мамой безразлично, даже напротив. Мысленно я начинаю бранить Каратая и с нетерпением жду, когда он уйдет. А он ждет, когда я уйду.

Вдруг мама говорит каким-то твердым и одновременно ласковым голосом:

– Сынок, что ты там так долго ищешь?

Я даже немного опешил. Обычно она называет меня по имени, а это «сынок» прозвучало как-то особенно. Словно она упрекала меня: «Брось, мальчик, хитрить, когда хочешь подслушать разговор взрослых».

Мне стало стыдно. Схватив первый попавшийся под руки журнал, я шмыгнул из комнаты.

На этот раз Каратай задержался у нас недолго. Вскоре он вышел из комнаты хмурым и, как я понял, сильно расстроенным. В другое время, уезжая от нас, он бодро прощался с бабушкой, трепал меня за волосы, шутил и предлагал покататься с ним на мотоцикле вокруг аула. А сейчас он посмотрел на меня из-под насупленных бровей и ничего не сказал. Сухо бросив бабушке «мамаша, до свиданья», он прошел к калитке.

Через минуту возле нашего дома затрещал мотоцикл, как будто кто-то начал частую пальбу из ружья. Потом треск стал удаляться – Каратай поехал. Я выбежал за калитку и со злорадством посмотрел ему вслед. Внутренне я торжествовал: мое взяло – мама спровадила Каратая.

На следующий день мама уехала на джайляу. Она работает дояркой на молочнотоварной ферме.

В школе говорили, что скоро будет открыт межколхозный пионерский лагерь на побережье Акбулака. Я мечтал поехать туда и поэтому остался в ауле.

II

Я решил поиграть с ребятами в футбол и пошел в школу. Тут мне подвернулся хитрый Жантас. Он достал из кармана листок бумаги, прищурившись, помахал нм перед моим лицом.

– Черный Коже, знаешь, что это такое?

Я давно решил не разговаривать с ним, но сейчас мне хотелось узнать, что за бумага в руках у Жантаса и какое коварство он задумал против меня.

– Что это? – спросил я спокойно.

– Направление! – выпалил Жантас. – Мы едем в лагерь, а ты остаешься в ауле наводить дисциплину среди собак, бегающих по улице...

Я вскипел, но сдержался.

– Кто тебе дал?

– Кто же дает? Апай Майканова. Но тебя в списке нет...

Майканова – наш классный руководитель. Она преподает родной язык. Я знал, что сейчас она находится в школе и помчался туда. Запыхавшись, вбежал в учительскую.

– Что случилось? Что случилось, Кадыров? – удивленно встретила меня Майканова.

– Апай, дайте и мне направление.

– Какое направление?

– Ехать в лагерь.

– Направление я тебе не дам, – холодно ответила Майканова, внимательно глядя на меня.

– Почему? – похолодел я.

Учительница встала и тоном, каким она обычно отчитывала меня в классе, проговорила:

– В лагерь поедут лучшие, дисциплинированные...

– Но ведь вы и Жантасу выдали.

– Да, выдала.

– Так неужели я хуже Жантаса?

Майканова сверкнула голубоватыми глазами:

– Как ты разговариваешь с классным руководителем?

– Не хотите давать – и не надо, – выпалил я и, повернувшись, вышел из учительской. Мне было обидно, что она считает ябеду Жантаса лучше меня. Вслед за мной из учительской вышла Майканова.

– Кадыров!

Я не остановился.

– Кадыров!

Продолжаю идти дальше. Майканова окликает меня еще несколько раз, и с каждым ее окриком я ускоряю шаг и, наконец, пускаюсь бегом.

Это правда, что всю зиму, как только разговор заходил о дисциплине, Майканова прежде всего называла меня. Кожа Кадыров всегда виноват. А сколько раз она водила меня к директору! Нет такого наказания, какое Майканова не применяла бы ко мне.

Хитрый Жантас – лучше меня!.. Когда это было? Я никогда не пользуюсь шпаргалками и не жду подсказок на уроках, как Жантас. Каждую свою хорошую отметку я заслужил честно.

Если я не приготовил урока, то сразу признаюсь в этом и не выкручиваюсь, не придумываю разные причины, как это делает Жантас. Он просто скверный человек – укусит и жало спрячет. К тому же у меня нет отца-завхоза, как у Жантаса, который во всем услуживает учителям.

В гневе я обвинял своего недоброжелателя во всех смертных грехах. На спортплощадке мы снова сталкиваемся с Жантасом.

– Ну, что, получил направление? – ехидно спросил он.

– Получил, – ответил я.

– Покажи!

– Вот! – и я больно щелкнул его по носу. Он завопил, а я пошел, дальше.

III

Через два дня группа наших ребят выехала в пионерский лагерь. Остальных увезли на грузовике в поле, чтобы помочь овощной бригаде прополоть огород. Я был сердит на всех и никуда не поехал.

Дома я и бабушка. Я слоняюсь по аулу, а бабушка целыми днями занята по хозяйству. Встает раньше меня и доит двух коров, потом пропускает молоко через сепаратор, ставит кислое молоко, готовит катык [1]1
  К а т ы к – отжатое кислое молоко.


[Закрыть], взбивает масло, лепит кизяк, готовит обед. Короче говоря, весь дом держится на ее плечах. Но все это женская работа, мужчине здесь делать нечего, и я скучаю.

Я не нахожу себе места даже на речке. Мне не хочется ни купаться, ни удить рыбу.

«Вот возьму и уеду на джайляу», – приходит мне в голову мысль.

В самом деле, это замечательная мысль – поехать на джайляу. Оно находится в урочище Шалкоде, если ехать туда верхом, напрямик через гору, то это всего полдня пути.

Но тут я снова становлюсь в тупик: хорошо, я поеду на джайляу, но где я возьму лошадь?

В самом деле: где взять лошадь? Просить у бригадира – не даст. Скажет: «Зачем тебе, для баловства?»

Подложив руки под голову, я лежу на берегу реки, смотрю в ослепительно-синее небо и мучительно думаю, как мне быть?..

Перед моими глазами проходят лошади, лошади, лошади. Самых разных мастей. И вдруг словно мне кто-то шепнул на ухо: «Выход очень прост». Лошади, лошади, лошади... Я знаю, где это. Я бегу домой и бросаюсь в постель. «Ложись, дорогой Кожа, – говорю я сам себе, – отдохни до темноты, а когда наступит ночь, ты отправишься в интересное путешествие».

* * *

Во время ужина я говорю бабушке:

– Сегодня я еду на джайляу.

– Как на джайляу? – пугается она. – На ночь глядя?

– По холодку лучше, – солидно поясняю я, – днем – слишком жарко...

– А где ты возьмешь лошадь? – настороженно спрашивает бабушка.

– Будет и лошадь, – самоуверенно заявляю я.

Бабушка в тревоге смотрит на меня и сокрушенно качает головой:

– Горе мне с тобой!.. Опять что-то надумал...

– Ничего страшного, – стараюсь утешить ее, – я поеду с ребятами, приехавшими оттуда...

Бабушка меня любит, поэтому не возражает и дает мне наставления:

– Будь осторожным, Кожа... Не столкнись с каким-нибудь несчастьем. И без того в ауле о тебе говорят плохо, как будто ты растоптал их посевы. Никто, кроме меня, не выдержит твоего озорства. У меня уже голова побелела в думах о тебе и сердце изболелось. Не бери чужого, не задевай никого.

Это самое она мне уже твердила тысячу раз, тысячу раз я забывал ее наставления и поступал по-своему.

Я спокойно выслушал ее до конца, заверил, что все будет так, как она говорит, и вышел из-за стола.

IV

Итак, я еду на джайляу. Хорошо бы взять с собой Жанар. Она, конечно, ездит верхом не так хорошо, как я, и ей потребуется моя помощь. Тем лучше. Жанар поймет и оценит, какой я храбрый джигит, что я в тысячу раз лучше этого хитреца Жантаса. Я воображаю, как глубокой ночью мы проезжаем узенькой тропинкой среди скал и где-то далеко воют шакалы. Жанар немного страшно, но она чувствует, что я рядом, и успокаивается.

На джайляу! Это слово поет в моем сердце.

Когда темнеет, я выхожу из дому и достаю припрятанные в сарае уздечки. Беру их так, чтобы они не гремели и, пригибаясь, бегу вдоль улицы в сторону реки.

Люди нашего аула своих верховых коней на ночь выпускают к реке. Поймаю двух лучших скакунов и заеду за Жанар. Она, конечно, очень удивится, увидев у себя под окнами всадника с двумя лошадьми: «Кожа, это ты? – спросит Жанар». «Да, – отвечу я, – вот иноходец, садись. Мы едем на джайляу». «А как же бабушка? – колеблется Жанар». «Пусть она идет к моей бабушке, им будет веселее».

Жанар решительная: она выпрыгивает из окна, садится верхом на вторую лошадь, – и под покровом ночи мы трогаемся в путь.

Если потом кто скажет, что Кожа украл лошадей, то я отвечу «Лошади – колхозные, а мы – дети колхоза». И это будет вполне справедливо.

Так я размышлял по дороге.

Впереди на фоне смутных просветов реки показались темные фигуры лошадей. Они звякали путами, всхрапывали и шумно жевали траву.

Я подошел к крайней. Это оказалась гнедая кобыла старика Алшабая. Рядом терся её пегий жеребенок. «Неприличен гость с собакой», – вспомнил я казахскую пословицу. К чему мне такая лошадь, за которой плетется жеребенок?.. К тому же на ее передних ногах – тяжелые железные путы. Алшабай такой скупой старик, что готов спутать и жеребенка.

«Табун большой, – подумал я, – можно выбрать и лучшего коня». И я пошел к лошади, что паслась справа у берега.

Сама удача толкнула меня в эту сторону. Я узнал рыжего иноходца председателя колхоза. Еще раньше я не раз мечтал о том, как бы покататься на этом красавце; теперь настало время осуществить это желание.

Прежде чем взнуздать рыжего, я постоял и послушал. На небе – звезды, на земле – лошади. Людей близко не было. И я смело подошел к рыжему красавцу. Он был стреножен. Раньше я слыхал, что председательский конь неспокоен. Сейчас я в этом убедился. Когда я приблизился к нему, он навострил уши и недовольно фыркнул. Его большие гордые глаза блеснули в темноте.

– Тр – рр – р, стоять!.. Тр – р – р!.. – сказал я баском и протянул руку, чтобы погладить его крутую шею. Но его вряд ли этим проведешь. Конь поджал уши и стал поворачиваться ко мне задом.

– А ну, перестань, – крикнул я, – что за глупости!.. Стоять!.. Спокойно...

Я старался походить на коневода Сатыбая, но напрасно. Рыжий не повиновался. Он уже занял оборонительную позицию – повернулся задом и ждал.

«Ну погоди же, взнуздаю я тебя», – рассердился я, решив во что бы то ни стало ехать на джайляу именно на рыжем. Мне бы только за гриву уцепиться, а там я уже с ним разговаривать не буду.

И я начал осторожно обходить рыжего и вдруг сделал резкий прыжок, ухватился ему за гриву.

Конь испугался и, фыркнув, понес меня во весь опор. Он волочил меня, как щепку, зацепившуюся за его гриву. Мои ноги еле доставали до земли, но я все же не выпускал его.

Я ругал этого иноходца почем зря. Бывают же такие противные животные! Нет того, чтобы остановиться и дать мне отдохнуть. Он таскал меня долго. Пальцы мои уже окостенели. Наконец, проехав этак еще круг, я бессильно выпустил из рук гриву и отлетел в сторону. По всем признакам, председательский иноходец – коварный конь. Когда я упал на землю, он повернулся задом и ударил меня копытами. Я скорчился от страшной боли и завизжал, как щенок, наступивший на тлеющий огонь. Мое счастье, что лошадиные копыта пришлись мне по бедру, а не по голове.

– Эй, кто тут? Кто это? – вдруг раздался голос возле меня.

По голосу я узнал Султана, сына коневода. Он давно уже бросил школу и целыми днями занимался, чем хотел. Султан был старше меня на три года. Он наклонился надо мной и чиркнул спичку.

– Это ты, Черный Кожа? Что случилось?

– Лошадь ударила.

– Какая?

– Вон та...

– По какому месту ударила? Перелома кости нет?

– Да вроде нет, – ответил я, пробуя вытянуть ногу, но тут же вскрикнул от боли.

– Дай посмотрю, – сказал Султан тоном лекаря и, положив на землю узды, что были у него в руках, ухватился за мою ногу.

– Ой-ой... Тише!.. – простонал я.

– Эх, ты, трусливая душа, – упрекнул меня Султан, дергая ногу еще сильнее. – Не умрешь... Не только перелома, даже царапины нигде нет. Сразу, как придешь домой, приложи влажный зеленый лист – все пройдет. Как же тебя так угораздило? Разве ты не знаешь повадки этого рыжего?

– Я проходил мимо, а он в это время ударил, – соврал я.

– Растяпа, – пренебрежительно бросил Султан.

Я не нашелся, что ответить и, сделав вид, что занят ногой, еще больше начал стонать и охать.

– Встань, – приказал Султан, – не изображай из себя калеку.

Он взял меня за плечи и твердо поставил на ноги.

– А ну попробуй наступить на ногу. Еще раз! Не умрешь! Пошли. Да ты иди как следует! А это что у тебя за узды?

– Узды... – я не знал, что сказать. – Ой-ой, нога! Разреши, я за тебя буду держаться. Теперь как будто лучше... Когда ты приехал с джайляу?

– Три дня назад, – сказал Султан, шагая со мной рядом, – я объездил всю сторону Сарыжаса. Послезавтра снова собираюсь туда.

– Туда? – обрадовался я. – Я как раз тоже собираюсь.

– Едем вместе, – предложил он мне.

– А как с лошадью?

– Лошадь найдется, – уверенно заявил Султан и звякнул уздами, – у тебя седло есть?

– Есть.

– Тогда все в порядке. Завтра утром подготовься и жди меня.

– Ладно.

Султан проводил меня до нашего порога и, взглянув на звезды, сказал:

– Что ты сейчас будешь делать?

– Спать.

– А я хотел пригласить тебя в одно место!

– В какое?

Султан почесал затылок, лихо сплюнул через зубы, потом сказал:

– Да уж ладно... Иди спать. Возьмешь тебя, калеку, – беды не оберешься. До свидания. Так ты жди меня.

– Хорошо

Мы расстались.

* * *

После его ухода я решил навесить Жанар.

Их дом стоит в конце улицы. Отец Жанар работает бригадиром и сейчас находится в поле, мать уехала на курорт. Дома Жанар и бабушка, которая почему-то не любит меня.

Я не боюсь бабушки. Меня немного смущает их черный кобель. Это такой злой и огромный пес, что, прыгая, достает до груди человека, сидящего на коне.

Когда наступили сумерки, я отправился к знакомому дому. Дойдя до низкого дощатого забора, я посмотрел в щель: черный кобель был привязан. Но он так яростно на кого-то лаял, что по спине у меня забегали мурашки.

Я стоял и ждал, посматривая на щель. Если Жанар долго не появится, можно будет свистнуть. Я свищу лучше всех в ауле. Мне кажется, что своим свистом я мог бы остановить косяк бегущих лошадей.

Скоро на крылечко выбежала Жанар, чтобы узнать, на кого так громко лает собака.

– Актос, ложись!.. Марш на место!.. – прикрикнула она на нее.

С противоположной стороны двора послышался женский голос:

– Жанар, бабушка дома?

– Она на птицеферме. Скоро придет...

Бабушки нет – это хорошо. Будь, что будет, но я решился поговорить с Жанар.

– Жанар! – крикнул я, когда она повернулась, чтобы идти в дом.

Голос мой прозвучал некстати, словно с перепугу. Над крылечком ярко горела электрическая лампочка, и я видел, как удивленно приподнялись брови Жанар, Она не понимала, кто ее зовет, и оглядывалась по сторонам.

– Добрый вечер, Жанар! – снова сказал я. Удивление на ее лице сменилось улыбкой: она узнала меня.

– Добрый вечер, Кожа! Что ты тут делаешь?

– Пришел к тебе, – объяснил я и тут же выпалил, – завтра еду на джайляу...

Она подошла ко мне ближе. Мы стояли, разделенные тонким забором, держась руками за его край.

– Поедешь к матери? – спросила она.

– Прогуляюсь... А ты как думаешь провести каникулы?

– Апай Майканова обещала выдать мне направление в лагерь во вторую очередь.

Помолчали. Я не знал, о чем говорить дальше. Может быть, рассказать о том, как я ходил по ее следам? Нет, не буду, пожалуй. Чего доброго – засмеет.

– Кожа, – первой заговорила Жанар, – бабушки нет дома. Идем к нам, поиграем в шашки...

Нет, с такой девочкой решительно стоит дружить. Я вихрем взлетел на забор, спрыгнул на землю и оказался во дворе, рядом с Жанар.

В это время черный кобель, гремя цепью, с громким лаем бросился в нашу сторону.

– Актос! – крикнула Жанар, схватила меня за руку и мы, что есть духу, понеслись к крыльцу. Плечом к плечу влетели в комнату. Нам было весело, и мы хохотали.

– Ты хорошо играешь в шашки? – спросила Жанар, переводя дыхание.

– Не особенно, – поскромничал я. На самом деле я побеждал многих ребят в нашей школе.

Мы сели за широкий стол и начали игру.

Жанар играла внимательно, а я был занят своими мыслями и не заметил, как перевес оказался на ее стороне. У нее осталось три лишних пешки. Я проиграл.

Это привело Жанар в восторг: она хлопала в ладоши, смеялась, глаза и щеки у нее горели. Видя ее такой счастливой, я даже втайне порадовался, что сделал ей приятное и проиграл первую партию.

– Играем до трех раз, – предложил я. «В конце концов победителем буду я», – думалось мне.

Вторую партию я играл более осторожна Жанар раскраснелась, она переживала азарт победителя и была твердо настроена одолеть меня и на этот раз.

Я невольно стал наблюдать за нею, а она – за пешками. Когда же я пристальней всмотрелся в поле сражения, уши мои загорелись. Я был у позорного финиша.

– Алю! – сделал я гримасу и сдался.

Жанар ликовала.

Это уже начинало больно задевать мое самолюбие.

– Сейчас выиграю, – уверенно заявил я.

– А если не выиграешь?

– Назовешь меня хвастуном.

– Идет... Уж я посмотрю, как ты выиграешь, – говорила она со злорадством противника, который верит в свои силы.

Третья партия проходила более упорно. Сходу мы сняли друг у друга по две пешки. Однако, вскоре соотношение сил стало меняться в ее пользу. В двух случаях я упустил хорошую возможность. Сначала я надеялся на правофланговую пешку. Когда же ее потерял, я стал надеяться на левофланговую. С трудом протащил ее в дамки. Но тут произошло нечто неожиданное: хитрая Жанар подставила мне одну пешку, а затем сразу разгромила три мои.

– Ура! – воскликнула Жанар. – Хвастун, Кожа!..

Я даже вспотел:

– Но ведь у меня есть еще одна дамка.

– Ну и что же?..

Опасность таилась всюду. Я упорно стал двигать свою единственную дамку взад и вперед по диагонали: так я был неуязвим и мог продержаться хоть до утра.

– Так не играют, уйди с главной линии.

– Это дело мое. Захочу – уйду.

– Нет, уйди. – Не уйду.

– Тогда ты проиграл.

– Нет, не проиграл.

– Все равно я тебя буду называть хвастун, Кожа.

Здесь мы с Жанар здорово поспорили.

– Не буду играть! – надула губы Жанар и собрала пешки.

– Не будешь – не надо, – сказал я.

В это время во дворе залаяла собака и тут же перестала.

– Бабушка пришла, – сказала Жанар и побежала во двор. Я выскочил за ней.

– Ты одна? – послышался в темноте около ворот голос бабушки. Потом она увидела меня. – Ах, это ты!..

По выражению ее лица я понял, что она недовольна моим присутствием в их доме.

– Да, это он, – ответила Жанар, сердито взглянув на меня.

– Что он здесь делает?

– Мы с ним играли в шашки.

– Иди домой, детка, – сказала мне старуха, – Жанаржан, проводи его, отгони собаку.

Мне не хотелось бесить пса, и я решил перемахнуть через забор. Пусть Жанар еще раз убедится в том, что я неплохой физкультурник. Хотя бы этим я понравлюсь ей.

– До свидания, – говорю я и с разбега прыгаю на забор.

Но и на этот раз меня постигла неудача. Штаниной я зацепился за острый конец перекладины и мешком свалился на землю уже на улице. Ударился я довольно ощутимо. Однако позор ведь страшнее смерти. Я мгновенно вскочил и дал ходу без оглядки.

За моей спиной громко хохотали Жанар и бабушка.

* * *

Я лежу в потемках и чувствую себя страшно одиноким. Почему я не в лагере вместе с ребятами, зачем я обидел Жанар?

«Извини меня, – шепчу я, – я поступил грубо». В темноте передо мной всплывает лицо Жанар. Она глядит на меня с укором. Жанар, Жанар! Разве я этого хотел?

Ты вспомни, сколько бы я ни налетал вихрем на других девочек, тебя я никогда не трогал и ничем не обижал. Когда же меня отчитывает учительница или директор, не в твоем ли взгляде я всегда нахожу поддержку?

И я думаю о том, как закончу десятый класс и уйду служить в армию. Жанар, конечно, уедет в Алма-Ату и поступит в институт. Вот тогда-то я буду писать ей письма в стихах. Она мне обязательно ответит. Может быть, она начнет свое первое письмо так: «Дорогой Кожа!..» Вот было бы хорошо!

И я снова, в который раз, начинаю мечтать о своем будущем.

...Непроглядная тьма окутала землю. Идет проливной дождь. Грохочет гром, и то и дело вспыхивают яркие молнии...

...На берегу горной реки стоит суровый пограничник. Это я выполняю свой воинский долг.

Пользуясь ненастной погодой, темной ночью, коварный враг пытается нарушить священную советскую границу. Он даже послал танки, которые валят деревья, как траву. Я приготовил противотанковые гранаты, залег в кусты, жду...

На меня со страшным грохотом движется танк. Он подполз уже совсем близко. «Пора», – решаю я, встаю в рост и бросаю гранату. Прямо в цель. Танк взорвался. То же я проделываю со вторым и третьим танком.

Подлые враги полегли у самой границы, но не ступили на нашу землю.

Весть о моем поступке облетает всю страну. Мне присваивают звание Героя Советского Союза. В газетах печатают мои портреты. Интересно, что думает обо мне сейчас Жанар?

Я возвращаюсь из армии. Моя грудь увешана орденами. Ярче всех сияет звездочка Героя.

Встречать меня выходит весь аул. В руках у них букеты цветов. В толпе встречающих я вижу Жанар. Мы бросаемся друг к другу, как Козы и Баян после долгой разлуки.

– Жанар!

– Кожа!

Мы крепко обнимаемся. В это время меня кто-то трогает за плечо. Я оглядываюсь и вижу группу учителей во главе с директором школы Ахметовым.

– Молодец, Кожа! – говорят учителя хором. – Ты, оказывается, настоящий батыр. Мы это не знали и напрасно ругали тебя раньше...

– Прости, – говорит Ахметов.

– Да, – отвечаю я, прежде чем простить, – постоянным обсуждением на педсоветах вы не давали мне покоя.

– Мы же не знали, – виновато повторяет Ахметов.

– Особенно мне досаждала апай Майканова, – сурово, говорю я.

У Майкановой не хватает смелости подойти ко мне.

– Что вы стоите в сторонке? – обращаюсь к ней. – Идите сюда.

Она робко приближается, опустив глаза.

– Прости, Кожа, – шепчет она, – ты, может быть, еще не забыл, что я тогда не дала тебе направление в лагерь?

– Нет, не забыл.

– Прости, прости, дорогой Кожатай.

Простить или нет? Я колеблюсь. Нет, кого угодно, только не Майканову. Я отзываю в сторону директора Ахметова и говорю: «Эту гражданку освободите от должности учителя. Такой жестокий, строптивый человек не может быть воспитателем». Пусть попробует Ахметов не выполнить распоряжение Героя Советского Союза!..

А Жантаса, пожалуй, можно простить, потому что никакой он не хитрец, а просто глуп.

С этими мыслями я засыпаю.