Текст книги "Гоген в Полинезии"

Автор книги: Бенгт Даниельссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

плантаторов, бывший жандарм по фамилии Рейнер, был даже католическим депутатом в

генеральном совете, пока из-за реформы Галле не потерял свой мандат в 1899 году.

Вторым депутатом от Маркизских островов был Милло из аптеки Карделлы. Возможно,

Гоген привез рекомендательное письмо от Карделлы или Милло.

Со своими пятьюстами жителями, двумя миссионерскими станциями (тут были и

кальвинисты), пятью-шестью лавками и двумя китайскими пекарнями Атуона несомненно

была самым цивилизованным местом на всем Маркизском архипелаге. Впрочем, Гоген,

наверно, уже понял, что на Маркизах вообще больше не осталось примитивных дикарей.

Зачем стремиться на Фатуиву? Тем более что цивилизованная Атуона сулила много

преимуществ. Во-первых, у него тут явно будет много друзей, а на других островах он в

большинстве долин вообще не найдет никого говорящего по-французски. Немногие

таитянские слова и фразы, которые Гоген выучил, не могли пригодиться ему на Маркизах,

так как между маркизским и таитянским языками почти такая же разница, как между

французским и итальянским. Во-вторых, кроме Таиохае, только Атуона располагала

прямым сообщением с Таити, а это было ему очень важно, ведь он зависел от денег,

присылаемых из Европы. Наконец, едва ли не самый веский довод – здесь жил

единственный на всем архипелаге врач. И Гоген сразу решил обосноваться в Атуоне; Ки

Донг помог ему снять комнату в доме полукитайца по имени Матикауа.

Посреди поселка на главной улице был свободный участок площадью около половины

гектара, очень устраивавший Гогена, который не мог ходить далеко из-за своей больной

ноги. Лучшая лавка в городе – ее держал молодой американец Бен Варни – находилась как

раз через улицу. Оказалось, что участок принадлежит крупнейшему землевладельцу на

острове – католической миссии. (Дело в том, что туземцы, по совету миссионеров, часто

покупали себе отпущение грехов, завещая свои участки церкви, а смертность, как мы уже

говорили, была чудовищной.) Только епископ мог благословить сделку, но он в середине

сентября как нарочно был на соседнем острове Тахуата, проверял работу миссионеров.

Пришлось ждать, когда он вернется. Ожидание Гоген использовал, с умом, каждое утро он

вместе с жандармом и военным врачом посещал мессу. И когда епископ возвратился, то,

конечно, не раздумывая пошел навстречу столь праведному и благочестивому человеку.

Правда, цену он заломил безбожную – шестьсот пятьдесят франков. На счастье Гогена, он

мог позволить себе такой расход, и 27 сентября была подписана купчая221. Проект составил

жандарм, который помимо блюстителя порядка, сборщика налогов, начальника тюрьмы,

капитана порта и руководителя общественных работ был еще и нотариусом.

Торопясь поскорее въехать в собственный дом, Гоген нанял двух лучших плотников

Атуоны – Тиоку и Кекелу, дав им в помощь столько людей, сколько они пожелали. Он не

скупился на красное вино, и за месяц они управились со строительством. Подвиг

немалый, если учесть, что речь шла о двухэтажном доме длиной в двенадцать и шириной

около шести метров, к тому же необычной конструкции222. Правда, на Таити были

двухэтажные постройки – с железной крышей, дощатыми стенами и резными

балюстрадами. В отличие от них, уникальный дом Гогена представлял собой

продолговатое строение с крышей из пальмовых листьев и легкими стенами из

бамбуковой плетенки, опирающееся обоими концами на два деревянных куба. В этих

кубах размещались мастерская для резьбы по дереву и кухня; двери запирались на засов и

замок, чтобы уберечь от воров инструмент, утварь и прочие соблазнительные предметы.

Пространство между кухней и мастерской Гоген оставил неогороженным, получилась

отличная прохладная столовая. Единственный доживший до наших дней приятель Гогена,

коммивояжер Луи Греле (ему было двадцать два года, когда он впервые зашел в Атуоне к

художнику, чтобы предложить свой товар, главным образом коньяк и ликеры), не только

помог мне сделать приводимый рисунок, но и превосходно описал помещения второго

этажа: «Сюда, на высоту двух с половиной метров, поднимались по наружной лестнице,

установленной у торца. Сперва вы попадали в переднюю, где из мебели была только

шаткая деревянная кровать Гогена, которую он украсил, вырезав фигуры и листья... Тонкая

перегородка отделяла переднюю от мастерской, очень просторной, но из-за полного

беспорядка напоминающей захламленный чулан. Посреди комнаты стояла маленькая

фисгармония, мольберты он поставил у широкого окна в дальнем конце. У Гогена было

два шкафа с ящиками, но в них не поместилось все его имущество. И он развесил на

стенах полки из обыкновенных досок. Все драгоценное он, по примеру туземцев, хранил в

тяжелых сундуках с замками. На стенах висели репродукции картин и сорок пять

порнографических фотографий, купленных им в Порт-Саиде на пути из Франции в

Южные моря. Кроме фисгармонии, у него была мандолина и гитара, но играл он скверно.

Больше всего Гоген любил «Колыбельную» Шумана и «Грезы» Генделя»223.

Прямо под торцовым окном мастерской Гоген велел вырыть колодец, где мог черпать

чудесную родниковую воду. Вскоре он придумал способ утолять жажду не отходя от

мольберта: в колодце постоянно охлаждался кувшин с водой, который можно было

поднять на второй этаж удочкой224.

Гораздо меньший восторг вызвала у друзей и соседей другая его выдумка – резьба,

которой он украсил торец с дверью. Тщательно и любовно Гоген сделал пять деревянных

панно длиной от полутора до двух с половиной метров, шириной около сорока

сантиметров. Вровень с порогом, горизонтально, он слева от двери поместил панно с

надписью «Будь загадочным», справа – с надписью «Будь любящим и будешь счастлив».

Три остальных панно обрамляли дверь, причем на верхнем он большими буквами вырезал

MAISON DUJOUIR – ДОМ НАСЛАЖДЕНИЙ. Если учесть, какое наслаждение

подразумевает француз, употребляя слово jouir, более верным переводом будет

«ВЕСЕЛЫЙ ДОМ».

Название меткое, ибо вскоре, привлеченные радушием Гогена, который не скупился на

ром и красное вино, сюда повалили туземцы. Они глазели на порнографические

фотографии, пели и играли до полуночи. А кто-нибудь из женщин оставался на всю ночь.

Немало маркизянок прошло в эти дни через его мастерскую, но он не спешил выбрать

себе постоянную подругу, уж очень все они были пожилые и поблекшие. Ограниченный

выбор объяснялся не тем, что здешние родители следили за своими юными дочерьми

строже, чем таитяне, – скорее, напротив, – а тем, что католические миссионеры почему-то

объявили девочек до пятнадцати лет детьми и разными способами убедили родителей

отдать их в интернат в Атуоне.

С каждым днем Гоген все более жадно поглядывал на юных красавиц, которые

стайками порхали мимо его дома, охраняемые монахинями в черных сутанах. А вскоре он

выяснил, что хотя католический интернат приравнивался к государственным школам,

миссионеры кривили душой, утверждая, будто все родители обязаны посылать в него

своих детей. Французский закон, который применялся и на далеких Маркизских островах,

распространял обязательное обучение только на детей, живущих в радиусе четырех

километров от школы! И Гоген быстро убедил одну чету, жившую в долине Хекеани, в

десяти километрах к востоку от Атуоны, забрать из интерната свою четырнадцатилетнюю

дочь Ваеохо, чтобы она могла прийти к нему и разделить его отрадное существование в

«ВЕСЕЛОМ ДОМЕ». Родители и невеста получили роскошный свадебный подарок: шесть

метров бумажной ткани, семь метров ситца, восемь метров муслина, десять метров

коленкора, три дюжины лент, дюжину кусков тесьмы, четыре катушки ниток и швейную

машину, за которую жених уплатил Варни двести франков. Варни очень тщательно вел

учет и из его бухгалтерской книги, сохранившейся до наших дней, видно, что новая

любовная сделка Гогена была заключена 18 ноября 1901 года. Судя по всему, Ваеохо

обрадовалась неожиданному повороту, который приняло ее европейское образование, так

как она охотно осталась жить у Гогена. В число домочадцев входили также двое веселых и

ленивых слуг – повар Кахуи и садовник Матахава, которые получали по десяти франков в

месяц и большего не заслуживали.

Не впервые Гоген начинал новый этап своей южноморской жизни лихими и

дорогостоящими попойками. Но на сей раз благодаря ежемесячным авансам от Воллара

это не грозило ему тяжелыми денежными осложнениями. И когда он, найдя Ваеохо,

прекратил гульбу и всерьез занялся живописью, на душе у него было спокойно и

работалось хорошо, как никогда в жизни. Пора – ведь ему шел уже пятьдесят четвертый

год, и он потратил много сил и нервов, чтобы добиться этого.

Верно, маркизская культура погибла и сами туземцы вымирали. Но среди выживших

еще попадались мужчины и женщины, оправдывающие давнюю славу маркизцев, как

самых красивых среди народов Южных морей. (От таитян их прежде всего отличал

высокий рост, стройное сложение, длинная голова.) Многие по старинке украшали себя с

ног до головы изумительной татуировкой с замысловатейшими геометрическими узорами.

Если как следует расспросить и поискать, можно было найти туземца, готового расстаться

с той или иной фамильной драгоценностью – великолепной резной деревянной миской,

изящной серьгой из китовой кости. Наконец, природа здесь была куда более девственной,

чем на Таити. Словом, Гоген был доволен переменой обстановки. Как обычно, он

предпочитал работать дома. Туземцы охотно приходили в «Веселый дом» и позировали,

получая за это кусок ткани, флакон духов или несколько банок консервов из лавки Варни.

Но любимой моделью Гогена была не Ваеохо, а рыжеволосая Тохотауа с соседнего

острова Тахуата. Любопытно, что из-за древнего смешения рас не только на Маркизских

островах, но и в других частях Полинезии ко времени открытия их европейцами было

много рыжеволосых туземцев. И сколько помнили люди, в роду Тохотауа всегда были

рыжеволосые. Она позировала, в частности, для интересной картины Гогена «Варварские

сказания» (экспонируется в музее Фолькванг в Эссене), одной из его самых загадочных

вещей: полуобнаженная прекрасная женщина контрастирует с написанным по памяти,

тоже рыжим, но горбатым и безобразным другом Гогена по Бретани – Мейером де Хааном.

Как ни толкуй символ, заложенный в этом полотне, одно несомненно: нет никаких причин

искать прототип рыжеволосой женщины на картине у Боттичелли, как это делают многие.

Старые воспоминания отразились и на другом полотне, для которого позировала Тохотауа.

Портрет в половину роста, где она сидит с веером в руке, очень похож на портрет

Теха’аманы, написанный в 1893 году. Он тоже экспонируется в музее Фолькванг, и вместе

с репродукцией я решил поместить в книге фотографию, снятую Луи Греле в мастерской

Гогена во время сеанса (илл. 55). Тохотауа вышла замуж за Хаапуани из Атуоны, который

был лучшим танцором селения и одновременно самым опасным колдуном; люди верили,

что он может любого извести своими чарами. Хаапуани пришелся по душе Гогену так же

сильно, как Тохотауа, и он написал с него известный портрет (ныне хранится в Музее

изящных искусств в Льеже), который правильно называют «Колдун». Впрочем, хотя

картина датирована 1902 годом, иногда можно встретить совсем неподходящее название

«На Таити».

Дружбу Гогена с прекрасной Тохотауа вернее всего назвать интимной, однако никаких

раздоров с ее мужем не возникало, так как супруги были верны маркизскому взгляду,

поощряющему полиандрию. Эта форма брака, чрезвычайно редкая в других концах земли,

искони существовала на Маркизских островах; многие брачные союзы такого рода дожили

почти до наших дней. Через девять лет после смерти Гогена в Атуо-не несколько месяцев

провел человек, который тоже был дружен с Тохотауа и Хаапуани, и он рассказывает

характерную историю: «Хаапуани, распорядитель танцев, лучший резчик и лучший

барабанщик в Атуоне, был чистокровный маркизец, но безупречно говорил по-французски

и рьяно отстаивал доктрину о непогрешимости папы, он даже схватился из-за этого с

одним протестантом на террасе моего дома. Вот как он объяснял взгляды маркизцев:

«Если у меня есть друг и он на время пожелает мою жену Тохо, я не против, лишь бы она

хотела. Но моему врагу нечего рассчитывать на мое согласие. Я буду рад, если она вам

понравится»225.

Из двух десятков картин, которые Гоген написал в первые, на редкость продуктивные

месяцы 1902 года, многие стоят наравне с лучшими вещами 1892 года, когда ему было так

хорошо в Матаиеа с Теха’аманой. Самые известные из них, конечно, – «Золото их тел»,

висящая в гогеновском зале Лувра, и два варианта «Всадников на берегу» (один

принадлежит греческому судовладельцу Ставросу Ниархосу, второй экспонируется в

Фолькванге). Зато некоторые другие вещи можно назвать лишь неудавшимися набросками,

и Гоген, наверно, уничтожил бы их, если бы не контракт с Волларом. Примечательнее

всего разнообразие мотивов. Среди этих двадцати картин есть не только обычные пейзажи

и мифологические сцены, но и портреты, натюрморты, библейские сюжеты. Одна вещь

совсем уникальна для полинезийского периода Гогена, ибо главное место отведено

европейской женщине, больше того – монахине в черном. И еще одна интересная деталь

бросается в глаза, если присмотреться к маркизским полотнам: Гоген только двум из них

дал названия, и оба французские.

Трудовой день Гогена прерывался лишь для аперитива и завтрака около одиннадцати

(считая с восхода солнца, он к этому времени успевал уже поработать пять-шесть часов) и

на обед, когда приходили самые близкие друзья; к ним теперь кроме Ки Донга и Рейнера

относился Эмиль Фребо, бывший сержант, а ныне торговец, без особого успеха

пытавшийся конкурировать с Варни. Любимым напитком всей четверки был абсент, а

собирались они обычно в прохладной столовой внизу. Из маркизцев Гоген приглашал, да и

то иногда, только своего ровесника и ближайшего соседа, плотника Тиоку, с которым

очень сдружился. Других туземцев, заслуживших его благодарность, он угощал ромом или

красным вином на кухне; они и сами чувствовали себя там непринужденнее. Если к обеду

не ожидалось гостей, хозяин распоряжался, чтобы Кахуи ставил все кастрюли и

сковородки на стол, и собственноручно делил приготовленное на три равные доли: одну

себе и Ваеохо, другую двум слугам, третью собаке Пего (названной по его инициалам) и

безымянной кошке226. Хотя туземцы часто предлагали ему рыбу и овощи, закупки у Варни

и в немецкой лавке на Тахауке показывают, что Гоген по-прежнему верил в превосходство

французской кухни. Так, в декабре 1901 года и марте 1902 года он купил в обеих лавках

следующее227.

Декабрь 1901

2 декабря 32 литра красного вина 35.20 франков

20 кг картофеля 12.00

5 кг лука репчатого 3.50

6 банок рубца 7.80

4 декабря 1 банка консервированного 2.50 масла

12 декабря 1 мешок риса 13.00

0,5 кг крахмала 0.40

16 декабря 1 литр уксуса 3.00

1 банка консервированного 2.50 масла

3 банки спаржи 6.00

2 банки бобов 5.00

1 пачка соли 0.45

1 бутылка томатного соуса 2.00

2 пачки чая 2.00

2 банки анчоусов 4.00

18 декабря 10 кг картофеля 5.00

5 кг лука репчатого 3.50

32 литра красного вина 35.20

26 декабря 18 литров красного вина 19.80

16 литров рома 56.00

6 банок консервированного 14.40 масла

6 банок спаржи 10.80

12 кг сахара 15.60

1 мешок риса 13.00

16,5 литра красного вина 18.15

5 кг лука репчатого 3.50

2 кг чеснока 3.00

4 банки спаржи 7.20

1 литр оливкового масла 5.00

Итого 309.50 франков

Март 1902

3 марта 20 кг картофеля 12.00

12 банок сардин 8.60

5 кг лука репчатого 3.50

4 кг чеснока 6.00

10 банок спаржи 18.00

12 кг сахара 15.60

10 марта 1 мешок риса 12.00

3 пачки чая 4.50

6 бутылок томатного соуса 12.00

5 банок масла 7.50

12 марта 3 головки сыра 24.00

2 банки спаржи 3.60

5,6 кг вяленой трески 9.24

1,9 кг сыра 11.40

22 марта 12 банок рубца 28.80

1,4 кг сосисок 13.30

24 банки сардин 17.00

24 банки зеленого горошка 31.20

2 литра абсента 15.40

27 марта 1 банка какао 3.50

1 кг табака 13.00

10 пачек сигарет 6.50

Итого 276.64 франков

Эти покупки (к ним, наверно, следует добавить то, что он брал у Фребо и китайских

лавочников, чьи бухгалтерские книги не сохранены) убедительно показывают, что Гоген наконец-

то обрел заслуженное довольство. Материальному благополучию отвечало также редкое для него

счастливое и спокойное состояние духа, это видно из его письма Даниелю в марте 1902 года: «Ты

себе не представляешь, как мирно я живу здесь в моем уединении, совсем один, окруженный

лишь листвой. Мне был очень нужен этот отдых, вдали от колониальных чиновников на Таити.

Каждый день я хвалю себя, что решился».

57.

Импозантного крепыша Галле сменил на посту губернатора кроткий юрист Эдуард Пети, который

обычно ходил в штатском и часто сам был кучером своего экипажа.

58.

Вместе с двадцатью шестью другими пассажирами Гоген 10 сентября 1901 г. в порту Папеэте

поднялся на борт роскошного парохода «Южный крест», решив навсегда поселиться «на

примитивном людоедском острове» в Маркизском архипелаге.

78. Как и в прошлом,

жизнерадостность таитян и маркизцев находит свое выражение в танце, песни, музыке. Если

сравнить с тем временем, когда Гоген веселился в своем «Веселом доме», изменилось лишь то,

что гитара сменила гармонь как самый популярный инструмент.

59.

Уже по одежде тех, кто встречал Гогена в Атуоне, было видно, что миссионеры, увы, раньше него

поспели и на Маркизские острова.

60.

Каменные дома, лавки и школы делали Атуону самым цивилизованным поселком архипелага.

IV. Карта Атуоны 1.

Пассажирская пристань 2. Грузовая пристань 3. Участок Гогена и «Веселый дом» 4. Католическая

церковь и маленькая 5. Резиденция католического епископа 6. Католический интернат для девочек

7. Католическая школа для мальчиков 8. Протестантская школа и церковь 9. Дом пастора Вернье

10. Дом дьякона Кекелы 11. Дом и приемная военного врача 12. Дом и контора жандарма 13. Лавка

Бена Варни 14. Дом Матикауа 15. Лавка Эмиля Фребо 16. Пекарня и трактир китайца Айю 17.

Хижина друга Гогена, Тиоки 18. Дом аннамского князя Ки Донга 19. Лавка китайца Лам-Кеу 20.

Туземные хижины 21. Туземные хижины 22. Туземные хижины 23. Кладбище с могилой Гогена

площадь

V.

«Веселый дом» Гогена в Атуоне В нижнем этаже были – слева мастерская для резьбы по дереву,

справа кухня. Неогороженное помещение посередине служило столовой, здесь же в последние

годы жизни Гогена стояла его двуколка. На втором этаже слева была маленькая спальня, справа

просторная мастерская. Дверь окружали крашеные резные деревянные панно. Из окна мастерской

Гоген удочкой доставал из колодца кувшин с водой.

55.

Любимая модель Гогена, рыжеволосая Тохотауа, сфотографирована в мастерской в «Веселом

доме» другом художника, коммивояжером Луи Греле. В это время она позировала для картины,

которая теперь экспонируется в музее Фолькванг в Эссене. 56. Видно, что Гоген изобразил свою

модель более молодой и одухотворенной, чем она была на самом деле.

ГЛАВА XI. Последнее слово

Не успел Гоген отправить это письмо, как обретенное им счастье было нарушено

приездом людей, которых он меньше всего хотел видеть. Восемнадцатого марта в бухту

Тахауку вошел французский крейсер с новым губернатором и его свитой на борту. У

губернатора Пети была весьма похвальная цель – самолично познакомиться с жизнью и

проблемами Маркизских островов228. Вообще-то он знал эти места, так как провел здесь

около шести месяцев в 1881-1882 годах, когда служил на флоте в должности эконома. Его

первые путешествия в Южных морях описаны в двух книгах – «В Океании» и «Вдалеке».

которые он выпустил под псевдонимом Айлик Марин229.

Разумеется, французские торговцы и плантаторы не преминули воспользоваться

случаем и заготовили ворох жалоб на имя губернатора. И, разумеется, своим делегатом

они выбрали доблестного патриота Гогена. Смысл жалоб (ироническое совпадение)

сводился к тому самому, из-за чего двумя годами раньше Галле затеял свои реформы:

внушительные суммы, поступавшие в виде налогов, поборов и штрафов в кассу колонии с

Маркизских и других удаленных островов, по-прежнему тратились прежде всего на

благоустройство Папеэте. Наскоро составленная петиция была написана пышным и

патетическим слогом, что видно и по эффектному заключительному абзацу:

«Воспитанные в христианском духе, мы до сей поры покорно повиновались, хотя в душе

мы говорим себе, что бог явно отрекся от нас»230. Естественно, в свите губернатора был

глава правовой системы колонии, а именно, злейший враг Гогена, прокурор Эдуард

Шарлье. Так что Пети был заранее подготовлен, и когда делегат попросил принять его,

ответил отказом. Свое возмущение Гоген облек в протест логичный, но довольно

рискованный: он отказался платить налоги за 1902 год (144 франка) и в письме

администратору Маркизского архипелага обосновал свой шаг. Ответ был кратким и

суровым231.

«Сударь,

Настоящим подтверждаю получение Вашего письма от 25 марта 1902 года. Что

касается Вашего ходатайства, могу только переслать его губернатору. В качестве

представителя прави тельства на этих островах я обязан обеспечить беспрекословное

выполнение всех законов и постановлений. В ожидании решения губернатора по поводу

Вашего отказа я вынужден потребовать, чтобы Вы неукоснительно исполняли налагаемые

на Вас законом обязательства.

С почтением Морис де ла Лож де Сен-Бриссон».

Примерно в это же время напомнил о себе другой враг Гогена – присмиревшая было

болезнь. Как всегда, главными симптомами были сильная боль в ноге, перебои сердца,

общая слабость. До сих пор он мог хоть, опираясь на толстую трость, совершать

ежевечерние прогулки по селению, а то и спускался к морю пострелять птиц, что не

только его развлекало, но и позволяло разнообразить стол232. Теперь нога так разболелась, что он вообще перестал выходить из дому. Ездить верхом, по примеру других островитян?

Об этом нечего и думать. И чтобы не оказаться узником своего «Веселого дома», он

попросил Бена Варни заказать для него в Папеэте двуколку.

На беду, доктора Бюиссона, единственного на всем архипелаге врача, в феврале 1902

года отозвали в Папеэте, так как власти сочли, что он там нужнее. На скорую замену

надеяться не приходилось233. Сановный поэт Ки Донг, как вскоре убедился Гоген (если не

убедился уже), на чьи плечи легла забота о здравоохранении на Маркизах, гораздо лучше. -

разбирался в литературе, чем в медицине.

Пришлось незамедлительно вызывать единственного в поселке человека, который мог

помочь, – ревностного молодого главу французской кальвинистской миссии Поля Вернье;

наряду с теологией он во Франции и в Эдинбургском университете изучал медицину.

Менее двух лет назад Гоген поместил в «Осах» обидную статью об этом самом

миссионере; о духе ее можно судить по следующей выдержке: «С поразительным

самоотречением Поль Луи Вернье поселился на уединенном островке (в трех днях пути от

Таити, где живет его отец, и в восьми днях пути от Сан-Франциско), в превосходном

новом доме, выстроенном из леса, привезенного из Америки. «Я живу здесь с «моей

любящей молодой женой и прелестным ребенком, – сообщает он в письме, которое

евангелический журнал счел достойным опубликования, – и отсюда я начинаю свою

борьбу с дикостью, борьбу огромной важности, потому что католические миссионеры не

разбираются в средствах. Я слаб и еще молод, но я уповаю на то, что господь услышит

мои молитвы и заметит мои страдания». Читая это письмо, я едва не прослезился, потом

мне представился Данте, ведущий Вергилия в ад. И я сразу воспрянул духом»234.

Несмотря на такой укол, Вернье с христианским милосердием откликнулся на призыв

Гогена и щедро наделил его как лекарствами, так и добрыми советами. Возможно,

готовность Вернье помочь Гогену в какой-то мере объяснялась тем, что он годом раньше

потерял свою любимую жену и чувствовал себя очень несчастным и одиноким среди всех

этих более или менее враждебных католиков235. Навещая больного, он всякий раз

задерживался, чтобы потолковать о литературе, искусстве, музыке, этнографии. Конечно,

Гоген был только рад собеседнику, которого занимали не одни лишь последние сплетни и

скабрезные анекдоты. Связь между ними с радостью поддерживал добрый друг и сосед

Гогена, плотник Тиока; он был одним из членов немногочисленной паствы Вернье и даже

получил недавно звание дьякона за свою приверженность вере.

Естественно, католический епископ не одобрял такой выбор друзей. Уже то, что Гоген

через несколько недель после приезда перестал посещать церковь и увлекся веселыми

девицами, вызвало его гнев. Но это еще куда ни шло, потому что девицы были католички и

время от времени получали отпущение грехов. К тому же, взяв в дом Ваеохо, Гоген повел

вполне пристойный семейный образ жизни. Поэтому епископ милостиво решил не

придираться к тому, что эта неравная пара пренебрегла всякими церковными и

гражданскими формальностями. Он отлично знал, что тотчас потеряет самых ревностных

прихожан и щедрых пожертвователей, если потребует, чтобы все белые на Маркизских

островах узаконили свои браки. Снисходительность епископа объяснялась еще и тем, что

у него много сил отнимала борьба с еретическим учением пастора Вернье. К приезду

Гогена эта борьба как раз особенно обострилась, ибо пастору Вернье удалось обратить в

свою веру с десяток туземцев-католиков в маленькой долине Ханаиапа на севере Хиваоа.

Епископ Мартен лично возглавил контратаку и к началу января 1901 года сумел вернуть

заблудших овец на путь истинный. Но когда он с победой возвращался домой из

Ханаиапы, его конь на крутом склоне оступился, седок упал и так ушиб правое плечо, что

рука отнялась. Когда с очередным рейсом пришел «Южный крест», епископ чувствовал

себя настолько плохо, что вынужден был поехать на лечение в Папеэте, где провел целый

месяц236. (Вернулся он в марте, как раз перед приездом в Атуону губернатора Пети.) Естественно, несчастный случай еще более настроил епископа и прочих католических

миссионеров против главного виновника всех бед – пастора Вернье.

О возмущении, владевшем католической миссией, лучше всего говорит то, что

юбилейные празднества, которые долго готовились и наконец состоялись 8 июня 1902

года, вылились в пламенный протест против сатанинских чар еретика Вернье.

Гогена – он к этому времени получил свою двуколку (вместе со сбруей она обошлась

ему в пятьсот пятнадцать франков237) и снова появлялся в селении – это событие

заинтересовало еще и по другой причине. Вот как описывает праздник один из

участвовавших в нем миссионеров-католиков: «Рано утром колокольный звон и звуки труб

и барабанов призвали верующих на мессу. Церковь была мала, чтобы вместить всех.

Поэтому в саду воздвигли грандиозный алтарь высотой около пяти-шести метров... Я

решительно утверждаю, что это была самая торжественная месса на открытом воздухе,

какую когда-либо отслужили на Маркизских островах. Прочтя соответствующее место из

Библии, отец Давид объявил, что эта месса, и вечерняя тоже, должна рассматриваться как

громогласный и необходимый протест не только против тех, кто отрицает присутствие

Иисуса Христа в Евхаристии, но и против тех, кто, веруя в этот тезис, тем не менее

остается бездеятельным. Будем надеяться, что его красноречивое порицание возымеет

действие, ибо апостолы «свободомыслия» проникли и сюда, на край света, чтобы

провозгласить, что каждый сам вправе решать, чему верить, – подразумевая, что мы

принимаем тезис их вождя, Лютера, воспринятый им, по его собственному признанию, от

отца лжи, Сатаны! Против этой лжи мы и протестуем.

В два часа все население опять замечательно проявило свою сплоченность, приняв

участие в крестном ходе. Впереди шел крестоносец, за ним хоругвеносцы, дальше, под

балдахином, выступал носитель остии. Пока длилось шествие, те же хоры, что утром,

пели псалмы. Между псалмами играл духовой оркестр школьников. Его преосвященство

епископ Мартен благочестиво шел за остией, которую нес один из миссионеров. От начала

до конца поведение всех участвующих было безупречным и образцовым. Наши

маркизские «дикари» понимают, что в шествии надлежит вести себя пристойно – или

вовсе не участвовать. И уж им никак не придет в голову нелепая мысль затеять

беспорядки, чтобы помешать церковной процессии; такие идеи осеняют только

«прогрессивных» людей, чья так называемая свобода направлена исключительно на то,

чтобы лишить свободы своих противников...

Вечером состоялось торжество, которое навсегда останется в памяти. Наш Святой

Отец в Риме повелел отпраздновать конец века, и епископ Мартен решил воздвигнуть в

Атуоне монумент во славу нашего Спасителя Иисуса. Богоугодное рвение, которое

проявили прихожане, чтобы заслужить приуроченное к юбилею отпущение грехов,

показывает, сколь верно рассудил Его Преосвященство. Из Парижа для монумента

прибыла скульптурная группа, изображающая Христа на кресте, Иоанна, указующего

рукой на небо, и Магдалину, с несказанной скорбью глядящую вверх. Все три фигуры

чугунные, в натуральную величину. . Они стоят на продолговатом каменном цоколе с

пятью ступенями, его объем семьдесят кубических метров. Подходящий камень здесь

такая же редкость, как ваятели, и мы должны были искать породу, которая могла быть

обработана имеющимися у нас орудиями. Лучшие камни получены из Ваитаху, похуже – из

Ханаупе и Тааоа. Еще несколько были представлены жителями Атуоны. Господь

вознаградит тех, кто в поте лица своего доставил строительный материал, а также Готеве

Тико, искусного труженика, столь умело выложившего цоколь... Епископ благословил

монумент и посулил отпущение грехов на сто дней за каждую благочестивую молитву,

прочтенную на этом месте. Итак, первый художественный монумент, официально

воздвигнутый на Маркизских островах, как и подобает, представляет собой распятие с

нашим Спасителем, коий с небес правит миром»238.

Было бы интересно услышать мнение Гогена об этом чудном памятнике, который

стоит и ныне, причем три шоколадного цвета фигуры банальностью и уродством

превосходят даже крашеных итальянских гипсовых святых, обычно украшающих

католические церкви в Южных морях. К сожалению, в переписке Гогена с конца мая по

конец августа 1902 года есть пробел, так как 27 мая роскошный «Южный крест» постигла

судьба, рано или поздно постигающая все суда во Французской Полинезии: он наскочил на

коралловый риф и разбился вдребезги239. Прошло три месяца, прежде чем на линию вышло

другое судно, а за это время у Гогена появились для писем темы поважнее, чем

католический юбилей. Впрочем, в одной из его книг есть язвительный выпад против

европейцев, не способных ценить туземное искусство; можно думать, что он предпочел бы