Текст книги "По следам знакомых героев"

Автор книги: Бенедикт Сарнов

Бенедикт Сарнов
По следам знакомых героев

От авторов

Уже больше пятнадцати лет в определенные дни и часы звучит по радио песенка, возвещающая о начале очередного Путешествия в Страну Литературных Героев. Отправиться в это путешествие приглашает школьников некий чудак-профессор, изобретатель чудесной машины, с помощью которой можно в один миг перенестись в фантастическую Страну, где, не умирая и не старея, живут герои всех когда-либо написанных книг. Человек, ступивший на ее территорию, встретит своих давних друзей и знакомых: Гулливера, Робинзона Крузо, Чацкого, Онегина, Хлестакова, Обломова… Чтобы встретиться с каждым из них в отдельности, никаких путешествий не надо. Стоит протянуть руку, снять с полки книгу – ну, скажем, «Три мушкетера» – и вот он, д’Артаньян, перед тобой: храбрый, веселый, насмешливый – такой, каким его создал Александр Дюма. Но, в Стране Литературных Героев, вы можете встретиться сразу[1]1
  Разрядка заменена болдом (прим. верстальщика).


[Закрыть] со всеми героями ваших любимых книг. Ну, если не со всеми, так, во всяком случае, со многими. А главное, герои эти здесь то и дело вступают в новые и часто довольно причудливые отношения друг с другом. Принц Гамлет здесь может запросто встретиться с Иванушкой-дурачком, Дон Кихот с бравым солдатом Швейком, мистер Пиквик с Остапом Бендером, а Евгений Онегин с жюльверновским Паганелем…

Началось это так.

Старейший редактор детского вещания Всесоюзного радио Мария Исааковна Краковская обратилась ко мне и к Станиславу Рассадину с предложением создать постоянную радиопередачу, которая помогала бы школьникам ориентироваться в огромном и сложном пространстве мировой и отечественной литературы. Вот мы и придумали Страну Литературных Героев. Страну, в которой все было не таким, как в других, обыкновенных странах. И народонаселение, и история, и законы – все здесь было свое, особое. Взять хоть географию: на какой еще географической карте можно найти такие названия, как, например: «Королевство Плаща и Шпаги», или «Провинция Эпигония», или «Царство Смеха», разделенное на «Область Сатиры» и «Область Юмора».

Конечно, придумалось все это не сразу, не в один день, а складывалось постепенно – от путешествия к путешествию. (Позже Станислав Рассадин и я стали писать свои радиопьесы порознь, но первые годы каждое очередное Путешествие мы придумывали и сочиняли вместе, вдвоем.)

Советы и пожелания нашего редактора во многом определили характер создававшейся нами Страны. Однако действующие в этой Стране законы не были постоянными, застывшими, раз навсегда данными. От путешествия к путешествию они тоже менялись, и перемены эти далеко не всегда были обусловлены только нашей, авторской волей.

Как только Путешествия в Страну Литературных Героев стали регулярными, в редакцию Всесоюзного радио начали приходить письма. Школьники всех возрастов (были среди них и первоклассники и десятиклассники) делились своими впечатлениями, задавали вопросы, заказывали, с какими героями каких книг они хотели бы еще встретиться.

А в некоторых из писем были не только вопросы, но и очень интересные предложения.

Вот одно из них:

«Дорогая редакция! Я только что прочла повесть А. С. Пушкина „Капитанская дочка“. Повесть эта мне очень понравилась. Но мне жаль, что Петруша Гринев отказался перейти на сторону Пугачева. Пугачев был вождь народного восстания, он боролся за справедливость. Почему же на его сторону перешел подлец Швабрин, а смелый и благородный Гринев побоялся сделать это? Насколько лучше было бы, если бы было наоборот. Не можете ли вы с помощью вашей чудесной машины исправить „Капитанскую дочку“ так, как я предлагаю? С уважением к вам Света Корнеева, 7-й класс. Город Речица Гомельской области».

Сперва мы собирались просто объяснить Свете Корнеевой, почему Пушкин написал свою повесть именно так, а не иначе и почему мы не видим никакого смысла в том, чтобы пытаться «улучшить» великое творение классика.

Но вскоре мы получили еще одно письмо примерно такого же содержания. На этот раз, правда, речь шла не о «Капитанской дочке», а о «Дубровском». Шестиклассница Марина Чигильдеева из Казани просила переделать эту повесть Пушкина: она хотела, чтобы у повести был счастливый конец, чтобы Маша Троекурова вышла замуж за Дубровского, а не за старого и противного князя Верейского.

А потом такие письма пошли, что называется, сплошным потоком. Один наш корреспондент предлагал «улучшить» комедию Грибоедова «Горе от ума»: он сокрушался, что Чацкий в этой комедии одинок, и просил сделать так, чтобы у него появилось хотя бы два-три единомышленника. Другой был возмущен поведением Онегина и требовал, чтобы был создан новый, «улучшенный» вариант, в котором Онегин отказался бы от дуэли с Ленским или в крайнем случае нарочно выстрелил в воздух. Третий считал, что Татьяна зря отказала Онегину, ссылаясь на то, что она «другому отдана и будет век ему верна». «Насколько лучше было бы, – писал он, – если бы эта замечательная женщина нашла в себе силы уйти от нелюбимого человека к любимому». Четвертый пытался убедить нас, что Лермонтову следовало сделать главным героем своего романа не эгоиста Печорина, а славного и симпатичного Максима Максимыча.

И тут мы подумали: а что если пойти навстречу пожеланиям всех этих наших корреспондентов? Что если сделать так, чтобы они как бы на собственном опыте убедились, что всякая попытка изменить, исправить, «улучшить» книгу, созданную классиком, обречена на провал?

Приняв «условия игры», предложенные нашими юными корреспондентами, подумали мы, можно очень наглядно показать, что в каждой великой книге существует такая гармония замысла и его воплощения, которая не может быть нарушена безнаказанно. Давно ведь было замечено, что от великого до смешного только один шаг. Вот почему Стоит сделать только один крошечный шажок в сторону от Пушкинского, или грибоедовского, или лермонтовского, или толстовского замысла, – и великое сразу оказывается смешным. Именно к этому мы и стремились. Мы хотели, чтобы наши юные слушатели посмеялись над наивностью своих собственных предложений и таким образом навсегда распростились со многими своими недоумениями и заблуждениями. Распростились по возможности весело, не только досадуя на свои ошибки, но и потешаясь над ними.

Так определилась одна, едва ли не самая главная особенность наших Путешествий.

Другая их особенность тоже сложилась под сильным влиянием наших слушателей. Можно даже сказать, по их воле.

Как я уже говорил, среди полученных нами писем было очень много таких, в которых высказывались пожелания наших юных корреспондентов, с кем из героев своих любимых книг они хотели бы встретиться. И, конечно, среди многих других имен то и дело мелькали имена Шерлока Холмса и доктора Уотсона.

Решив однажды выполнить эту просьбу и устроить нашим слушателям встречу с великим сыщиком и его верным другом, мы, разумеется, и думать не думали о том, чтобы превратить этих персонажей английского писателя Конан Дойла в своих постоянных героев. Но стоило нам провести только один такой эксперимент, как письма посыпались, что называется, градом. Едва ли не каждый вопрос, едва ли не каждый «заказ», полученный нами от наших слушателей, завершался просьбой: «Очень прошу поручить это расследование Шерлоку Холмсу и его другу доктору Уотсону».

Конечно, большую роль тут играла и популярность великого сыщика и его недюжинное обаяние. Но главная причина была все-таки в другом. Путешествия в Страну Литературных Героев совершаются ведь не только для удовольствия, не только ради того, чтобы дать возможность слушателям в очередной раз насладиться общением с героями любимых книг. Каждая такая встреча должна иметь определенный смысл. Каждое наше Путешествие, в сущности, представляет собой маленькое расследование. Ну а там, где необходимо расследование, как нельзя более кстати оказались удивительные таланты Шерлока Холмса, его знаменитый дедуктивный метод. И слушатели наши это очень точно почувствовали.

Так вышло, что Шерлок Холмс, а вместе с ним и доктор Уотсон стали не только постоянными «путешественниками», но в какой-то степени даже гидами, сопровождающими наших юных друзей в их Путешествиях по Стране Литературных Героев. И письма от ребят стали теперь приходить уже прямо на имя Холмса и Уотсона. Едва ли не каждое из них начиналось теперь так: «Дорогой Шерлок Холмс! Дорогой доктор Уотсон! Ответьте, пожалуйста, на такой вопрос…» Или: «Глубокоуважаемые мистер Холмс и мистер Уотсон! Очень прошу вас провести такое расследование…»

Вот почему, задумывая эту книг я решил собрать в ней именно те из написанных мною Путешествий, главными действующими лицами которых были Шерлок Холмс и доктор Уотсон. Предметом «расследования» стали великие произведения классической русской литературы.

Путешествие первое,
В котором Хлестакова принимают за Байрона

– Судя по вашей сияющей физиономии, Уотсон, вы приготовили мне какой-то сюрприз? – сказал Холмс, с наслаждением посасывая свою любимую трубку.

Лицо Уотсона и в самом деле так и светилось радостью.

– На этот раз вы ошиблись, дружище! – расплылся он в самодовольной улыбке. – Не один сюрприз, а целых два!

Но Холмс не обратил ни малейшего внимания на этот маленький выпад.

– Тем лучше, друг мой, тем лучше, – невозмутимо проговорил он. – Итак?

– Разбирая наш архив, я наткнулся на замечательное письмо! Мне кажется, оно может стать поводом для увлекательнейшего расследования.

– Чудесно! – воскликнул Холмс.

– Одна юная леди, читая стихотворение Пушкина «К морю», обратила внимание на следующие строки: «Другой от нас умчался гений, Другой властитель наших дум».

– Ну да. И что же?

– Она спрашивает: кто он, этот другой гений?

– Я понял вас, Уотсон. Вы хотите, чтобы я с помощью моего прославленного дедуктивного метода установил, кто этот таинственный незнакомец. Что ж… За дело! – Холмс потер руки, словно предвкушая наслаждение, которое наверняка доставит ему предстоящая работа. – Впрочем, простите, друг мой, я забыл. Ведь вы, кажется, говорили о двух сюрпризах?

Уотсон смущенно потупился.

– Мой второй сюрприз, милый Холмс, – решился он наконец признаться, – заключается в том, что значительная часть предстоящей нам работы уже выполнена.

– В самом деле? – самолюбиво вскинулся Холмс. – И кто же ее проделал?

Уотсон скромно наклонил голову:

– Ваш покорный слуга.

– Браво, Уотсон, браво! – одобрительно кивнул Холмс. – Я всегда говорил, что у вас есть способности. Итак, вы уже установили, кто был этот гений, о котором говорил Пушкин?

– Нне совсем… Но я уже близок к этому… Во всяком случае, я уже предпринял кое-какие шаги. Вы же сами учили меня, что главное в таких делах – правильно начать.

– Прекрасно. Итак, с чего же вы начали?

– Сперва я постарался как следует вчитаться в текст стихотворения Пушкина «К морю».

– Резонно… Дальше?

– Затем я попытался выделить из этого текста те места, в которых может содержаться хоть какой-нибудь намек на разгадку тайны… Если позволите, я вам их прочту.

– Разумеется! Я весь – внимание!

Достав книгу, Уотсон без труда отыскал нужное стихотворение: оно заранее было у него заложено специальной закладкой.

– Начало стихотворения я, пожалуй, читать не буду, – предупредил он. – Оно к интересующему нас вопросу отношения не имеет. Поэт жалуется, что ему по каким-то личным причинам, к сожалению, не удалось отправиться в далекое морское путешествие, о котором он, по-видимому, давно мечтал. Затем он говорит, что если бы ему довелось в такое путешествие отправиться, в безбрежной морской пустыне его поразил бы лишь один предмет.

– Что же это за предмет?

– Вот на это обстоятельство я как раз и хотел обратить ваше внимание, – ответил Уотсон.

Приблизив к глазам раскрытый томик Пушкина, он начал читать стихотворение вслух. Читал он медленно, подчеркнуто сухо, прозаично, как сугубо деловой текст:

 
«Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы…
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений,
И вслед за ним, как бури шум,
Другой от нас умчался гений,
Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем не укротим…»
 

– Превосходно, Уотсон! – сказал Холмс. – Из вас мог бы выйти недурной чтец-декламатор.

Тон этой реплики был невозмутимо серьезен. Но Уотсон слишком хорошо знал своего друга, чтобы не расслышать в ней утонченной иронии.

– Да, я не артист, – обиженно сказал он. – Это правда. Но ведь и цель моя была отнюдь не артистическая. Я хотел лишь одного: извлечь из текста этого стихотворения как можно больше реальной информации.

– Понимаю, – кивнул Холмс. – И много вы из него извлекли?

– Мне кажется, немало. Во-первых, я разгадал, что это за скала, которую Пушкин называет «гробницей славы». Вне всяких сомнений, он имеет в виду остров Святой Елены, где умер император Наполеон.

– Браво, Уотсон! Эта ваша догадка безусловно верна.

– Очень важен так же, как мне кажется, установленный мною факт, что первым гением, первым властителем своих дум Пушкин называет Наполеона. Это наводит на мысль, что тот, кого он называет вторым гением, должен быть под стать первому…

– Неглупо, неглупо… Пока вы рассуждаете весьма здраво.

На этот раз даже изощренный слух Уотсона не расслышал в реплике Холмса и тени насмешки.

– Мне пришло в голову, – продолжал ободренный Уотсон, – что этот второй гений, как и Наполеон, тоже коронованная особа. А иначе что могли бы означать слова: «Оставя миру свой венец»? Под венцом обычно подразумевается корона…

– Гм…

– Однако, поразмыслив, я решил от этой идеи отказаться.

– И правильно сделали.

– В конце концов, подумал я, говоря о венце, поэт мог мыслить метафорически…

– Вот именно!

– Он мог иметь в виду отнюдь не коронованную особу, а просто человека, который был так же знаменит, так же славен в своей области, как Наполеон в своей.

– Уотсон, вы просто молодчина!

– Рассуждаем дальше, – продолжал Уотсон, осчастливленный похвалой учителя. – Об этом таинственном незнакомце Пушкин говорит, что он был создан духом моря и что образ моря был на нем означен. Это значит, что речь идет о человеке, который всем образом своей жизни был связан с морской стихией. Этот намек дал мне основание предположить, что речь идет о каком-либо великом флотоводце. Ну а кого из флотоводцев можно поставить рядом с Наполеоном? Только одного: нашего замечательного соотечественника, адмирала Нельсона. Наполеон побеждал на суше, Нельсон – на море. И не зря поэт поставил этих двух великих людей рядом!

– Уотсон, позвольте от души вас поздравить!

Холмс не поленился встать с кресла, крепко стиснул руку Уотсона и торжественно ее потряс.

– Наконец-то я слышу от вас доброе слово, – растроганно промолвил Уотсон.

– Ваша догадка не лишена логики и здравого смысла. При этом, не скрою, она весьма остроумна, – говорил Холмс, не отпуская руку Уотсона и продолжая изо всех сил трясти ее.

Уотсон совсем расчувствовался. Холмсу даже показалось, что в глазах у него сверкнула скупая мужская слеза.

– Спасибо, милый Холмс, спасибо! – растроганно бормотал он. – Я всего только ваш ученик. И единственная моя цель – быть достойным учеником такого великого учителя.

– Однако при всех неоспоримых достоинствах вашей ослепительной догадки, – сказал Холмс, выпустив наконец руку Уотсона из своих железных пальцев, – у нее есть один крошечный, малюсенький недостаток.

– ???

– Она неверна.

Уотсон был сражен наповал.

– То есть как – неверна?!

– А вот так. Абсолютно, совершенно неверна, – невозмутимо подтвердил Холмс. – Вспомните. В стихотворении Пушкина сказано, что этот другой гений умчался «вслед за ним», то есть за Наполеоном. Говоря презренной прозой, это значит, что он умер вскоре после Наполеона. А адмирал Нельсон погиб в 1805 году, то есть шестнадцатью годами раньше Наполеона.

– В самом деле! – обескураженно пробормотал Уотсон.

Железная логика великого сыщика была, как всегда, неопровержима.

– Затем, – продолжал Холмс, – в стихотворении Пушкина об этом человеке сказано: «Исчез, оплаканный свободой». Из этого легко можно сделать вывод, что он был борцом за свободу, противником тирании и деспотизма.

– Смотрите-ка! А мне это даже в голову не пришло!

– И наконец, о нем там прямо говорится: «Он был, о море, твой певец!» Из чего, мне думается, мы с вами вправе заключить, что этот таинственный незнакомец был поэтом.

На этот раз Уотсон схватил руку Холмса и стал изо всех сил трясти ее.

– Дорогой мой друг! – восклицал он при этом. – Простите мою дерзкую самонадеянность! Я только теперь вижу, как бесконечно далеко мне до вас! Вы так легко, изящно, так просто разгадали загадку, над которой я бился целый день…

– Разгадал, вы говорите? – оборвал его Холмс. – О, нет! До этого еще далеко. К сожалению, информации у нас пока еще чрезвычайно мало.

– Как? Все еще мало?

– До крайности мало. Другой гений, о котором говорит Пушкин, по-видимому, был поэтом. Но мало ли поэтов на свете? Он, судя по всему, любил свободу. Но много ли сыщется на свете поэтов, которые не любили ее? Он воспевал море. Но где вы найдете поэта, который не воспевал бы эту свободную стихию? Нет, Уотсон! Покуда мы с вами продвинулись, увы, не слишком далеко.

И тут Уотсона осенило. Положительно, он был сегодня в ударе.

– У меня есть предложение, – сказал он

– Предложение? Какое? – с любопытством взглянул на друга Холмс.

– Если поэт не пожелал назвать имя этого таинственного гения, значит, он считал, что называть его не обязательно, – осторожно начал Уотсон. Поскольку Холмс не спешил прерывать его, он продолжал все смелее и увереннее. – Иными словами, Пушкин явно рассчитывал на то, что его читатели легко сами догадаются, кого именно он имел в виду. Кроме того, не вы ли всегда уверяли меня, что во всякого рода затруднительных случаях следует в первую очередь обращаться за разъяснениями к современникам поэта. Вот я и подумал…

– Уотсон! – воскликнул Холмс. – Ей-богу, я не зря так хвалил вас!.. К кому же из современников Пушкина вы предлагаете нам отправиться?

– Я вспомнил тех двух милых дам, которых вывел Гоголь в своей комедии «Ревизор». Помните? Мать и дочь, которые все время так очаровательно пикируются друг с другом.

Холмс изо всех сил пытался скрыть свое изумление, но ему это не удалось.

– Однако! – воскликнул он. – Почему вы остановили свой выбор именно на них?

– Вы же знаете, Холмс, – застенчиво улыбнулся Уотсон, – я не знаток русской литературы. Так что особенно выбирать мне не приходилось. Вот я и подумал: в конце концов, не все ли равно к кому? Лишь бы они жили в одно время с Пушкиным…

– Ну что ж, – задумчиво сказал Холмс. – Может быть… Может быть, эта ваша идея не так уж и плоха…

Подойдя к пульту, он уверенно набрал код «Ревизора» и нажал кнопку.

Анна Андреевна и Марья Антоновна Сквозник-Дмухановские по обыкновению сидели у окошка и глядели на улицу. Это было чуть ли не единственное их развлечение. Развлечение, впрочем, довольно унылое, поскольку картина, открывающаяся из окна, была неизменной: все та же лужа, все тот же покосившийся забор, все та же свинья, лениво почесывающая о частокол бока, облепленные серой глиной.

– Ах, маменька! – воскликнула вдруг Марья Антоновна, – Кто-то к нам едет!

– Кто едет? С чего ты взяла? – тотчас возразила Анна Андреевна. – У тебя вечно какие-то фантазии… Ну да, едет… Интересно, кто бы это мог быть?.. В сюртуке, в цилиндре… Кто же это?

– По-моему, это Шерлок Холмс, маменька!

– Какой Шерлок Холмс? Тебе всегда вдруг вообразится этакое. Совсем не Шерлок Холмс!

– Право, маменька, Шерлок Холмс! И с ним этот, другой… доктор Уотсон.

– Ну вот: нарочно, чтобы только поспорить. Говорю тебе, вовсе это не Шерлок Холмс. Он и не похож на Шерлока Холмса!

– Честь имею, сударыня, представить вам моего великого друга мистера Шерлока Холмса! – объявил, входя, Уотсон.

– Вот видите, маменька! – обрадовалась Марья Антоновна. – Я сказала, что это он, а вы мне не верили!

– Тебе бы все только спорить, – передернула плечами Анна Андреевна. – Ну да, я сама вижу, что это Шерлок Холмс. Я тотчас его узнала. В самую первую минуту…

Опасаясь, как бы этот спор не затянулся, Холмс поспешил вмешаться.

– Милостивые государыни, – решительно сказал он. – У нас к вам почтительнейшая просьба. Вы можете оказать нам огромную услугу.

– Ах, сударь, – кокетливо возразила Анна Андреевна. – Это вы, верно, так изволите говорить, для комплимента.

– Отнюдь нет, – живо возразил Холмс. – Нам крайне важно выяснить, о ком говорит Пушкин в двух своих знаменитых строчках: «Другой от нас умчался гений, другой властитель наших дум».

– Нам удалось установить, – поспешил добавить Уотсон, – что этот таинственный незнакомец был поэтом.

– Верно, какой-нибудь приятель самого сочинителя, – высказала предположение Анна Андреевна.

– Ах, право! Я, кажется, знаю, кто это! – воскликнула Марья Антоновна.

– Полно, откуда ты можешь это знать? – тотчас оборвала ее Анна Андреевна.

– Да ведь это про Ивана Александровича, маменька!

– Сам собой, про него! Я это сразу поняла.

– Вы имеете в виду Ивана Александровича Хлестакова? – уточнил Холмс.

– Кто же, как не он? И сочинитель и друг Пушкина, – сказала Марья Антоновна.

– Иван Александрович доподлинно говорил нам, что он с Пушкиным на дружеской ноге, – подтвердила Анна Андреевна.

– Я как услыхала слово «умчался», так сразу и подумала: «Ах, это про него!» – закраснелась Марья Антоновна.

– Да уж, вот именно – умчался, – проворчала Анна Андреевна, – сел в коляску, да и укатил. Только мы его и видели!

– Однако достаточно ли он знаменитый человек, чтобы Пушкин мог поставить его наравне с самим Наполеоном? – спросил Холмс.

– Помилуйте! – оскорбилась Анна Андреевна. – Еще бы не знаменитый! Сейчас можно увидеть столичную штучку. И приемы и все такое…

– Настоящий вельможа, – сказала Марья Антоновна. – Он и балы дает…

– Каждый день во дворец ездит…

– Он даже управлял департаментом…

– А однажды его даже приняли за главнокомандующего…

Дамы наперебой спешили сообщить как можно больше сведений, подтверждающих, что Иван Александрович Хлестаков безусловно ровня хотя бы даже и самому Наполеону. Но Холмсу эти сведения, как видно, казались не вполне убедительными.

И тут вдруг Марья Антоновна спросила:

– Как, вы изволили сказать, назвал Пушкин этого господина? «Властитель наших дум»?

– Властитель наших дум! – восторженно повторила Анна Андреевна. – Вот это уж точно про него, про Ивана Александровича! Лучше и не скажешь!

– С тех самых пор, как он от нас умчался, мы только о нем и думаем, – грустно вздохнула Марья Антоновна. – Никто другой и на ум нейдет!

– Сударыни! – торжественно сказал Холмс. – Вы нам чрезвычайно помогли. Примите нашу искреннюю благодарность!

– Охотно, сударь, – величественно сказала Анна Андреевна. – Я была рада оказать вам эту пустяковую услугу.

– Ах, маменька! – поспешила поправить ее Марья Антоновна. – Мистер Шерлок Холмс вовсе не вас благодарит за услугу, а меня.

– Опять ты за свое! – возмутилась Анна Андреевна. – Во всем ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина! А тебе есть другой пример: перед тобою мать твоя…

– Извините, сударыни, – прервал эту новую перепалку Уотсон. – К сожалению, мы спешим.

И он торопливо засеменил за Холмсом.

Уотсон был сконфужен. Однако, не желая признать себя виноватым, он решил избрать не оборонительную, а наступательную тактику.

– Холмс! – строго сказал он. – Я никогда не знал, что вы такой лицемер. «Сударыни! Вы нам чрезвычайно помогли!» Нечего сказать, хороша помощь!

– Вы держитесь так, словно это была моя идея, а не ваша, – усмехнулся Холмс. – Впрочем, не растравляйте себя понапрасну. Я ведь правду сказал: эти дамы действительно помогли нам.

– Ах, милый Холмс, – сразу изменил тон Уотсон. —

Не старайтесь подсластить пилюлю. Мне, право, искренно жаль, что я понапрасну завлек вас на свидание с этими двумя болтушками.

– Понапрасну? – сказал Холмс. – Нет, Уотсон! Вовсе не понапрасну. Встреча с этими двумя дамами помогла мне понять, что ключ к решению загадки именно вот в этих двух словах: властитель дум. Для их бедных птичьих мозгов таким властителем дум оказался Иван Александрович Хлестаков. Наш эксперимент не удался. Однако сама идея – порасспросить кого-нибудь из современников Пушкина – представляется мне весьма плодотворной.

– Уж не собираетесь ли вы повторить этот эксперимент еще раз? – спросил Уотсон.

– Вы угадали! Только теперь мы отправимся не к гоголевским дамам, а… – Холме на мгновенье задумался. – Да, лучше не придумаешь! Мы отправимся к пушкинской Татьяне!

Татьяна сидела у распахнутого окна, выходящего в сад. Слегка кашлянув, чтобы как можно деликатнее дать знать о своем присутствии, Холмс негромко сказал:

– Простите великодушно, что мы решились нарушить ваше уединение.

Изумленная внезапным появлением двух незнакомцев, Татьяна встала с явным намерением указать им на дверь.

Но Холмс, не дав ей опомниться, продолжал:

– Я надеюсь, вы не откажете нам в небольшой услуге. Дело идет о сущем пустяке. Но для нас это очень важно, поверьте… Скажите, сударыня, кого из знаменитых европейских поэтов, лишь недавно отошедших в лучший мир, вы могли бы, не обинуясь, назвать властителем своих дум?

Едва прозвучал этот вопрос, как Татьяна, сразу отбросив все церемонии, заговорила живо и увлеченно, со всей свойственной ей искренностью и душевной отзывчивостью:

 
– О, тут не может быть сомнений!
Один лишь есть на свете гений,
Один звучал волшебный глас,
Навеки покоривший нас.
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной.
Он свят для внуков Аполлона,
Лишь он один – властитель мой!
 

Холмс удовлетворенно кивнул: он понял Татьяну с полуслова.

Но Уотсону этот ответ оказался недостаточно ясным. Неожиданно для самого себя он вдруг заговорил стихами:

 
– Ах, леди! Полно вам терзать
Наш мозг загадками своими!
Не проще ль имя вам сказать?
Скорее! Назовите имя!
 

Татьяна ответила:

 
– То имя потрясло весь мир.
Не угадали вы? Как странно.
Певец Гяура и Жуана,
Лорд Байрон – вот кто мой кумир!
 

– Браво, друг мой, браво! – заговорил Холмс, едва они с Уотсоном остались одни. – Оказывается, вы поэт? Я, признаться, и думать не думал, что вы так легко и свободно владеете стихотворной речью.

– Клянусь вам, Холмс, я и сам об этом не догадывался! – растерянно ответил Уотсон. – Меня вдруг словно осенило. Я теперь понимаю, что разговоры о так называемом поэтическом вдохновении – вовсе не выдумка. Вы знаете, у меня было такое чувство, что это говорю не я… Будто какая-то неведомая мне сила вдруг завладела мною…

– Так оно и есть, Уотсон. Это действительно говорили не вы. Не забывайте, друг мой, что в моем распоряжении имеется наша умница-машина, которой ничего не стоит сочинить целую поэму, а не то что какие-нибудь жалкие четыре строки, с которыми вы обратились к Татьяне.

– Вот оно что! – сконфузился Уотсон. – А я-то думал… Ну что ж, вы ловко меня разыграли. Признаю… А слова Татьяны? Их тоже сочинила машина?

– Нет, друг мой. Слова, с которыми к нам обратилась Татьяна, почти целиком принадлежат Пушкину.

Холмс достал с полки томик «Евгения Онегина», раскрыл его и прочел:

 
«Он свят для внуков Аполлона…
По гордой лире Альбиона
Он мне знаком, он мне родной».
 

Перелистнув несколько страниц, он продолжал:

– А вот здесь, взгляните, Пушкин называет Байрона певцом Гяура и Жуана… Как видите, Уотсон, эти стихи сочинила не машина. Их сочинил Пушкин. Машина лишь слегка видоизменила их, вложив в уста Татьяны…

– Понимаю! – сказал Уотсон. – Вы заложили в машину свою программу, и, послушная вашей воле, она слова самого Пушкина приписала его героине. Но ведь это же фальсификация, Холмс! Я просто поражен! Как вы могли решиться на такое!..

– Сделав это, я ничуть не погрешил против истины. Позвольте, я напомню вам строфу пушкинского «Онегина», в которой рассказывается, как Татьяна впервые очутилась в кабинете Евгения.

Снова раскрыв томик «Евгения Онегина» на заранее заложенной странице, Холмс прочел:

 
«Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на все глядит,
И все ей кажется бесценным,
Все душу томную живит…
И вид в окно сквозь сумрак лунный,
И этот бледный полусвет,
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом».
 

– Чугунная кукла – это, конечно, Наполеон? – спросил Уотсон.

– Разумеется! Как видите, Пушкин здесь тоже ставит Наполеона и Байрона рядом, как двух гениев, двух властителей дум… Ну, Уотсон, надеюсь, теперь вы удовлетворены? Ваше сокровенное желание исполнилось. По крайней мере отчасти.

– Мое сокровенное желание?! – изумился Уотсон. – О чем это вы, Холмс? Я не понимаю!

– Признайтесь, ведь вам не случайно пришло на ум имя Нельсона? Я думаю, в глубине души вам очень хотелось, чтобы вторым гением, вторым кумиром Пушкина оказался наш соотечественник – англичанин.

– Клянусь вам, Холмс, я об этом даже и не думал! – с горячностью воскликнул Уотсон.

– Не смущайтесь, друг мой, ваши патриотические чувства делают вам честь. Повторяю. Я рад, что ваше тайное желание осуществилось. Впрочем, хоть наше расследование и подошло к концу, не мешает все-таки проверить, сходятся ли установленные нами данные с основными фактами жизни и творчества Джорджа Байрона.

– Безусловно сходятся! – пылко воскликнул Уотсон. – Какие тут еще могут быть сомнения? Поэт, певец свободы! Гордый, мятежный, неукротимый дух, родственный свободной морской стихии…

– Добавьте к этому, – заметил Холмс, листая том Британской энциклопедии, – что Байрон погиб 19 апреля 1824 года. А Наполеон скончался в 1821-м. Следовательно, слова «вслед за ним» тут вполне уместны. Кстати, стихотворение Пушкина «К морю» было написано как раз в 1824 году, то есть под непосредственным впечатлением безвременной гибели поэта.

– Он, надо полагать, его высоко ценил?

– Мало сказать! Он в Байроне души не чаял! Перечитав как-то в пору зрелости две свои ранние поэмы – «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник», – Пушкин заметил: «Они отзываются чтением Байрона, от которого я с ума сходил».

– Выходит, Байрон занял в жизни Пушкина довольно большое место?

– Он занял большое место не только в жизни Пушкина, – возразил Холмс. – Недаром Пушкин назвал его – «властитель наших дум». Заметьте: не «моих», а «наших». Байрон был властителем дум нескольких поколений. Им восхищались, перед ним преклонялись, ему подражали… Все душевные порывы, связанные с высокими романтическими устремлениями, долгое время так и именовались байроническими. Стоило только какому-нибудь поэту заговорить в стихах о своем одиночестве, как его тотчас объявляли учеником и последователем Байрона, а в случае, если речь шла о крупном таланте, так даже вторым Байроном. Один русский поэт написал знаменитое стихотворное опровержение по этому поводу. Вы, конечно, уже догадались, о ком я говорю?