Текст книги "Тайная жизнь сатаниста"

Автор книги: Бартон Бланш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Тони хотел заниматься дзюдо, но в школах оно не преподавалось. За неимением другого выхода ЛаВей убедил доктора выписать ему справку, освобождающую от занятий в спортзале, и вместо уроков физкультуры и занятий ROTC отдыхал в специальной комнате вместе с другими неатлетическими мальчиками. К счастью, в школе работала молодая, стройная медсестра, не дававшая ЛаВею скучать. Судя по всему, она обожала рассматривать гениталии мальчиков. Если Тони жаловался на недомогание, она приказывала ему снять штаны, в чем бы не заключалась проблема. «Я не знаю, обращалась ли она так же с другими парнями; мне было неловко спрашивать у них». Она всегда целомудренно отворачивалась, чтобы не оскорблять его достоинства, но ЛаВей заметил, что она подсматривает в зеркальце пудреницы, делая вид, что проверяет, не размазалась ли помада.

Лишился хвоста. То есть лишних позвонков в конце позвоночника, образовывавших хватательный хвостовой отросток, имеющийся примерно у одного человека из сотни тысяч. Никогда особо не мешал, пока Тони не достиг половой зрелости. «Начал причинять мне массу проблем лет в 11 или 12. Пару раз я его травмировал. Пришлось научиться садиться боком». Потом он вновь воспалился, причинив ужасную боль. «Однажды ночью меня забрали в срочную хирургию – пришлось его снова дренировать. Как назло, ударили заморозки. Дело было во время войны, и в больнице не было свободных палат. Доктора не хотели рисковать – давать мне общий наркоз и отправлять домой по морозу – так что дали лишь местный. Я прокусил резиновую подстилку, на которой лежал, и погнул стальную перекладину кушетки.

Главными мужскими ролевыми моделями молодого ЛаВея были его дядья. Они совершенно соответствовали маскулинному архетипу 30-х и 40-х годов и оба вдохновляли и воодушевляли Тони. Через одного дядю, владевшего судном, которое во время войны было рекрутировано в противолодочный патруль резерва Береговой охраны, Тони еще ближе познакомился с морем, которое обожал с детства. ЛаВей помнит, что был очарован подводными лодками, и считает особым благословением то, что ему довелось видеть, как самая большая субмарина Соединенных Штатов всплывает на поверхность практически под его ногами. И он помнит «Чайна Клипер» – легендарный самолет компании «Пан Американ», взлетавший из залива Сан-Франциско и совершавший облеты Тихоокеанского побережья, в один из которых ЛаВей смог отправиться на его борту.

Когда весной 1945 года один из дядьев ЛаВея был нанят в качестве гражданского инженера восстанавливать взлетно-посадочные полосы для армии США в Германии, Тони поехал с ним. Дядя только что развелся, а ему была выдана семейная виза для перевозки жены. Юный ЛаВей получил возможность сопровождать его в ее отсутствие. Именно во время этого путешествия он увидел конфискованные нацистские schauerfilmen (фильмы ужасов) в берлинском командном пункте. Немецкий переводчик объяснил, что эти фильмы содержали не просто рассказ о вымышленных событиях, но, скорее, символическое, едва замаскированное изображение оккультного склада ума нацистов. Слухи о Черном Ордене дьяволопоклонников как неотъемлемой составляющей Третьего рейха не могли не разжечь интерес ЛаВея. Тони был впечатлен кинематографическими приемами таких фильмов времен Веймарской республики и рейха, как «Кабинет доктора Калигари», «М», «Юный гитлеровец Квекс», «Морганрот» и цикл о докторе Мабузе. Гипнотическое освещение и странные, тревожащие ракурсы съемки произвели на ЛаВея неизгладимое впечатление. Через несколько десятилетий он использует эти элементы в ритуалах Церкви Сатаны. Тупые углы, которыми изобилуют экспрессионистские фильмы, подсказали ЛаВею идею, которую он в конце концов воплотил в своем «Законе Трапецоида». Не менее волнующей для юного ЛаВея была возможность поиграть на киношном органе в Брайтоне. Будучи в Северной Африке, в День Победы союзных войск в Европе,[10]10
  Празднуется 8 мая.


[Закрыть] он даже получил шанс посетить штаб-квартиру Иностранного легиона в Сидибель-Аббисе в Марокко – «надо ли говорить, что первым делом я обзавелся легионерским кепи и шляпой солдата Африканского корпуса?»

Занимаясь своими эклектичными штудиями, Тони открыл для себя трех мужчин, которые, с его точки зрения, воистину применяли орудия Дьявола в своих интересах: это были Распутин, Калиостро и сэр Бэзил Захарофф.

Григорий Ефимович Распутин родился в 1872 году в селе Покровское, в Сибири. Присоединившись в 1904 году к религиозной секте «хлыстов», он принял философию, разделяемую маркизом де Садом: «Греши, чтобы ты мог быть прощен». По ночам, в лесу на отшибе деревни, он собирал у костров молоденьких девушек, говоря им: «Во мне воплощена частица Высшего Существа. Только через меня вы можете спастись; и способ вашего спасения таков: вы должны объединиться со мной душою и телом». Высказывая подобные идеи, воскуряя фимиам и возбуждая своих ведьм до состояния лихорадки, он до рассвета предавался оргиастическому разгулу. В конце концов он привлек внимание царского двора, который он подчинил себе, наслав свои свенгальские[11]11
  Свенгали – имя главного персонажа романа Джорджа Дюморье «Трильби» (1894), ставшее нарицательным для обозначения человека, контролирующего чей-либо разум со зловещими намерениями. В романе он музыкант, обладающий магическим действием на людей. Натурщицу Трильби он сделал знаменитой певицей, однако после его смерти она лишилась голоса.


[Закрыть] чары на царицу. Она пришла к убеждению, что Распутин (чье имя произошло либо от слова «распутный», либо от слова «распутье», то есть «перекресток», каковым термином называли деревню, в которой он родился, и ее жителей[12]12
  Эти спорные изыски в области русской этимологии остаются на совести госпожи Бартон.


[Закрыть]) был единственным человеком, который мог вылечить ее больного ребенка. Таким образом, начав довольно скромно, Распутин смог стать самым влиятельным человеком в дореволюционной России.

Граф Александр Калиостро утверждал, что ему 5557 лет и что он был другом царицы Савской, Клеопатры и дюжины других могущественных дам истории. Этот MarXVIII столетия говорил, что научился тайнам демонстрации чудес, лечения болезней и продления жизни у этих близких знакомых своего прошлого. Подданные посещаемых им королевских дворов не успевали раскупать его колдовские зелья. Калиостро был всеобщим любимцем, его благосклонности добивались императоры, кардиналы, королевы и даже Папа Римский, пока наконец не выяснилось, что он – не более чем обычный итальянец из глубинки, малограмотный мошенник. Те, кто подпали под его влияние, пришли в ярость от собственной наивности и осудили Калиостро как еретика; он умер в тюрьме через четыре года после заключения, и его смерть никого особо не огорчила.

Но главным образцом в жизни ЛаВея стал сэр Бэзил Захарофф – вплоть до того, что много лет спустя ЛаВей поместил в начале «Сатанинской ведьмы» посвящение Захароффу как человеку, знавшему, как использовать женские чары в своих интересах. Внук ЛаВея, родившийся в 1978 году, получил в его честь имя Стэнтон Захарофф. Захарофф был самым успешным и циничным военным купцом истории; его оружием велись англо-бурская, русско-японская, балканские и Первая мировая войны. Опять-таки рожденный в нищете, Захарофф стал тем, кого слушались короли и парламенты, и в конце концов был произведен в рыцари Британской империи. Однако в «Торговцесмертью» – биографии, написанной Маккормиком, – Захарофф подытожил свою философию так: «Я устраивал войны, чтобы продавать оружие обеим сторонам… Я продавал боеприпасы всем, кто хотел их купить. Я был русским в России, греком – в Греции и французом – в Париже».

Захарофф прибегал к любым бесчестным приемам, которые мог измыслить, чтобы добиться желаемых результатов, Взятками и трюками он выводил из игры соперничавших с ним военных купцов. Он пускал сплетни, чтобы посеять вражду меж друзьями, и использовал чары обольстительных женщин, чтобы соблазнить или сокрушить тех, кто ему мешал. Фабрикуя сенсационные новости для приведения людей в воинственный раж, убивая через наемников противодействующих ему чиновников, когда это было необходимо, Захарофф управлял ходом сражений, стоило лишь начаться войне. Ради того чтобы сражения бушевали вовсю и больше денег тратилось на оружие, могли быть пожертвованы миллионы юношеских жизней. ЛаВей зауважал Захароффа еще глубже, когда открыл, что даже после смерти Захароффа те, кто пытались разоблачить его махинации или критиковать его, теряли работу, здоровье и даже умирали, как будто Захарофф простирал руки из могилы, чтобы и дальше подчинять земной план своему влиянию. Судя по всем описаниям, сэр Бэзил в юности выглядел вылитым ЛаВеем. В захароффском имении на юге Франции – в Шато Баленкур – была задрапированная черным сатанистская часовня, спрятанная в стене 3амкa. Синий сумрачный грот глубоко под землей, куда лодки в форме лебедя могли заплывать через замаскированный туннель, служил местом тайных свиданий. С точки зрения ЛаВея, истинными черными магами были именно эти люди, а не гипотетические «злыдни», которых пытали и сжигали на кострах. Захарофф, Распутин и Калиостро были сатанистами, которых ЛаВей мог уважать и попытаться превзойти.

Так как Тони все глубже и глубже погружался в жизнь магов и оккультную литературу, он чувствовал себя все дальше и дальше от своих сверстников и все более неуместными казались ему обязательные школьные занятия. Вдохновленный примером Захароффа, ЛаВей возжелал соединить элегантность и безжалостность в одном и том же молодом лице. Он начал заниматься дзюдо в студии Дьюка Мура в Сан-Франциско, поднявшись к концу 1946 года на несколько разрядов. Он нашел дзюдо гораздо более удовлетворительным, чем устоявшийся американский идеал «техничного бокса». Когда чересчур агрессивные мальчики принялись шмякаться на пол в результате озадачивающих маневров Тони, он был прозван «подлым япошкой» и обвинен в том, что дерется «нечестно». У ЛаВея развился вкус к тому, чтобы ставить в тупик людей с ограниченными представлениями. В том же году, как он стал вторым гобоистом оркестра сан-францисского балета, Тони окончательно забросил среднюю школу, уйдя на предпоследнем году обучения. Он отрастил длинные волосы, начал носить кожаные куртки и костюмы в стиле «зут» и тусоваться в бильярдных сомнительной репутации, чувствуя дух товарищества среди картежников, сутенеров, проституток, жуликов и «бильярдных акул». «Они говорили мне, что умение двигать кием говорит о впустую растраченной молодости». Тони наслаждался несообразностью: он занимался живописью, изучал магию и философию, играл классическую музыку, но в то же время вел себя, выглядел и мыслил как обычный громила.

В бытность на Восточном побережье у юного Тони была возможность совершать регулярные вояжи до Стиплчейз-парка, где он пристрастился зарабатывать деньги на своем понимании человеческих слабостей. Он заметил, что мужчины большими группами собираются вокруг места, получившего прозвище «Театр-вентилятор», где ни о чем таком не подозревавшие девушки попадали в неожиданный порыв ветра из подворотни, отчего их юбки вздувались кверху, обнажая ножки и нижнее белье (или отсутствие такового). Для того чтобы мужчинам было удобно смотреть, не стоя весь день на своих двоих, там был поставлен ряд сидений. Однажды какой-то мужике досадой на лице наклонился к Тони и предложил ему четверть доллара, если он посторожит его место, пока сам мужик сбегает до уборной. ЛаВей с радостью согласился. После этого Тони зарабатывал на карманные расходы, предлагая свои услуги всякий раз, когда кто-нибудь из «публики» принимался нервно озираться. Он подходил и предлагал: «Посидеть за вас за четверть доллара, мистер?»

Новые жизненные уроки были преподаны Тони «бизнесменами» преступного мира в недавно выстроенном Лас-Вегасе, куда он поехал после войны с братом отца, Биллом ЛаВеем, и где помогал ему в бизнесе. Растущая столица азартных игр была тогда просто крохотным оазисом посреди пустыни. Билл поставлял отличный чистый спирт для винокуров Аль Капоне во времена сухого закона в Чикаго и возобновил старые связи после войны, во время которой был владельцем преуспевающего предприятия, производившего самолетные шасси и патрульные шлюпки. Билл вошел вдело к Багси Сигелу, расширявшему «Фламинго» для Мейера Лански. Когда Тони сидел со своим дядей в игорных притонах и ночных клубах, «лейтенанты» Сигела вроде Эла Гринберга и Мо Седвея защищали перед впечатлительным ЛаВеем свои собственные интересы, доказывая ему, что каждый продажен, вне зависимости от высоты своего положения. «Все сплошной рэкет, включая церковь. Крутой признает эти факты и живет соответственно. Дурак продолжает рубиться за Бога и Отечество. Ловкач придумывает, как рэкетировать самому, чтобы не сдохнуть рабом бесчестных политиков и боссов. Он отвергает жизнь миллионов, задушенных рутиной в офисах и на заводах, – каждое утро вставать в восемь ноль-ноль, гнить над убийственно тупой работой, жрать обед, когда скажут, приволакивать кости домой каждый вечер к пяти, и за все это получать гроши, которых хватает лишь на продление этого жалкого прозябания».

На ЛаВея произвели впечатление эти преступники, выживавшие вне «системы» за счет эксплуатации естественных человеческих слабостей и пороков. Он рассматривал их как неотесанных клонов Захароффа, за действиями которых стоят свои убеждения и философия. А также Тони понимал, что эти люди часто убивают друг друга и что широкая общественность по-настоящему помнит лишь тех, чья смерть была достаточно кровавой, чтобы замарать газеты. Но Тони не был разочарован ни этим фактом, ни тем, что его дядя в конце концов отсидел от звонка до звонка за уклонение от уплаты налогов в федеральной тюрьме на острове Макнил. Они выживали, несмотря ни на что, тем способом, который выбрали сами; это было самое главное. Сложись обстоятельства хоть немного иначе, и Тони вполне мог сам оказаться вовлеченным в рэкет. Когда ЛаВей вырос, он

Не перестал восхищаться этими сатанистами-практиками. Самым обескураживающим аспектом дружбы с этими пресыщенными бурной жизнью «стариками» было то, что в 50-х и 60-х годах большинство их умерло. Оставшись в одиночестве, ЛаВей должен был создать/обнаружить новых сотоварищей.

«Не так уж много народа родилось в один год со мной, так что мне трудно найти людей, разделяющих мои ценности и знания в том, что касается музыки, кино, воспоминаний – всех тех вещей, из которых слагается прошлое личности. Наверное, именно поэтому в юности меня тянуло к товарищам старше меня – я был голоден до того прошлого, которое пропустил. А с другой стороны, меня притягивало к людям намного младше меня, ведь их привлекает это утраченное знание, которое я теперь заключаю в себе. Моим миром был мир конца 30-х – начала 40-х. Моя кристаллизация свершилась в эпоху film noir,[13]13
  Букв, «черный фильм» (фр.); жанр кинематографа, из которого выросли многие современные жанры, в том числе триллер и криминальная драма. Весьма подробно «черный фильм» рассмотрен далее в книге (см. главу 12 «Ад на бобинах»).


[Закрыть] сразу после войны – в эту странно-жуткую сумеречную эру. Разве удивительно, что я таков, каков есть? Сатурн доминировал в тот период, когда я достиг своей зрелости. Мои воспоминания тянутся из того допотопного мира, что был до войны. Все эти воспоминания моего детства и ранней юности отражаются в том, кто я, что я такое, в том, что я начал. Фильмы, изображавшие мои ролевые модели, – это были американские films noirs, где у крутых, как яйца, антигероев чувства и привязанности были на самом деле глубже и прочней, чем у «приемлемых» людей».

ЛаВей до сих пор неустанно играет и пропагандирует свою любимую музыку – это «Девушка в ситцах», «По сентиментальным причинам», «Деревенский пацан», «Весь день напролет», «Либо это любовь, либо нет», «Чем чаще я вижу тебя», «Влюбленный зря», «Мне интересно знать», «Соблазн», «Пленник любви», «Золотые сережки», «Я помню тебя». Сейчас, когда влияние ЛаВея распространяется вновь, воскрешаются более ранние, оригинальные записи того, что он любит классифицировать как «высокопарную музыку».

К 16 годам у ЛаВея начали складываться вполне определенные идеи относительно женщин, а также магии и истинной власти. Его сексуальные исследования не прекращались с того памятного ему дня, когда маленькая девочка заманила его, пятилетнего, в свою спальню на ее дне рождения. Ее мать пришла туда к ним и отругала дочку за то, что та бросила гостей, и обиженная прелестница обмочила штанишки. ЛаВей признает, что этого опыта хватило, чтобы он двинулся по отчетливо фетишистской сексуальной тропе. Дела приняли еще худший оборот, когда ЛаВею было примерно 11 лет и он зарабатывал лишнюю мелочь, собирая пустые бутылки вокруг танцевального павильона, стоявшего на открытом воздухе. Однажды, засунув руку глубоко под фундамент, он обнаружил дыру, случайно оказавшуюся в аккурат под дамской уборной. На самом деле это была брешь между полом и передом унитаза, сквозь которую наблюдательный мальчик мог лицезреть, как из первого ряда, любую девушку, которая присела бы там. Тони проследил за тем, чтобы со всеми удобствами располагаться в обнаруженной «ложе» всякий раз, как засекал, что интересная женщина отправляется облегчиться. У ЛаВея тогда уже были свои четкие представления о сексуальности, и у него развилась фиксация на актрисе по имени Айрис Эдриан, архетипе пухленькой блондинки-хористки, выдувающей пузыри из жвачки и снимающейся в фильмах категории «Б». Он пришел к мнению, что в Голливуде все устроено шиворот-навыворот,

Так как самые прелестные девушки всегда оказывались задвинуты в массовку. (ЛаВею впоследствии предстояло причислить мисс Эдриан к числу своих близких друзей).

К несчастью, из-за того, что внешность ЛаВея уже начала становиться решительно зловещей, большинство девушек, с которыми он гулял, были вынуждены встречать его «за углом», чтобы родители не увидели, с какого пошиба парнями их дочери водят компанию. Первое романтическое увлечение ЛаВея закончилось для него горькой болью, и, чувствуя себя преданным и обреченным из-за своей «инаковости», он решил либо иступить в Иностранный легион, либо стать циркачом. Где-нибудь он обязательно найдет или создаст место, которое ему подойдет. Осознавая, что его «стигма» становится все очевиднее, ЛаВей покинул дом в поисках приключений и вскоре нашел подходящую выставочную площадку для своих маргинальных качеств.

Глава 2. Никогда не помогай лилипуту тащить слоновью лохань

Разговорившись в бильярдной с молодым человеком, который раньше работал на цирк Клайда Битти, Тони ЛаВей был заинтригован цирковым стилем жизни и его возможностями. Весной 1947 года он подписал контракт и был принят [к Битти] разнорабочим и помощником дрессировщика; его обязанностью было кормить и поить больших кошек. Он мгновенно установил контакт со львами и тиграми, обнаружив, что чувствует себя более комфортно и раскованно рядом с большими кошками, чем на улицах города или в любых местах, где собираются люди.

Ждать пришлось недолго, и Битти, все сильней убеждаясь в страсти ЛаВея к большим кошкам, начал делиться с ним секретами ремесла. Вскоре Тони пошел по стопам своего двоюродного дедушки Ласло (который путешествовал с цирком по России и Венгрии). Он изучил механику номера Битти – как использовать палку, хлыст, револьвер и стул (которым имитируется открытая пасть; здесь подойдет любой «открытый» предмет – можно сунуть льву в морду шляпу, чтобы он отшатнулся). Тони мог заставить кошку прыгнуть сквозь обруч, улечься на спину – и спустя короткое время 17-летний ЛаВей управлял одновременно восемью нубийскими львами и четырьмя бенгальскими тиграми в запертой клетке, под аккорды вездесущих биттиевских пасодоблей. «Ты никогда не учишь кошек «трюкам», – говорит ЛаВей, – ты всего-навсего выясняешь, что им нравится делать, а потом выстраиваешь вокруг этого номер. Кошки любят прыгать сквозь обруч, садиться на свою «личную тумбу» – все эти штуки, которые используются в стандартных шоу. Вот почему слово «дрессировщик» более уместно, чем «укротитель». Ты работаешь вместе с кошками, вместо того чтоб пытаться сломить их дух или «укротить» их». Когда Битти намечал «сдвоенное представление» (субботний детский утренник или благотворительное представление, предшествовавшие обычному вечернему шоу), ЛаВей часто показывал номер самостоятельно, один с кошками в большой клетке.

«Когда я жил «под шатром», – вспоминает ЛаВей, – волосы мои превратились в настоящие космы. Я носил черные облегающие штаны с цельнокроенными красными рубахами и черными кожаными сапогами – просто это были «фирменные» цвета шоу. Публика, должно быть, записала меня в члены какого-нибудь монгольского племени. Имидж этот был мне по душе, и я им гордился. Кажется, он действовал и на публику, и на кошек. Раз увидев подобный образ, люди его уже не забудут. Только из-за него остальные артисты вспоминали и узнавали меня, когда я снова принялся навещать их в конце 50-х – начале 60-х».

До сих пор имеют хождение пленки, на которых Антон ЛаВей командует кошками. По словам ЛаВея, «в то время рядом постоянно толокся парень по имени Том Аптон. Основным его занятием было снимать на пленку разные шапито. Все циркачи его знали, его были рады видеть на любой площадке страны. Стоило лишь посмотреть в его направлении, и он принимался потчевать тебя бесконечными пленками и всякими байками. Он всегда норовил собрать побольше народа и крутить им свои фильмы. Артисты его обожали. Он ставил свой проектор в глубине сцены и показывал им кино. Он был коротышка, довольно кругленький, и у него была маленькая шаровидная жена по имени Кристал. С конца 30-х по середину 60-х он наснимал, должно быть, тысячи бобин пленки. Кое-кому из первых членов нашей организации довелось увидеть некоторые его работы. Он все время таскал их с собой и несколько раз показывал нам, когда заходил в гости. Ясное дело, там был и я – я скакал и прыгал по клетке, развевая буйными монгольскими космами».

Чтобы помочь львам и тиграм чувствовать себя уютней в его компании (для уменьшения риска быть покалеченным), Тони начал общаться с ними на уровне более интимном, чем просто дружба, чтобы большие кошки приняли его в качестве неотъемлемой части самого своего существования. Кормя их, Тони клал свой гамбургер на землю рядом с их пищей и, пожирая его, подражал издаваемым ими урчанию и рычанию. Занимаясь с кошками в клетке, он вслед за ними полз по опилкам. ЛаВей даже принялся время от времени спать вместе с ними в их клетках. «Мне действительно не хватает большой кошки под боком, после того как я 20 лет жизни провел в интимном контакте с ними – с 17 до 37, когда Тогара пришлось отослать в зоопарк. Заменить это нечем. Стоит найти с кошкой общий язык, и она никогда не забудет тебя. Молодой черный барс по имени Зомби, с которым я работал у Битти, вспомнил меня через целых 13 лет, когда я случайно увидел его в каком-то маленьком шапито. Когда я приблизился к клетке, этот уже пожилой, битый молью барс поднял морду и издал характерное дружелюбное ворчание, признавая меня. Я вгляделся попристальнее, и точно: это был тот самый котяра, с которым я вместе работал, давным-давно».

Однако, несмотря на всю свою дружбу с кошками, ЛаВей признает, что не раз был на волосок от гибели; шрамы на руках и груди напоминают ему, что ничто не может защитить человека от случайных несчастий или от неуемной львиной энергии. «Коготь пропарывал мне кожу, или кошки валили меня на землю. Время от времени это случается с любым дрессировщиком. Львы – невероятно мощные существа. Они могут просто слегка задеть тебя, неторопливо труся мимо; этого хватит, чтобы сбить с ног любого. К тому же они фантастически быстры. Не успеешь грохнуться на пол, как один из них уже сидит на тебе, и вот, пожалуйста: ты навзничь в опилках, а над тобой нависает лев, ты вдыхаешь его жаркий и смрадный выдох, а задрав глаза, видишь, что челюсти, с которыхтебе в лицо свисает слюна, размером с челюсти кашалота».

Что заставляло ЛаВея рисковать своей жизнью – не только во время цирковых представлений, но и когда он ел и спал вместе со львами и тиграми и когда впоследствии решил держать дома сначала леопарда, а после и льва, подвергая себя ежедневной опасности нападения? «Я узнал в клетке так много полезного, – объясняет ЛаВей. – Даже падения на пол становились важными уроками. Вот когда ты воистину учишься власти и магии – даже тому, как играть в Бога: когда лежишь на спине в опилках, а в лицо тебе дышит лев. Ты знаешь, что естественный инстинкт зверя – схватить зубами своего игривого сородича на земле, а ведь он не врубается, что у «сородича» нежная кожа и что его кости могут сломаться – что он не выдержит когтей и клыков, как выдержал бы еще один лев. Так что, когда ты лежишь себе там в нокдауне, у тебя остается единственная защита: твоя сила воли. Каждый хороший дрессировщик должен уметь использовать ее, уметь под завязку зарядиться адреналином и испустить гамма-лучи, пронзающие мозг кошки, чтобы она не вздумала растерзать или разжевать тебя, покаты нашариваешь свою палку. Потом, когда она окажется у тебя в руке, у тебя будет примерно секунда на то, чтобы щелкнуть ею по львиному носу и вскочить на ноги, пока лев озадачен. А если ты не можешь нашарить палку, придется дать кошке по носу изрядного тумака».

Спустя какое-то время творческая энергия Тони заставила его исследовать другие измерения циркового пространства. Как объясняет ЛаВей, «в цирке всегда есть чем заняться – люди «дуют в две дудки», обычно имея две, а то и больше, альтернативных работы, если только не выступают с действительно специфическим номером». Дрессура животных щекотала нервы, но Тони знал, что никогда не реализует полностью свой потенциал, если до конца своих дней останется дрессировщиком. Кажется, богатое музыкальное дарование Тони должно было быть неизбежно замечено и использовано другими артистами с пользой для общего дела. Так и вышло.

Тони много лет самостоятельно учился играть на пианино, слушая песни по радио или на граммофоне и старательно подбирая ноты и аккорды до тех пор, пока не был в состоянии с легкостью повторить их. Сопровождая в одном из турне шоу Битти, Тони спросил циркового каллиописта[14]14
  Исполнитель на каллиопе, сугубо американского изобретения инструменте: первоначально это был орган, использующий давление пара, отработанного турбиной двигателя парохода. Названа в честь Каллиопы, музы эпической поэзии (чье имя на греческом значит «прекрасноголосая»). Инструмент ревет, как ослица в бурю. Впоследствии (во времена лавеевского циркачества это было уже обычным делом) каллиопа работала на каком угодно пару или просто на сжатом воздухе, так как турбину возить по суше накладно.


[Закрыть] – алкоголика, который использовал мануал не как клавиатуру, а скорее как опору, чтоб не упасть, – можно ли ему поупражняться с полчасика, «а то пальцы ржавеют». («У Фреда были мозоли на локтях от запойного музицирования».) Каллиопист отказал, и ЛаВей, разгневанный мелочным самодурством пьяницы, проклял его. Через пару ночей тот свалился больной и никак не мог встать, чтоб сыграть на вечернем представлении. Тони вызвался добровольцем, хотя вовсе не был уверен, что сможет извлечь из каллиопы хоть один звук. Но, будучи человеком, не знакомым с робостью, ЛаВей начал сразу с галопирующей темы «Одинокого странника» из «Увертюры Вильгельма Телля» Россини.

ЛаВей мгновенно познал успех и у публики, и у других циркачей. Битти отправил пьяного «профессора» в «академический отпуск» и сделал Тони главным каллиопистом. Когда шоу Битти въехало в следующий город, ЛаВей восседал за каллиопой, стоявшей на грузовой платформе, – он был Флейтистом из Гаммельна, завлекавшим детей и взрослых в ловушку цирка. Где бы Тони ни выступал, вычурные афиши рекламировали его в самых экстравагантных выражениях.

Хотя многие из упомянутых в лавеевской афише причудливо названных инструментов к тому времени практически вымерли, Антон (как он теперь просил друзей обращаться к нему, вместо детского прозвища), овладел ими всеми – либо их эквивалентами. Воплощая в жизнь рекламные небылицы о самом себе, ЛаВей убедился, что действительно может усмирить либо раззадорить своею музыкой и людей и животных. Путем экспериментов он выявил магические эффекты музыки – то, как определенные аккорды и каденции действуют на публику, животных и самих артистов. Антон обнаружил, что камышовые кошки лучше всего выступают под доминантные аккорды и первобытные ритмы. Большим кошкам нравилось, когда подчеркивались минорные аккорды, но ЛаВей варьировал их, подходящим образом чередуя минор и мажор. Слонам нравилось преобладание доминантных мажорных аккордов в сочетании с тяжелым размеренным ритмом, что лучше всего соответствовало их медленной поступи и неторопливому метаболизму. Морские котики и собаки (которые, согласно ЛаВею, очень схожи друг с другом), казалось, лучше всего реагируют на мажорные аккорды без единого минорного вкрапления. Когда ЛаВей принимался играть прозрачные доминантные мажорные аккорды, работать с собаками и морскими котиками было легче всего. Остальные циркачи были благодарны ЛаВею и озадачены его необычной способностью придавать своей музыкой особую жизненность их номерам.

В дополнение к работе с такими дирижерами, как Вик Роббинс, Мерл Эванс и Генри Киз, Антон впоследствии исполнял создающую настроение, эмоционально заряженную музыку для некоторых знаменитейших циркачей мира: наездников Ханнефордов, «Кончелос», Хэролда Альзаны, летунов Валлендас, «Кристианис» и прочих. На протяжении лет ЛаВей с удовольствием получал письма поддержки и запросы о членстве от детей, внуков, племянников и племянниц этих артистов, услышавших о ЛаВее от своих прославленных родственников, рассказывавших о нем байки за обеденным столом. Одним из любимых цирковых персонажей ЛаВея был Гуго Цакини, известный как Человек – Пушечное Ядро. Хотя на самом деле в афишах он значился как «Человек-Снаряд», простолюдинам, видимо, больше нравилось, как звучит «Пушечное Ядро», и этот вариант победил. Цакини некогда был истым католиком, но разочаровался и в конце концов стал таким воинствующим атеистом, что не упускал ни единой возможности потрепаться о том, какой же все-таки рэкет – вся эта организованная религия. «Когда бы кто не спросил его, каково быть пушечным ядром, он разражался тирадой о проходимцах, заправляющих церквями, стоило ему только как следует надраться после удачного выступления. Тогда прибегала его жена, обвиняя его, что он «выпил лишку вина»». Цакини был доволен, что ему и его брату Эдмундо удалось найти способ нажиться на жажде насилия, которой страдала публика. Они изобрели и запатентовали устройство, позволявшее стрелять человеком из пушки, на чем сколотили небольшое состояние. Цакини, тип достаточно эклектичный, был отличным художником и до самой смерти давал платные уроки изящного искусства. Многие из его картин оказались в конце концов в крупнейших частных коллекциях. Еще ЛаВей помнит, как Цакини раздражало, что все упорно коверкают его фамилию. «Люди подходили к нему и говорили: «О, мистер Цуккини!..» И он впадал в ярость: «Вчера я был Цакини, сегодня я стал цуккини, видно, скоро превращусь в баклажан»».

Как-то раз Антон поцапался с лилипутом, тоже работавшим в цирке Битти. Получив приказ сбегать на другой конец площадки за костыльным гвоздем, он увидел под полуприцепом лилипута, боровшегося со «слоновьей лоханью» – одной из этих цветных полых тумб, на которых выступают слоны. ЛаВей попытался помочь ему, и лилипут послал его в задницу и больно пнул в берцовую кость. Потом ЛаВей выяснил, что помогать лилипуту делать какую угодно физическую работу – не очень хорошая идея, потому что можно получить по яйцам.

Среди других интересных людей, с которыми ЛаВей встретился, когда работал в цирке, был один из авторов журнала Weird Tales Роберт Барбер Джонсон («Раббер-баббер Джонсон», как он представился при знакомстве). Между ним и ЛаВеем завязалась дружба, которая продлилась еще много лет после официального формирования Церкви Сатаны. В то время, попутно с контрактной работой на журнал Blue Book (пять рассказов о цирке в год), Джонсон сам работал дрессировщиком. Он всегда восхищался магией и совпадениями, которыми полна обыденная жизнь, и в то же время совершенно спокойно относился к самым возмутительным дикостям. Хотя публика так и не узнала его как художника, картины, на которых Джонсон изобразил цирковые и балаганные сценки и где необычно трактовал освещение и фактуру, используя мельчайшие крапинки краски, будут, надеемся, в один прекрасный день выставлены. У ЛаВея много воспоминаний о проведенных ими вместе годах, и он любит рассказывать истории об их выходках и походах. Потом, совершенно внезапно, ЛаВей просто перестал о нем что-либо слышать. «Джонсон всегда хотел исчезнуть, просто сойти где-нибудь с края земли, как Амброз Бирс или Б. Трэйвен. Думаю, это ему в конце концов удалось».