Текст книги "Тайная жизнь сатаниста"

Автор книги: Бартон Бланш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Незадолго до того, как Клайд Битти умер от рака желудка, он зашел послушать, как ЛаВей играет на театральном органе, в «Потерянный уикенд», ночной клуб в Сан-Франциско, где ЛаВей работал в начале 60-х. Битти сидел, сжимая в руке банку «7-Up», просто слушая. На улице моросило; была одна из этих странных пустых зимних ночей, и жалкая горстка завсегдатаев, среди которых затесался Битти, лишь подчеркивала, насколько он здесь чужой. Антон отыграл его любимую программу: «Королеву джунглей», «Espana Cani», «Болеро» Равеля – и все остальное, закончив зловещими заключительными аккордами «Богемы» Пуччини. Никто, кроме Антона, не знал, кто этот незнакомец, но один из владельцев клуба, работавший за бармена, осторожно, как бы догадываясь о чем-то, присматривался к нему. Просидев так часа полтора, великий Клайд Битти одними губами сказал «гуд бай», поднялся и вышел в туманную ночь.

Глава 3. «Мистер, я был создан для этого»

Вот они, исчадия ночи, грабители могил, любимчики Дракулы. Заходи, чтоб увидеть дьявольских тварей. Гложущих кости, мерзких животных с ужасной душой. Пойманных всего в четырех милях от замка доктора Франкенштейна и привезенных сюда живыми и полными сил. Похитители трупов. Апостолы дьявола из животного царства. Ползут, крадутся вредители кладбищ, угроза покою и миру мертвых. Полные жизни, на залитой ярким светом арене, – смотри, изучай. Чума с поля боя, сытая мертвыми и умирающими солдатами…

Суггестивная реклама для непрерывного представления с участием броненосцев (Дон Боулз. Балаганный шоумен)

Шоу Битти пропутешествовало через Калифорнию, Орегон, Вашингтон, Неваду, Аризону и Нью-Мексико. В октябре 1947 года цирковой сезон закончился, и Антон был готов двигать дальше. Жизнь дрессировщика львов и циркового музыканта была довольно насыщенной, но он подозревал, что видел еще не все горизонты, что есть более крутые способы жить.

От своих цирковых корешей он слышал о разнице между работой в цирке и работой в балагане. Циркачи считали, что творят настоящее искусство, ослепительное семейное развлечение, если сравнивать с дешевыми трюками балагана, всеми этими палатками, где сидят «предсказатели судеб». Циркачи считают, что балаганщики – социопаты, бродяги, маргиналы, бегущие от закона или какой-нибудь гнусности, совершенной в прошлом, что они пытаются забыться, затеряться, заблудиться. Балаганщики считают, что циркачи – «рабы зарплаты» и «примадонны», что им нужны только профессиональные навыки, что они не знают законов уличной жизни, что они просто исполнители и не нуждаются в подлинной остроте ума.

Этого было достаточно, чтобы воодушевленный ЛаВей стал искать несезонную работу в разнообразных увеселительных заведениях на Западном побережье, вроде «Веселого парка «Пик»» в городке Лонг-Бич, Калифорния, где он играл на паровой каллиопе напротив блошиного цирка профессора Теобальда. Профессор Теобальд был довольно эксцентричным немецким господином, обожавшим засучить рукава и пустить своих блох угощаться его руками в качестве ужина. Он бушевал, возмущаясь ревом лавеевской каллиопы и жалуясь, что музыка огорчает его крошечных циркачей: «Пожалуйста! Это нервировать мой блох; они не будут исполнять с нужный блеск!» «Он умолял меня играть чуть потише. На каллиопе невозможно играть чуть потише; она звучит либо очень громко, либо вообще не звучит. Я никак не мог втолковать ему это и очень сочувствовал».

ЛаВею предстояло встретиться с массой интересных персонажей в балаганных турне: Франциско Лентин и сумел извлечь кое-что позитивное из того факта, что у него было три ноги, – он использовал третью как табуретку, когда ходил на рыбалку, и всегда танцевал с прелестнейшими девушками на любой танцплощадке, изобретя уникальный вальс, который делал их центром всеобщего внимания. «Он был единственным человеком, который плясал у меня на глазах в размере 5/4, -Чайковский мог бы сочинить для него великолепную пьесу». Хотя Лентини легко относился к тому, что родился трехногим, он изрядно стеснялся маленького пальцевидного придатка, росшего у него из третьей ноги, и всегда носил специальные длинные носки, чтобы спрятать его. Еще Антону понравился Человек-Страус, Якоб Хайльбергер, который настолько овладел своими желудочными рефлексами, что мог усилием воли отрыгивать проглоченные предметы. Он был чрезвычайно культурным инженером-евреем, закончившим Берлинский университет и сбежавшим из Германии, когда к власти пришли нацисты. Скрывая свой интеллект и высшее образование, Хайльбергер шокировал публику, глотая живых мышей, шары для гольфа и куриные яйца, из которых вылуплялись живые цыплята, выскакивавшие у него изо рта.

Разумеется, имелось и секс-шоу, преподносившееся под видом образовательной лекции по гигиене, а не то местное духовенство возмутилось бы или явились бы копы, чтобы закрыть балаган вообще. Роль «сексолога» играл доктор Харт (впоследствии известный как «доктор Эллиот Форбз»); смазливые девушки в медсестринских униформах, едва прикрывавших их наготу, ассистировали «доктору», тыча указками в различные анатомические подробности на огромных таблицах. На шоу обычно показывались фильмы Крогера Бэбба или армейские учебные фильмы, посвященные опасностям венерических болезней, вплоть до гниющих носов мужчин на запущенных стадиях сифилиса, чему Антон обожал аккомпанировать, играя «Лунную сонату» и прочую классику. К концу фильма многие из мужчин, которых обманом заставили купить билет, уже успевали украдкой слинять из-под шатра, побросав свое нетронутое мороженое в вафельных стаканчиках и фунтики поп-корна под сиденья и поклявшись навсегда прекратить половую жизнь.

Антон продолжил работать на крупнейшие странствующие шоу Тихоокеанского побережья – балаганы вроде «20 больших шоу Крафта», «Шоу Западного побережья» и «Фоули & Берка». В таких больших городах, как Эл-Эй,[15]15
  Разговорное американское прозвище Лос-Анджелеса.


[Закрыть] они разбивали свои шатры рядом с цирками (в городах поменьше к ним порой присоединялись местные, «независимые» балаганщики), на окружных ярмарках, площадках для родео, треках для мотогонок, футбольных полях… Но в основном они вносили радость и оживление в трудовые будни таких процветающих фермерских общин, как Модесто, Терлок, Реддинг, и захолустных сельских городишек с названиями типа Кроуз-Лэндинг, Сиэриз, Этуотер.[16]16
  Названия «говорящие», означают соответственно «Посадочная площадка вороны», «Церера» (римская богиня земледелия и плодородия) и, если попытаться подобрать русский аналог, «Наводье».


[Закрыть]

В каждом балагане ЛаВей играл на каллиопе, органе-оркестре Вюрлицера или Хэммонд-органе (чтобы народу было веселее бродить среди всевозможных аттракционов) свою любимую «говнодавскую»,[17]17
  «Говнодавами» (shit-kickers) американцы называют не только особо тяжелые ботинки, но и фермеров, потому что они «копаются в говне».


[Закрыть] «авиазаводную», «верфяную» музыку – «Роли-Поли», «Окольный путь», «Подсолнух», «Вакансий нет», «Милый оки»[18]18
  «Оки» – житель штата Оклахомы, а также любой странствующий сельхозработник.


[Закрыть] – в дополнение к более консервативным стандартам.

ЛаВей экспериментировал с различными звуковыми эффектами, встроенными в орган-оркестр и весьма подходящими к балаганной толчее или езде на карусели: барабаны, гонг, трамвайный звонок, тамбурины, птичьи трели, стук копыт, рев клаксонов… Все они придают музыке характерный разболтанный, аритмичный оттенок, который сильнее всего ассоциируется со смешанным балаганным ароматом поп-корна, опилок и сахарной ваты. Помост зазывалы, украшенный преувеличенными изображениями того, что можно было увидеть и испытать под пологами шатров, был отличной точкой обзора, откуда Антон лицезрел еще одну, новую сторону человеческой натуры. Хотя балаганы были небольшими, цветастые палатки, интригующая музыка и гротескные экспонаты выманивали сотни любопытных из сельских окрестностей. И все приходили, напялив самые нарядные шмотки, в надежде увидеть нечто пикантное, в надежде выиграть нечто особенное, в надежде увидеть то, что не забудется никогда.

Еще ЛаВей был рекрутирован в качестве музыканта странствующими вместе с шапито «возрожденцами» играть на их воскресных собраниях. «Цирки и балаганы традиционно считались работой Дьявола – в XIX веке, когда артисты путешествовали на крытых повозках, а гневные священники обладали реальной властью. Потом проповедники додумались, что могут использовать в своих интересах балаганных органистов и толпы, собираемые аттракционами, и начали проявлять к нам терпимость – вот настоящая мутация христианства». Во введении в «Сатанинскую Библию», написанном Бертоном Вулфом, цитируются меткие наблюдения ЛаВея об этих «христианах-на-один-день-в-неделю»: «В субботу вечером я видел мужчин, которые с вожделением пялились на полуголых девушек, танцующих в балагане, а в воскресенье утром, когда я играл на органе для миссионеров в другом конце балагана, я видел тех же самых мужнин, сидящих на скамьях со своими женами и детьми, умоляющих Бога простить их и очистить их от плотских желаний. А в следующую субботу они снова являлись вечером в балаган или какое-нибудь другое логово порока. И тогда я понимал, что Христианская Церковь живет лицемерием и что человеческая плотская натура – как шило в мешке, ее не утаишь!»

Балаганный шатер окружен обегающей его по овалу «аллеей» с площадками для игр и верховой езды, ларьками и киосками по обеим сторонам и «шоу», размещенными в другом конце овала, напротив ворот. Все самое интересное находится как раз на задах балагана – «палаточный лагерь гадалок», «шоу девушек», «10-в-1» (уродцы), «детективное шоу», выставка «маринованных монстров» (заказанных непосредственно в «Тейтовской лавке древностей»: «дьявольские младенцы» – $75 штука, «мумифицированные трупы» – $50 штука…). Внутри палаток Антон играл на Хэммонд-органе для стриптизерш и танцовщиц хула-хула.[19]19
  Гавайский танец.


[Закрыть]

В балагане всегда было полным-полно девушек как работавших там, так и приходивших посмотреть шоу. «В нескольких балаганных номерах девушки были задействованы ради пущего шика. Однако «шоу девушек» и «секс-шоу» служили разным целям. «Шоу девушек» напоминали странствующие стриптиз-бары. Девушки выходили на помост щегольнуть своими прелестями, после чего зазывалы заманивали джентльменов посмотреть раздевание. Вход обычно стоил 50 центов. Потом, когда все оказывались внутри, следовал «мягкий» или «жесткий» стриптиз, смотря насколько основательно балаганщики подмазали местного шерифа.

Секс-шоу – это было нечто совершенно иное. Это была постановка с участием доктора и развратных медсестер, где коронным номером чаще всего была наглядная лекция «Тайны гигиены», следовавшая за шоу «Чудо жизни». Именно после этого мужчины сваливали, клянясь никогда больше не пялиться на соблазнительных женщин». ЛаВей объясняет, что никто из балаганщиков не крутил романов с женщинами-артистками – что это было бы воспринято как нечто вроде инцеста. Предполагалось, что при соблюдении известной осторожности артисты могли завязывать знакомства с девушками, приманенными блеском и весельем балагана. Однако откровенные «охотники за юбками» отравляли жизнь владельцев и зачислялись в одну категорию с «алкашами» и «агитаторами». Большинство объявлений «предлагается работа», публиковавшихся в «Биллборде» (еженедельной газете, освещавшей индустрию развлечений на открытом воздухе), советовали подобным типам «сидеть, где сидят». У Антона бывали «связи» с девушками из городков балаганного турне, что гордо шествовали по балаганной «аллее», разодетые в пух и прах, чтоб увидеть самый шикарный шик, какой им только доведется в жизни, или с местными девушками, у которых были безумные идеи стать кинозвездами и чьим первым шагом на этом пути было присоединиться к балагану в качестве «танцовщиц». Обычно они добирались только до следующего маленького городка, после чего сдавались.

Если шоу въезжало в город, где в местном театре как раз выступало «Полуночное шоу привидений», ЛаВей добивался того, чтобы ассистировать типам вроде «Доктора Зомба», «Доктора Дума» и «Доктора Тума»,[20]20
  Имена «говорящие», означают соответственно «Зомб(и)», «Фатум» и «Могила».


[Закрыть] швыряя спагетти и виноградины с воплями «Черви!» и «Глаза!» в кромешной темноте с балконов местных маленьких театров прямо на колени сидящей внизу публики.

Иногда Антон помогал на площадках для верховой езды или, когда оператору скрытого в полу «павильона смеха» специального вентилятора требовалось срочно облегчиться, ЛаВей становился его преисполненным энтузиазма дублером. А еще там было шоу «10-в-1», в котором участвовали всевозможные уродцы, монстры и исполнители реприз: Шпагоглотатель, Клоун-Тупица, Резиновый Индус, Пожиратель Стекла, Мальчик-Аллигатор, Грэйс Макдэниеле-женщина с лицом мула и Джонни Экк – невероятный получеловек. Как всегда, ЛаВей нашел друзей среди тех, кого общество в целом сочло бы париями. «Уродцы были королевским сословием балаганного мира – они получали почести и признание, каких никогда не добились бы там, во «внешнем» мире. Люди-аномалии, уродцы с рождения, занимали гораздо более высокое положение, чем ходящие по мечам и пожиратели огня или даже татуированные люди; тем пришлось научиться своим жутковатым талантам или, в случае татуировок, видоизменить свое тело, чтобы стать «незаурядными». Уродцы от рождения в буквальном смысле обладали особым правом первородства».

Больше чем в любом другом шоу ЛаВею нравилось работать в «лагере гадалок», где были собраны разные мистики, предсказатели судеб, цыганки-хиромантки, гипнотизеры и фокусники. Там Антон усвоил все тайны «цыганского ремесла», какие только смог выведать. Джо Калгари научил ЛаВея магии «чтения писем» – как описать с завязанными глазами, что написано на листке бумаги, спрятанном в запечатанном конверте. Джонни Старр, крикливый балаганный зазывала, показал Антону, как изображать «свами»,[21]21
  Учитель (инд.):; обращение к брахману.


[Закрыть] сидя за столом в белом тюрбане, в то время как миловидная девушка собирает свернутые записки у публики, несет их на сцену и бросает в затуманенный изнутри хрустальный кубок. Когда записки проваливались прямо сквозь кубок и вниз по специальному желобу в жадные руки ЛаВея, сидящего под сценой, Антон разворачивал записки, светил на них карманным фонариком и показывал их сквозь мощную линзу свами Старру, глядящему внутрь кубка на сцене. Тюрбаноносный шоумен чудесным образом произносил в точности то, что написали зрители, к их восторженному изумлению и буйным аплодисментам. «Джонни носил тюрбан (или какую-нибудь другую экзотичную шляпу) не ради выпендрежа, а просто чтобы скрыть танталовую пластину в своей голове, результат военного ранения».

ЛаВей внимательно наблюдал и слушал, учась всему, чему мог: френологии, хиромантии, астрологии и магическим трюкам. Он разработал впечатляющий номер с самим собой в роли гипнотизера для шоу «Ю-в-1», кульминацией коего было, когда он делал девушку твердой как доска, клал затылком и пятками на два стула и приглашал кого-нибудь присесть на нее. К этому времени имидж ЛаВея стал стереотипом балаганщика: кричащие спортивные пиджаки, раскрашенные вручную галстуки, карандашной толщины усики. Он получил намного больше, чем могло бы дать ему любое университетское образование – высшее образование мошенника, пробивного эксперта в деле эксплуатации плотской человеческой натуры, – и наслаждался тем, что выглядит таковым. Шрам на щеке, который он приобрел, подравшись на ножах с одним своим другом, лишь добавил зловещий, жесткий оттенок его чертам.

Приобретя опыт балаганщика, он узнал, как сильно люди хотят, чтобы их одурачили, и как много готовы заплатить за это, узнал, как садисты ищут все более мрачных восторгов; как вуайеры жаждут более свежих, более похотливых пиршеств; как одинокие и больные желают чудес – и как они ненавидят тебя, если ты одурачишь недостаточно сильно. Балаганный волшебник знает, что никаких «чудес» нет, – есть только то, что ты сам заставляешь произойти в твоей жизни. И тем не менее люди всегда будут охотно бросать свои деньги на ветер за малейший шанс выиграть «шик» – браслеты из искусственных брильянтов, дешевые наручные часы, гигантских плюшевых животных – или «шлак» – абсолютно никчемные сувениры «на память».

«Балаган чудовищ» и «Подходи, не бойся!», две из немногих правдивых книг о балаганной жизни, были написаны парочкой закадычных друзей ЛаВея, Уильямом Линдсеем Гришемом и Дэниелом Мэнниксом. Хотя контакт с Гришемом был безвременно прерван его трагической смертью, ЛаВей, на момент написания этой книги, по-прежнему ведет дружескую переписку с Дэном Мэнниксом. ЛаВей обессмертил свою дружбу с Гришемом в именах своей дочери и своего внука – Зины и Стэнтона: так звали персонажей другого знаменитого гришемского романа о балаганной жизни – «Аллеи кошмаров». «Балаганный шоумен» – еще одна прекрасная книга на ту же тему, в которой Дон Боулз, ее автор, пишет: «Способность подавать обычные вещи в возвышенной манере, изобретать о них мишурную ложь и нагло продавать билеты на их показы – вот качества, необходимые человеку, мечтающему о профессии шоумена… Здесь очковтирательство сравнимо с магией: балаганные шоумены чувствуют, что дурачить людей позволительно, пока ты даешь им столько веселья, за сколько они заплатили».

Над ЛаВеем неоднократно насмехались за то, что он пришел «из цирковой и балаганной среды», как будто это доказывает, что он действительно шарлатан. Но, как объясняет сам ЛаВей, у субкультуры балагана есть свои собственные стандарты, свои собственные принципы. «В балагане мы всегда знали, кто подделка, кто подлинник. Странствующие «палаточные миссионеры» ошивались вокруг балаганов как «цирковые вши».[22]22
  На американском сленге (lot (ice) – те, кто ходит посмотреть, как устанавливается купол цирка, кто ходит в цирк, не тратя денег на представления, а просто поглазеть по сторонам.


[Закрыть] Никто их терпеть не мог. Они всегда являлись туда, где можно было неплохо поживиться. Все они признавали, что они – в «Иисусовом рэкете», и просто-напросто пользовались толпами, которые собирал балаган. По крайней мере в те дни не многие из них притворялись, что действительно верят в то дерьмо собачье, которое всем пропихивали. Они для себя решили, что просто доят тупых деревенщин, как доит любое странствующее шоу. Как гробовщики, они принимались шутить и отпускать скабрезности насчет собственного занятия, стоило им лишь очутиться подальше от ушей какой-нибудь прихожанки. Многие из них в конце концов попадали в Фолсом или в Сан-Квентин, если умудрялись обчистить не того, кого нужно. Но если они были по крайней мере честны сами с собой, ты мог испытывать к ним определенное уважение. Таков закон балагана».

«Жалкая Лаура: заходи и взгляни на дьяволово дитя. Взгляни, какая она живая внутри. Укоротите-ка цепи, парни, она беспокоится. Слушайте, как она кричит! Что она там сейчас делает? Киньте-ка ей еще одну курицу, она, должно быть, проголодалась! Смотрите, как она скачет. Слушайте, как она завывает. Брошенная ребенком и выросшая среди диких животных. Визжит, рычит, завывает, кричит. Но бедная Лаура лишена дара речи. Смотрите-ка на нее сейчас. Смотрите, как низко может пасть человек. Увидев раз, не забудешь до гроба…»

Глава 4. Ночи с Мэрилин Монро

Это 1948 год, стоит знойная лос-анджелесская ночь. Войдите в двери старинного бурлескного театра, скрывшись от хриплого, настойчивого, как лай пустолайки, голоса зазывалы, торчащего снаружи. Запахи фойе – поп-корн, дым сигар, дезинфекция, кола – мешаются с затхлым ароматом старой театральной ковровой дорожки. Пройдите сквозь заплесневелые портьеры в сам театр и почувствуйте застойный запах мускателя из бутылок, выпавших из рук дремлющих пьяниц в заднем ряду, бутылок, постоянно звякающих об пол и катящихся вперед, когда девушка на сцене переходит к своим самым соблазнительным телодвижениям.

Займите место поближе к узкому помосту, выступающему в зал. Отсюда вам откроется наилучший обзор. Откиньтесь, расслабьтесь, положите шляпу себе на колени и ждите, когда поднимется занавес.

Вы терпеливо слушаете назойливое жужжание разносчика спиртного, и вдруг ваше внимание привлекает бледный темноволосый молодой человек, проскользнувший сквозь боковой занавес с какими-то нотами в руках, – его движения медлительны, но отточенны и уверенны. Он разворачивает перед собой испещренный карандашными пометками бумажный манускрипт и успевает просмотреть две-три страницы нот сквозь дым зажатой в зубах сигареты, пока разносчик спиртного уходит из зала, шаркая по проходу. Молодой человек извлекает первые ликующие аккорды, вызывая на сцену девушек-хористок. Выражение его лица меняется, на нем появляется легкая горделивая улыбка, когда следующая девушка украдкой выглядывает наружу из-за занавеса, готовая выйти со своим номером. Лампы гаснут, и на сцену падает одинокий синий круг света.

Пышнотелая молодая блондинка начинает свой медленный стриптиз, когда органист плавно переходит к «Hymn a L’Amour».[23]23
  «Гимн во имя Любви» (фр.).


[Закрыть] Ее движения одновременно по-девичьи невинны и сногсшибательно чувственны. Вы замечаете, что на сцене их двое – танцовщица и музыкант; ваш пристальный взгляд перебегает с ее волнующейся и волнующей плоти на его свенгальские глаза, следящие за ней, на его руки, что следуют за нею по клавишам и управляют ею, контролируя ее из темноты.

Каждую пару недель в Бурлескном театре «Майя» тема менялась. Представление строилось на парижских мотивах, поэтому органист играл незаконно добытую, списанную с оригинала вручную аранжировку «Нутп а L’Amour», буквально только что сочиненную аккомпаниатором Эдит Пиаф и еще не выпущенную в этой стране. Танцовщица? – Мэрилин Монро.

Балаганный сезон заканчивается резко, когда студеный зимний ветер загоняет людей в дома, оставляя промозглую «аллею» бесприютной и брошенной. Те, кто может, находят другую работу, пока весной труппа вновь не объединится для следующего турне. Тони ЛаВей уже завоевал репутацию яркой личности (и надежного музыканта) у владельцев бурлескных театров, а потому найти работу в Лос-Анджелесе по части стриптиза для него не было проблемой. Он играл в театре «Майя» и театре Бербанка – двух из числа наиболее популярных театров, – а также в заведении Цукка, легендарном ночном клубе «Город диких голубей». Мэрилин Монро (поочередно бывшая также Мэрилин Марло, Норин Мортенсен и Моной Монро) недавно расторгла контракт с «Коламбией» и приняла предложение менеджера театра потанцевать, «пока не подвернется что-нибудь получше». Ей были нужны деньги на оплату комнаты в «Голливуд Стьюдио Клаб», многоэтажном жилом комплексе, полном других старлеток и «надеющихся», стоявшем недалеко от Центрального кастинга.

Антону было 18 лет от роду; он заявлял, что 25. «Мэрилин сказала, что ей ровно 22, но я ей не поверил. Казалось, каждой девушке, с которой я встречался или работал, было «ровно 22». Шестнадцатилетки говорили «22», потому что думали, что никто не поверит им, скажи они «21», а двадцативосьмилетние считали, что все еще выглядят достаточно юными, чтобы это им сошло с рук». Мэрилин уже успела попозировать для дюжин журналов «с девушками» и сыграть пару эпизодических ролей в кино, и когда был выпущен первый фильм, где она сыграла большую роль («Хористки», стриптизерша), Мэрилин и Антон пошли посмотреть его вместе. «Казалось, ей было интереснее слушать комментарии зрителей на выходе из кинотеатра, чем смотреть, как она выглядит на экране. Ей было трудно осознать, что та экранная красотка и она сама – одно лицо».

Как танцовщица в бурлескном театре, «она была тем, что другие девушки называли «таскающая за цепь» – это значило, что она предпочитала раздеваться медленно, – говорит Антон. – Вежливый термин для этого был «экзотика» – оргазмический номер, в противоположность более неистовым, стремительным раздеваниям. Большинству мужчин это нравилось – некоторые засыпали, но большинство любило сладкую пытку. Для девушек, желавших считаться «артистками», это значило быть «таскающими за цепь»».

«Я всегда извлекаю из женщин порочность и непристойность. Даже когда они думают, будто они добродетельны, «приемлемы» и чисты, я извлекаю порочность, живущую в них. Это все потому, что я сам, как принято считать всеми, настолько зол и зловещ, что они чувствуют, что могут вести себя рядом со мною куда развратней, чем рядом с любым другим мужчиной».

У нее возник небольшой конфликт с помощником режиссера. Она планировала открыть свой номер с песни «Это магия», ставшей популярной в исполнении Дорис Дей. «Деревенский парень», неотвязно красивая песня Иден Абез, должна была идти следом. Но помреж беспокоился, что она вгонит посетителей в сон. Он заменил «Деревенского парня» на «Медленную лодку до Китая». «Величайшее чудо, понимаешь ты, нет, это просто любить и быть любимым в ответ». Его работой было следить за тем, чтобы девушки достаточно разнообразили свои номера, чтобы все было живо – когда надо, бодро, когда надо – лирично. Мэрилин лучше выступала под медленные вещи, такие как «Глубокая ночь». Антон согласился с ее выбором музыки. «Ей не подходили номера в быстром темпе, вроде «Рэгтайма ковбоя Джо» – которые, как ни странно, были как раз того рода музыкой, под которую она позднее танцевала в кино… вещи вроде «Тепловой волны» и «Никакого удержу». Но ее подлинная изюминка заключалась в ее мягких чертах лица и почти нездоровой, преувеличенно бледной плоти. Ей была нужна музыка, которая подчеркнула бы эти ее особенности».

Именно этой необычной белизной кожи Мэрилин и привлекла Антона в первую очередь, «Она действительно пробудила от спячки мое давнее навязчивое влечение к этой характерной полупрозрачности кожи. Я никогда особо не интересовался блондинками, пока не встретился с Мэрилин. Но, если восстанавливать цепи причинности, я могу вспомнить одну вечеринку, на которую мои кореша позвали меня, когда мне было примерно 16. Когда мы вошли в гостиную, кучка подростков устроила на полу кучу-малу, и все они дружно придавили эту самую девицу, так что ее платье задралось над задницей. Я увидел эти тоненькие панталоны, растянутые ее белыми, пухлыми ляжками… Она была блондинкой, с тем же самым, мэрилиновским типом кожи. Она была просто еще одной школьницей – я никогда не имел к ней никакого любовного интереса. Я едва посмотрел на нее, ничего такого не подумав, отвернулся и пошел по своим делам. Это просто показывает, что ты никогда не можешь предсказать, как и когда случится твоя ИЭК. Эта штука, которую невозможно планировать заранее, – она просто происходит, и все».

ИЭК (инерция эротической кристаллизации): точка во времени и личном опыте, когда застывает сексуальный архетип (или фетиш) личности.

«Потом, когда я в первый раз увидел Мэрилин на сцене, она повернулась спиной, и у нее была эта бледная, как зефир, плоть, с маленькими синяками внизу, на задней стороне бедер – и меня пронзило то самое эротическое чувство, которого я на самом деле не ощущал с той вечеринки двухлетней давности. Это было скорее пробуждение объекта похоти, я обязан признать это, нежели пробуждение реального объекта любви. Любовь приходит только после похоти, если приходит вообще. Сейчас, когда я думаю о Мэрилин, я вижу ее не так, как она выглядит на всех этих постерах или в фильмах, – я вижу те чудесные пухлые белые бедра».

Инциденты длятся вечно. «У меня есть только воспоминания – единственная вещь, в которой мы можем быть уверены. Каждый, кто пытается украсть у меня мои воспоминания, атакует меня всерьез. Все есть воспоминания плюс эстетика. На самом деле это единственные вещи, имеющие значение».

Мэрилин была весьма впечатлена Антоном как музыкантом. «Это было во время ее «музыкантской фазы», когда она выхаживала свой полузадушенный роман с Фредом Картером, музыкальным директором «Коламбии»». В ту самую первую ночь Антон подошел к Мэрилин между выступлениями с кое-какими советами насчет песен, которые можно было бы добавить к ее программе. Когда начался третий номер, Антон вставил пару припевов из «Любовника из снов» и «Глубокой ночи». Мэрилин отвечала, благодарная его умению извлечь максимум из любого музыкального произведения. Хотя она раздевалась лишь до узкой ленты, прикрывающей пах и крепящейся к другой ленте, на талии, и декоративных цветочков, скрывающих соски, ее движения подчиняли толпу своей власти. Когда она закончила танец, оба они уже знали, что станут любовниками.

Хотя время, проведенное ими вместе, было коротко, они были неразлучны и страстны, как часто бывает с молодыми любовниками. ЛаВей переехал с Мэрилин в мотель на бульваре Вашингтона. «Это был типичный вшивый мотель, какой можно ожидать найти в том районе города, но там было дешево и была кровать». Экономика сыграла свою роль в его решении. Мэрилин зарабатывала 12 баксов в день как стриптизерша… На 2 бакса больше, чем сам Антон.

Иногда, покинув театр, они катили вдоль по скоростной автостраде от Оушен-парка на «понтиаке» Мэрилин. Скоростная автострада была неудачно названной длинной узкой, полной выбоин дорогой с двусторонним движением, бежавшей вдоль океана. Буровые вышки и высотные краны всплывали и вновь погружались во тьму по обе стороны от занесенной песком полосы.

«Однажды ночью машина Мэрилин сдохла после мили с чем-то пути, и нам пришлось топать всю дорогу обратно. Мы дотащились до конечной станции электричек в Венисе и прождали целую вечность. Эти «Красные вагоны» ходили с периодичностью около раза в час – они проезжали всю дорогу от пирса Вениса сквозь Голливуд по Венис-бульвару. Эти поезда ездили довольно быстро – кое-кто утверждал, что они разгоняются до 60 миль в час по ночам, когда нет никакого транспорта. Когда поезда набирали эту скорость, вагоны принимались раскачиваться – катились и колыхались. Под тобой скрежетали колеса, и чувство было такое, будто ты на самом деле на «русских горках». В те дни у трамваев были плетеные сиденья, издававшие характерный запах потных задниц, липнувших к ним весь день напролет».

Они прошли через весь поезд до последнего вагона. Кроме них двоих, практически единственным пассажиром в этот поздний час ночи был вагоновожатый, и он даже не удосужился пойти вслед за ними. В последнем вагоне оказалась только парочка пьяниц, вот и все. Пока ритмичное покачивание поезда убаюкивало других пассажиров, Мэрилин становилась все более страстной. Она льнула к Антону, крепко прижимаясь к нему. Потом она встала, задрала свое облегающее платье и села к нему на колени. «Мы занялись любовью прямо там – это было тем более возбуждающе, что всю дорогу был шанс, что пьяницы проснутся и увидят нас. Ей нравилось ощущение опасности. Мы часто занимались любовью в местах, где была вероятность, что нас обнаружат, например на кладбище, на заднем сиденье ее машины, в заброшенном здании… Ей нравился риск».

«Наш мотель был рядом с Редондо, так что, сойдя с поезда, мы пошли напрямик через семь или восемь диких пустырей. В то время по всему Лос-Анджелесу было полно таких больших, непомерно разросшихся пустырей – вот как вышло, что труп Черного Георгина был брошен на одном из них и провалялся до утра, пока его не обнаружили. К тому времени, когда мы в конце концов добрались до мотеля, уже занимался рассвет. Наутро нам пришлось выбраться и отбуксировать машину. Водитель машины техпомощи собирался содрать с нас 25 баксов или около того, но Мэрилин сделала так, что он отбуксировал «понтиак» бесплатно. Женщины это умеют».