Текст книги "Отель «Белый носорог»"

Автор книги: Барт Булл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Энтон заметил позади леопарда африканца. Тот, не теряя ни секунды, вонзил в зверя копье.

Леопард дернулся; копье вошло в него подобно шомполу. Он схватил темнокожего за бедра и повалил на землю. Хищнику мешало копье; он отчаянно махал когтистыми лапами и изгибался, чтобы дотянуться до лица и шеи человека. Энтон молниеносным движением вырвал копье. Леопард повернул к нему голову с жутким оскалом. Зеленые глаза угрожающе сверкали. Энтон что было сил вонзил копье в горло зверя.

Внезапно все стихло. Копье воткнулось в горло леопарда до шейного позвонка. Небольшая круглая голова безжизненно повисла. Левая рука Энтона до плеча была в крови – частично его собственной. Он склонился над африканцем. Тот сидел на земле, стиснув зубы, и рассматривал свои раны. Вырванный с кожей пучок волос – скальп – свесился на одно ухо. Правое плечо и грудь были разорваны до костей; кожа и мясо исполосованы, словно ножом мясника. Из глубоких порезов на животе сочилась кровь. Энтон помог ему подняться, и они побрели к озерцу. Африканец окунулся. Однако кровь не унималась.

– Спасибо тебе, – сказал Энтон, разрывая на себе рубашку и бинтуя африканцу плечо. – Ты спас мне жизнь. Давай я отведу тебя на ферму.

Африканец кивнул.

– Меня зовут Энтон.

– А меня – Кариоки. Кариоки Китенджи, – ответил африканец по-английски.

Они с трудом преодолели пару миль до плантации. Одной рукой Энтон поддерживал Кариоки, а в другой нес винтовку и копье. Когда они вошли в заросли сизаля, африканец снова упал. Энтон поднял его за плечи. Пришлось бросить копье. Пошатываясь, Энтон дотащил Кариоки до своего флигеля и, положив на кровать, побежал в дом хозяина.

– Похоже, ты и впрямь познакомился с Африкой, – пошутил Эрнст. Он сидел за столом с толстой сосиской в руке. Гуго фон Деккен внимательно изучил три глубокие окровавленные борозды у него на предплечье. Крикнув повару, чтобы принес кипятку, Эрнст направился к флигелю с походной аптечкой.

– Этот получил сполна, – легко произнес Эрнст, осмотрев раны Кариоки. – Хотя с черномазыми трудно знать наверняка. На вид – могучий дикарь. Подержи-ка ему голову, пока я зашью вот тут. Ничего страшного – обыкновенная штопка. По крайней мере, если выкарабкается, мне будет не стыдно на него смотреть.

Горя желанием помочь и стараясь не выказать отвращения, Энтон обеими руками зажал голову африканца. Из-за пота, крови и липкой грязи она так и норовила выскользнуть. Он вытер ладони о шорты и снова зажал голову Кариоки. Тот слабо пошевелился. Энтон вспомнил цыганское правило: человек не должен рождаться или умирать в помещении – только на свежем воздухе.

– Отлично, – удовлетворенно произнес Эрнст, делая стежок за стежком, пока Энтон с фон Деккеном держали раненого.

Энтона удивило беспечное поведение обоих немцев. Они словно набивали трубку или резали хлеб. Война, что ли, приучила их так легко смотреть на вещи? Или Африка?

Эрнст быстро пришил скальп, а затем – широкую полоску кожи и мышц возле ключицы. Взяв перочинный нож, обрезал концы прочной хирургической нити.

– Я сделал ее из сухожилия гепарда. Получается отличная тетива. Если бы такой ниткой пользовались в Берлине, пузатым бюргерам не было бы сносу.

– Прямо скажем, недурно получилось, – сказал Эрнст, полоща руки в ведре. И снова подошел полюбоваться своей работой. Потом вцепился Энтону в предплечье и начал быстрыми, ловкими движениями обрабатывать порезы. Энтон прилагал бешеные усилия, чтобы не застонать.

– Он не похож ни на кого из наших, – проговорил фон Деккен; тем временем его сын рыскал по карманам шорт защитного цвета, в которые был одет африканец. – Это английские армейские штаны.

Эрнст выудил покореженную медную пуговицу и несколько пустых гильз от винтовочных патронов.

На пуговице был выгравирован лев, а чуть ниже – буквы: К.А.С.

– Так этот черный ублюдок воевал с Королевскими африканскими стрелками! Знал бы – я бы зашил его несколько иначе.

Потом фон Деккен повел Энтона и Эрнста на веранду – выпить шнапса. Энтон почистил винтовку и рассказал о случившемся.

– Ты совершил две ошибки, сынок, – сказал фон Деккен, втирая ему мазь в поврежденные места. – Никогда не смотри леопарду в глаза. Посмотришь – а тем более если ранишь, – непременно нападет.

– Понятно, – отозвался Энтон, вертя в пальцах иглу дикобраза. – А что еще я сделал не так?

– Сосредоточился на чем-то одном – и стал слеп и глух ко всему остальному. У тебя на родине сосредоточенность действительно приносит успех. Но только не в. Африке, где опасность подстерегает со всех сторон.

– Что-нибудь еще? – без малейшего раздражения спросил Энтон.

– Да. Ты взял иглы дикобраза. Это приносит несчастье.

Воспользовавшись разрешением уйти, Энтон побрел в свою хибару. Мысли вертелись вокруг цыган – их суеверий, чрезмерного увлечения такими понятиями, как счастье и удача. А еще ему по-прежнему не давали покоя воспоминания об охоте на оленя с Ленаресом, когда он не смог защитить друга.

* * *

– Много лет назад, – сказал однажды вечером старый фон Деккен, отдыхая на веранде и глядя в сторону Килиманджаро, – я мечтал нажить в Африке состояние и вернуться домой богатым, как принц. Купить большое поместье на берегах Рейна и танцевать на балах с дамами. Как ваш Клайв Индийский. Только он сэкономил время, грабя магараджей. Или я ошибаюсь?

– Нет, вы правы.

Энтон вспомнил свои собственные мечты: свобода путешествовать, охотиться в незнакомой стране, чувствовать собственную землю под копытами собственной лошади. Ну, может, еще найти золото. Он сидел на верхней ступеньке крыльца, прислонившись к колонне из кедра и уставившись в ночь.

Эрнст устроился рядом – толок в скорлупе кокоса кусочки сахарного тростника и карболового мыла. Когда припарка была готова, он передал ее Энтону и посоветовал:

– Если хочешь и дальше приносить пользу, парень, намажь этим свои гноящиеся от шипов раны. На войне мы называли это бальзамом Леттова.

– К счастью, мне так и не удалось скопить достаточно денег для возвращения домой, – продолжил фон Деккен. Он вытащил из кармашков для патронов спереди на рубашке три темные сигары и передал две молодым людям. – Наконец я понял: деньги ничего не значат. Даже очень большие деньги не делают человека свободным. Он всегда будет хотеть еще, еще – и постоянно дрожать над ними, как банкир. Так что я предпочитаю выходить в вельд [5]5
  Вельд – южно-африканская степь.


[Закрыть]с моим другом-«меркелем». Правда, когда Эрнсту исполнилось двенадцать лет, я послал его учиться в Германию, чтобы из моего маленького дикаря вышел настоящий пруссак.

– Когда я понял, как это противно, – подхватил Эрнст, – было уже поздно. По ночам я лежал на своей узкой кровати и мечтал об Африке. Закрою глаза – и почувствую запах кустов после дождя. Учителя читали нам истории о животных. Мои товарищи были в восторге. А я уже в девять лет карабкался на акацию и наблюдал за тем, как пара львов рвет на части живого буйвола. Помнится, он храпел, брыкался – однако был слишком молод, и рога еще не выросли. В конце концов львица вспрыгнула ему на спину, а лев лапой придавил морду и сломал шейные позвонки. Какие уж тут «школьные истории о животных»?

– Когда я был мальчишкой и жил в Германии, – вновь перехватил эстафету отец Эрнста, – Черный лес казался мне сказочными непроходимыми джунглями, сказкой, населенной дикими вепрями и оленями. А приехав туда после нескольких лет жизни в Африке, я как будто навестил свою старую классную комнату. Даже зверье было – сплошь мелюзга, к тому же весьма малочисленная. После вельда самый большой лес в Европе казался парком.

В тот вечер фон Деккен много рассказывал о слонах и щурился в темноту, словно высматривал серых колоссов. Наконец Эрнст не выдержал – взял свой шнапс и отправился в библиотеку. Устроившись поудобнее, старик отвечал на вопросы Энтона о прошлом Восточной Африки, когда доктор Карл Петерс добыл изрядный кусок для Германской империи благодаря тому, что дробил племена и искусно подталкивал англичан двигаться на север, в Кению.

– В 1890-м мне довелось встречать последних охотников на слонов – старой закваски. Африканеров и англичан – Хартли, Финоти и других. Эти люди знали первозданную Африку – какой она была, прежде чем мы ее испохабили.

– Какими они были? – спросил Энтон, стараясь не показать своего отвращения к крепкой сигаре.

– Это были крутые парни, знавшие, как выстоять в одиночку. Они всю жизнь следовали за громадными слонами на север. Сначала Трансвааль и Бечуаналенд, затем Земля Машона и Ньясаленд и, наконец, Восточная Африка, Уганда, Судан. Никто не умел так убивать и никто не любил слонов так, как они. А в итоге слоны убили их – так или иначе. Затоптанные посевы. Самовзрывающиеся винтовки. Буйволы. Малярия. Змеи. Одиночество.

– Расскажите, как вы с ними охотились, – попросил Энтон, втайне радуясь тому, что осилил сигару.

– Африканеры повстречались со мной в лесах на реке Руфиджи. В их глазах я был прокаженным. Они вели себя как ревнивые любовники: Африка принадлежит им и больше никому. Но я все-таки не был британцем. Мало-помалу мы подружились – во всяком случае, со мной можно было поговорить. Со временем я стал таким же, как они. В каждом новом белом видел захватчика, собирающегося оттяпать у меня кусок Африки.

Старый плантатор покинул кресло из ротанга [6]6
  Ротанг – вид пальмы.


[Закрыть]и медленно сошел с веранды. Светящийся нимб седых волос выделялся на фоне иссиня-черного неба. Фон Деккен выбросил окурок и, положив руки на плечи Энтона, впился в него глазами.

– Представляешь, сынок, каково это было – провести здесь молодость в те давние времена? Целыми днями мы ходили и бегали за этими чертовыми буйволами, а то и от них. Двадцать, двадцать пять миль в дремучих зарослях. Мы брали с собой только наши великолепные винтовки; шипы рвали на нас одежду. В конце охоты мы разбивали лагерь там, где падали слоны. По ночам, сняв сапоги, сидели у костра, натирая песком мозоли. Мы вырезали палки из терновника и поджаривали свежие ломтики слоновьего хобота. Уже сам запах дарил ощущение праздника. Всюду валялись части слоновьих тел – и казались почти живыми. Ноги. Сердца. Хоботы. Темные, застывающие лужи крови. Мы сами казались себе почти зверями. Слоновые бивни – в пять, шесть, семь футов длиной, весом до сорока фунтов – складывали в тени, подстелив брезент. Некоторые высасывали сладкое содержимое лобной кости. Оруженосцы чистили винтовки, остальная молодежь пировала у костра. Старые пираты буша пьянствовали, курили и делились секретами своего ремесла. Господи, как они тосковали по тем временам, когда еще не было правительств!

От мертвой хватки фон Деккена у Энтона болели плечи. Саднили раны. За спиной старого охотника, как призраки его молодости, трепетали на ветру белые волокна сизаля, развешенные на веревках для просушки.

– Мы выходили затемно, – продолжал фон Деккен. – Охотились по берегам рек и водоемов. На родине всякие идиоты твердят: лев – царь зверей. Но когда старый слон приходит на водопой, звери знают, кто – царь. Все они – лев, буйвол, носорог – линяют в кусты, чтобы не мешать ему напиться.

Постепенно слоны начали заранее узнавать о нашем приближении, даже в другой стороне. С каждым годом их – особенно крупных – становилось все меньше, а охотиться – все труднее. Мальчишки-оруженосцы следовали за нами по пятам, чтобы не спугнуть зверя. Их были десятки – ополоумевших, как мы, одержимых слонами и такой жизнью. Они приходили и оставались с нами ради мяса. Каждый тащил по бивню, завернутому в шкуру антилопы, затолкав в отверстие табак и амулеты. Мы возвращались домой либо до смерти исхудавшие от лихорадки, либо могучие, как боги. Мальчишки шествовали по деревне, словно на параде, разукрашенные, как черти, с перьями страуса в волосах, шатаясь под тяжелой ношей – слоновой костью. Нет, Африку открыли не жалкие миссионеры, не солдаты и не торгаши. Африку открыл слон.

– Жалко, меня здесь не было, – проговорил Энтон. – Вы помните своего лучшего слона?

Гуго фон Деккен ухмыльнулся.

– Слоны как женщины. Самый лучший – тот, на которого ты будешь охотиться завтра. Но скажи мне одну вещь, сынок. Моя сладкая черномазая, которая дарит мне тепло, утверждает, будто ты ее оттолкнул. Это правда? Или ты испугался, что старый папа Деккен сойдет с ума от ревности?

Энтон залился краской.

– Не знаю, сэр. Я растерялся.

Перед тем как уединиться в своем флигеле, Энтон подошел к костру, где Кариоки вел беседу с оруженосцем фон Деккена. Молодой африканец поправлялся быстрее, чем Энтон мог себе представить. Неровный розовый шрам вдоль ключицы ярко выделялся на блестящей черной коже. Сейчас Кариоки говорил о возвращении домой, к подножию горы Кения. Фон Деккен предупреждал: если Энтон надумает двинуться на север, прежде нужно подыскать надежного спутника.

– Это добрых триста-четыреста миль на своих двоих – и можно наткнуться не только на леопарда. Кариоки – именно тот, кто тебе нужен. Ловкий и живучий. Не ожидал от кикуйю. Если я правильно понял, его освободила ваша армия, и он как раз направлялся домой. Он здесь не задержится. А пока что я попрошу старого Банду научить его присматривать за тобой.

Присев на корточки у огня, Энтон первым поздоровался со старшим из мужчин.

– Джамбо, отец Банда. Как дела у моего друга?

– Намного лучше. Но вы, глупые мальчишки, должны оставить скверную привычку играть с леопардом. На подобную глупость не способны даже грязные масаи. Перед смертью леопард обязательно покалечит: чтобы помнили.

– Этот глупый мальчишка, Тлага – Зоркий Глаз – спас мне жизнь, – сказал Кариоки.

– Нет, это он спас меня. – Энтон сжал руку африканца.

– Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, свистни в этот свисток, – Кариоки вручил Энтону пустую гильзу.

– Знаешь, отец Банда, – сказал Энтон, – мы с Кариоки скоро уйдем отсюда.

– Да, но мой бвана сказал – сначала мы устроим небольшое сафари – чтобы вы, молодежь, кое-чему научились.

Энтон усмехнулся и встал. Кариоки тоже поднялся.

– Если ты хочешь идти вместе, Тлага, должен предупредить. Сперва мы пройдем через владения врагов моего народа – вонючих масаи. А когда наконец придем в деревню моего отца, возле отеля Большого бвана-лорда, там меня будет ждать дьявол. Он очень маленький, Чура Ньякунда, но злой. И хитрее леопарда.

Глава 12

Гвенн с Аланом провели неделю в палаточном военном городке в пригороде Найроби. И вот наконец наступил последний день перед их отъездом в Наньюки и дальше – на берега Эвасо-Нгиро.

Они проверили список вещей, проштудировали буклеты о выращивании кофе и льна и вступили в Ассоциацию ветеранов.

Гвенн каждый день наведывалась в больницу для европейцев. Алан дважды сопровождал ее – мерил шагами коридор, пока она сидела у постели Анны, держа девочку за руку. По вечерам Артур готовил пищу, и Гвенн с Аланом ужинали на свежем воздухе.

Между ними не было физической близости. Изможденный и безучастный, Алан противился проявлениям нежности. Не позволял смотреть на себя, когда раздевался. Как-то утром она заметила шрамы у него внизу живота. Алан сослался на ранение в области таза. Ласки жены не вызывали в нем ответной реакции. Сначала Гвенн запаниковала, но потом вспомнила, как по-разному относились солдаты во Франции к своим увечьям. Некоторым дисгармония тела и души доставляла адские страдания. Гвенн пришлось смириться. Очевидно, им нужно время.

В первый же день в честь новоприбывших устроили чаепитие на лужайке позади «Солсбери-Хауса», под навесами, приберегавшимися для празднования Дня империи и дня рождения монарха. Это мероприятие застигло Гвенн врасплох. Прямо с поезда и после посещения больницы они оказались втиснутыми в колонну транспорта на грязной дороге перед резиденцией губернатора. Между двумя телеграфными столбами висел транспарант: «БВА приветствует солдат Ее Величества!» Гвенн знала: БВА – это Британская Восточная Африка. Когда они добрались до места назначения, подошел африканец и придержал их мулов. Из грузовиков, повозок, фермерских фургонов и старых машин повысыпали люди. Дамы из организационного комитета, украсив одежду цветами Британского флага, встречали гостей. Гвенн покосилась на свои грязные руки и бурые пятна на одежде.

– Хотите умыться перед чаем, дорогая? – спросили рядом по-английски. – Меня зовут Флоренс Деламир.

Гвенн соскочила с повозки и представилась. Потом вынула из саквояжа чистую одежду и последовала за Флоренс.

– Так лучше? – с улыбкой спросила она Алана по возвращении.

– Просто замечательно, – ответил муж и после секундного замешательства взял ее руку в свои и, подавив стон, поднялся.

После краткой приветственной речи губернатора слуги сдернули с накрытых столов полотнища, и поселенцы изумленно воззрились на горы крошечных сэндвичей, печенья и микроскопических пирожных. Пока они приходили в себя, над столами проворно порхали морщинистые, коричневые – точь-в-точь как у африканцев – руки, по-свойски управлявшиеся со снедью. Фермеры, правительственные чиновники, торговцы уплетали все подряд.

– Налетай, Гвенн, а то старожилы все разметут, – предупредил возникший из толчеи Тони Бевис с горкой сэндвичей на тарелке. – Министерство колоний редко распахивает двери перед гостями, но уж если оно раскошелилось, спешите набить брюхо.

– Нельзя ли мне получить обратно мое кольцо? – напомнила Гвенн.

– Вообще-то это не слишком удобно. Оно слишком тесное. Джилл никак не может его снять, даже с мылом. Не представляю, как она ухитрилась его надеть.

Гвенн начала раздражаться. Вдобавок она чувствовала на себе взгляд Алана.

– Девушка всегда сумеет надеть обручальное кольцо. Но, боюсь, вам придется купить другое.

Гвенн соскребла с нескольких сэндвичей масло на край тарелки.

– Извини, Джилл, позволь, я помогу тебе снять кольцо.

Джилл протянула левую руку и, поджав губы, уставилась на кольцо. На глаза навернулись слезы. Двое мужей молча наблюдали за происходящим.

Гвенн взяла руку Джилл в свои и, намазав маслом ее безымянный палец, стала равномерно, однако с каждым разом все настойчивее, поворачивать золотой ободок. Джилл закусила губу. Гвенн резко дернула кольцо. Джилл Бевис ойкнула. Жирное кольцо соскочило с пальца. Гвенн вытерла его уголком скатерти и надела.

– Что здесь делает эта пиявка, дерьмовый ростовщик? – послышался голос Джеймса Хартшорна. Он стоял рядом с Луэллинами, с тропическим шлемом под мышкой.

– Не так громко, Губка, – предостерег его товарищ. – Старый клоп может услышать и удвоить проценты.

Гвенн обернулась – к ним приближался да Суза.

– Добрый вечер, ваше превосходительство, – приветствовал он Хартшорна, натянуто улыбаясь и благоразумно воздерживаясь от рукопожатия.

– Здравствуй, Суза. Не беспокойся, скоро я с тобой свяжусь.

– Без сомнения, ваше превосходительство. Позвольте представить вам мистера и миссис Луэллин.

Хартшорн кивнул Алану и восхищенно уставился на Гвенн.

– Повезло вам, да, Алан? Ведь ваш участок – у реки?

– Да, кажется.

Пока мужчины беседовали, да Суза отвел Гвенн в сторонку.

– Мистер Луэллин немного ослаб, а на ферме очень много работы. Держите меня в курсе, дорогая миссис Луэллин. У меня есть друг, который сможет вам помочь. Мистер Оливио Алаведо из Наньюки. Это в ста пятнадцати милях севернее Найроби и всего в тридцати милях от вашей фермы. Смело обращайтесь к нему по любым вопросам. Я и сам всегда буду помнить о мистере и миссис Луэллин.

В отсутствие губернатора и сэндвичей вечеринка выдохлась. Поселенцев предоставили самим себе. Многие отправились пополнять запасы продовольствия и снаряжения, полагаясь – насколько это было возможно – на излишки, распродаваемые Комитетом спасения. Алан сказал жене, что да Суза уже закупил почти все необходимое, по минимальной цене. В то время как остальные поселенцы переплачивали за каждую лопату и каждый колышек, да Суза водил Алана из лавки в лавку, немилосердно торгуясь, раздуваясь от возмущения и заставляя торговцев сбавлять цену.

По пути в военный городок Луэллины заехали в больницу, узнать, как там Анна. Алан остался ждать в фургоне. В палате Гвенн застала миссис Голт, без сил сидящую на стуле. Она подняла на Гвенн воспаленные глаза и тихо выговорила:

– Нужно бежать отсюда – всем нам. Мы не созданы для жизни в Африке.

Анна лежала без сознания, с маленьким бледным личиком. Гвенн перевела взгляд на нижнюю часть ее тела под простыней и похолодела от ужаса. Потом наклонилась и, поцеловав девочку в щечку, стремительно бросилась в приемную – поговорить с медсестрой.

– Что с ней сделали?

– Пришлось ампутировать правую ногу. Но это еще не самое худшее. Лев прокусил ей позвоночник. Доктор считает, что она останется парализованной ниже пояса. Он все удивлялся, как это вы довезли ее живую.

В лагере Гвенн и Алан немного посидели на складных брезентовых стульях, пока Мальва с Артуром ставили палатку. Алан по-прежнему держался отчужденно. Неужели это тот человек, за которого она вышла замуж?

– Надеюсь, небо услышит наши молитвы, Гвенни, и все будет хорошо. Ничего, если я прилягу? Я все еще немного не в себе.

В палатке их узкие койки стояли рядом. Гвенн не спалось. Снаружи слышались смех и возбужденные голоса: другие супружеские пары готовились к ночным приключениям. Гвенн вспомнила бессонные ночи в доме родителей в Денби. Поев хлеба с бульоном, она все еще бывала голодна; рядом, свернувшись клубком, спала младшая сестренка. Под стук дождя Гвенн представляла себе другие, солнечные дни – цветастые юбки, качели, романтические воздыхатели! А за дверью, ведя спор с дядей, кашлял наглотавшийся угольной пыли отец.

– Уезжай в Новую Зеландию! – уговаривал отец своего младшего брата. – Займись разведением овец. Сделай это, пока молод: женишься – будет поздно. Станешь рабом шахты. Конченым человеком, как я, вынужденным кормить детей. И никогда не узнаешь свободы.

Гвенн погладила мужа по руке. Он застонал во сне. Гвенн вызвала в памяти уроки военного времени. Ее сильно тревожило его ранение. Судя по непрекращающейся боли, у Алана могут быть задеты нервные окончания, ведущие от позвоночника к пенису. А это чревато импотенцией. Неужели они больше не смогут быть близки? Но если нервные окончания только задеты, а не мертвы, через несколько месяцев мужская сила может вернуться. Плохое питание только усугубит положение.

Бывало, девочкой она не раз стояла у окна, носом рисуя на запотевшем стекле сердечки и высматривая, когда Алан пойдет в школу. Она всегда выделяла его среди прочих мальчишек – стройного, с изящной головой художника или джентльмена. А теперь она чувствует в своей руке его исхудавшую руку, в которой еле теплится жизнь. Ладонь Гвенн скользнула по его боку, но муж так и не проснулся.

В последний день перед отъездом Гвенн проснулась на рассвете. Надела длинную юбку и тяжелые туфли и пригнулась, чтобы выйти из палатки. Сидя на корточках у костра, Артур кипятил чай. Мальва кормил мулов. Это просто удивительно, как легко и естественно двое африканцев распределили между собой обязанности. Они ничего не требовали, кроме пропитания и малой толики денег – шиллингов или рупий.

Час спустя они уже заново сложили вещи в фургон, меняя центр тяжести. Мешки с семенами, сельскохозяйственный инвентарь, запас провизии. Личные вещи Гвенн – чемоданы и несколько сумок – поместились в серой цинковой ванне.

Заметив вдалеке пробирающегося к ним сквозь скученный лагерь мужчину, Гвенн замерла и вгляделась внимательнее. Она узнала эту массивную фигуру и содрогнулась от чувства омерзения.

Ненависть сковала все ее существо. Охваченная одним желанием – убить его, Гвенн не проронила ни слова, когда Мик Рейли приблизился и предложил свою помощь. Он по-приятельски хлопнул по плечу Алана.

– Как дела, старый вояка? – осведомился Рейли, помогая Мальве водрузить ящик на место. Сделав шаг назад, он на мгновение задел Гвенн. Ее передернуло от брезгливости. Рейли подмигнул ее мужу.

– Хорошо тебя заштопали, приятель?

Побледнев от натуги, Алан собирал силы для ответа. Гвенн обвила рукой талию мужа.

– Артур, – обратилась она к слуге, – помоги, пожалуйста, мистеру Луэллину забраться на сиденье. Мальва, сложи оставшиеся вещи в мешок и привяжи сзади.

– Все еще дуешься, любовь моя? – Рейли осклабился, показывая гнилые щербатые зубы. – А ведь нам придется часто видеться. Вместо того чтобы поддаться золотой лихорадке, мы с братом решили поработать на эту португальскую шишку – мистера Фонсики. То есть, прибрать к рукам несколько участков, где есть вода.

Гвенн на минуту оставила работу. Выпрямившись, она уставила взгляд в похожие на изюм в пудинге, близко посаженные глаза Мика Рейли и вновь ощутила гадливость и гнев, как тогда, когда он, пыхтя и отдуваясь, подмял ее под себя.

– Если ты еще хоть раз заговоришь с моим мужем или со мной, – ровно проговорила она, – я упеку тебя за решетку, Майкл Рейли. Чего бы это ни стоило. А потом тебя отправят на родину и повесят за твои злодеяния. Не забудь, у меня есть свидетель.

– Это не свидетель. Я видел, как ты таскалась с ним на пароходе. Хочешь, чтобы я сказал Алану? Пусть только твой слюнявый хахаль сунется в эту страну, мы его так отделаем, что он уже никогда никому ничего не скажет. Мы уже проучили его там, на судне. В следующий раз я убью его.

Гвенн пошла садиться в фургон. Рейли как ни в чем не бывало улыбнулся.

– Вот увидишь, любовь моя, ты ко мне еще привыкнешь.

Артур повел мулов через суматошный, перенаселенный лагерь. Мальва шел позади, помахивая дубинкой. Алан держал поводья. Гвенн примостилась рядом с ним. Из головы не шел Рейли с его угрозой. Это из-за нее они преследуют Энтона. Значит, они таки избили его, а он ей ничего не сказал. Это не должно повториться.

Проезжая по окраине Найроби, они миновали отель «Норфолк». На веранде пили кофе и курили несколько мужчин. Завидев новых поселенцев, один поднес руку к шляпе и крикнул:

– Желаю удачи!

– Она им чертовски понадобится, – ухмыльнулся его товарищ.

* * *

Оливио радовался почте, как возвращению блудного сына. Ее каждый вторник и каждую пятницу – по железной дороге или в почтовой карете – доставляли из Наньюки. На одной стороне брезентового мешка красовалась королевская эмблема – буква V над изображением льва и единорога, а на другой – устрашающий профиль белого носорога. Небольшой висячий замок оберегал содержимое мешка от любителей сунуть нос не в свое дело.

Для гостей и хозяина «Белого носорога» получение почты было самым обычным делом. Каждому свое. Зато карлик считал всю почту своей собственностью. За восемь лет работы в отеле Оливио научился судить о содержании корреспонденции по внешнему виду мешка – подобно тому, как фермер в момент рождения ягненка с первого взгляда определяет его достоинства. По весу и конфигурации, по звуку, с которым мешок плюхался на прилавок, он судил о ценности сведений. Иногда ему даже не нужно было читать письмо. Конверт, его объем, марка, поведение адресата говорили о его содержании больше, чем сами строки.

Этим утром почта обещала праздник. Карлик отпер замок своим ключом и, разложив содержимое мешка на стойке, начал сортировать корреспонденцию. Лорду Пенфолду почта, как всегда, не сулила ничего хорошего. Кроме счетов от двоих торговцев, ему пришли два письма от банкиров – одно из Найроби, другое – из Лондона. Плюс объемистый конверт от управляющего его поместьем в Уилтшире. Одно письмо – от недавнего постояльца – предназначалось для леди Пенфолд и было отправлено из Флоренции. Ясно, она не заинтересована в том, чтобы оно попалось на глаза мужу.

В одном случае адресатом был он сам, а отправителем – Р. да Суза из Найроби. А вот и сочная слива в пудинге – тяжелый коричневый конверт на имя «сеньора Васко де Кастаньеда-и-Фонсека». А перед пометкой «конфиденциально» и подавно было невозможно устоять. Автором письма оказался некий Антонио Гама из Лиссабона, нотариус. Что еще могло случиться? Карлик вспомнил фотографию Фонсеки и еще одного мужчины.

Он спустился по лесенке и вышел в коридор, чтобы разложить письма по специальным ячейкам. А проходя мимо зеркала, остановился и стал почтительно изучать свое отражение.

Безупречные кожаные сандалии, нарядный плетеный кушак, девственно белая униформа и, главное, голова. Вот именно! Голова идеально круглой формы! Карлика охватило приятное возбуждение – он даже вспотел. Перед его мысленным взором встало изображение приземистого священника на фотографии. Это же он сам! Много ли еще в мире таких голов? И многие ли их обладатели носят имя Фонсека? Наверняка архиепископ – его дедушка!

Карлик взял себя в руки и вновь направился к стойке. В холле он с раздражением отметил на покрытом лаком полу пыльные отпечатки босых ног одного из мальчишек. Взобравшись на стремянку, он распечатал письмо от своего банкира, написанное аккуратным почерком на почтовой бумаге с гербом Гоанского института в Найроби.

«Дорогой Оливио Фонсека Алаведо!

Шлю вам хорошие новости. Хотя дела подвигаются медленно и понадобится много лет, прежде чем земля станет нашей, наши деньги работают. К счастью, всю черную работу за нас сделают другие. Простые англичане, миссис и мистер Алан Луэллин, поднимут целину и подготовят землю для настоящих хозяев.

Вышеупомянутый мистер Луэллин пострадал на войне, но, похоже, очень терпелив и готов приложить все усилия. Не знаю, насколько серьезна его болезнь. Зато жена кажется крепкой. Вам следует подружиться с ними и позаботиться, чтобы дела на ферме шли как можно лучше. Если они ее угробят, мы не увидим ни денег в кармане, ни земли под ногами.

Остаюсь вашим преданным другом,

Раджи да Суза».

* * *

На седьмой день Гвенн почувствовала себя в Африке как дома. Она шла впереди, рядом с Мальвой, завороженная необозримым простором вокруг. Ей было важно самой, путем непосредственного контакта, открывать для себя каждый новый пейзаж, а не любоваться им, сидя в фургоне, выглядывая из-за подрагивающих ушей непокорных мулов.

Гвенн не думала, что может быть такой климат. Она представляла себе обжигающий зной колонии – в противоположность пронизывающей сырости Уэльса. А вместо этого нашла теплые солнечные дни и прохладные вечера. Воздух вокруг светился. Легкое дуновение ветерка доносило свежие ароматы дикорастущих цветов и трав. После тесных, замкнутых лощин Уэльса с каждого нового склона открывался неохватный, как океан, ландшафт. Пологие холмы тянулись на многие мили. Горизонт казался почти недосягаемым для взора.

Однако дорога была трудной, и продвигались они крайне медленно.

Вся в глубоких рытвинах, покрытая на шесть дюймов сухой красной пылью, она понижалась к центру, а с боков была обрамлена высокими насыпями. Вынужденные постоянно напрягаться, мулы натерли холки.

Гвенн остановилась и улыбнулась Мальве, когда он указал на пасущегося на соседнем холме самца антилопы. Они постояли, поджидая отставший фургон. Наметанным глазом Гвенн тотчас определила, что Алану хуже, чем он пытался показать. Пальцы судорожно вцепились в край деревянной скамьи. Он закрыл глаза. Для него эта поездка была тяжелейшим испытанием. Фургон съехал на обочину и остановился. Гвенн с Артуром помогли Алану сойти. Она старалась не замечать, что у мужа спереди мокрые брюки. Он сел отдохнуть, прислонившись к твердому красному муравейнику.