Текст книги "Отель «Белый носорог»"

Автор книги: Барт Булл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Гуго фон Деккен взглянул на свои карманные часы, без слов давая Энтону понять, что он опоздал. Рядом с хозяином сидел тощий африканец с пучками жестких седых волос над ушами. Лицо избороздили глубокие морщины – как будто он постоянно щурился от яркого солнца. Единственной рукой он смазывал неподвижную часть вала. Сам сморщенный, точно старый слон, фон Деккен посмотрел на гостя слегка слезящимися серо-голубыми глазами. Словно оценивал.

– Вижу, ты уже отметился в буше. Да? Не пора ли надеть нормальную одежду?

– Как вы догадались, сэр?

– У тебя на ботинках свежая красная пыль. И дурацкие английские штаны порваны. Если англичане и научили меня чему-нибудь полезному – всему остальному я сам их научил, – так это носить в Африке шорты. Когда ты в шортах, колючки не мешают ходьбе, да и шума меньше. Кожа – ерунда. Закалится. Я подошлю к тебе девчонку – сшить шорты. С тех пор как умерла Гретхен, я всегда держу девчонку для шитья и всякой такой работы. Африканца зовут Банда, он мой денщик. Старше и мудрее меня.

Энтон с улыбкой протянул руку. Банда сжал ее жесткими пальцами. Юноша повернулся посмотреть, как разгружают первую телегу сизаля. Наблюдал за сменяющими друг друга телегами, фон Деккен одобрительно кивал, когда Энтон сам брался за деревянные вилы, чтобы подгрести остатки и заправить в декортикатор.

– За каждым растением, сынок, необходимо ухаживать пуще чем за ребенком. После двух лет в теплице оно тебе все еще по колено. Еще через два года его можно срезать. Но настоящей спелости сизаль достигает только к семи годам. Как раз в этом возрасте мальчику дают подержать его первое ружье.

На веранде ударили в гонг. По мере приближения к дому в воздухе все явственнее пахло вкусной едой. Рот наполнился слюной. Сев за стол, Эрнст положил себе закуску и налил кофе и пива. Из-за горы холодной жареной свинины, колбасы, печеных яблок, яиц, толстых ломтей свежего хлеба и жареной картошки с луком было невозможно разглядеть тарелку. В центре массивного деревянного стола стояла корзина зеленых яблок. Точь-в-точь такого цвета, как глаза Гвенн.

Фон Деккен согнул одеревеневшее тело и понюхал картошку.

«Следи за чертовым поваром, Эрнст, чтобы жарил картофель в точности по рецепту твоей матери. Каждый день нужно тратить время на их воспитание! Иначе все полетит к чертям, и наша жизнь не будет стоить ломаного гроша. Сначала тебе чересчур мелко порежут картошку – как сейчас, потом работа остановится – и конец ферме "Гепард"!»

После еды оба немца съели по зеленому яблоку с кофе.

– Освежает дыхание, – объяснил фон Деккен, – и очищает зубы.

Энтон тоже взял яблоко. Вспомнились слова старой колдуньи: яблоко возбуждает женщину, а груша – мужчину.

Потом он помогал открывать ящики с швейными машинами. Гуго фон Деккен наблюдал издали, хмурясь и сложив руки на груди. Эрнст с Энтоном вытащили гвозди и опустили деревянные борта. Всякий раз, когда какой-нибудь африканец останавливался посмотреть, фон Деккен прогонял его обратно в поле.

– Осторожно, не погни! – предостерег фон Деккен, глядя, как Эрнст плоскогубцами выдергивает расшатанный гвоздь. – Доски и гвозди – ценнее, чем эта так называемая техника.

Наконец одна машина освободилась от оков и свободно стояла на дне ящика – черная полированная глыба, прочная, смазанная машинным маслом, точь-в-точь как в тот день, когда ее сгрузили с корабля. По солидному металлическому основанию бежала надпись: «КОХ И АДЛЕР, БИЛФЕЛД». Фон Деккен подошел и пальцем снял немного масла. Растер пальцами и понюхал.

– Превосходная смазка – столько лет, а машина в отличном состоянии! Как это мы проиграли войну?

После обеда, сидя на ступеньках веранды и наслаждаясь кофе и напитками, трое европейцев любовались Килиманджаро.

– Самая высокая гора в Германии, – гордо произнес фон Деккен.

Устало потягивая пиво, Энтон прислушивался к рассуждениям своих хозяев о том, как, по их мнению, британское правительство распорядится оккупированной территорией.

– Может, теперь, после смерти королевы, они вернут Кили Кении, – предположил отец. – Виктория всего лишь подарила ее своему внуку, кайзеру Вильгельму, чтобы у него тоже была своя гора. До меня дошли слухи, будто англичане будут конфисковывать немецкие фермы. Они называют наши земли «собственностью врага».

– Почему бы и нет? Они и так отовсюду свезли в Кению все, что могли. А теперь здесь нашли золото – стало быть, мы на очереди.

Эрнст опрокинул в глотку стакан яблочного шнапса и покосился на Энтона.

– Золото? – встрепенулся тот.

– Сначала англичане контрабандой вывозили луковицы и побеги сизаля. Потом – кофейные деревья. В Китае вы стибрили чайные кусты. Теперь все это благополучно произрастает в Кении, на земле, украденной вами у чернокожих.

Энтон поднялся.

– Я слышал, весь «немецкий» сизаль был вывезен из Флориды тридцать лет назад.

– Ну-ну, мальчики, – вмешался Гуго фон Деккен. – Не стоит снова начинать военные действия. Мы и сами стянули клочок земли. Ради Бога, Эрнст! А ты, парень, иди со мной.

В доме фон Деккен отпер ящик с оружием и вынул из отдельной ячейки с зеленой фетровой подкладкой «манлихер-шенауэр». Старик любовно протер винтовку промасленной тряпкой.

– Моя первая винтовка. Двустволка пятьдесят шестого калибра. Легкая и бьет без промаха. Гретхен всегда предпочитала ее.

Он вернул «манлихер» на место и достал семимиллиметровый маузер и двуствольный «гебрюдер-меркель-450». Набил карманы линялой спортивной куртки патронами. Выйдя из дома, вручил маузер Энтону, оставив себе более тяжелое оружие. Они двинулись вдоль рядов сизаля. Энтон обратил внимание: в буше старик ступал легче, пружиня шаг. Словно прочитав его мысли, фон Деккен похвастался:

– Знаешь ли, временами я забываю о своем возрасте.

Он зарядил свой тяжелый «меркель» и передал Энтону один патрон для маузера.

– На охоте, если ты не способен поразить цель с первого выстрела, не стоит даже пытаться. Знаешь, как с этим обращаться?

– Вроде бы.

Маузер удобно разместился у Энтона на ладони. Он был в отличном состоянии. Чтобы проверить ствол, Энтон посмотрел сквозь него на ослепительно голубое небо. Оружие было идеально вычищено. Как бывало в английском лесу, у Энтона обострились все чувства. Им овладел азарт охотника – сродни тому, что испытывает беговая лошадь на старте. Заряжая винтовку, он поймал на себе понимающий взгляд фон Деккена.

Некоторое время они шли молча. Энтона поразило разнообразие шипов и колючек, цеплявшихся за одежду. Каждое крохотное растение было чертовски умно и настроено воинственно. Шипы оберегали маленькие белые и желтые цветочки. Фон Деккен винтовкой указал вниз.

– Свежие следы топи, – прошептал немец.

Каждый отпечаток отчетливо делился надвое – похоже на английскую лань. Пройдя еще сотню ярдов, они увидели множество сходных с этими следов, однако помельче.

– Теперь мы ее не найдем, – буркнул фон Деккен. – Проклятая импала!

Энтон сделал небольшой круг и жестом подозвал немца, чтобы тот вновь возглавил преследование. Дул встречный ветер – антилопа не почувствует их запаха.

Через сто двадцать ярдов они увидели топи. Это был крупный одинокий самец, достигавший в холке четырех футов, с лоснящейся рыжевато-лиловой шерстью и крутыми острыми рогами. Фон Деккен положил руку Энтону на плечо и заставил опуститься на колени.

– Попробуй добыть нам ужин.

Энтон терпеливо наблюдал за пасущимся невдалеке зверем. Время от времени топи поднимал голову и бил оземь передним копытом. Изучив повадку зверя, Энтон стал подкрадываться к нему слева до тех пор, пока его и антилопу не разделила акация. Укрывшись в ее тени, совершенно забыв о больной руке, он продолжал ползти, целиком сосредоточившись на своей добыче и подмечая каждый сучок, каждый запах и каждое движение. Пока топи жевал траву, Энтон двигался вперед. Как только зверь поднимал голову и настораживался, он замирал. Он повторял все движения животного, как партнер в танце. Так учил Ленарес.

Когда между ними осталось пятьдесят ярдов, Энтон выскользнул из укрытия и, стоя на коленях, прижав к плечу маузер, стал ждать, когда зверь повернется к нему. Топи сделал шаг и сильно ударил по земле передним копытом. Потом повернулся в профиль и поднял голову. Энтон нажал на спуск и бросился к падающей антилопе.

Фон Деккен осмотрел рану и всю тушу убитой антилопы.

– Глупо подбираться так близко: ты вполне мог его упустить. Зелен ты еще для бонго. Видишь когти леопарда на ляжках? В тот раз топи посчастливилось. Знаешь, зачем он царапает землю копытом? Отмечает свою территорию – приманивает самку. В точности как люди – только вместо денег и уютного дома приманкой служит особый запах, выделяемый из желез у него на ногах.

– А что такое бонго?

– Гигантская ярко-рыжая антилопа, что прячется в лесах у подножия горы Кения. Пугливая, словно призрак. Многие ищут ее всю жизнь, но так и не находят. Убьешь бонго – станешь настоящим охотником. А теперь поспешим домой – пришлем мальчишек за твоим красавцем, пока его не утащили гиены.

Слушая фон Деккена, Энтон проворно распорол ножом брюхо антилопы. Будь у него цыганский нож, получилось бы намного аккуратнее. Он выскоблил свернутые кольцами кишки. Вычистил грудную клетку и полость желудка и отрубил голову. Потом встал и взвалил тяжелую тушу себе на спину. Две ноги антилопы он скрестил у себя на груди и придержал одной рукой, а в другую взял винтовку. И последовал за фон Деккеном на ферму «Гепард».

– Ну и ну! – одобрительно произнес Эрнст, поджидавший на веранде со стаканом шнапса в одной руке и сигарой в другой. – Кажется, нашему юному англичанину сегодня повезло.

– Не знаю, как насчет везения, – возразил его отец, – но лазает мальчишка, как француз в окно борделя. У него отличный нож.

Старик наблюдал, как Энтон обдирает шкуру. Отделяя кожу от диафрагмы и мяса, он не пролил ни капли крови. А когда закончил, поволок тушу на кухню.

– Твое счастье, что этот парень не охотился за тобой на войне, – сказал фон Деккен сыну.

– Нам довелось подстрелить не одного охотника.

Энтон вымыл руки и отправился во флигель. И очень удивился, увидев, что в его комнатушке горит масляная лампа. На кровати лежала африканка в белой униформе прислуги. Завидев Энтона, она села, свесив длинные черные ноги. Не первой молодости, но довольно аппетитна.

– Пришла снять с тебя штаны.

– Что-что? – Залившись краской, Энтон замер у двери.

– Ну, снять. Мерка. Шить штаны.

Женщина сняла одну из висевших у нее на шее веревок и, подойдя к Энтону, обвила веревкой его талию, прижав к его телу тяжелые наливные груди. Он разволновался, ощутив аромат манящего женского тела. Ее пальцы неторопливо ощупали его спину, бока и живот. Зажав в зубах веревку, женщина затянула узел и с улыбкой посмотрела Энтону в глаза. Он еще больше покраснел. Второй веревкой она обвила ему ягодицы, подержала их в ладонях и тоже завязала узлом веревку.

– Теперь я знаю размер. Очень хорошо. Папа Деки слишком стар. – Женщину забавляло его смущение. – А ты, может, слишком молод?

Глава 11

Из ущелья появился Мальва с Анной на руках. Тело девочки висело, как рваная, пропитавшаяся кровью тряпичная кукла.

– Ее загрыз лев! – Саманта Голт с ревом бросилась к родителям.

Гвенн помогла Мальве положить ее на одеяло и внести в вагон. Трясясь всем телом и причитая, миссис Голт сидела на подножке, вцепившись в Саманту.

– Вам лучше не смотреть на нее сейчас, миссис Голт, – посоветовала Гвенн.

К ней вдруг вернулась спокойная уверенность, граничащая с мертвящей отрешенностью – как во Франции. Вспомнился блестящий от крови пол «скорой помощи» после того, как из нее выносили последнего раненого.

Юбка и блузка Анны были изодраны в клочья. Лицо, волосы и порванная одежда потемнели от пыли. Из-под юбки ручьями текла кровь.

– Тони, – обратилась Гвенн к Бевису, пока Голт успокаивал жену, – попроси у машиниста два ведра воды. Отфильтруй через чистую материю. Пусть Том держит Саманту и ее мать в соседнем купе. Потом собери любые медикаменты, какие найдешь.

Солдатским ножом она разрезала на Анне одежду и осмотрела юное обнаженное тело. Служба в Добровольных санитарных частях приучает ко многому, но ее ужаснули повреждения, нанесенные этому ребенку. Глубокие рваные раны на боках и бедрах были словно сделаны ножом для разделки мяса. Гвенн еще раз процедила ржавую воду из паровоза через марлю и обмыла бесчувственное тельце.

Работая, Гвенн вспомнила свое первое посещение хирургической палаты. Первый месяц работы водителем санитарной машины вообще был ужасен. Но в тот день на перевязочном пункте под Нью-Чапелом каждого, кто не был ранен, заставили помогать. Задуманный как вспомогательный полевой госпиталь для поверхностного ухода за легко раненными, перевязочный пункт стал первым прибежищем после кровавой бойни, превращавшей деревья, людей и лошадей в черное крошево.

Из палатки вышел молодой врач-англичанин с исполненными страдания запавшими глазами. Его медицинский халат приобрел сходство с фартуком мясника. Он приказал Гвенн и четырем ее подругам помочь ему. У него тряслись руки. Из палатки за его спиной доносились нечеловеческие вопли…

Верхняя часть тела Анны осталась почти неповрежденной, если не считать двух ран на животе от зубов людоеда. Из правого бедра хлестала кровь. Оно было все растерзано когтями хищника – а ведь когти, как было известно Гвенн, – опаснейший источник заразы.

– Как, черт возьми, это случилось? – спросил Бевис проходившего мимо окна вагона кочегара.

– Мы услышали в донге крик ребенка и бросились туда, – ответил черный от копоти индиец и указал на Мальву. – Вон тот человек бросился догонять льва, тащившего девочку в зубах. Слава Богу, лев был тощий, хромой на одну ногу. Этот человек попал в него дубинкой. Лев выронил девочку и убежал.

– Ладно, иди, разведи огонь в топке. – Бевис повернулся к стоявшему рядом машинисту. – Постарайтесь скорее попасть в Найроби.

– На это уйдет минимум девять часов. Впереди гористая местность, а «Болди» уже не тот, что прежде.

Гвенн молча работала в первом купе. Бевис смотрел и оказывал посильную помощь.

Ее и удивило, и обрадовало его молчание. Она промыла рваные раны карболовым мылом и кипяченой водой. В царапины от когтей – среди которых попадались глубокие – попали разлагающиеся частицы плоти предыдущих жертв хищника. Гвенн обработала раны и сделала раствор марганцовки. Опасаясь, что продукты гниения поразят здоровые ткани, она раскрошила между двумя монетами кристаллы перманганата калия и присыпала открытые раны.

– Пока мы не довезем ее до больницы, – сказала Гвенн, – потеря крови представляет даже большую опасность, чем инфекция. Нельзя ли ехать быстрее?

Всякий раз, когда она снимала жгут, из бедренной артерии ударял фонтан крови. Гвенн понимала: здесь требуется виртуозное искусство хирурга, а что может поделать она сама, да еще когда поезд трясет на стыках? Полностью остановить приток крови к ноге – значит потерять ногу. А если позволить крови течь девять часов подряд, ребенок может умереть. Гвенн надеялась уменьшить кровотечение умеренным прессом на поврежденную артерию. Она наложила на рану тугую повязку.

Спустя час Анна пошевелилась. Гвенн боялась, что, очнувшись, девочка начнет метаться от боли. Поэтому она сделала ей укол морфия и дала подышать эфиром.

Локомотив с трудом карабкался на возвышенность. Приближение к Кибвези – в сотне миль от столицы – вылилось в сплошную борьбу между быстрым скатыванием вниз и трудным продвижением вверх по склону. Как усталый велосипедист, машинист старался набрать побольше скорости на спусках, чтобы облегчить очередной подъем, но эффект оказался совсем небольшим. За восемь миль до Кибвези давление в котле упало. Гвенн беспомощно сознавала: поезд вот-вот остановится. Рядом с ней обивка сиденья пропиталась свежей кровью.

Энергия паровоза истощилась от долгого подъема на холм и собственной тяжести. Перед самой вершиной поезд остановился и заскользил назад. Пронзительно заскрежетали колеса: машинист изо всех сил нажал на тормоза. Поезд скатился в долину. Бевис побежал к паровозу – поговорить с машинистом. Потом он посовещался с группой отставных военных; те сразу же приняли решение.

Восемьдесят пассажиров вышли из поезда. Остались только дети и сильно покалеченные ветераны. Поезд взобрался на холм, резво скатился вниз и, взобравшись на следующий холм, остановился, поджидая пассажиров. Через двадцать минут все заняли свои прежние места.

Три пассажирских и один багажный вагон отцепили и оставили на запасном пути в Кибвези. В паровоз загрузили дрова, воду и горючее. Бевис передал начальнику станции телеграмму – отправить в Найроби. Несколько семей втиснулись в без того переполненные купе. Большинство осталось ждать следующего локомотива.

– Плохие новости! – крикнул, подбегая к машинисту, сикх – начальник станции. – С телеграммой ничего не получается. Повреждение на линии. То ли жираф, то ли собаки-масаи утащили проволоку на бусы. Если вы не поспешите, можете столкнуться с встречным поездом.

Локомотив, топливный тендер и один вагон мигом вылетели из Кибвези.

Анну, к которой временами начинало возвращаться сознание, успокаивали морфием. Обеспокоенная бледностью девочки из-за большой потери крови, Гвенн наложила на правое бедро жгут. Нога начала синеть.

За четыре мили до Улу (последняя заправка топливом перед Найроби) – новая непредвиденная остановка. Гвенн выглянула в окно – на путях лежал мертвый жираф. Вокруг шеи обвился медный телеграфный провод. Кочегары и все пассажиры спрыгнули на землю. Животное весом не меньше двух тысяч фунтов за ноги оттащили в сторону.

В Улу пополнили запас дров и отправили телеграмму. Гвенн вытерла лицо Анны. Девочка была без сознания. Гвенн вернулась к окну.

Наконец-то восхищенному взору Гвенн явилась та Африка, которую она представляла себе в воображении. По серо-зеленому ландшафту разбросаны островки акации, и повсюду, куда ни глянь, – экзотические животные. По бескрайней равнине бродили страусы, зебры, газели Томсона и всевозможные антилопы. Гвенн мысленно вознесла к небесам молитву: пусть Анна выживет и увидит все это! Сердце девочки еще билось, но с каждым разом слабее.

Уже перед вечером поезд подошел к вокзалу в Найроби. На перроне столпились встречающие. Казалось, все население города явилось на станцию – в фургонах, открытых автомобилях, верхом на лошадях, пешком или на рикше. Подкатила машина «скорой помощи» с белым деревянным кузовом. Врач и две европейские медсестры стояли наготове. Когда девочку подняли, чтобы положить на носилки, Гвенн заглянула под одеяло и ужаснулась: пониже спины виднелся небольшой сгусток запекшейся крови. Еще одна рана.

Потная, в пыли и копоти, Гвенн сошла на платформу и помогла внести Анну в машину «скорой помощи». Она вдруг осознала свой неопрятный внешний вид и нервно оглядела платформу. На нее смотрел высокий темноволосый мужчина в болтающейся, как на вешалке, одежде. Бог мой, неужели это Алан? Он очень постарел и осунулся. После секундного замешательства Гвенн бросилась к мужу. Он двинулся навстречу скованной походкой. Гвенн плача обняла его и ощутила кости. Алан обвил ее слабыми руками. Она закрыла глаза.

– Слава Богу, ты здесь! Ты здоров?

– Как доехала? – спросил Алан.

– Ты не представляешь, что случилось! На эту маленькую девочку напал лев. Она потеряла ужас сколько крови. Я пыталась помочь.

Гвенн подняла голову и всмотрелась в лицо Алана, надеясь отыскать прежние черты своего возлюбленного.

– Гвенни, у нас есть ферма! – жарко прошептал он ей на ухо. – Две тысячи акров на берегу большой реки. Она наша собственная – как ты всегда мечтала! А вот и наша повозка.

– Как же мы будем содержать такую ферму? – удивилась Гвенн и всем телом откинулась назад. Казалось, Алана не заботила пострадавшая девочка. У него изменились глаза: стали глубже, тоскливее. Из них ушла молодость. Должно быть, и она стала другой. Господи, что с ними сделала война!

Гвенн повернула голову и увидела доверху нагруженную, запряженную четырьмя мулами повозку. Сбоку стояли африканец и жирный индиец в роскошной одежде.

– Давай поедем за «скорой помощью» – убедимся, что с Анной все в порядке.

– Один мой новый друг помог с деньгами. Познакомься, Гвенни, это мистер да Суза. А это – Артур.

Алан помог жене взобраться в повозку и усесться на скамейку. Гвенн ответила кивком на поклон индийца. Запекшаяся кровь привлекла внимание Алана к ее пальцам.

– Где твое обручальное кольцо?

* * *

Энтон пробудился до рассвета. Протер глаза и издал тихий чирикающий звук. Пришлось повторить несколько раз, пока не получилось как следует. Он позвал сов – сначала спокойно, потом настойчиво. Одна птица ответила. Начался утренний разговор. Вскоре в него включилась другая сова.

Энтон встал и натянул тяжелые шорты, сшитые из старой палатки. «В Африке невозможно достать приличные кожаные шорты, – брюзжал Эрнст фон Деккен. – Из того, что есть, эти – наилучшие». Сам фон Деккен берег свои брюки из серой добротной немецкой кожи (за тридцать лет их ни разу не стирали) для особо торжественных случаев. Сидя в полумраке на крыльце, Энтон надел новые ботинки: слишком короткие и, как ему показалось, чересчур тяжелые, зато прочные. Потом он проверил маузер и побежал к водоему, взяв, по совету фон Деккена, два патрона: один для охоты, а другой – чтоб вернуться домой.

Небо просветлело. Энтон забрался в заранее облюбованное укрытие. Это нагромождение каменных глыб, стволов и веток деревьев было словно специально создано руками великана и служило незаменимым наблюдательным пунктом Энтону и всякому хищнику, ведомому тем же интересом.

Он увидел перед собой на камне вырванный с мясом пучок игл дикобраза – очевидно, стоивший жизни его владельцу. Подобрав одну иглу, Энтон залюбовался ее совершенной формой и правильным чередованием серых и белых полос. Вогнутая, заостренная, легкая, однако очень жесткая, игла подходила для убийства лучше остроконечной медной пули. Энтон засунул пучок в карман рубашки.

Он провел пальцами по камню в том месте, где лежали иглы. На пальцах не осталось ничего, кроме степной пыли. Послюнив палец, он повторил процедуру. На этот раз к пальцам прилипло что-то похожее на запекшуюся кровь. Неподалеку Энтон заметил кучку мелообразного помета. Гиена! Каждый известковый катышек – остаточный продукт переваренных костей жертвы, безжалостно растерзанной хищными челюстями. Однако дикобраз – не самая удобная добыча для любителей падали. Энтон огляделся и обнаружил еще одну кучку катышков меньших размеров. Видимо, кто-то помельче из кошачьих, подумал он, сетуя на скудость информации. Возможно, виверра.

Вот когда он услышал невдалеке от себя шорох. Длинная узкая морда раздвинула ветви акации и повернулась – сначала направо, потом налево. Это была крупная желто-коричневая антилопа-бубал. Успокоившись, зверь побрел к водопою. Странное существо с тупой мордой, широко расставленными рогами и выпуклым, похожим на горб, затылком показалось Энтону на редкость неуклюжим. За ним подошел еще один бубал, потом целое стадо, насчитывающее восемьдесят или даже сотню животных.

Изумленный таким изобилием, Энтон мысленно вернулся в Чевиот-хиллс в Нортумберленде. Там каждая встреча с животным была событием. Он снова пережил напряжение, испытанное им во время выслеживания, вдвоем с Ленаресом, красного оленя. Их окутала морозная предрассветная дымка, спустившаяся с Шотландских гор близ Колдстрима. Чтобы не привлекать внимания лесничих, Ленарес, как правило, делал только один выстрел из мелкокалиберной винтовки – обычно в узкой лощине, чтобы берега приглушили звук. И никогда – при ясном свете дня.

Окоченев после ночи, проведенной под открытым небом, Энтон с цыганом лежали на подстеленном одеяле среди папоротника и мирта. И вдруг на опушке леса возник красавец-олень с ветвистыми рогами. Он огляделся и осторожно пошел к воде. Они понимали: этот роскошный олень – не для них: королевская добыча. Все равно что дорогие блюда в меню, выставленном на витрине шикарного ресторана.

Молодой самец ступил в воду. Ленарес передал тринадцатилетнему Энтону свое ружье. Тронутый доверием, мальчик взял оружие. И, не сумев справиться с волнением, пальнул вперед и вверх, ранив молодого оленя в загривок. Тот погрузился в поток. На него обрушился Ленарес со своим ножом, стараясь перерезать горло. Человек и животное барахтались в окровавленной ледяной воде.

Наконец олень сбросил охотника и, с трудом поднявшись на ноги, побрел через реку, с цыганским ножом, застрявшим в шее. Ленарес с Энтоном начали палить вдогонку. Они преследовали раненого зверя до склона горы – бежали по камням, скользили на опавших листьях. Запыхавшись, остановились на гребне, пристально оглядывая местность. Все углубления и впадины затопил утренний туман. Наконец они заметили оленя на фоне просеки; ног не было видно, казалось – он плыл в облаке тумана. Потом остановился – на трех ногах – и стал безнадежно вскидывать голову, чтобы избавиться от ножа. А затем, прихрамывая, побрел в частный лес. Энтон с Ленаресом пошли по кровавому следу. Занималось утро; туман рассеялся. На севере виднелись отдаленные холмы, поросшие темными елями. Ленарес, сильно нервничая, бежал, низко опустив голову и не отрывая взгляда от земли, горя желанием довершить убийство и вернуть свой нож, пока не пробудились окрестные деревни. Они еще раз увидели оленя в отдалении – тот двигался медленнее; рукоятка ножа стала длиннее: очевидно, лезвие уже не так крепко сидело в ране. Лес поредел и стал похожим на парк. Со старых дубов и тисов были аккуратно срезаны засохшие сучья; под ногами не было завалов из валежника, где обычно скрывается мелкая живность. Двое охотников – взрослый и мальчик – продолжали преследование. Всякий раз, когда они выходили на поляну, Ленарес начинал нервничать.

Внезапно он предостерегающе поднял руку и в тот же миг, увлекая за собой Энтона, припал к земле. Тело цыгана напряглось. Он положил между ними свое ружье и зашептал Энтону на ухо:

– Больше нельзя стрелять. Если что-нибудь случится, не думай обо мне – беги за оленем с винтовкой. Запомни: пока меня не взяли с оружием, все не так страшно. Иначе – тюрьма.

Послышались приближающиеся голоса.

Хромающий олень развернулся и пошел прямо на них. Очевидно, услышал голоса и почуял человеческий запах. Из загривка по передней ноге струилась кровь; всякий раз, когда оленю случалось остановиться, там образовывалась алая лужица. Нож Ленареса едва держался в ране. Острое, как бритва, лезвие влажно блестело и покачивалось из стороны в сторону. Подойдя к рощице, олень остановился и резко мотнул головой. Нож взвился в воздух. Завороженный этим зрелищем и одновременно расстроенный муками животного, Энтон видел, как клинок упал в кучу желудей и листьев. Ленарес вскочил на ноги и схватил его. Олень на трех ногах метнулся прочь.

– Вот он! – раздался громоподобный голос. – За ним, ребята!

Ленарес бросил Энтону нож. Лезвие по рукоятку вонзилось в дерн, в каких-нибудь нескольких дюймах от левой руки Энтона. Мальчик лежал, неподвижный как изваяние, сжимая в другой руке винтовку. На какой-то миг в прогалине над землей мелькнула голова Ленареса – лиса, выбирающая путь к спасению. Энтон отполз поглубже в чащу. Прежде чем зарыться в ворох опавшей листвы, он успел сунуть нож за пояс.

На поляну выскочили трое мужчин. Лесничие. У одного был топор, у другого – резак дровосека с длинным кривым лезвием. Самый молодой – рослый, богатырского сложения парень без оружия – продолжил погоню за Ленаресом.

– Гони, Руп, если поймаешь, ставлю выпивку! – прокричал «дровосек» вслед стремительно удаляющейся фигуре. Старшие лесничие удобно расположились на траве и вытащили из карманов теплых твидовых курток глиняные трубки.

– Опять эти чертовы цыгане, – проворчал человек с резаком. – Так и норовят что-нибудь стибрить. Не знают, что такое честно работать. Давно пора вышвырнуть их из страны к чертовой матери.

До Энтона донесся слабый запах табака. От страха он весь покрылся липким потом; его била дрожь. Вот когда Энтон понял: всякий раз, выходя на охоту, сам становишься объектом охоты.

Спустя несколько минут вернулся Руп, подгоняя Ленареса мощными ударами кулаком по голове и плечам. Из ссадины под глазом цыгана текла кровь. Тонкое черное пальто было порвано; служившие пуговицами монеты вырваны с мясом. В руках он держал свои ботинки – больше не убежит. Энтон только сейчас заметил, как он мал ростом и тщедушен.

Самый крупный мужчина отдал свою трубку лесорубу и приблизился к цыгану.

– Вот тебе за то, что ранил молодого оленя и оставил умирать от потери крови! – проревел он, впечатав тяжелый кулак в живот Ленареса. Тот охнул и сложился пополам.

Энтон крепче вцепился в винтовку, страстно желая помочь другу, но не представляя, как это сделать. Если он выскочит из кустов и пригрозит им винтовкой – успеет ли Ленарес выпрямиться и убежать? Он вспомнил наказ Ленареса, а также то, что угрожать людям оружием тоже считается преступлением.

– А это – за осквернение наших лесов! – Лесничий отвесил Ленаресу две здоровенные оплеухи. – За то, что не даете честным людям покоя!

Ленарес рухнул на землю, поджал ноги к животу и в тот же момент взвыл от сильного удара в бок. Энтон закрыл глаза. До ушей доносились звуки ударов по ребрам и ногам цыгана. Тот непрерывно стонал. Наконец удары перестали сыпаться. Энтон открыл глаза.

– Убирайтесь из наших мест – с вашим воровством и колдовством! – Мужчина припечатал левую руку Ленареса каблуком. Тот издал дикий, протяжный вой. Двое других лесничих оттащили своего разошедшегося товарища от полумертвого цыгана. И все трое скрылись в лесу.

Плача от жгучего стыда, Энтон подбежал к другу. Сидя на земле, тот стонал и зажимал правой рукой два сломанных пальца левой. Энтон натянул ему на ноги ботинки. Они молча побрели к табору.

Сегодня, волнуясь подумал Энтон, мой первый день самостоятельной охоты в Африке. Нужно сделать все чисто.

Пока бубалы утоляли жажду, он присматривался к самкам и их детенышам, стремясь усвоить их повадки и чем они отличаются от других антилоп. Потом выделил крупного самца, одиноко чесавшегося о грубую кору дерева.

Энтон выстрелил. Самец упал. Остальные антилопы разбежались. Энтон перезарядил винтовку и бросился к водоему. Там он склонился над агонизирующим бубалом – и вдруг услышал в кроне у себя над головой почти неуловимый шорох. Он поднял голову и увидел пятнистый хвост. Гибкое тело леопарда изготовилось к прыжку.

Их взгляды встретились. Глаза громадной кошки злобно сверкнули. Юноша вскинул винтовку. Леопард обрушился на маузер как раз в момент выстрела. Энтон, маузер и зверь свалились на землю. Быстро придя в себя, хищник пополз к человеку – обнажив клыки и грозно рыча. Из раны хлестала кровь.