Текст книги "Отель «Белый носорог»"

Автор книги: Барт Булл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Кариоки проснулся, но целый час лежал без движения. Потом они встали и молча зашагали по берегу ручья, в сторону верховья.

Примерно через час охотники наткнулись на свежий помет двух бонго. Они долго шли по следам – пока те вдруг не пропали под свежеопавшими листьями бамбука. Юноши бросились описывать круги, прочесывая лес, и нашли следы, однако те привели к воде – и снова исчезли. Пошел дождь. Энтон и Кариоки вырыли яму и залезли туда на ночлег, накрывшись вывернутыми мехом внутрь шкурами.

Энтон проснулся в тревоге. По его левой ноге под плащом из обезьяньей шкуры кто-то полз – медленно и щекотно. Время остановилось. Энтон подавил желание вскочить на ноги. Его словно коснулось большое мокрое бревно – только живое, потому что оно ритмично раздувалось и сжималось. Прикосновение было очень легким, почти неуловимым – даже в момент разбухания. Потом Энтон и вовсе перестал что-либо чувствовать. Он по-прежнему не двигался – зато в голове с лихорадочной быстротой проносились мысли. Он понял, что это такое. Гигантская змея.

Слева от него, в каких-нибудь двух-трех. футах, спал Кариоки.

Невидимое существо – возможно, привлеченное исходившим от юношей теплом – снова зашевелилось. Энтон ощутил его прикосновения сразу в нескольких местах: у сгиба левого локтя, возле лица и в области лодыжки.

Такая длинная и толстая змея могла быть только питоном! Он вспомнил иллюстрацию к одной из книг из библиотеки фон Деккена. Восемь африканцев шествуют гуськом; каждый, словно полено для костра, несет на плече обрубок туловища питона. А неподалеку на земле валяется огромная голова и футов пять туловища; из чудовищной разверстой пасти удава, как из тугого воротника, торчит голова молодого бушбока. Две пары мертвых глаз производили жуткое впечатление. Только рога жертвы помешали удаву, вслед за переломанными ногами и туловищем бушбока, сожрать голову. Два ряда загнутых назад зубов вонзились бушбоку в шею. Текст под картинкой гласил: сам по себе укус питона не смертелен, но оказывает парализующее действие.

Когда змея снова затихла, Энтон прикинул: ее голова – величиной с голову маленького осла – должна находиться на уровне его собственной.

Ему удалось справиться с паникой. Все было тихо, только капли дождя барабанили по их меховым плащам. Три головы лежали в ряд. Спят ли те двое?

Энтон понимал: винтовка здесь не поможет. Он начал медленно – ужасающе медленно и осторожно, чтобы не шевельнулись остальные мышцы – высвобождать правую руку из-под тяжести тела. Потом точно так же освободил от ножен свой нож. И замер.

Минуты казались вечностью. Энтон не знал, способен ли питон ощущать страх, как другие животные. Или тепло. Может быть, дождь и запахи мертвых шкур притупили его обоняние?

Рядом что-то дернулось. Энтон вскочил, ничего не видя в темноте и боясь пустить в ход нож, чтобы не ранить друга.

– Тла..! – только и успел выкрикнуть Кариоки. На берегу ручья разгорелась схватка. Человек и питон барахтались в месиве из грязи и опавших листьев. Понимая, что он может помочь Кариоки, только разделив опасность на двоих, Энтон набросился на вздымающуюся массу.

К этому времени питон успел дважды обвиться вокруг торса Кариоки и прижать одну его руку к боку, а другую захватить челюстями. Левой рукой Энтон скользнул вдоль тела питона, но, не дойдя и до середины, ощутил мощные спиралеобразные движения колец, подбиравшихся к шее жертвы. Кариоки с силой взбрыкнул, и все трое свалились в ручей. Три тела сплелись в один тугой комок, стали как бы одним существом. Голова Энтона очутилась под водой. Гигантская змея обвилась вокруг его ног и сжала так, что он перестал их чувствовать.

Энтон задержал дыхание и вонзил в питона нож – в том месте, где он обвился вокруг спины Кариоки. По твердому, толстому, как ствол дерева, телу змеи пробежала судорога. Питон изогнулся над водой и выдернул Энтона на поверхность, а тот, вцепившись в него одной рукой, продолжал неистово орудовать ножом, словно пилой. Он боялся, как бы у Кариоки не сломался позвоночник.

Нож прошел сквозь тело питона и ранил Кариоки. Только узкая полоска кожи и мышц еще соединяла две части туловища омерзительной гадины. Яростно изогнувшись, питон разорвался надвое. Нижняя часть содрогнулась – и умерла. Хвост питона больше не держал ноги Энтона мертвой хваткой.

Отчаянно работая руками, Энтон выбрался на берег и стащил с себя мертвые кольца. Но не успел он встать, как на него обрушились Кариоки и верхняя, еще живая часть змея. Пытаясь ощупью найти в темноте шею питона, Энтон наткнулся на твердую приплюснутую голову. Он вонзил в нее нож. Змея разомкнула челюсти и отпустила руку африканца. Энтон продолжал кромсать. Кариоки вскрикнул от острой боли.

Энтон почувствовал, как отсеченная голова питона скользнула вдоль его торса. Несколько секунд, показавшихся Энтону вечностью, оставшаяся часть туловища – что-то около десяти футов – еще жила: билась и изгибалась, то ослабляя хватку, то с новой силой стискивая Кариоки. Энтон продолжал полосовать ее, спасая друга. Наконец все стихло.

Оба юноши рухнули на берег, под дождем, дрожа и задыхаясь. Страх уходил медленно, постепенно. В свете занимающегося утра стало видно: рубашка на Энтоне разодрана; вся грудь – в омерзительно розовой слизи. Охотники искупались в ручье. Энтон окинул взглядом то место, где только что разыгралась кровавая схватка. Развороченный, словно по нему прошелся плуг, берег являл собой месиво из сломанных веток, шкур убитых животных и окровавленных кусков питона; чешуя оливкового цвета переливалась в рассветных лучах. Хищная голова наполовину покоилась в воде. Обрывки кожи и раскромсанной плоти обрамляли ее кроваво-красным воротником.

Энтон не был ранен, только ребра вновь напомнили о себе. Зато Кариоки стонал и прижимал ладонь к лицу. Уже находясь при последнем издыхании, питон повредил ему левый глаз. Энтон зажал лицо друга ладонями – как в тот раз, когда Эрнст «штопал» его на ферме «Гепард» – и большими пальцами разлепил веки. Энтон всмотрелся в глаз. Зрачок остался круглым, но нижняя часть роговой оболочки покрылась царапинами и помутнела.

Кариоки промыл глаза. Энтон оторвал от того, что было его рубашкой, один рукав и, тщательно прополоскав, забинтовал левый глаз Кариоки.

– Следуй за Тлагой обратно в лагерь, Кариоки, – произнес Энтон, подбирая копье, винтовку и то, что осталось от их одежды. – Завтра мы отправляемся в деревню твоего отца. Оставим бонго до следующего раза. Этот лес слишком опасен для моего чернокожего друга.

В лагере Кариоки лег на берегу ручья и опустил голову в воду. А когда поднял, обратился к Энтону с вымученной улыбкой.

– Вечно твоя помощь немного запаздывает, Тлага. – Энтон так и не понял, шутит Кариоки или говорит серьезно. – Ну, а теперь тебе придется поискать особый древесный гриб – киранги. Он растет только на старых стволах бамбука. А я пока разведу огонь.

День уже клонился к вечеру, когда Энтон подошел к самому большому островку бамбука, на который он обратил внимание неделю назад, когда они вошли в лес. Инстинкт подсказал ему передвигаться как можно тише; он шел, пригибая голову, под сломанными стволами, стараясь сохранить равновесие, ступая по скользким упавшим веткам, и безотчетно избегая опираться на стволы: они могли оказаться гнилыми. Голова его то и дело подпрыгивала и ныряла, как у дятла: он боялся поранить лицо об остроконечные побеги.

На краю просеки стояло несколько очень высоких бамбуков, задыхающихся в цепких смертоносных объятиях виноградных лоз и лиан. Энтон вспомнил наставления Кариоки – искать самые старые деревья.

Он нашел древесный гриб у основания самого высокого дерева – сначала в виде похожей на тончайшее кружево плесени, а затем – в виде губки. И, прислонив «меркель» к поваленному стволу, достал немецкий нож.

Уже собравшись соскоблить «губку» на кусочек кожи дамана, который он носил в кармане шорт, Энтон услышал на другом конце поляны треск ломаемых сучьев. Взявшись одной рукой за винтовку, он осторожно выглянул из зарослей бамбука.

Он застыл, как вкопанный. Сначала в бледных лучах заходящего солнца блеснули янтарным блеском кончики рогов. Наконец показались и сами великолепные черные рога длиной около трех футов, закрученные спиралью. Два больших овальных уха подрагивали, прислушиваясь к тому, что не дано услышать человеку.

На поляну вышел роскошный самец винторогой антилопы.

Бонго оказался куда массивнее, чем представлял себе Энтон, – с крутым, словно горб, загривком, могучей шеей и сильными задними ногами. На лоснящихся густо-каштановых боках отчетливо выделялись двенадцать вертикальных белых полос. Животное повернуло голову в сторону бамбуковых зарослей. Энтон увидел на каждой щеке по два больших белых пятна и еще одно – меж глаз животного. В голове мелькнуло: «Отмеченный Богом».

Бонго легко повернулся на черно-белых ногах и стал ощипывать высокие кусты. Энтон вспомнил другое животное, которое так же мирно лакомилось листочками, – старого зайца в Виндзорском парке. Того самого, из-за которого он очутился в Африке.

Гигантский самец продолжал есть. Энтон убрал нож в ножны. Приноравливая свои движения к мерному постукиванию друг о друга бамбуковых стволов и шороху листьев, поднял винтовку. Зверь глубоко погрузил величественную голову в крону дерева. Энтон снял предохранитель. Гуго фон Деккен был бы доволен. Идеальный выстрел в сердце с расстояния в сорок ярдов.

Бонго повернул голову в профиль и потряс тяжелыми рогами. На янтарных кончиках рогов еще мелькали отблески заката.

Он был слишком прекрасен, чтобы его убить. Энтон опустил винтовку.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1920

Глава 20

Все четверо сидели на веранде, наслаждаясь выпивкой и горячими индийскими пирожками с горохово-луковой начинкой. По подъездной аллее приближались две атлетические фигуры в плащах из обезьяньих шкур.

– Алан Квотермейн собственной персоной! И Амбопа, будь я проклят! – воскликнул Пенфолд, обращаясь к жене и Васко Фонсеке с сестрой.

На рабочем столе рядом с креслом Адама Пенфолда ждали пузырьки с разноцветной эмалевой краской и пять оловянных фигурок, среди которых четверо были персидскими стрелками из лука, а одна – греческим воином. Богато инкрустированный щит грека уже почти высох. Скоро он сможет воевать.

– Кто это – Алан Квотермейн? – поинтересовалась Анунциата, не отводя глаз от приближающейся фигуры англичанина в плаще из звериной шкуры. – У него такие же плечи, как у этого?

– Квотермейн – отважный герой «Копей царя Соломона», – ответила Сисси. – Этакая романтическая чушь, привлекающая английских мальчишек в Африку. Адам обожает такие вещи. Правда, мое сокровище?

– Истинная правда, дорогая. – Пенфолд перевел взгляд на Анунциату и стряхнул с кисточки из шерсти импалы немного бронзовой краски.

– А Амбопа был негром, слугой Квотермейна. Расхаживал в чем мать родила.

– Вообще-то Амбопа был сыном короля и верным другом Квотермейна, – нехотя поправил Пенфолд, сознавая бессмысленность своей попытки. Он вгляделся в двоих мужчин. – Кажется, этого чернокожего дикаря я уже встречал – не припомню, где.

Не доходя до отеля, мускулистый африканец с кожаной повязкой на глазу свернул с аллеи и устремился в деревню.

– А по-моему, белый – тоже дикарь, – лениво заявил Фонсека, стряхивая с мятого белого пиджака сигарный пепел. – Он практически босой. Копыта моей лошади – и то чище.

– Почему бы тебе не спросить у него самого, дорогой братец?

Анунциата пристально разглядывала рослого молодого человека с потрепанным вещевым мешком и начищенной, без единого пятнышка, двустволкой.

– Здравствуйте, – сказал Энтон, приподнимая коричневую шляпу.

– Приветствую вас, сэр, – живо откликнулась португалка, выпрямляясь в плетеном кресле и рукой поправляя блестящие черные волосы. – Мое имя – Анунциата Фонсека. Мой брат, присутствующий здесь Васко Фонсека, жаждет выяснить: вы случайно не дикарь?

– Возможно, мэм, но предоставим ему самому судить об этом – после того, как он задаст мне соответствующий вопрос, – беззлобно ответил Энтон, наслаждаясь их обществом после затянувшегося пребывания в буше. – Меня зовут Энтон Райдер.

– Добро пожаловать в «Белый носорог». Я – Адам Пенфолд, – представился владелец отеля, ощущая некоторую неловкость из-за перемены в Анунциате. Тем не менее, он с дружелюбной улыбкой протянул Энтону руку. – Похоже, вам не мешает выпить. Оливио! Оливио!

– Может, присядете? – предложила Сисси, указывая на свободный стул рядом с собой. – Отобедайте с нами. Если, конечно, не боитесь скуки.

– Спасибо, мэм. – Энтон опустил на пол вещмешок, повесил на перила меховой плащ и сел на ступеньку. – Если здесь есть где умыться и переночевать, буду счастлив составить вам компанию.

– Вечно ты весь вывозишься в краске! – попрекнула Сисси мужа. – И все кругом пачкаешь.

Энтон смотрел, как Пенфолд закручивает крышки на бутылочках, и вспоминал Зебру.

* * *

У женщин нет ни стыда, ни совести, думал Оливио, стоя на своем посту под барсучьей головой с перекинутым через руку полотенцем и время от времени шепотом отдавая приказы официантам.

На его глазах хозяйка с Анунциатой на все лады изощрялись перед молодым англичанином, соперничая между собой, как две мартовские кошки. Уже нарядившиеся к обеду, после появления парня они рванули в свои комнаты – наводить красоту. Но одной это не пошло на пользу.

Румяна на щеках леди Пенфолд ничуть не омолодили ее, а лишь подчеркнули лошадиную форму головы. Зато Анунциата – с замиранием сердца подумал карлик – распахнула врата ада. Шелковая кремовая юбка вздымалась, как волны вокруг корабля. Ворот был расстегнут на одну пуговку больше, чем обычно. Если бы Анунциата была бутылкой шампанского, пробка так и вылетела бы в потолок.

– Из какой вы области Англии? – спросила Сисси Пенфолд, вперяя в молодого человека манящий взгляд. Обычно ей не составляло труда установить это по выговору. Опять же – предлог для привлечения внимания.

– Отовсюду понемножку, мэм.

«Что только эта стерва о себе воображает?» – мысленно возмутился Оливио, наполняя бокал хозяина и вытирая горлышко бутылки. Если этому огородному пугалу удалось попользоваться его собственными милостями, она уже возомнила, будто способна заарканить такого парня!

– Называйте меня Сисси, – жеманно улыбнулась леди Пенфолд, от чего сухая кожа на ее физиономии натянулась еще больше. Запах – вот чем ее всегда привлекали молодые мужчины! От этого пахло медом. Так и хочется всего обнюхать! – Вы ездите верхом?

– Да.

– Чудесно! Участвуете в сафари? Или в соревнованиях?

– Скорее в загородных ярмарках, – туманно ответил Энтон. Ему было неловко и немного смешно от такого ажиотажа.

– Понимаю, – начала Сисси, но Анунциата не дала ей договорить.

– Кататься с нашей хозяйкой – незабываемое приключение! А вы бы не поучили меня обращаться с вашей замечательной винтовкой? Скажем, сегодня вечером, когда станет прохладнее?

– Конечно, мэм. – Энтон скосил глаза на пшеничный пудинг и тушеные плоды манго, только что поставленные перед ним официантом.

Сисси поджала губы. С одной стороны, ее шокировала подобная наглость, а с другой – может, эта сучка отстанет от ее мужа?

«Стыд-позор! – негодовал Оливио. – Обе сделали стойку на этого мальчишку. Похоже, он из тех, кто ловит без удочки».

– Боюсь, нашему юному другу Райдеру так и не дадут отдохнуть, – произнес Пенфолд, страшно огорченный интересом Анунциаты к молодому человеку. – Как по-твоему, Фонсека? Хоть бы поесть дали.

Самое разумное – отступить. Если он хочет, чтобы она когда-нибудь вернулась, нельзя обнаруживать свою ревность. «Лучший забор – никаких заборов», – говаривала одна его старинная приятельница.

– Этот край понемногу становится бойким местом, – продолжил Пенфолд. – Всех потянуло на север. Как-то там дела у Луэллинов? Хотите мармита, молодой человек?

– Если вы будете так добры. – У Энтона подпрыгнуло сердце. – Вы сказали «у Луэллинов», сэр?

Он почувствовал на себе пристальный взгляд Анунциаты.

– Прелестный дикий цветок по имени Гвенн таскает за собой по нашей дикой земле своего увядшего мужа, – пояснил Фонсека, отставляя свой стул и при этом безбожно царапая пол. Он вынул из кармана конверт и, не поворачивая головы, протянул карлику. – Время сиесты. На вот, отправь письмо.

Оливио поклонился.

– Конечно, сеньор.

После кофе он пристроился на кухне, за бочкой любимых маслин хозяина. Во внутреннем кармане кушака лежало письмо Фонсеки лиссабонскому адресату. Оливио сжал ладони и растер между ними сухие шершавые листочки – получился замечательный порошок зеленого цвета. И вдруг увидел в окне ненавистную фигуру Кариоки, устремившуюся к бунгало хозяина. Еще одна неприятность! Неужели ему никогда не удастся покончить с врагами?

Оливио вспомнил тот вечер, когда Кариоки застал его, невинно забавляющегося с маленькой Киной. Кроме этого дикаря, только два человека на свете посмели поднять на него руку. При мысли о такой беспримерной жестокости Оливио крепче стиснул ладони. Всякий раз, стоило ему, благодаря смекалке и огромным усилиям, чего-то добиться, как какой-нибудь обидчик напоминал о его физическом несовершенстве. Первые двое мучителей – главарь банды уличных подростков в Индии и английский офицер, застигнувший его за актом шпионажа, – уже заплатили.

На коврике в углу заскулил Ланселот. Отвратный звук напомнил Оливио о его намерении. Он добавил к ядовитому порошку щепотку жженого сахара. Глядя в окно на хижину Китенджи, карлик размышлял о том, как бы свести счеты с другим своим врагом. Ответ мог быть только один: Кина.

Он повернулся к жалобно подвывающему зверю. Худобой Ланселот уже перещеголял свою хозяйку. Оливио нагнулся к нему и принюхался. Чуткие ноздри уловили запах гниения и близкой смерти. Он положил адскую смесь в собачью миску.

Что, кроме мести, может дать человеку столь сильные и острые ощущения? Любовь? Видал он любовь – не раз наблюдал за тем, как она всходит и заходит быстрее зимнего солнца! Но месть – о, месть передается из поколения в поколение, иногда даже из века в век. В воспоминаниях Оливио заново пережил свой первый опыт мщения.

Два года молодой Рамшан издевался над ним – над его маленьким ростом, смешением рас в его крови, даже над круглым черепом. Другие мальчишки учились выпрашивать милостыню, красть и совершать набеги на темные аллеи и шумные базары Гоа, но Оливио не был допущен в их компанию. Он был слаб, медлителен, не умел как следует играть, драться или удирать от погони. Но однажды он предложил им хитроумный план ограбления – более соблазнительный и менее рискованный, чем прежние. Предполагалось свалить вину на мальчишек из других шаек. При этом новом способе даже его маленький рост становился преимуществом.

Однажды вечером, перед закрытием, карлик спрятался под столом в лавке медника. Выждав сколько нужно, он отпер дверь и впустил Рамшана и остальных. Но когда парни удирали, прихватив светильники, тарелки и кастрюли, один из них зацепился за порожек и упал. Поднялась тревога. Попался один Оливио. Оказавшись перед выбором: подвергнуться порке или получить вознаграждение, – пятнадцатилетний карлик выбрал второе. Он выдал Рамшана. Спустя неделю разъяренный хулиган нашел его.

Весь в синяках и ссадинах после порки, Рамшан заставил Оливио влезть в мешок и, затянув веревку, потащил в док, волоча по разбитым, в навозе, улицам. Наконец мешок разорвался, и показался Оливио – весь в порезах. Никогда ему не забыть пережитого в тот ужасный день!

Он услышал возбужденный гул голосов – собрались мальчишки. Оливио снова запихали в мешок и сбросили в какую-то вязкую жидкость, которая быстро впиталась в мешковину. Карлик принюхался. Оливковое масло. Но прогорклое – не то ароматное оливковое масло, которое он обожал.

Потом парни бросили мешок на каменный пирс и разрезали. Схватили Оливио. Поднесли к открытой бочке. Там плавала дохлая крыса со вспоротым животом и распухшими внутренними органами.

Парни сорвали с карлика одежду и окунули в бочку вниз головой. Они измывались над ним несколько часов подряд: заставляли играть с крысой, высмеивали его имя, вынуждали пить масло и есть протухшие оливки. Под конец они вываляли его в красном порошке карри и пустили по улице, где промышляли проститутки.

К счастью, в Индии месть – плевое дело! Оливио понадобилось полгода, чтобы, поработав массажистом в борделе, собрать нужную сумму. Опять же, там он постиг искусство интимного массажа, стал подлинным мастером сурьмы и киновари – чернил женщинам веки, красил губы и обводил карминной краской соски. Он научился пользоваться своим толстым языком, когда приходилось каждую ночь трудиться над увядшими прелестями индийской мадам – и представьте, даже ее удавалось привести в чувство!

В отличие от Африки, где все делается кое-как, в Индии и Гоа над удовлетворением любой человеческой потребности трудятся профессионалы, у которых за спиной – опыт многих поколений. Каждая каста и подкаста занимается своим ремеслом. Уголовный мир тоже имеет свой устав и приверженцев.

Однажды утром Рамшан сидел, скрестив ноги, на воровском рынке – надеялся обменять на что-нибудь подходящее рулоны краденого хлопка. Над ним склонился какой-то человек и предложил большой кувшин масла для лампы. Сообщник этого человека подкатил запряженный волами фургон странствующего кузнеца. В глубине повозки на массивных цепях держалась переносная печь; горели угли, и калилось железо.

Одно колесо повозки нечаянно наехало Рамшану на правую ногу, раздробив тонкие кости. Парень завопил. На него так же нечаянно опрокинулся кувшин с маслом, а затем открылась печь; на Рамшана посыпались раскаленные угли. Масло воспламенилось. Последним, что сохранилось в памяти Оливио, наблюдавшего за спектаклем из соседнего закоулка, была огненная фигура, которая силилась подняться на одной ноге и бешено размахивала руками, что делало ее похожей на пылающий крест. Совсем как фейерверк, удовлетворенно подумал Оливио, устраиваемый португальскими моряками в день их святого.

Вот какие воспоминания пронеслись в голове у карлика, пока он подсматривал за вышедшими из убогой хижины Китенджи и его сыном Кариоки. На этот раз старый мошенник опирался не на посох, а на плечо сына. Он собрал вокруг себя жителей деревни. К сожалению, Оливио не мог слышать их разговор, но с отвращением наблюдал за почестями, воздаваемыми сыну вождя по случаю его возвращения.

К собравшимся подбежала Кина; пухлые голые груди стояли торчком. Вот что значит молодость! Оливио облизнулся. Кариоки отстранил других и обнял сестру. Как можно так бесстыдно обниматься – пусть даже с братом? Безобразие! Пора вырвать ее из лап этих собак!

* * *

– Я правильно держу? – спросила Анунциата, лаская Энтона взглядом больших карих глаз. Она стояла рядом с ним на коленях на дне высохшей речушки. Крутые берега поросли терновником и маленькими желтыми цветами с пурпурной середкой.

Анунциата оперлась локтем левой руки на колено. К правому плечу она приставила тяжелый «меркель».

– Покажи еще раз.

Энтон опустился рядом на корточки и заглянул в оба подрагивавших ствола, остро ощущая близость ее тела. Волосы женщины коснулись его щеки. Он затаил дыхание, упиваясь ароматом ее духов. Пульс участился. Только бы она не заметила!

– Положите левую руку вот сюда, чтобы сместить центр тяжести. Крепче прижмите оружие к плечу. Вот так.

Португалка откинулась назад. Они оба свалились на землю.

Лежа на спине, Энтон смотрел вверх, в смеющиеся глаза Анунциаты. Ее грудь прижалась к его торсу.

– Какие у тебя глаза! – Она провела языком по его губам. Энтон зашевелился: его беспокоило то, что винтовка валяется на песке. – Лежи тихо.

Она села на него верхом. В вышине трепетали листья акации; сквозь них и сквозь волосы Анунциаты просвечивало голубое безоблачное небо. Энтон разволновался – но волнение было приятным.

Анунциата приблизила свои губы к его губам.

– На природе – слаще всего! – словно в забытьи, прошептала она и взяла левую руку Энтона. Он почувствовал прикосновение острого кончика ее языка к своим пальцам. Потом она провела его рукой по своей груди.

– Вот так. Теперь другую. Так-то лучше, Синеглазик.

Она расстегнула пуговку, и Энтон поразился: под блузкой было голое тело. Отвердевшие соски уперлись в льняную кремовую материю. Анунциата откинула голову назад. Она тяжело дышала и, прикрыв глаза, наслаждалась его прикосновениями.

Потом ее острые ноготки поползли вверх по его животу и груди. Он весь напрягся. Соски покалывало.

– Откуда у тебя это уплотнение? – Спросила она, целуя то место, где у него срослись сломанные ребра.

– Подрался с буйволом, – глухо ответил Энтон.

Сбросив блузку, Анунциата наслаждалась его восхищением. Потом отодвинулась немного назад. Бежевая юбка в складку закрывала бедра.

– Я буду твоей первой женщиной?

– Надеюсь. – Его плоть отвечала на призыв ее плоти.

– Мой брат был прав: ты – молодой дикарь. Пора тебе кое-чему научиться.

Она поднесла его руки к своим грудям и заставила крепко сжать их. У Энтона захватило дух.

– Не будем мять юбку.

Анунциата расстегнула серебряную пряжку, сняла и, вывернув наизнанку, аккуратно сложила юбку.

Энтон смотрел на нее в изумлении. Шелковое нижнее белье Анунциаты было цвета слоновой кости и контрастировало с оливковой кожей слегка выпуклого живота. Она положила руку на его тугой живот и стала покачиваться из стороны в сторону. Энтон жаждал очутиться у нее внутри.

Сначала неловко, потом все более страстно, он начал знакомиться с ее телом. Сжал и поласкал груди. Погладил шею, плечи, талию. Анунциата выпрямилась и запрокинула голову. Потом наклонилась и, подложив руку ему под голову, приподняла так, что он уткнулся лицом в ее груди.

Ошалев от медового тепла ее кожи, Энтон зажмурился; по телу прошла невероятно мощная и сладкая судорога; все завершилось взрывом. Анунциата упала на землю рядом с ним.

Прошло несколько минут, прежде чем он почувствовал на себе ее спокойный взгляд. Он лежал на спине; веки трепетали; сердце грозило выпрыгнуть из груди. Нижнее белье женщины валялось неподалеку.

Страшно смущенный, думая, что все кончено, Энтон простонал и попытался взять себя в руки. Он выставил себя на посмешище! Это должно быть по-другому!

Анунциата стащила с него запачканные шорты и стала, как кошка, лизать его.

– Я научу тебя думать не только о себе. Видишь ли, Синеглазик, англичанину нетрудно завоевать женщину, но чтобы удержать ее, нужно действовать не так, как они.

Ошалев от ее прикосновений, Энтон не мог сосредоточиться на словах. В нем снова шевельнулось желание. Выгнув спину и запрокинув голову, Анунциата уселась на него верхом и начала медленную скачку, время от времени заводя руку назад, чтобы легонько провести коготками по его ноге. Энтон отчаянно заморгал. Небо вспыхнуло искрами и заходило ходуном. Вселенная покачнулась.

Наконец-то он внутри женщины! Им овладело никогда прежде не испытанное чувство полноты жизни.

Подняв сухую ветку терновника, Анунциата провела ею по его животу. Энтон подавил стон: боль напомнила ему о действиях татуировщика. Не прекращая плавных движений вверх и вниз, Анунциата залюбовалась двумя длинными, алыми полосками.

– Сосредоточься, – приказала она, делая еще одну царапину.

Энтон судорожно глотнул воздух. Анунциата напряглась. Что она собирается делать? Она отбросила ветку и погладила его израненный живот.

– Сейчас я покажу тебе путь к сердцу женщины.

Она со вздохом скатилась с Энтона и легла рядом, так что ее колени оказались на уровне его головы. Бережно взяв в ладони лицо Энтона, она прижала его к себе. Энтон вдохнул удушливый запах мускуса и отдернул голову. Этот запах был ему знаком по приключению на «Гарт-касле». На мгновение в голове мелькнул образ другой женщины.

Смочив два пальца в любовной влаге, Анунциата погрузила их Энтону в рот. Он вспомнил двух слонов у озера и удивился неожиданной сладости у себя во рту.

– Поцелуй меня, Синеглазик.

Анунциата легла на спину, поверх его рубашки. Энтон покорно встал на колени. Разведя ноги, она засунула внутрь себя его большой палец, а среднему дала попутешествовать в нежных складках плоти, пока он не приблизился к отверстию. Завороженный, Энтон стал пощипывать и массировать тонкую, разделяющую оба пальца, мембрану. Анунциата застонала и издала звук поцелуя. Руками она вцепилась юноше в волосы и направляла его голову до тех пор, пока он не начал – сначала неловко, потом все более уверенно – ласкать ее языком. Она тоже ласкала его, приводя в готовность.

– Puta! Puta! [12]12
  Шлюха! Шлюха! (португ.).


[Закрыть]– раздался сверху грубый мужской голос.

Энтон вскочил – в одних ботинках, с мокрыми щеками и горящими глазами, прикрывая ладонями причинное место. С берега на них взирал Васко Фонсека, сжимая в руках винтовку. Потемнев от ярости, он кричал сестре что-то по-португальски. Энтон сделал шаг к своей винтовке, однако ничуть не смущенная Анунциата спокойно и твердо положила ладонь на его «меркель».

– Пошел прочь! – крикнула она брату.

Фонсека сплюнул и, еще раз выругавшись, исчез в буше. Растерянный, не в силах произнести хотя бы слово, Энтон стал трясущимися руками натягивать шорты.

Анунциата приподнялась и привлекла его к себе. Они обнялись. У Энтона голова шла кругом.

– Теперь ты никогда не забудешь меня, Синеглазик, – пробормотала Анунциата.

Энтон улыбнулся и уже новыми глазами посмотрел на нее. На обнаженной женской груди искрились песчинки. Он расстегнул шорты и медленно провел рукой у нее между бедрами.