Текст книги "Друзья, любовники, враги"

Автор книги: Барбара Виктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Звучит не слишком оптимистично, – мрачновато заметил он и вдруг удивил ее неожиданным вопросом:

– Ну, а как насчет меня? Мне подходит такая девушка?

– Какая девушка?

– Немного моложе вас. – Он что-то подсчитывал в уме. – Скажем, двадцатилетняя.

Она играла крошками на столе и ответила, не поднимая глаз.

– Ну, не знаю. Может быть, если бы вы рассказали ей о дуэли.

– Какой еще дуэли? – удивился он.

Ей удалось заинтересовать его. По крайней мере, эта его улыбка принадлежала только ей.

– Той самой дуэли, после которой у вас остался шрам на щеке, – сказала она, поднимая глаза.

– Вы недалеки от истины, – признал он.

– Я могу быть догадливой при желании.

– Кстати, я тогда вышел победителем.

– Я в этом и не сомневалась.

– А вы, – неожиданно поинтересовался он, – вы вышли победительницей из вашего замужества?

– Мы просто развелись, – довольно холодно ответила она.

– Стало быть, все-таки победили, – любезно констатировал он.

Она почувствовала себя в ловушке.

– Понимаете, – начала она, не в силах побороть волнение, – этот брак был сплошным несчастьем. Возможно, потому что уже за свадебным столом выяснилось, что распорядитель позабыл заказать икру, а шампанское подали недостаточно холодным. Словом, с самого начала все пошло кувырком… – Она запнулась, и в это мгновение имела вид умудренной матроны. – Типичная американская повесть, – сказала она уже спокойнее. – Встретились, полюбили друг друга, поженились, развелись и вот теперь не то живем, не то выживаем. Зато каждый продвинулся по служебной лестнице.

– Если позволите, чем вы занимаетесь? – Я тележурналистка, – ответила она, почувствовав некоторое облегчение, когда речь зашла о профессии.

– Звучит любопытно.

– Куда там. Ужасная работа, – сказала она, снова ощущая озноб. – А чем все-таки занимаетесь вы? Вы все еще не ответили на мой американский вопрос.

Саша попробовала улыбнуться, но улыбка не получилась. Тем не менее она заметила, что в его глазах, кроме нежности, засветилось что-то еще.

– Собственно, не такой уж и американский. Особенно, после того, как вы попали в переделку. Он сделал неопределенный жест рукой в сторону. – Как колено?

– Прекрасно, – сказала она. – Почти не болит.

– Вы очень храбрая, – заявил он полушутя полусерьезно, а потом, наконец, ответил на ее вопрос. При этом всем своим видом показывая, что делает это исключительно ради того, чтобы удовлетворить ее любопытство. – Я работаю на «Рено».

– Автомобильная компания? – спросила она, надеясь, что он не заметил ее разочарования. – Кем же вы работаете?

Если бы он оказался хотя бы гонщиком-испытателем!

– Я инженер-гидравлик. Знаете, что это такое?

– Не совсем. – Она помолчала. – Скорее, совсем не знаю.

Поерзав на стуле, она скрестила руки на груди и ждала.

– Если бы я стал объяснять, это заняло бы не один месяц и вам бы надоело до смерти, – сказал он таким тоном, как будто ему уже тысячу раз приходилось поступать подобным образом, когда интересовались его профессией.

Ее, однако, такой ответ не удовлетворил.

– Пожалуйста, – попросила она, – расскажите. Мне интересно.

– Ну что ж… Гидравлика имеет дело с различными жидкостями, накачанными в трубы. Понятно?

– Понятно.

– И поведение этих жидкостей зависит от поступающей энергии. Понятно?

– Нет.

– Ничего удивительного, – сказал он, коснувшись ее руки.

Саша убрала руку, чувствуя на руке жар в том месте, до которого он дотронулся.

– Если опустить технические подробности, – продолжал он, – то в настоящий момент я отправляюсь в командировку по Северной Африке. Точнее, не далее как послезавтра я вылетаю в Тунис, чтобы присмотреть место для строительства нашего нового завода.

Она едва не опрокинула кофе.

– Тунис?! Так ведь это у меня командировка в Тунис!

– Неужели? – сказал он.

В его голосе послышалось любопытство. Но отнюдь не чрезмерное. Настолько не чрезмерное, что не было необходимости охлаждать его радость по поводу счастливого совпадения. Скорее, наоборот. А с какой стати ему падать в обморок от удивления только потому, что кто-то, кого он только что повстречал, тоже летит в Тунис? К тому же он наполовину англичанин, а значит апатичен по натуре, и наполовину француз, а значит – рассудителен. Ничего общего с теми сумасшедшими американцами-телевизионщиками, составлявшими обычный круг ее общения. У этого человека, похоже, есть убеждения и мозги. Но вот чего ему явно не хватает – так это душевности и знания истории.

– Бывали когда-нибудь в тех краях? – светски поинтересовался он.

– Нет, никогда, – ответила она ему в тон.

– А как долго намерены пробыть?

– Около двух недель.

– В каком месте?

– Сиди Боу Сад.

– А! Я хорошо знаю это место. Это совсем рядом с нашей стройкой.

Она мужественно молчала с полминуты, чтобы удержаться от встречного вопроса.

– А где ваша стройка? – все-таки не выдержала она.

– В столице.

Внезапно ей захотелось узнать все-все: кому он принадлежит, кто укладывает его чемодан, кого он покидает, уезжая, кто любит его, кто не любит…

– Мы собираемся остановиться в отеле «Абу Нувас», – сказала она в надежде, что он поинтересуется, кого она подразумевает под словом «мы». – Слышали о таком?

– О, это один из лучших отелей и к тому же у самого моря. Надеюсь, вы любите рыбу?

– В море или за обеденным столом?

– И то, и другое, – засмеялся он.

– Обожаю. Особенно, под белым соусом, – ответила она. – Кстати, отель назван так в честь одного поэта, который родился в VIII веке, а умер в IX.

Она улыбнулась собственной исторической справке. В конце концов, не только познания в гидравлике могут потребоваться, чтобы играть в «Счастливый случай». С чего это ей вдруг пришло в голову? Ни в какие игры она сроду не играла. Вернее, уже не помнила о них с тех пор, как увлеклась театром.

– Вы здорово подкованы, – заметил он.

– Только потому, что зарабатываю этим на жизнь, – сказала она, все же надеясь, что он начнет задавать ей вопросы, обычные в такой ситуации. Но он молчал. Тогда она решила взять инициативу в свои руки, спросив:

– Разве вам неинтересно узнать, зачем я еду туда?

– Конечно, – кивнул он, скорее из вежливости, чем из любопытства. – Я надеялся, вы мне расскажете.

– Мы будем снимать материал для документального сериала.

– А о чем сериал? – спросил он как бы между прочим, наливая кофе ей и себе.

Для нее это было важнее, чем любовная сцена. Это касалось ее души, и здесь она выкладывалась до конца.

– Вы слышали о Тамире Карами?

Он поколебался.

– Он палестинец?

– Террорист или борец за свободу. В зависимости оттого, где именно пускать программу в эфир. – Саша немного помолчала, собираясь с мыслями, чтобы профессионально изложить исходные данные о предмете. – Это второй человек в ООП. Он также возглавляет собственную группировку под названием «Борцы за Родину». Вы должны были об этом слышать.

– Кажется, об этом много писали в газетах.

– В Тунисе мы собираемся встретиться с Карами и его семьей. Это будет специальный репортаж. Мы будет снимать жену, детей и его самого прямо дома.

– А это не опасно?

– Нет. Ему слишком нужна пресса, чтобы рисковать паблисити, которого он добивается.

– Тогда зачем давать ему паблисити?

Ее губы слегка дрогнули.

– На этом держится все телевидение.

– А кроме известности, что даст ему это интервью?

– Возможность экспортировать свою революцию в средства массовой информации.

– Понимаю… И что же, вы одобряете все это?

Сотни образов снова зароились у нее в голове.

– Зрители поймут, что он из себя представляет через минуту после того, как он откроет рот и начнет излагать свои идеи. Не думаю, что кто-то будет симпатизировать ему, даже если его доводы будут справедливы…

– А они справедливы?

– Мое мнение не требуется.

– А оно у вас есть?

– Чертовски трудно его не иметь, – сказала она и почувствовала ком в горле. Между ней и Гидеоном выросла стена, которую она сама же и возвела. – Неделю назад я бы сказала, что позиция палестинцев заявлена яснее ясного. Но после того тумана, которую успела напустить пресса с тех пор, в этом не так-то легко разобраться.

– Должно быть, любопытно встречаться с такими людьми, как Карами, – вежливо сказал Гидеон. Кажется, политика мало его интересовала. – Что до меня, то мне скорее хотелось бы узнать все эти закулисные дела, которые сопровождают выход программы в эфир и о которых не подозревают телезрители. Почему, например, для программы выбрали Карами, а не кого-нибудь другого.

Она почувствовала, что устала.

– Если бы вы смотрели телевизор и читали газеты, вы бы это знали.

– Ах да, конечно, – кивнул он. – Рим. Ужасная трагедия. Вы тогда и решили насчет интервью?

– Нет, решил мой босс. Кстати, он прилетает сегодня из Нью-Йорка.

– Понимаю, – снова кивнул он. Ни слова больше.

Между тем она заметила, что в углах его рта легли две глубокие морщины.

– Вам, наверное, приходится много путешествовать? – любезно поинтересовался он.

– Не очень. Раньше я только носилась по Нью-Йорку, охотясь за пожарами, наркотиками и прочей тягомотиной.

Однако он опять сменил тему.

– Вы думаете, Карами виновен в том взрыве?

Она покраснела.

– Что тут думать, если он уже взял на себя ответственность за диверсию.

– Но все-таки до чего впечатляющим был бы его подробный рассказ о том, как он все это организовал, как сделал бомбу, как провез ее в Рим, как подкладывал ее… – Тут Гидеон усмехнулся. – Вот видите, это во мне заговорил инженер-гидравлик. Я, наверное, вам здорово надоел?

Она была так погружена в свою работу, что с готовностью начала просвещать его насчет телевидения и террористов.

– Зрителю наплевать, как добывается материал. Его интересует только конечный результат. То, что уже обрело плоть и кровь. К несчастью, в этом суть телевидения. Чем круче шок, тем выше рейтинг.

– И вы им это даете?

– И я им это даю.

Однако голос ее был грустным.

– Выходит, я завтракал с известной персоной.

– Известной разве что в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Коннектикуте, – скромно улыбнулась она. – Я работала на местной программе, и это значит, что меня не знают не только во Франции, но и в Техасе. – Она снова покраснела. – Теперь, думаю, будет иначе.

– Иначе?

– Я была в Риме, когда это случилось, – сказала она с глубоким вздохом.

– По заданию вашего телеканала? – спросил он, и лицо его потемнело.

– Задание я получила потом. Когда уже все кончилось. В том-то и дело, что я оказалась там совершенно случайно, когда произошел взрыв.

– Вы пострадали?

– Физически нет. – Ее голос задрожал. – Но то, что было, я не смогу забыть, пока жива. Это невозможно передать. Я никогда не успокоюсь.

Он не сделал ни одного движения, чтобы ободрить ее. Просто молча смотрел. Казалось, он весь ушел в себя, размышляя над ее словами.

– Повсюду лежали тела, – продолжала она. – Убитые, тяжело раненые. Некоторые искалеченные до того, что нельзя было их опознать. Те, кто остался жив, находились в тяжелом шоке… Самое ужасное, что о жертвах позабыли очень быстро, – говоря об этом, она нервно завертела в руках пепельницу. – Они воспринимались как что-то абстрактное, по крайней мере, телевидением. Затем все свелось к статистике. Все было предано забвению. Как будто жертвы существовали только в сообщениях средств массовой информации. Теперь о них вспомнят разве что в конце года в итоговом выпуске новостей.

Гидеон молчал.

– Поэтому, – говорила Саша, упрямо сощурившись, – мы должны сделать документальный фильм обо всех этих людях, которые вошли в офис авиакомпании живыми и невредимыми и которых выносили оттуда мертвыми и искалеченными. Никто не интересуется жизнью людей, пока не произойдет убийство. Все, что нужно зрителю, это кровь на экране. Потом он выключает телевизор и ложится спокойно спать. Какое ему дело до трупов. – Она закусила губу. – Я живу, как во сне, я все время думаю об этом. Трудно поверить, что виновники гуляют на свободе, а политики остаются с деньгами и нефтью и – при власти!

Гидеон все молчал, а Саша зашла слишком далеко, чтобы остановиться.

– Не могу забыть одного мальчика, – тихо сказала она. – Он был в числе жертв. – Она перевела дыхание. – Я увидела, он лежал там и еще был жив. Едва жив, но все-таки жив. А потом он умер. Позвал маму и умер… – Она покачала головой и ее глаза наполнились слезами. – Он был такой маленький. Его красная курточка порвана. Рядом лежала женщина, и в руке у нее был зажат клочок красной ткани.

Гидеон побледнел так сильно, что Саша испугалась.

– Вы в порядке?

– Да-да, все нормально, – проговорил он. – Вы очень живо рассказываете. Уже поздно, и мне пора на работу, – добавил он, подзывая официанта.

– Мне жаль, что я вас расстроила.

– Нет, не извиняйтесь. Это, действительно, ужасные вещи.

– Я вообще не понимаю, как люди могут пережить такое?! Родители, например. Разве можно примириться с такой потерей?

Он достал из кармана темные очки и надел их. Немного наклонившись к Саше, он коснулся кончиком пальца ее носа.

– Так вам никто не говорил, что вы замечательно кричите?

Она пожала плечами.

– Разве я кричала?

– Негромко, – сказал он, – но замечательно.

Приподняв очки, он отсчитал немного мелочи и оставил на столе. Потом сказал:

– Пойдемте? – и быстро поднялся.

Саша поднялась вслед за ним, чувствуя себя беспомощной и глупой.

– Где вы остановились? – спросил он в своей обычной отстраненной манере.

– В «Георге V», – ответила она, чувствуя себя мячом, из которого выпускают воздух.

Они молча прошли квартал и остановились на перекрестке, дожидаясь, пока переключится светофор. Он посмотрел на нее таким долгим взглядом, что она немного приободрилась. Однако, когда он заговорил, тон его был совершенно безучастным.

– Теперь, конечно, я никогда не забуду, какой отель в Тунисе назван в честь поэта.

– Поэта VIII века, – добавила она, чувствуя себя еловым поленом.

Светофор переключился, и они перешли на другую сторону улицы.

– Еще увидимся, Саша Белль, – вдруг сказал он и снова легонько коснулся пальцем кончика ее носа. Потом повернулся и стал сбегать по ступенькам в метро.

Ей следовало бы перестать болтать о Риме. Одно дело рассказывать об этом Маури, и совсем другое дело – совершенно незнакомому человеку, с которым только что познакомилась. Прямо скажем, не очень умно. Особенно если учесть, что эмоции лишили ее всякого самоконтроля. В общем, следовало бы ей поработать над собой.

Впрочем, что касается завтрака с незнакомцем, то тут уж ничего не исправишь. Позвонит ли он, не позвонит… Любит-не-любит– плюнет-поцелует. Так она шла, словно обрывая в мыслях лепестки ромашки. Не позвонит – как-нибудь переживем. Позвонит – удивимся такому сюрпризу. Есть в мире и другие привлекательные мужчины. И даже более красноречивые. Что могло так взволновать ее, когда она смотрела в его выразительные глаза? Что скрывалось за его нежным взглядом, не обычное ли легкомыслие? Во всяком случае, он не кто-нибудь, а инженер-гидравлик. Что, бишь, это такое? Почему бы ему не иметь своих взглядов? Что же, в конце концов, она ждала, что он сразу начнет откровенничать и выложит ей историю всей своей жизни? Одно ясно, она рада, что Маури будет здесь уже через пару дней. Ей нужна хорошая порция старых добрых еврейских терзаний. Она изголодалась по обществу мужчины, который хлебнул в жизни горя… Все это успело прокрутиться в ее голове, прежде чем она вошла в фойе отеля.

У портье ее дожидались два послания. Маури успел прибыть, пока она маялась дурью, и теперь сообщал, что проспит до полудня, а потом будет ждать ее при костюме на чашку кофе. Она уже собралась взять ключ, когда портье обратился к ней:

– Саша Белль, вас ждут у телефона. Аппарат у соседней стены. Можете взять трубку.

Нет сомнений, это Маури.

– Звонок из отеля?

– Нет, из города.

Нет сомнений. Саша знала, кто звонит. Она не просто взяла трубку, как предложил портье, она схватила. Подбегая к аппарату, Саша едва не сбила с ног трех бизнесменов-японцев, которые еще долго возмущались после ее поспешных извинений.

– Слушаю, – сказала она едва дыша.

– Саша Белль, – произнес Гидеон проникновенным, почти неприличным для девяти часов утра тоном, – как ваше колено?

– Прекрасно, – прошептала она.

– Как насчет ужина?

– Прекрасно, – повторила она, удивляясь тому, что ему удалось сделать из нее покорное, застенчивое существо.

– Я заеду за вами в отель к восьми.

– Прекрасно, – вот и все, что она могла сказать, как будто забыв все другие слова.

– Увидимся, – сказал он прежде, чем положить трубку.

Итак, все-таки сцена из фильма Трюффо.

7

Израильское посольство в Париже располагалось в унылом, но импозантном здании на улице, носящей имя писателя, чья проза была также уныла, но не менее импозантна. Рядом с посольством находился Дрейфус-Банк, окруженный железной оградой под напряжением. Кроме вооруженных охранников, там еще постоянно дежурили жандармы, коротавшие время в служебном автобусе за картами. Подводя гостей к запыленному окну, посол имел обыкновение демонстрировать открывавшийся вид.

– Таким образом, – заявлял он, – мы теперь не только восстановлены в государственных правах, но так же наравне со всеми имеем возможность лицезреть прежнюю картину – мусорные баки и охранников.

На одной улице с посольством находился претенциозный, но вполне приличный ресторан, где имели обыкновение перекусывать все обитавшие по-соседству. Независимо оттого, какая набивалась публика, у посла был свой столик в углу, за которым он выпивал полбутылки «Виши» и съедал запеченную рыбу с горчичным соусом. Эта прихоть выводила из себя его телохранителей, которые, однако, ничего не могли с этим поделать. Посол считал себя человеком безупречного вкуса и необыкновенной прозорливости, мистическим образом защищенным от пуль террористов. Нельзя сказать, чтобы все прочие имели о нем такое же мнение, не говоря уже о его коллеге из ООП, который, к тому же, не сомневался в достоверности слухов о его гомосексуальных наклонностях. В довершение всего, гнусная сплетня укоренилась в парижском высшем свете, и причиной тому были, несомненно, сирийцы.

Вопреки всем инсинуациям, министерство иностранных дел в Иерусалиме единодушно утвердило его на второй срок в качестве посла во Франции. И дело вовсе не в том, что соотечественники с пониманием относились к сексуальным проблемам своих представителей за рубежом. Кто знает, возможно, существовало какое-то особое правило, запрещавшее выезжать нормальным холостым мужчинам из опасения, что тех могут охмурить вражеские красотки, и они не только не смогут нести исправно службу на благо родины, но и вообще предпочтут остаться на чужбине. Что касается посла, то в данном случае его начальство смотрело на все сквозь пальцы по причине обычного прагматизма и старой доброй еврейской бережливости. Кроме того, у него были большие связи в Париже, и он придерживался твердой линии не вступать ни в какие соглашения с ООП. Но что важнее всего, он держал за приятеля одного высокопоставленного чиновника, которые ведал выдачей разрешений и деклараций в отношении каждого гражданского самолета, который приземлялся на французской территории.

Таким образом, не было ничего удивительного в том, что белый Боинг-707 без опознавательных знаков, прибывший из Израиля, без лишних формальностей совершил на рассвете посадку во французском аэропорту. Самолет приземлился на одной из удаленных и неприметных посадочных полос. Крепко связанного и накаченного наркотиками человека усадили в глубь автофургона с частным номером, чтобы через некоторое время доставить в то самое унылое и немного импозантное здание на рю Рабела. Всего тридцать семь минут потребовалось, чтобы дозаправить самолет. Время, достаточное для того, чтобы пилот, помощник и штурман немного размяли ноги, прежде чем снова отправиться под облака.

Рафи Унгар председательствовал на совещании, собравшемся в одной из комнат израильского посольства. Стены комнаты были расписаны Яковом Агамом, на столе стоял роскошный чайный сервиз, выполненный самим Буселачи. У стен выстроились красного дерева комоды ручной работы. Культурно-исторический декор, составлявший убранство помещений, изрядно продвинулся со времени, когда оконные стекла расписывал Шагал.

Главное преимущество верхнего этажа посольства заключалось в том, что это было единственное помещение во всем здании, где важные персоны могли говорить в полный голос и позволять себе любую жестикуляцию, не опасаясь, что каждое их слово или движение фиксируется французской аудио– и видеоаппаратурой. Или как выразился об этом Рафи: «Единственное место в Париже, где в одно и тоже время можно исповедываться в безбожии и чесать яйца». Кроме того, каждый день специальная группа, подготовленная в Сабре, вооружившись металлоискателями, радарами и наушниками, обследовала каждый сантиметр помещения, где проходили совещания, а также находившиеся под ним кухню, спальню и ванную комнату. При этих осмотрах, надо заметить, с удивительной частотой выковыривались всевозможные электронные глаза и уши.

После взрыва в Риме потребовалось двадцать четыре часа, чтобы принять решение, санкционирующее политическое убийство, и собрать со всего мира специальную группу из четырех человек. Теперь эти люди сидели вокруг полированного дубового стола в посольстве Израиля в Париже. Группа была сформирована лично Рафи Унгаром из числа элитного подразделения коммандос Моссад. Решение, подобное нынешнему, невозможно было выполнить сходу. Иногда проходили долгие дни и даже недели прежде, чем в напряженных дискуссиях становилось окончательно ясно, что случившееся дело рук террористов. Как бы там ни было, основание для принятия решения оставалось прежним: ни в чем не повинные люди были убиты по политическим мотивам. И случай в Риме имел все признаки террористического акта.

К несчастью, большинство погибших евреи. Это значит, что ответные акции последуют из Израиля. А это, в свою очередь, означает, что европейцы, которым в общем-то нет дела до этих кровавых разборок, уже не встретят израильтян с распростертыми объятиями в своих отелях и клубах. «Если нас вообще когда-нибудь и где-нибудь принимали с распростертыми объятиями!» – как высказался Рафи. Министр обороны выступил в том же духе. В своей речи перед отправкой группы из Израиля он заявил: «Это наша судьба – быть обвиняемыми и обвинителями в одном лице без надежды на сочувствие или аплодисменты».

Гидеон не присутствовал при речи министра, да это и к лучшему. Иначе бы он узнал бы еще кое о чем. Иерусалим предполагал нанести ответный удар не столько за взрыв в Риме, сколько за Интифаду. Рим, со всем тем ужасным, что там случилось, всего лишь Рим. Другое дело сектор Газы, который находился всего в ста пятидесяти километрах от Хайфы. Другое дело Иерихон, который в тридцати минутах от Иерусалима. Было еще кое-что, о чем никто даже не упомянул. Дело не только в том, что Тамир Карами ответствен за взрывы и погромы, он был единственным человеком, оставшимся в живых из списка Голды Мейр.

Как только Гидеон согласился возглавить операцию, мельчайшие факты и детали, касавшиеся Карами, стали собираться и анализироваться немедленно. Номера рейсов, аэропорты, расписания поездов и арендуемые автомобили – все это данные скрупулезно фиксировались с тем, чтобы их проверить и перепроверить прежде, чем заложить в компьютер и получить полную картину. Фиксировалось не только каждое движение Карами, но и каждый шаг тех, с кем он входил хотя бы в мимолетное соприкосновение.

Но не только это заботило сейчас Гидеона. Интуитивно он чувствовал – для успешного проведения операции не хватает еще кого-то, какого-то важного звена. Он понял это еще до того, как вылетел в Париж. Узнав об этом, Рафи не только согласился, но даже настоял, чтобы вся информация не выходила за пределы группы, непосредственно занятой в операции. Гидеон должен был изложить свои соображения лишь тем четырем людям, которые соберутся в Париже.

– Яков, Яков-птицевед! – усмехаясь, говорил Рафи, глядя на собравшихся за столом. – И как это твои птички всегда находят тебя, где бы ты ни был? Вот чего я никогда не пойму! – И он подтолкнул локтем маленького человека, сидящего по левую руку от него.

– Никаких секретов, – скромно отвечал тот, – только свист и крошки.

– Ну а ты, Иорам, – обратился Рафи к человеку, сидевшему по правую руку от него, – похвастаешься удачными снимками?

Худощавый человек с копной черных курчавых волос на голове чуть улыбнулся.

– Все, что пожелаешь. Две коробки пленок.

– Ты, должно быть, и туристов щелкал, чтобы наварить пару баксов, а?

– Для туристов было рановато, – кротко отозвался Иорам.

– Ты не забыл щелкнуть ее напоследок? – поинтересовался Рафи.

– Как раз когда она упала на Гидеона, – усмехнулся Иорам.

– Ну а ты, Ронни, – ласково продолжал Рафи, обращаясь к белокурому человеку, лицо которого сразу радостно засияло, – как твой малыш?

– Говорят, симпатяга, – ответил тот.

– Фотография есть?

– Еще не успели снять.

– Наверное, похож на маму-красавицу?

Ронни Элан с готовностью закивал.

– Отправляешь своих домой?

– Конечно. Но только пока не закончится служба.

Было решено, что жена Ронни побудет в семейном киббуце на время операции, совпавшей с его одногодичной службой в качестве атташе израильского посольства в Берлине. Официально в его функции входило поддерживать связь с прессой по всем материалам, касающимся Ближнего Востока. Одновременно он отслеживал все передвижения террористов со стороны восточного блока. Он прекрасно справлялся со своими обязанностями, поскольку свободно владел четырьмя языками.

Впрочем, выбирая людей для операции, Рафи смотрел не только на их профессиональные качества. Первым условием была личная преданность людей Гидеону. Все они были связаны долголетней дружбой, вместе начинали, и уже тогда Гидеон был их лидером. Шестым чувством Рафи понимал, что сейчас Гидеону требуется поддержка именно таких людей, способных понять страдания и боль, которые тот переживал.

– Как насчет того, чтобы поставить экран и запустить слайды, как только Гидеон войдет? – предложил Рафи.

– Кажется, он еще под душем, – сказал Иорам, вставая и принимаясь собирать треногу.

– Еще бы, – улыбнулся Рафи, – ему здорово пришлось поразмять свои старые кости.

– Зато впечатлил девушку, – сказал Яков.

– Сколько километров за утро?

– Около двух. Она старалась не отстать.

– Это Гидеон старался не отстать, – сказал Рафи. – Впрочем, сможем это выяснить, когда посмотрим слайды. Что, Иорам, проектор готов?

– Почти, – ответил тот, расставляя слайды в определенной последовательности. – Начну с девушки, чтобы угодить Гидеону.

В этот момент дверь открылась, и тот, кого они ждали, вошел в комнату.

То, что Гидеон все еще не в форме, было принято во внимание с самого начала. Однако предполагалось, что он не позволит своему личному горю помешать работе. Так и получилось. Он выглядел собранным и сосредоточенным, вежливо кивая в ответ на слова друзей, которые стремились поддержать его и ободрить. Он держал себя с присущим ему достоинством и грацией, как бы давая понять, что вполне адекватно воспринимает ситуацию и способен оправдать все ожидания. Он вполне контролировал себя, и только, когда Яков неосторожно упомянул о том, как Ави катался на его велосипеде в окрестностях Герцалии, Гидеон побледнел и ухватился рукой за спинку стула. Однако он быстро справился с собой и через несколько мгновений был готов продолжать разговор, как будто ничего не произошло.

– Ну и что же Рафи успел вам рассказать? – обратился он ко всем сразу.

– Ничего, – вмешался Рафи. – Я хочу, чтобы ты сам рассказал все с самого начала. У нас есть слайды. Можно поставить их сейчас или после твоего рассказа – как пожелаешь…

– Давайте посмотрим слайды чуть позже, – начал он, стараясь придать своему голосу прежний спокойный тон. – Слишком многое нужно обсудить, и я не хочу никаких помех. Актерские работы мы еще успеем посмотреть.

Он отбросил со лба влажные волосы. Его рубашка была распахнута на груди и небрежно заправлена в джинсы. К тому же еще мокасины на босу ногу. Когда он поднял взгляд, то с испугом увидел, что в глазах друзей отражается его собственное горе. Его несчастье глубоко вошло в остальных. Но не это поразило его. В их кругу плохие новости забывались быстро. Особенно те, что нанесли эмоциональную травму. Каждый знал о других как о самом себе все, самые незначительные подробности жизни, в том числе и семейной. Никто, тем более Гидеон, никогда не допускал до того, чтобы личная травма превратилась во что-то такое, что было бы трудно не только изжить, но даже как-то осмыслить. Именно по этой причине не просто было удержаться от соблазна повернуть разговор о происшедшем в Риме в философское русло, что нет, мол, худа без добра и несчастье лишь знак того, что все прошлые семейные проблемы канули в Лету, и перед Гидеоном открываются новые возможности, чтобы начать жизнь сначала.

– Это могло случиться где угодно, – пробормотал Бен.

– К этом все и шло, – добавил Иорам.

– Значит, на роду написано, – присоединился Яков.

Гидеон собрал все силы, чтобы сохранить ледяное спокойствие. Чтобы проглотить все свои горькие возражения…

Тем из вас, кто разглагольствует о судьбе, мысленно ответил он Бену, не мешало бы понять, что судьба тут ни при чем, черт ее побери. Он пытался вытолкнуть комок, забивший горло. Смерть написана на роду только в тех случаях, когда выбираешь дорогу, по которой навстречу несется пьяный водитель. Или когда для отпуска выбираешь город, где случится землетрясение. Или когда берешь с полки супермаркета банку консервов, зараженную бутулизмом… Однако судьбой и не пахло в тот день, когда мои жена и сын шли по Виа Венето в поисках карты города. Об этом даже нечего спорить, – мысли тяжело бились в его голове, – по той простой причине, что в моих силах было предотвратить это несчастье, которое произошло лишь по моим собственным недомыслию, небрежности или неинформированности…

Его руки спокойно лежали на столе, а когда он наконец заговорил, то его голос был ровным и невозмутимым.

– Когда Рафи попросил меня попытаться найти кого-то, кто сможет рассказать нам все, что нам нужно знать о Карами, начиная от особенностей его агентуры и кончая его детскими заболеваниями, я подумал, что это невозможно. – Тут он сделал паузу. – За одним исключением. Если нам удастся убедить помочь в этом самого Карами.

Гидеон удивлялся тому, что он столько раз произносит это имя и не теряет рассудка.

– Но когда я поразмыслил об этом еще немного, – продолжал он, – я понял, что все-таки есть один человек, который в состоянии дать нам такую информацию. – Тут Гидеон взглянул на кончик карандаша. – Этот человек его кофейщик. Самый преданный человек из всей прислуги Карами. У него есть брат, который живет на вилле Бет Форик… Это на оккупированных территориях.