Текст книги "Друзья, любовники, враги"
Автор книги: Барбара Виктор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
17
В это утро Гидеона разбудил тот же сон. Он потянулся за сигаретой, сел на постели. Видение отчетливо стояло у него перед глазами. Маленький мальчик с курчавыми волосами на лбу. Губы решительно сжаты. Пухлые голенькие ножки нажимают на педали трехколесного велосипеда, который все быстрее несется по провинциальной улице. Вдалеке виден автомобиль американской марки. Хромированные части сверкают электрической голубизной. Задний бампер напоминает рыбьи плавники. Насчет бампера Гидеон был совершенно уверен.
По-видимому, все произошло мгновенно. Автомобиль выехал из-за поворота и увеличил скорость, когда ребенок оказался на середине улицы. Что-то отвлекло водителя от дороги. То ли кто-то сидевший сзади, то ли водитель засмотрелся на дорожную карту, то ли его ослепило солнце.
А Гидеон, беспомощный, не в состоянии пошевелиться, наблюдал это издалека. Его ноги словно сковал бетон. Голос растворился в ветре, когда он пробовал крикнуть, чтобы предостеречь мальчика. Он бестолково махал руками, показывая водителю, чтобы тот свернул или затормозил. Быстрее, крути педали! – кричал он беззвучно во сне. Его скулы заныли от напряжения. Быстрее, быстрее! – кричал он ребенку, но крики отдавались эхом только в его собственной голове. А потом – столкновение, не смотреть на которое он не мог. Он не мог отвернуться или зажмуриться, будто кто-то заставлял его стать свидетелем удара и увидеть, как разбитое тело ребенка отброшено на несколько метров. Увидеть разбросанные на дороге искореженные куски металла и переднюю решетку от американского автомобиля, отлетевшую на газон. И, наконец, узнать обрывки красной курточки ребенка, которые остались на бампере автомобиля. Насчет бампера Гидеон ни секунды не сомневался.
Да это же просто сон, убеждал он себя, проснувшись утром. Просто сон. Все случилось совершенно иначе. Ведь Гидеона там не было, и он ничего не видел. Просто сон. Реальность была намного хуже. Боль не притупится, это он знал. Ему не станет легче. Просто, в конце концов, он вытеснит это невыносимое сновидение мыслью о Саше. Он успокоится только тогда, когда воскресит в памяти ее облик. И так – до следующего раза.
В это утро Рафи распорядился устроить просмотр последних слайдов, а уж потом расходиться по делам.
Иорам опустил экран, а Бен настроил проектор. Они оба отошли в сторону, когда Рафи сам взял пульт управления. Ронни сидел в дальнем конце стола. Он выглядел свежим и хорошо отдохнувшим – в рубашке, застегнутой на все пуговицы, в узком галстуке и классическом костюме. Рядом сидел Яков. Перед ним на столе лежал кожаный кейс. Гидеон сидел отдельно от остальных. Молчаливый. С темными кругами под глазами. Заросший щетиной. Воротник рубашки расстегнут, на плечах свитер. Он сосредоточенно рисовал в желтом блокноте аккуратные прямоугольнички. Полстраницы уже было покрыто этими прямоугольничками.
– Самолет вылетает в полдень, – сообщил Рафи, глядя в сторону Ронни. – Это значит, ты должен быть в аэропорту не позже одиннадцати тридцати. Груз будет помещен в дальний угол посольского контейнера. Я рад, что ты проведешь несколько дней в Израиле, Ронни.
Ронни кивнул.
– Сможешь увидеть малыша, – добавил Рафи, а потом взглянул на Иорама, который спросил:
– А кто повезет груз из Израиля?
– Чтобы не было осложнений, Яков будет сопровождать тело до самой электростанции.
Гидеон закурил.
– О каких осложнениях ты говоришь?
– Как знать, – пожал плечами Рафи, – может быть, на границе нас будет поджидать еще одна компания героев-самоубийц.
– Это последняя остановка? – спросил Гидеон.
– Насколько нам известно – да, – ответил Рафи. – Тело будет находиться под охраной на электростанции, пока ты не закончишь дело в Сиди Боу Сад. Потом Сабу Калила известят о смерти брата. Мы устроим так, чтобы тело можно было переправить через границу в Иорданию. – Он окинул взглядом сидящих за столом. – Где его похоронят – нас не касается.
Когда Рафи вывел на экран первый слайд, он обратился к Гидеону:
– Наверху есть комната, где ты можешь поработать. Твой рейс в Тунис не раньше пяти.
– Я передумал. Я вылечу из Орли в два.
Первым на экране появился Карами. «Мечта Гидеона», как называл его Рафи. Он был одет в костюм и прогуливался в окружении охранников по улице, напоминающей парижскую. На следующем кадре он был в халате и накидке. На другом – в джинсах и футболке. Потом в одних плавках на пляже… Его было легко узнать, какую бы одежду он ни надел. Внешне он совершенно не менялся с самого начала своей карьеры, разве что в весе. Мрачное выражение лица. Жесты, движения спокойные и точные. Шестнадцать лет слежки, ожидания и неудач, подумал Рафи. Главным образом, все-таки, ожидания. Однако терпение в конце концов бывает вознаграждено. По крайней мере, иногда.
Следующая серия слайдов была сделана на прошлогоднем собрании Национального совета Палестины [8]8
Высший орган палестинской национальной власти (своего рода парламент).
[Закрыть]в Алжире.
На другом слайде Карами прогуливался по улицам Ларнаки с двумя другими деятелями из ООП. Два дня спустя его друзья взлетели на воздух в последней модели «БМВ». Какая жалость, заметил кто-то, автомобиль был снабжен ультрасовременной системой передач и отлично показал себя на дорогах Кипра.
А вот Карами на встрече с королем Фахдом в Саудовской Аравии. Старые добрые времена. Саудовские нефтедоллары все еще текли в палестинские сундуки.
На следующем кадре Карами снят на корабле, который готовился к отплытию из Триполи в Ливан после войны 1982 года. В окружении жены и нескольких высших офицеров. Все улыбаются в объектив камеры.
– Только поглядите на них, – сказал Рафи. – Улыбаются и делают пальцами знак победы «V»!.. Однако их все-таки вышвырнули из Ливана, и они потеряли плацдарм для своих операций.
На следующем слайде Жозетта Карами вместе с детьми гуляла в роще недалеко от виллы в Сиди Боу Сад. Старший мальчик Фахд и дочка Камила очень похожи на нее. У них лишь очень темные волосы и оливковая кожа. На отца похож только малыш Тарик, однако именно он почему-то выглядел очень напуганным. Сходство с отцом было поразительное. Особенно в профиль.
– Ни одного волоса не должно упасть с их голов, – предупредил Рафи. – Жену и детей не трогать. Столкновения с ними избегать любой ценой. Если же встреча с ними все-таки произойдет, если не будет никакого другого выхода, нужно привести их в бессознательное состояние, перекрыв сонную артерию не более, чем на тридцать секунд.
– А если верна информация Саши Белль, – спросил кто-то, – а у нас нет никаких оснований ей не доверять, и Жозетта Карами держит под подушкой пистолет?
– Тогда стрелять в ногу или в руку, – сказал Рафи. – Остальные заряды до последнего – в голову Карами. Но лучше всего заранее позаботиться о том, чтобы пистолет убрать подальше. Повторяю, – добавил Рафи, – независимо от того, как будет выглядеть Карами, все оставшиеся пули должны сидеть у него в голове. – Он повернулся к Гидеону. – Если ты сможешь устроить так, чтобы пистолет Жозетты исчез в нужный момент, и это не возбудило бы подозрений, ничего лучшего и желать нельзя.
– Троим из вас, – продолжал Рафи, указав на Иорама, Бена и Якова, – разрешаю оставить по три патрона на брата… Ронни обойдется. В его двадцать два года ему достаточно будет быстрых ног. Конечно, Гидеон будет отходить последним. Поэтому именно его задача – убедиться, что никого не осталось в живых, никого. Кроме жены и детей. А если они все-таки будут ранены, он должен вызвать скорую и оставить входную дверь раскрытой настежь… Сумасшедшие израильтяне! – пробормотал Рафи, качая головой.
Потом он переключил проектор на новый слайд. Это была Саша Белль.
Они снимали ее с самого начала. С первых телерепортажей из Рима, сразу после происшедшего. Она выглядела измученной и нервной. И беззащитаной, отметил про себя Гидеон. Они снимали ее в Париже до Гидеона и в Париже с Гидеоном. Вот та самая пробежка в Тюильри. Вот она выходит из телевизионного бюро. Выглядит энергичной, шикарной, настоящей журналисткой. И красивой, снова отметил про себя Гидеон. Вот в аэропорту с Берни Эрнандесом при посадке в самолет до Туниса. Вот прибытие в Тунис и регистрация в отеле в сопровождении двух мужчин из французской съемочной группы. Выглядит озабоченной, возбужденной и уставшей. И храброй, подумал Гидеон. А вот Саша в вечернем туалете садится в автомобиль Гидеона, а потом вылезает из автомобиля. Оба слайда фиксируют сие лишь у подъезда отеля «Георг V».
– Это и есть задание Гидеона, – объяснил Рафи, хотя все и так прекрасно это помнили. – Она – наша единственная ниточка, ведущая в дом, с тех пор как мы поняли нашу ошибку с кофейщиком. – Он что-то бегло набросал на листке бумаги. – Это значит, что мы не имеем точного представления о внутреннем устройстве дома, о расстояниях между комнатами, а также об общем количестве телохранителей и охранников. – Он взглянул на Гидеона. – Если бы ты мог получить эту информацию от нее, не возбудив подозрений. Помни, если у нее все-таки возникнут подозрения и она разоблачит тебя, то всю операцию придется отложить на неопределенное время. Другого выбора у нас нет. – Он покашлял. – Есть у кого-нибудь вопросы?
В ответ – только шуршание бумагами. Все, что мог сделать сейчас Гидеон, это попытаться совладать с самим собой, чтобы не вскочить и не сорвать экран. Он ощущал жгучую боль в желудке и с трудом дышал. Он отложил сигарету, когда Рафи установил на экране последний кадр – ее лицо. Оно заполнило собой всю комнату. Насмешливое выражение глаз. Волосы, требующие расчески. Но все-таки главное – глаза. Яркие и чистые, они смотрели прямо в объектив невидимого фотоаппарата. Ничто не удивило его в ней. Каждый сантиметр, каждая черточка ее лица и тела уже были ему знакомы.
Рафи встал и подошел к столику, на котором стоял поднос с шестью хрустальными стаканами и графином. Он медленно разлил из графина заранее припасенное бренди и только потом пригласил собравшихся взять по стакану. Все повиновались, и только Гидеон остался на месте.
– Выпьем, – сказал ему Рафи. – Давай выпьем.
– За что? – откликнулся Гидеон, медленно вставая и направляясь к двери. Взявшись за ручку, он остановился.
– За здоровье и благополучное возвращение, – начал Ронни.
– За Израиль, – сказали хором Иорам и Бен.
Гидеон молчал.
– За Голду, – благоговейно произнес Яков.
– За жизнь, – добавил Рафи.
– Вот она-то меня и пугает, – тихо сказал Гидеон и вышел из комнаты.
18
У Карами было солидное брюшко. Этого Саша никак не ожидала. Не ожидала она и плешивости, маленького роста и сутуловатости. Не ожидала клетчатой фланелевой рубашки с рукавами, завернутыми по локоть, мешковатых штанов, из заднего кармана которых торчал мятый носовой платок. Не ожидала того, как он поцелует малыша в лобик, прежде чем передать его матери, а потом чмокнет в щеку и саму мать. Не слишком вязалось с предполагаемым обликом то, каким жестом он подсмыкнул кобуру, поправил пистолет и неторопливо пошел навстречу Саше и Берни, которые дожидались у входа на виллу.
Протянув руку, Тамир Карами сначала обратился к Саше.
– Здравствуйте, Саша Белль. Добро пожаловать.
– Хау ду ю ду, мистер Карами, – непринужденно ответила она, решив про себя ни в коем случае не обнаруживать свой страх или смущение перед ним. Как, впрочем, и другие свои чувства, клокочущие в ней после драмы в Риме.
– Если не возражаете, – сказал он, – зовите меня Абу Фахт или Тамир. Евреи обычно называли моего отца мистером Карами, чтобы показать свое пренебрежение к нему. – Он повернулся к Берни. – А вы, должно быть, продюсер мистер Эрнандес.
– Зовите меня Берни. Полицейские обычно называли моего отца мистером Эрнандесом, когда приходили к нему вымогать деньги.
Храбрый малый Эрнандес, подумала Саша. Если бы только его голос не звучал так испуганно, а сам он не был так бледен со своей дрожащей нижней губой.
– У вас тут шикарный вид, – добавил Берни.
– К сожалению, это купленный вид. Мы предпочли бы любоваться нашими оливковыми рощами в Рамле.
У Карами был вполне почтенный вид. Саша ожидала чего-то другого. Уж не думала ли она, что из его рта должны вырываться языки пламени, вместо глаз будут черные кресты, а на лбу три выжженные шестерки.
– Каковы шансы, что вы сможете любоваться этим в ближайшие несколько лет?
– Точного срока назвать, конечно, нельзя, но если мы ослабим нашу борьбу, то шансы будут невелики.
Его взгляд был неизменно тверд, а на лице всегда одно и то же выражение. Такой холодный взгляд она встречала, когда брала интервью у преступников. Этим взглядом ее как бы предупреждали, что она имеет дело не с обыкновенными людьми, – а может быть, и вовсе не с людьми. В нем не было ни смысла, ни раскаяния. Этот взгляд не обещал рациональных объяснений или сожалений по поводу содеянных злодейств и убийств… Однако, насколько ей было известно, Тамир Карами был совем другим – образованным, умным. Он был политиком и, как все политики, искушен в логике или, по крайней мере, в риторике.
Берни выглядел смущенным.
– Ну, тогда… от всей души – счастья вашим оливам, – пробормотал он.
– Даст бог, следующий ваш визит будет к нам в Палестину.
– Но хватит ли там места и для Израиля?
– По нашему мнению, места хватит всем.
Ну вот опять это политическое словоблудие. Умение говорить прописные истины и обосновывать все, что угодно, если это потребуется ради идеи.
– Я думаю, мне лучше пойти прикинуть, в каких ракурсах мы будем снимать, – заявил Берни.
Что касается Саши, то она могла бы поспорить насчет того, что места хватит всем. Именно за это она и зацепилась.
– А что вы скажете о призыве ООП к постепенному уничтожению Израиля?
– Саша, – вмешался Берни, – пора бы начинать.
Тамир улыбнулся.
– Ничего, все в порядке. – Он повернулся к Саше. – Мы успеем поговорить обо всем. Я уверен, что нам будет очень интересно друг с другом. Вы играете в трик-трак? – спросил он Берни.
– Ну! Моя любимая игра.
– А вы? – спросил Карами у Саши.
– Боюсь, что нет.
– Возможно, у нас будет шанс сыграть несколько партий, – сказал он Берни. Потом снова повернулся к Саше. – Чтобы поговорить, мы поднимемся в мой кабинет.
Появились два охранника. На груди у каждого автомат, на поясе револьвер. Прежде чем обратиться к Саше, Карами обменялся с ними несколькими словами на арабском.
– Я попросил, чтобы в течение часа нас не беспокоили, – объяснил он ей. – Этого достаточно?
– Более, чем достаточно, – сказала она и посмотрела на Берни, который уже забрался в автомобиль, чтобы покрутиться около дома в поисках эффектных планов.
Кабинет был не заперт. Письменный стол, кресло. Еще два кресла для посетителей, небольшая софа, ковер, четыре шкафа с документами и факс. На стенах фотографии мужчин – «мучеников», как сказал Карами, – палестинских лидеров, «расстрелянных израильтянами», и тех, кто «сложил голову в войне за освобождение родной земли». Одиннадцать из них были те самые – из особого списка Голды Меир. И все они, один за другим, были уничтожены в течение нескольких лет. Он был последним, кто остался в живых. Надолго ли? Этого никто не мог сказать.
Он начал что-то говорить о своем кофейщике, а потом остановился.
– Не хотелось бы огорчать жену, но у нас есть основания полагать, что он не вернется. У меня есть сведения, что его убили евреи. – Он пожал плечами. – Вы понимаете, что я имею в виду. Теперь на очереди я. И это только вопрос времени. – Тема была закрыта. – Вам кофе или зеленый чай? – спросил он.
– Зеленый чай, – ответила Саша.
Отдавая предпочтение зеленому чаю, Саша в соответствии с системой Станиславского, решила входить в образ специалиста по Ближнему Востоку. От чая до терроризма. Единственное, на что она надеялась, что покушение не случится у нее на глазах. Одного кошмара в год для нее вполне достаточно. Однако разве можно оставаться равнодушной к его возможной смерти? Если только она уже не стала для него неотвратимой реальностью. Невольно Саша исполнилась сочувствия к человеку, обреченному на смерть.
– Откуда у вас такая уверенность, что вашего кофейщика убили израильтяне? – спросила она.
Он улыбнулся одними глазами.
– Могу ли я настолько доверять вам, журналистам, чтобы раскрывать свои источники информации?
– Нет, конечно, – поспешно ответила она. – Но это довольно серьезное обвинение с вашей стороны. Или, по крайней мере, предположение.
– Это не обвинение и не предположение. Это правда.
– И вы живете только по правде? – спросила она, чувствуя, что слишком торопится с развитием беседы. Следовало бы приберечь это для съемки.
– Нет, не только, – терпеливо сказал он. – В конце концов, мы такие же люди, как и все. Точно такие же, как и вы – американцы. – Он улыбнулся. – Разве ваше правительство всегда говорит только правду?
Он добросовестно разыгрывал давно отрепетированную роль, и она ему прекрасно удавалась.
– Но почему всегда случается так, что палестинцы сами вредят себе в общественном мнении? – между прочим поинтересовалась Саша.
Он взглянул на нее с интересом.
– Может быть, потому что у нас слишком много лидеров. А может быть, у нас только один лидер, но он хочет угодить сразу слишком многим.
– Это еще мягко сказано. А как вы объясните тот факт, что арабы терпят поражение за поражением от этой маленькой ущербной страны? – спросила Саша.
– Мы имеем несчастье постоянно недооценивать нашего врага.
Он сделал паузу, чтобы снять кобуру. Пистолет он положил в ящик письменного стола, а кобуру на стол.
– А что бы вы могли сказать о себе? – спросила она, опустив глаза.
– Я – главнокомандующий Армии освобождения Палестины.
– Почему же вы живете так, как вы живете? – продолжала она. – Среди всего этого загородного комфорта и роскоши? – Она обвела глазами комнату. – Что вы здесь делаете в то время, как ваш народ живет в лагерях?
– Вы полагаете, что мне следует быть вместе с ними. Так я был с ними.
– Почему же вы их покинули?
– Потому что целесообразнее стало жить здесь, чтобы принимать лидеров со всего мира, которые могут помочь нам вернуть то, что нам принадлежит, – Палестину.
– Значит, вы ищете политическое решение проблемы.
Его глаза потускнели.
– Ну конечно. Мы стараемся найти политические решения. Мы вообще стараемся, как только можем.
– Политическое решение и военное решение… Я бы назвала это другим словом.
– Каким?
– Терроризмом, – сказала она то, что должна была сказать. Она не упомянула следом слово «убийство», хотя они почти синонимы.
– Называйте, если вам так нравится. – Он пожал плечами. – Так говорили и раньше.
– То, что произошло в Риме, нельзя назвать «политическим решением», – медленно начала она, не отрываясь глядя ему в глаза.
Он не отреагировал на ее взгляд.
– Мы знаем, что вы были там. Но мы не знали, что вы специалист по Ближнему Востоку.
– А я и не специалист. Однако события, подобные римскому, заставляют взглянуть на вещи иначе. Это крушение всей вашей политики, – улыбнулась она.
– Очень прискорбно, что вы не на нашей стороне. Вы изрядно искажаете всю картину. – Он опять пожал плечами. – Вы можете придумать и другие аргументы, и люди даже не поймут, что вы сказали, что имели в виду. Они не поймут даже, как обмануты… Скажите, вы давно сделались сионисткой?
– Ваша собственная жена пришла к выводу, что я не сионистка, а только еврейка. Такая же еврейка, как она палестинка.
Вообще-то она не была уверена, что сионисты существуют в природе. Возделывать землю, сажать деревья – вот к чему призывала Голда Меир, когда впервые оказалась на Ближнем Востоке. Однако потом появились ракеты «земля – воздух» и ядерные боеголовки. Теперь если что-то и копают, так шахты для ракет, а деревья высаживают для маскировки взлетных полос.
– А каково ваше определение сионизма?
К этому вопросу он был всегда готов. Он отвечал на него много раз.
– Сионизм – это когда один существует за счет другого. Сионизм – это строительство поселений в Израиле, где должны жить только евреи. Сионизм – это расизм.
Резолюция, которую арабы давно двигают в ООН [9]9
10 ноября 1975 г. XXX сессия ГА ООН приняла резолюцию 3379, в которой сионизм квалифицировался как форма расизма и расовой дискриминации.
[Закрыть]. Саша почувствовала жар на щеках. – А как насчет евреев? Им разрешают селиться в городах Иордании, Кувейта или Саудовской Аравии?
– Не разрешают.
– Так какая разница?
– Эти страны не имеют спорных территорий.
– Вы смешиваете понятия. Некоторые из них как раз владеют спорными территориями.
– Я дам вам немного материала для вашей программы. Мы начнем с моей семьи и с того, почему я не забочусь о своей безопасности так, как другие лидеры. – Он взглянул на фотографии людей из списка Голды Меир. – Видите ли, эти люди были чрезвычайно осторожны. А теперь они мертвы. От судьбы не уйдешь.
– Я хочу, чтобы вы знали, Абу Фахт, что название нашей программы «Семья», – сказала Саша, употребив его партийную кличку, и тем самым как бы смиряясь с его деятельностью. – Если вы пожелаете, то можете говорить только о том, что касается вашей личной жизни. Вы не обязаны обсуждать что-то еще.
– Вы объяснили это моей жене?
– Да, вкратце.
– И что она сказала?
– Вероятно, то же, что собираетесь сказать вы.
Он поднял руки, как бы сдаваясь.
– По крайней мере, в этом мы с ней сходимся.
– Мне показалось, что вы сходитесь с ней во всем.
По его губам скользнула улыбка.
– Супружеская жизнь полна недоразумений и разногласий, а моя жена – настоящая женщина.
– Нельзя ли поподробнее?
Ее изрядно насторожили эти гладкие ответы, которые, по-видимому, были заготовлены на все случаи, о чем бы ни зашла речь. Подобная беседа могла стать очередным телерепортажем из бункера Гитлера – милый обмен банальностями с его обитателями. Однако Маури задумал этот сериал как документальный, и выбирал людей, которые жили жизнью, отличной от той, которой живут многие семьи.
– Все новообращенные ведут себя гораздо жестче, чем те, кто здесь родился и вырос на наших религиозных принципах и традициях. Моя жена чувствует, что я, например, слишком снисходителен и многое готов прощать. При некоторых обстоятельствах я даже склонен вести переговоры с израильтянами. Конечно, не с любыми. Но я всегда говорил, что желал бы сесть за стол переговоров с Ариелем Шароном, худшим из них, потому что, если с ним заключить соглашение, можно быть уверенным, что оно будет одобрено всеми израильтянами. Никто не может упрекнуть его, что он продает свой народ и приносит в жертву его веру.
– По вашей логике, вступая в переговоры с палестинцами, следовало бы выбирать для этого не Ясира Арафата, а какого-нибудь жесткого фанатика вроде Ахмеда Джебриля, который взорвал американский авиалайнер.
– Если мы сойдемся в этом вопросе, утвердим этот, как вы говорите, сценарий, то с Арафатом можно попрощаться. Итак, многие полагают, что единственная причина тому, что он до сих пор жив и его не убили израильтяне, потому что последние опасаются того, кто придет на его место.
– Ну а в чем еще вы расходитесь с вашей супругой?
Он откинулся в кресле.
– Она считает, что я слишком мягок с детьми. Однако это потому, что у нее было детство, у меня же его никогда не было. Она недовольна также, что я предпочитаю страдать молча вместо того, чтобы выговориться – поделиться с ней или с моими товарищами. – Он взял в руки кобуру и стал поглаживать ее ладонью. – Она думает, что я слишком много работаю и взваливаю на себя проблемы, которыми могли бы заняться другие.
Террорист-подкаблучник?
– Она считает, что я неправильно питаюсь. – Он похлопал себя по животу. – Что я становлюсь похож на купца из Наблуса.
Не купец, а мясник. Вот какое слово пришло ей на ум. Не успел ли он прочесть это в ее глазах?
– Было бы здорово, если бы вы рассказали перед камерой о вашей супружеской жизни и о ваших чувствах друг к другу.
– А это не сделает нас в глазах ваших телезрителей похожими на человеческие существа? – Злая ирония в его словах была очевидна. – Хорошая идея, а? Человек… с пистолетом.
Однако у нее не было ни малейшего желания ввязываться в идеологические разборки, которые бы лишь уничтожили то немногое, чего ей удалось добиться. Кроме того, она не собиралась зря тратить время – ни свое, ни его, ни телезрителей.
– Мне кажется, это приблизит вас к зрителям, а какова будет их реакция – трудно сказать.
– А вам не любопытно узнать причины?
– Какие причины?
– Почему мы делаем то, что делаем.
– Ваша жена упомянула о том, что вы стремитесь привлечь внимание мира к своим проблемам. Только не слишком ли вы заломили цену, если для этого надо убивать невинных людей.
– Их убивают каждый день в Хевроне и Газе.
– Вы превратили эти земли в арену битвы.
– Не хотите ли вы сказать, что справедливость – вопрос географический?
– А вы? – спросила она в ответ, как будто все зависело от того, выиграет она или проиграет спор с человеком, который всю жизнь посвятил организации террористических актов.
– Позвольте, я вернусь к самому началу.
К самому началу. Звучит словно текст пропагандистской брошюрки, которые раздают всем, кто приезжает, чтобы встретиться с руководителями ООП…
– Я помню, когда был маленьким мальчиком, пришли евреи, чтобы отобрать у нас наш город Рамла. Сегодня я помню это так же ярко, как и в тот день, когда это увидел. Еврейские солдаты стреляли в женщин и детей, выбивали двери домов, вытаскивали на улицы стариков, забивали их до смерти на глазах у родных и близких. Мы спрятались в мечети. Почтенный старец вышел на дорогу с белым флагом, и солдаты не посмели разрушить мечеть. Они вошли внутрь и развели – женщин отдельно, мужчин отдельно, детей отдельно. – Он отпил чая. – Мужчин отправили в концентрационные лагеря.
– И вас тоже?
– Нет. Все дети младше двенадцати лет остались с матерями, а мне было всего четыре и я был старшим ребенком. Наш дом разрушили, мы жили у соседей. Каждую ночь солдаты врывались с обыском – якобы искали оружие. Это был способ заставить нас бежать из наших домов и с нашей земли. – Он вздохнул. – Однажды ночью сионисты объявили по громкоговорителям, что мы должны собраться на городской площади. Они говорили, что автобусы доставят нас в Наблус, но когда – не сказали. Нам объяснили, что теперь мы должны жить прямо на улице. И мы спали там и ждали, пока на шестой день солдаты не погнали стариков в Наблус пешком.
– А где были вы?
– С матерью, бабушкой, тетей и маленькими братьями и сестрами. – Он надолго задумался. – В следующую ночь автобусы наконец подали, и нам сказали, что с тобой можно взять только один чемодан. – Его глаза снова смотрели на Сашу. – Мы думали, что автобусы довезут нас до Наблуса, но они остановились уже через двадцать километров, и нам приказали вылезать.
Он взглянул на карту Ближнего Востока, которая висела на стене. Территория Израиля была закрашена черным и сверху было написано «Сионистская гадина».
– Нам сказали, что остальную часть пути в Наблус придется идти пешком. Многие женщины были старые и больные. Там были беременные и молодые матери с двумя и даже тремя малышами. Евреи хотели, чтобы мы пришли в Наблус истощенными и запуганными. Они хотели, чтобы мы рассказали всем о том ужасе, который пережили в дороге. Таким образом им было бы легче захватывать город за городом всю страну. Страх должен был сломить сопротивление.
– Но в 1947 году у вас был шанс образовать собственное государство. Это было предложение ООН. Почему же палестинцы отказались?
– Что теперь говорить! Надо признать, что это была ошибка.
– Тогда почему арабы не попытались исправить эту ошибку и не дали вам возможность иметь свою страну, когда между сорок восьмым и шестьдесят седьмым годом они контролировали территории? – Саша наклонилась ближе. – Почему мир ждал, пока их не начнет контролировать Израиль, провозгласив их своими после войны 1967 года?
– Потому что мы нужны были арабам для другого.
– Для чего же?
– Бездомные, мы должны были сражаться с евреями вместо них, потому что другого выхода у нас не было. Кроме того, их унижали и потом – в 1967 и 1973 годах. Они полагали, что если мы будем сидеть в тепле и сытости у себя дома, то нам ни к чему будет втягиваться в войну.
– Таким образом, вам следует возложить на арабов ответственность за то, что происходит.
– Не думайте, что я так уж безразличен ко всему этому. – Он вздохнул. – Но это совсем другая история, и сейчас нет никакого смысла говорить об этом. Они нам нужны. Они наши союзники. Единственные союзники, независимо от того, кто объявляет себя нашими друзьями.
– Тогда вернемся к вашей истории. Он посмотрел на нее почти с благодарностью.
– Мы шли дальше, по крайней мере, пытались идти. Однако евреи обстреливали нас из артиллерии и минометов. Мы прятались за скалами, но некоторые женщины не выдерживали и в панике бежали вместе с детьми… – Он сделал паузу.
Она ждала.
– Их убивали, – продолжал он. – Но те, кто еще мог идти, верили, что если доберутся до Наблуса, то будут в безопасности. Некоторые женщины были так истощены, что были вынуждены оставлять детей на дороге, а сами идти за помощью. Даже моя бабушка советовала матери оставить троих. Она боялась, что мать убьют, если та попытается бежать с четырьмя детьми.
– Но почему было не оставить нескольких женщин присматривать за детьми, пока остальные не приведут помощь?
– Вы хотите сказать, что мы не сделали этого из-за своей неразвитости?
– Я говорю, а вы вольны истолковывать, как сочтете нужным, – спокойно сказала Саша. – Мы находились в окружении, и невозможно было рационально рассуждать. А евреи – могли они рационально рассуждать, когда шли в газовые камеры?
Она едва ли могла принять такое сопоставление, но ничего не сказала.
– В большинстве семей не было старших детей, которые бы помогали младшим. Многих младенцев и малышей оставили, потому что некому было их нести. Другие остались потому, что их матери погибли под минами и снарядами. – Он пристально изучал свои ладони. – Вот, чего я никогда не смогу забыть.
– А сколько вам тогда было?
– Четыре года.
– Четыре года. Удивительная память! Вы помните все в деталях, Значит, это было начало?
– Для меня – да.
– Почему все пережитое не заставило вас ненавидеть насилие вместо того, чтобы потом использовать его как средство для достижения своих целей?
Последовал бойкий ответ.
– Мы молчали много лет. Насилие возвестило миру о наших проблемах, а средства массовой информации донесли их до общественности. Естественно, благодарю и вас за это.
Опасаясь, как бы ее ярость не прорвалась наружу, она отвечала почти шепотом.
– А о ваших проблемах нельзя было возвестить иначе, без насилия?
– Диалог начался именно после него.
– И закончился.
– И начнется снова.
– В основе будет страх.
– Главное – результат.
Она чуть повернулась.
– Что отмечено красными булавками на карте, которая висит рядом с картой Ближнего Востока?
– Военные операции, которые мы организовали за последние полгода.
