Текст книги "Друзья, любовники, враги"
Автор книги: Барбара Виктор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
23
Вся семья Карами, за исключением старшего сына Фахда, собралась в гостинной виллы, чтобы сняться во втором, заключительном эпизоде интервью.
Если в первом эпизоде главенствовала Жозетта, то в финальном эпизоде планировалось выступление Карами. Одетый в палестинскую военную форму, он держал на коленях младшего сына. Малыш, который заменил убитого первенца, – объяснил он перед камерой. Того самого, который был убит много лет назад в самом начале их борьбы.
Рядом с Тамиром сидела Жозетта. Ее рука покоилась у него на бедре. Сегодня она была одета в черное. Это знак скорби по всем погибшим во время Интифады, сказала она. Около нее сидела Камила, девочка-подросток, похожая на свою мать. Но еще больше похожая на свою французскую бабушку.
– Следует ли миру ожидать новых террористических акций, во время которых снова будут погибать невинные люди? – начала Саша.
Тамир признал, что происходящее прискорбно, однако заявил, что его не волнует, если кто-то осуждает его методы.
– А вам известно, – сказал он, – в каком безвыходном положении находился палестинский народ, когда не имел собственной военной организации? Следует также помнить, что тот, кто берется нас осуждать, не подвергался годами унижению.
– Но вы не производите впечатление униженного человека. Напротив, у вас есть все, о чем можно желать. Семья, которая вас любит. Прекрасные условия жизни. – Она сделала пузу. – И работа.
Несколько секунд в комнате стояла мертвая тишина. Карами всем своим видом показывал, что игнорирует эти ее слова.
– То, что произошло, будет происходить впредь, – продолжал он. – До тех пор, пока не будет найдено решение. Может быть, я не доживу до этого. Доживут мои дети. Мы все стоим перед лицом неизбежности.
Мне не следует снова заводить речь о ребенке, убитом в Риме, – саму себя предупредила Саша. Телезрители уже знают об этом из первого эпизода. Нужно молчать, нужно прикусить язык и дать ему выговориться.
Внезапно в беседу вмешалась Жозетта.
– Прошлой ночью мужу приснился сон. Это был часто повторяющийся сон. Солдаты гнались за ним по улицам Рамла…
– Я бежал, – продолжал вслед за женой Тамир, – чтобы разыскать жену и детей. Во сне я понимал, что буду в безопасности только когда найду их.
– И вы нашли их? – спросила Саша с долей иронии в голосе.
Тамир крепко сжал руку жены.
– Нет, – сказал он. – Известно, что сон это плод собственного воображения. Во сне нельзя умереть. Если только это не будет настоящая смерть.
Саша уже научилась оставлять без внимания эти многозначительные и туманные метафоры.
– Если вашего мужа убьют, – обратилась она к Жозетте, – продолжите ли вы его дело?
Жозетта вздохнула и повернулась, чтобы пересадить малыша к себе на колени. Потом она наклонилась к дочери и поправила ей челку. Художественные подробности. Саша не могла объяснить почему, но вся эта сцена напомнила ей цыганские семейства на парижских тротуарах. Взрослые оставляли ребятишек на лоскутных одеялах, и те, грязные, босоногие, сидели на корточках с банками для сбора подаяния между ног.
– Если моего мужа убьют, у меня не останется ничего, кроме борьбы и, конечно, моих детей.
Когда Саша обратилась к дочери, ее голос сделался не таким напряженным и лицо просветлело.
– Что ты чувствуешь, когда слышишь, как родители разговаривают о своей преданности идее, которая может стоить им жизни?
– Я чувствую то же, что и мой старший брат, – без запинки ответила Камила Карами.
– А именно?
– Гордость, – ответила девочка.
– А где твой старший брат? – поинтересовалась Саша.
– Он учится в Англии.
– А почему там?
– Чтобы получить хорошее образование.
Она посмотрела на мать, которая продолжила за нее.
– Мечта нашего сына – поступить в университет на оккупированных территориях. Но, конечно…
– Ему этого не разрешат, – закончил фразу Тамир.
– Из-за вас? – подсказала Саша.
– Да, потому что он мой сын, а я служу делу освобождения нашей родины. Поэтому нас преследуют израильтяне.
Все-таки израильтяне, а не евреи. Это звучит не так грубо. Она догадывалась, что Карами понимал это. И потому сказал именно так, для телекамеры.
– Если не наши дети, то дети наших детей смогут жить там и учиться в школе, – добавила Жозетта.
Совершенно неожиданно для себя и для супругов Карами, Саша решила спросить о том, о чем они вообще не упоминали в интервью и что никак не вязалось с только что сказанным.
– В нашей прошлой беседе, – начала она, взглянув на Карами, – вы сказали, что если бы преуспели в вашей борьбе и освободили свою Родину, то вам было бы совсем необязательно там жить. Не могли бы вы объяснить почему?
В глазах Карами промелькнуло раздражение, однако он справился с собой.
– Я имел в виду то, что мы, палестинский народ, благотворно питаемся культурой другого народа, среди которого мы растворены. Точно так же, как и наши братья-евреи, процветающие в диаспоре. Я имел в виду, что должен находиться здесь, чтобы заложить основу нашего правительства. Однако, когда мы добьемся своей цели, я, конечно, перееду на Родину. Сегодня об этом мы можем только мечтать.
Саша представила себе, какой горячий прием у телезрителей обеспечен Карами после этих слов «наши братья-евреи». Ну что же, теперь можно предоставить ему последнее слово. Люди увидят, что скрывается за всем его краснобайством.
– Сколько вам было лет, когда вы встретились со своим мужем? – спросила она Жозетту.
– Двадцать.
– Вы тогда имели какое-нибудь представление о палестинской идее?
Жозетта явно чувствовала себя неуютно.
– Нет.
– Вы узнали о ней от мужа?
Перед Жозеттой встал выбор: все или ничего. И она выбрала первое.
– Она научил меня жизни. – Она посмотрела на мужа. – Ради него я была готова на все.
Как трогательно, подумала Саша.
– Ну а вы, – обратилась она к Карами, – вы чувствовали то же самое?
– С самого начала нас связывали крепкие узы.
– А когда именно вы почувствовали эту связь? – поинтересовалась Саша.
– Когда мы встретились, я сразу поняла, что наши жизни должны слиться в одну, – поспешно ответила Жозетта.
Саша поощрительно закивала, когда та принялась расписывать свое воодушевление от приобщения к библейской битве. Именно так она восприняла эту романтическую революцию, которая вырвала ее из обывательской трясины Парижа.
– Моя жена – моя помощница. Я доверяю ей больше, чем кому бы то ни было.
– Мы живем одной и той же идеей. Мы понимаем друг друга с полувзгляда. Наши сердца бьются в унисон, – сказала Жозетта.
– И страдают от одного и того же, – прибавил Карами.
– Вы когда-нибудь боялись? – спросила Саша обоих.
Умиление мгновенно исчезло. Вместо него – твердый ответ человека, убежденного в правоте дела, за которое он борется.
– Мы не выбирали нашу судьбу. Мы только стараемся выполнить свое предназначение, – ответил Карами.
Следующей должна быть девочка, решила Саша. Ребенок, живущий с такими целеустремленными бойцами-родителями. Может ли она представить себе жизнь в доме, где не бряцают оружием, где телефонный номер, замки на дверях и охранники не меняются каждый месяц? Думала ли она о том, что ее жизнь могла бы быть совершенно другой, если бы после очередной террористической акции портрет ее отца не мелькал на телевизионных экранах и на первых полосах газет?
– Но как же я могу ответить на ваш вопрос, – сказала девочка, – если у меня нет другой семьи? Других родителей?
– Ты знаешь, как пользоваться пистолетом?
Едва заметное колебание.
– Да.
– А кто научил тебя этому?
– Мама.
Сказала так, как любая другая дочь сказала бы о том, что мама научила ее играть в куклы.
– А у тебя есть пистолет?
– Нет. Но я знаю, гле лежит мамин. На всякий случай.
– На всякий случай?
– Если что-нибудь случится, – ответила она, как будто речь шла о самой обыденной вещи.
– Моя дочь – такая же, как все, – вмешался Тамир и камера переключилась на него. – Как все дети, которые родились после 1967 года и не знают ничего другого, кроме жизни в условиях оккупации. Они учатся обращаться с оружием с раннего детства. Это вопрос самозащиты.
– Когда вы говорите об оккупации, вы имеете в виду оккупацию Израилем Западного берега реки Иордан в 1967 году. Однако родители этих детей также помнят другую оккупацию Западного берега – иорданскую, – улыбнулась Саша.
– Если моего отца убьют, – вдруг сказала Камила со значением, – его будут считать героем.
– Наша любовь сильнее, чем ненависть наших врагов, – ей в тон добавила Жозетта.
Ну, довольно. Пора вернуться к сценарию.
– Возвращаясь к моему первоначальному вопросу, – сказала Саша, меняя тактику, – следует ли ожидать новых акций, подобных той, что случилась в Риме?
– Да, мир должен приготовиться к отмщению, которое последует за каждого палестинского мужчину, женщину или ребенка, убитых израильтянами. – Он слегка качнул головой. – Мир должен знать, за каждую смерть ответственность лежит на сионистах и на их пособниках. Мир должен страдать так же, как страдаем мы, когда убивают одного из нас.
Она продолжала настаивать. Что за черт, она уже и так вышла за рамки обычного телеинтервью.
– А не поделитесь ли вы, Абу Фахт, своими планами, – начала она, принуждая его выйти из образа отца всех палестинцев, – где именно предполагается провести эти акты возмездия?
– Это может произойти где угодно. Где угодно, лишь бы заставить мир обратить внимание на то, как методически уничтожается мой народ.
Она ощутила озноб. То же самое должны ощутить и телезрители.
Она спрашивала ни больше, ни меньше, как о его кровавых замыслах. Как можно говорить о подобных вещах с таким невозмутимым лицом? Это не укладывалось у нее в голове. Она чувствовала, как дрожат ее руки, а ладони становятся влажными.
– Можно предположить, что это произойдет в магазинах, аэропортах, в западных городах, посещаемых туристами?
Они неплохо потрудились для программы «Семья». Теперь по крайней мере их нужно вернуть в загон.
– Я не могу назвать дату и место, – едва не улыбнулся он.
Вот сейчас пора в загон.
– Ну а ты какого мнения обо всем этом? – обратилась она к Камиле.
Девочка побледнела.
– Израильские солдаты каждый день убивают палестинцев, – произнесла она заученную фразу.
– Это факт, – спокойно сказал Тамир.
– Факт или нет, но это не решает проблему. – Пауза. – Не так ли?
– Самопожертвование, – начал Тамир.
– Долг, – добавила Жозетта.
– А несчастье? – спросила Саша.
– Называйте это, как хотите, – сказал Тамир.
– До тех пор, пока мир не поймет, – откликнулась Жозетта.
– Бороться, пока есть надежда, – поддержал ее Тамир.
– И пока это продолжается, – сказала Саша, понижая голос, – сколько еще невинных людей должны заплатить своими жизнями за эту идею?
Все. Занавес.
– Стоп кадр! – раздался голос Берни. – Снято.
Саша представила себе финальный кадр. Все четверо сидят рядышком на диванчике в гостиной – на вилле, взятой в аренду, в стране, взятой в долг.
Тамир поднялся, чтобы пожать руку.
– Благодарю вас, Саша, – сказал он. – Теперь я окончательно убедился.
– В чем?
Он чуть улыбнулся.
– Что нам нужны такие союзники, как вы.
Подошла Жозетта.
– Вы прекрасно смотритесь за работой.
– Вы тоже, – ответила Саша, подумав о том, что если Жозетта и не поняла ее иронии, то Тамир понял наверняка.
Камила подошла вслед за родителями. Застенчиво пожала руку.
Теперь к ним присоединился и Берни, пожимая всем руки и благодаря. Следом за Берни подтянулась и съемочная группа. Снова рукопожатия и благодарные слова за сотрудничество и терпение.
– Мы будем здесь завтра на тот случай, если понадобится сделать еще несколько кадров или задать несколько вопросов. Еще раз всем спасибо.
Саша стояла в стороне от остальных и удивлялась тому, с каким жаром они благодарят друг друга. Спасибо, что сделали это возможным. Премного благодарен. В порядке высокой оценки ваших заслуг позвольте отдельно поблагодарить от лица жертв взрыва в Риме. Как бы то ни было, без подобных «заслуг» члены этой вполне обычной семьи вряд ли могли стать персонажами первой части документального сериала. Но раз уж она, Саша, находится здесь, то недурно было бы также поблагодарить этих милых людей за будущие жертвы, чья жизнь будет отнята во имя того, что пресса по странному стечению обстоятельств называет революцией. При оценке сериала также должны быть учтены совместные усилия сторон, не говоря уж о сотворчестве. Таким образом, большое-пребольшое спасибо всем собравшимся… Все это промелькнуло у нее в голове перед тем, как Саша вышла из комнаты.
– Сегодня вечером мы приглашены на партию в трик-трак, – сообщил Берни.
– Ты же знаешь, что я не играю в трик-трак, – угрюмо ответила Саша.
– Если ты будешь паинькой и перестанешь третировать меня, я так и быть расскажу тебе кое-что.
Перестав упаковывать в чемодан папки и бумаги, она взглянула на него.
– Что ты мне расскажешь? – спросила она без особого интереса.
– А ты пойдешь играть в трик-трак?
– Нет, не пойду, – буркнула она, снова занявшись своим чемоданом.
– Тебе известно, что женщина и ребенок, погибшие при взрыве, были единственными израильтянами? – проговорил он с неприятной улыбкой.
– Что ты знаешь о них? – обернулась она.
– Ну, похоже на то, что муж женщины и отец ребенка работает в министерстве иностранных дел в Иерусалиме [10]10
В январе 1950 г. вопреки резолюции ООН (1947 г.) израильские власти объявили Иерусалим столицей Израиля. ( Прим. ред.).
[Закрыть].
– Что это значит?
– Работа в министерстве иностранных дел – обычное прикрытие для разного рода грехов и добродетелей. Как посмотреть. Он может быть водителем для особых поручений, а может быть агентом Моссад.
– Откуда ты это знаешь?
– Наше отделение в Тель-Авиве прислало факс в парижское бюро, а те переслали эту сенсацию сюда в отель.
– Кому адресовано письмо?
– Ну… тебе.
– И ты распечатал его.
– Честное слово, я думал, что это касается программы.
Саша внятно выругалась.
– Прекрасно! – просиял Берни. – Извини, я не должен был его раскрывать.
Она ужасно устала. Она была раздражена. И она была сыта всем этим по горло. Однако инстинкт заставил ее принять извинения Берни и сдержаться. Времени было слишком мало, а ей еще столько надо было узнать.
– Тебе известно его имя?
– Пока нет. Но работа уже ведется, – он слегка коснулся ее руки. – А если у тебя будет имя?
– Поговорю с ним. Узнай, может, он согласится побеседовать со мной перед камерой. Попробуй убедить Маури, чтобы он дал для этого место в сериале. И мы сделаем материал не только об этом израильтянине, но и обо всех семьях, в которых были жертвы после этого взрыва.
– Но имена пока не называются.
– Будут и имена.
– Но имени израильтянина они не сообщат. Особенно, если он служит в важном правительственном учреждении. – В улыбке Берни снова появилось обаяние. – Ну, прошу тебя! Пойдем сегодня поиграем в трик-трак.
– Нет, Берни. Я действительно очень устала.
Он больше не настаивал.
– Мы здорово поработали, – сказал он. – И я предсказываю, что рейтинг программы побьет все рекорды.
Мы пахали… Ее взгляд пробудил бы совесть в ком угодно. За исключением, конечно, Берни.
– Уж не собираешься ли ты в монастырь? – поинтересовался Берни.
Она едва взглянула на него и продолжала собирать вещи.
– Сделай одолжение, – устало попросила она.
– Какое?
– Не приставай с разговорами. Я совсем расклеилась.
Он попробовал зайти с другой стороны.
– Знаешь, Саша, ты очень переменилась. Я имею в виду, с того дня, как ты пришла ко мне в офис. Ты была совершенно другой женщиной…
– С тех пор много чего произошло. Если бы я не переменилась, то просто бы погибла.
– Но ты же не можешь изменить мир.
– Наплевать. Счастье умереть молодым. Известно тебе такое?
Он отступил назад, но продолжал смотреть на нее раздевающим взглядом.
– Я знаю, что тебе нужно.
Она не шелохнулась. В одной руке у нее был чемодан. Волосы упали на лицо. Потухший взгляд.
– В чем дело, Берни? Что именно мне нужно?
Он заколебался. Однако уже было поздно отступать, и он был вынужден договорить.
– Тебе нужно что-нибудь эдакое, чтобы ты могла отключиться от всех своих проблем. Ты должна мне доверять.
А ведь он почти угадал, пронеслось у Саши в голове. Это именно то, что ей нужно. И только мужчина может ей это дать. Точно так же, как и Жозетте Карами… Саша направилась к двери.
24
Все казалось ей похожим на сон – в этом городе, который когда-то был вторым городом Римской империи. Они взбирались на холмы и спускались с них. Вокруг были живописные руины древнего Карфагена. Гидеон обнимал ее за талию или держал за руку. Все в запустении. Мусорные баки переполнены, земля усеяна апельсиновой кожурой. Совсем не то она здесь ожидала увидеть. Когда они осматривали археологические достопримечательности, к ним то и дело подходили экскурсоводы, настойчиво предлагавшие свои услуги. Нет, благодарим вас – отвечали они. Они не нуждались ни в чьей помощи, поскольку Гидеон прекрасно знал историю и сам мог провести любую экскурсию на трех языках.
Саша выскользнула из его рук и поспешила вперед, где под открытым небом виднелось несколько прекрасных статуй и колонн. В прошлом здесь велись большие раскопки. Она подошла к краю котлована и поставила ногу на деревянную опалубку, предохранявшую стену от осыпи. – Вот какое у тебя получилось путешествие, – сказал Гидеон.
Он повернул ее к себе, обнял за плечи и поцеловал. У нее кружилась голова. Солнечный удар – вот, что пришло ей на ум. Именно так действовал на нее этот мужчина. Лето, жара, солнечный удар…
Прикрыв глаза ладонью от солнца, она посмотрела туда, куда показывал он. Наконец, она рассмотрела вдали карфагенские гавани. Как жаль, все, что от них осталось, – это две безымянные и обветшалые заводи. Однако какое ей до всего этого дело! Она все еще находилась под впечатлением поцелуя.
– Моя командировка почти закончилась, – вдруг сказала она.
Ее взгляд был устремлен на море.
– А что значит почти?
– Осталось несколько вопросов. В остальном с Карами покончено. Завтра последний день, – сказала она.
Он нежно прошептал ей на ухо:
– Когда я вернусь, ты уже закончишь.
Она обернулась.
– Вернешься – откуда?
– Из Алжира.
– Я не знала, что ты туда едешь.
– Да, сегодня.
– Ох! – вырвалось у нее.
Оставалось надеяться, что этот возглас не выдал ее чувств. Жизнь коротка. Время, которое они провели вместе, еще короче. Она не хотела делиться с ним своими переживаниями. Даже если у нее и была такая возможность, то момент упущен.
Он взял ее за руку, и они направились к морскому музею.
– Закрыто, – прочел Гидеон надпись на дверях, сделанную на французском и арабском.
Увы, время говорить о своих чувствах прошло.
– Ты сюда еще вернешься? – спросила она вместо этого.
– Конечно. Завтра… В крайнем случае послезавтра вечером.
– Ох! – снова вырвалось у нее.
Внутри у нее все перевернулось. Значит, все действительно кончается. Почти закончено. Закончено до того, как их отношения смогли проясниться и укрепиться.
Этнографический музей был открыт. Он поцеловал ее, а потом они поднялись на полукруглую веранду в старом здании. Зайдя внутрь, они принялись бродить от одного стенда к другому. За толстыми стеклами были разложены старинные драгоценности, украшения для волос, кубки и кухонная утварь. Пройдя несколько светлых и просторных комнат, они оказались в отделанной мрамором нише, в которой стояли два каменных саркофага. Мужчина и женщина нормального телосложения. Гидеон объяснил, что судя по тому, что они были найдены при раскопках в Карфагене вместе, можно предположить, что и свои жизни они прожили вместе. Впрочем, может быть, это и не так.
Она едва сдержалась, чтобы не попросить его замолчать. История меньше всего интересовала ее в данный момент. Единственное, о чем она хотела сейчас знать, было будущее. Их будущее. Если только это будущее наступит – завтра или послезавтра. Если только он вернется… А если не вернется, что тогда?
Его губы коснулись ее губ.
– Судя по всему, – продолжал он, – обе мумии – это древние греки… – Он сделал паузу, а потом улыбнулся:
– Может быть, ты предпочитаешь заниматься любовью, так и не узнав что-нибудь еще об их жизнях?
Она стояла и размышляла о быстротечности времени. До всего прочего ей не было дела. Решение пришло к ней, когда она смотрела на мумифицированных мужчину и женщину, которые соединились друг с другом перед лицом вечности в этой беломраморной нише.
– Я люблю… – осторожно начала она и остановилась. – Я полюбила… – снова начала она и снова остановилась. – Я полюбила эти места, – быстро сказала она, чтобы закончить фразу.
Она ненавидела себя за то, что оказалась неспособна вставить в эту фразу всего одно слово, не могла выразить свои чувства к Гидеону.
Он лишь слегка покачал головой. Он понял ее.
– Саша, – спокойно сказал, – все очень сложно.
– Что сложно?
– Ты давно хотела поговорить об этом.
– О чем?
– Я живу в Париже.
– Подумать только, какой счастливчик.
– В некотором смысле – да, – сказал он, коснувшись ее подбородка. – Но с тех пор, как я тебя встретил, мои представления об этом стали иными.
– Ну и что?
– Дело в том, что я не могу изменить свою жизнь, – сказал Гидеон.
Достаточно многозначительная фраза, чтобы в ней вообще не содержалось смысла. Впрочем, такие штучки не слишком удивляли ее с тех пор, как она прошла выучку в Вермонте. Он любит ее, но не может бросить жену. Он в ужасе оттого, что может ее потерять, но не может причинить страдания жене. С одной – привычно. С другой – романтично. Какой отдаться – вот вопрос. Бедненький, с иронией подумала она, заблудился между двумя парами женских ног.
– Один из нас должен изменить свою жизнь, – спокойно проговорила она.
– Я не жду этого от тебя, – осторожно сказал он. – Я не могу просить тебя, чтобы ты все бросила и осталась со мной.
Она ничего не ответила. Однажды Карл дал любопытное объяснение алкоголизму ее матери. Женщина, которую отвергают, как правило, запивает, садится на иглу или же пускает себя по рукам. Какой выбор сделает она? Что припасла для нее судьба?.. Она оставила Гидеона перед саркофагом, а сама направилась к выходу.
Выйдя из музея, она переждала мгновение, чтобы собраться с силами, а потом стала рассматривать экспонаты, расположившиеся прямо на траве. Она даже не оглянулась назад – посмотреть, последовал ли он за ней. В конце концов она забрела на холм, с которого открывался вид на амфитеатр. Здесь все было непохожим на то, что она видела торчащим из земли в археологических разрезах. Зато общий вид напоминал те места в исторических описаниях, где речь шла о бесчисленных казнях первых христиан.
Гидеон был рядом. Совсем близко. Его руки крепко обняли ее. В нагрудном кармане его пиджака лежали солнечные очки.
– Так или иначе ты скоро забудешь обо мне, – тихо сказал он, как будто испытывая ее.
Она отрицательно покачала головой. Ее глаза наполнились слезами.
– Когда ты вернешься в Нью-Йорк, то будешь так занята, что даже не сможешь отвечать на мои телефонные звонки.
– Но почему?.. – прошептала она. – Почему ты даже не оставляешь мне никакого шанса?
– А что бы ты хотела?
– Что бы хотела? – повторила она. – Только не так, как теперь.
– Даже не так, как сейчас?
– Даже как сейчас.
Она полезла в свою сумочку. Протянула ему ключ.
– Вот, возьми. Это от моего номера в отеле. – Она попробовала улыбнуться. – Пусть он будет у тебя, когда ты вернешься завтра вечером. Даже если будет поздно, ты сможешь войти.
Он взял ключ и положил к себе в карман, ни слова не сказав о той договоренности, которая установилась между ними. Он повернул ее так, чтобы она прижалась к нему спиной, и, показывая на арену, снова взял на себя роль экскурсовода.
Самыми известными мучениками стали Феличита и Агриппа. Одна стала святой, а другой – героем. Их казнили в 210 году нашей эры. Гидеон перевел дыхание, прежде чем продолжить рассказ. С обоих сорвали одежду и выставили нагими посреди арены. Даже римляне, варвары, пришли в ужас, когда увидели, что женщина беременна, а мужчина едва держится на ногах от побоев и пыток.
Он зарылся лицом в ее волосы.
– Ты такая странная девушка, – сказал он с любовью. – В самом деле.
Феличиту и Агриппу увели с арены. Их одели в белые одеяния, а затем снова вывели – на этот раз на неотвратимую смерть от меча гладиатора.
– Как ты полагаешь, – спросил Гидеон, – можно ли это считать началом цивилизованного этапа римской культуры? – И поскольку Саша не отвечала, он тут же задал другой вопрос. – Хочешь быть сегодня счастливой?
Солнце уже садилось.
– Хочу, – солгала она.
Она увидела его грустные глаза.
– Все, что должно случиться, должно случиться.
– Ты стал фаталистом, как Карами.
– А ты не веришь в судьбу?
– Если хочешь, мне кажется – это способ существования для ленивых.
Он улыбнулся.
– Значит, все-таки веришь, да?
– Значит, да.
Это прозвучало бодро и твердо, хотя в душе Саша чувствовала лишь острую, безнадежную тоску.
– Люди вольны совершать поступки, которые они считают нужным совершить, – сказала она. – По крайней мере, они могут попытаться что-то предотвратить… воздержаться от того, чтобы…
– Ну и как, по твоему мнению, – подхватил Гидеон, – я мог воздержаться от того, чтобы тебе помочь, когда ты лежала на мостовой такая беззащитная?
– Очень просто. Бежал бы себе мимо, – сказала она.
Может, так было бы лучше.
– Нет, я должен был остановиться, – задумчиво произнес он.
– С какой стати? – пробормотала она, чувствуя внезапную злость к нему, к себе, к прошлому, к будущему. Все зациклились на этой проклятой судьбе.
– Я, как и твои палестинские друзья, фаталист. Я верю, что наше будущее предопределено. Тебе было предопределено упасть, а мне – помочь тебе подняться.
– Значит, будет кое-что и похуже. Ведь мои палестинские друзья, как ты их называешь, твердо верят, что однажды погибнут.
Гидеон пожал плечами.
– Не каждый может любить, но каждый должен однажды погибнуть.
Ее покоробил этот странный тон. – Ты хотел сказать, что все мы умрем. Но это совсем не одно и то же: умереть и быть убитым.
– Смерть всегда смерть.
– Да уж… Если бы ты только видел эти фотографии у них на стенах. Резня, расстрелы, убийства – и с той, и с другой стороны. Тогда действительно: смерть всегда смерть.
Чувство острой тоски сменилось таким невыносимым чувством беспомощности, что Саша задрожала.
– Гидеон, – прошептала она, прижимаясь к нему.
Ей нечего было сказать. Ей просто нужно было произнести его имя.
Он погладил ее по щеке.
– Ты устала, дорогая. Ты просто устала.
– Почему тебе нужно уезжать именно сейчас, когда у нас и так осталось мало времени?
– Ты говоришь это таким тоном, как будто мы оба неизлечимо больны, – сказал он, посерьезнев. – Я отправляюсь не на другую планету, а всего лишь в Алжир. Мне нужно проверить, как идут дела на наших стройках. Это займет всего лишь день или два. Если уж у кого-то из нас есть шанс сегодня умереть, так это у меня.
– Вдруг что-то случится, и тебя захватят в заложники.
– Что может случиться?
– Не знаю.
– Я тебе позвоню.
– А если не позвонишь? – спросила она.
Среди этих зловещих руин о собственной гордости можно забыть.
Похлопав по карману, он ответил:
– Ну как я могу не позвонить или не вернуться? – Он улыбнулся и поцеловал ее. – Я же взял твой ключ.
– Но ты можешь просто прислать его в отель. – А как насчет того, чтобы заниматься с тобой любовью? Может, тоже по почте?
Это сработало. Она поверила. По крайней мере, на секунду.
Они миновали цистерны, американское кладбище и Антониевы ванны. Они остановились перед большим щитом, на котором на трех языках содержались краткие исторические разъяснения, касающиеся города Карфагена. Щит был крепкий, пластиковый и не боялся ни дождя, ни солнца. Автоматически Саша стала читать, хотя это и не отвлекло ее от проблемы, которая возникла в их жизни. Если бы Гидеона попросили высказать свое мнение об этом тексте, то он ответил бы, что это не что иное, как изящная словесность. Если бы об этом спросили Сашу, то она ответила, что в этих словах – вся история ее оставшейся жизни.
«С падением римского Карфагена были похоронены все античные чудеса, а также жестокость, ложь и власть…».
И словно желая окончательно разбить свое сердце, она поинтересовалась, знает ли он историю о королеве Дидо и ее возлюбленном.
– Знаешь, чем заканчивается эта история? – взволнованно спросила она.
– Он покидает ее в Карфагене…
Разве эта история не метафорическое предвестие того, что должно случиться? Что же ей делать, пока это не произошло? Бежать сломя голову прочь? В Ливию? Обратно в Нью-Йорк и в бездну? К Карами за смертельной дозой любви и ужаса?.. Если уж мистеру Гидеону Аткинсону хочется поиграть в античные игры, то пусть расстанется с ней в Карфагене. Впрочем, пусть он сделает это, где пожелает.
– Это были самые лучшие и самые ужасные дни в моей жизни, – внезапно сказала она.
В глубине души она была уверена, что это абсолютная правда.
– И куда ты относишь меня? – поинтересовался он.
– До настоящего момента к лучшей части жизни.
– А теперь?
– К худшей.
– Это почему?
– Потому что праздник когда-нибудь кончается.
Он покачал головой.
– Нет, Саша. Это был не праздник.
– Какого черта тебе надо? – взорвалась она.
– Всегда быть для тебя самым лучшим.
– И это все?
Она чувствовала себя так, будто ей сто лет.
Она повернулась и стала быстро спускаться вниз, к выходу и к автомобильной стоянке. Только раз она оглянулась и увидела, что он догоняет ее уверенным шагом. От одного его вида ей стало трудно дышать. Она просто свихнулась. Сошла с ума. Иначе не позволила бы себе подобные чувства к мужчине, которого едва знала. Он был из другого мира. У нее не было с ним ничего общего. Где же, где все ее хваленые защитные инстинкты, которыми она когда-то обзавелась? Останься в ее голове хоть капля здравого смысла, разве она не увидела бы, что он – совсем не тот человек, который может заполнить пустоту ее жизни, и уж конечно не тот, за которого можно было бы выйти замуж. Он был не чем иным, как воплощением ее собственной реакции на тот ужас, что произошел с ней в Риме… Что же, собственно, она от него ожидала? Пожизненных уз?
Кто же говорил об этом? Да он сам и говорил… Кстати, как насчет Америки – разве нет там этих долбаных служащих «Рено»? Где-нибудь на Среднем Западе, а? Какая ей, в конце концов, разница, – где выуживать новости… Почему бы и не в каком-нибудь пыльном городишке?
Он перешел на бег, догоняя ее. Полы его синего льняного пиджака хлопали за спиной, когда он бежал. Она отвернулась. Ну, уж дудки, – сегодня он ее так легко не получит. Ни сейчас. Ни вечером. Не будет ее обнимать, не будет ее касаться. В чем она нуждалась сейчас, так это в повторении тех слов, которые он твердил ей вчера ночью. Маленькая ложь. Можно сказать, притворство, игра. Как хорошо он во всем разбирается, действительно, полуправда всегда производит сильное впечатление.
Он поймал ее за руку.
– Осторожно, ты упадешь! – воскликнул он.
