Текст книги "Друзья, любовники, враги"

Автор книги: Барбара Виктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

21

Саша очень удивилась, когда приехав в это утро с Берни на виллу, увидела, что тунисских полицейских, о которых говорил Тамир, на вилле нет. Только все те же пятеро палестинцев курили свои вонючие сигареты. Одеты, как обычно, – в поношенных костюмах и разбитых ботинках. Все они заботливо прижимали к себе автоматы «Калашников», словно баюкали младенцев. Четверо из них расположились вокруг виллы: двое у главного входа, двое у задней двери. Пятый сидел у колеса «мерседеса», который был припаркован перед домом.

Члены съемочной группы обменялись рукопожатиями с Тамиром и Жозеттой, после чего занялись выгрузкой оборудования из кузова автомобиля, а затем его сборкой на веранде, выходящей на море. Берни был осторожен и вежлив, говорил очень тихо. Саша тоже вела себя смирно.

– Сегодня утром мы около часу побеседуем, – объяснял Берни, – после чего прервемся для завтрака. Нам бы хотелось снять вас в доме вместе с детьми.

Саша заметила, что сегодня утром Жозетта выглядела бледной и нервной. Когда она брала сигарету, у нее дрожали руки.

– Прекрасно, – сказала она, – дочка вернется домой из школы около половины четвертого.

Тамир взял жену за руку.

– Сколько вам нужно времени, чтобы все подготовить и начать снимать?

– Где-то полчаса, – ответил Берни.

Тамир что-то сказал жене на арабском, потом обратился к Берни:

– Если вы не возражаете, я пока поднимусь к себе в кабинет, чтобы закончить кое-какие дела, а вы подготовитесь.

Он отпустил руку жены, что-то еще сказал на арабском, а потом, улыбнувшись Саше, пошел в дом.

– Саша, – обратилась к ней Жозетта, – вы выпьете со мной кофе?

– Я тебе нужна, Берни? – спросила она.

– Не сейчас, иди.

Возможно, Жозетта Карами выглядит обеспокоенной из-за того, что ждет начала съемки программы, которую увидят миллионы американцев, – подумала Саша, когда они устроились за кофе в дальнем углу веранды.

– Вы сегодня выглядите уставшей, – сказала Саша.

– Пожалуй, – ответила Жозетта, – да и вы тоже.

– Да, – согласилась Саша, вспомнив о том, как много раз в эту ночь он заключал ее в свои объятия, потом она засыпала у него на руках, а потом просыпалась, и они снова любили друг друга. – Вы сегодня плохо спали?

– Да, неважно, – сказала Жозетта, – телефон звонил всю ночь.

– По ночам звонят, чтобы сообщить дурные новости.

На лице Жозетты появилось озабоченное выражение.

– Так оно и есть, – она помолчала. – Муж очень обеспокоен за меня и за детей. Вообще-то, он не хотел, чтобы я знала. – Она закурила еще одну сигарету. – Наш кофейщик мертв.

– Мне очень жаль, – ответила Саша, но не могла не думать о Риме.

– Идет война, – сказала Жозетта, как будто это должно было все объяснить.

– Ужасная жизнь.

– Жить без надежды – еще хуже.

– Почему бы не найти компромисс, чтобы все это прекратилось?

– Нам предлагают провести выборы на оккупированных территориях, которые могут лишь ослабить влияние моего мужа. Израильтяне хотят видеть у власти послушную палестинскую марионетку.

Было ясно, что она повторяет слова Карами. У них были приняты резкие выражения, и слово компромисс было вообще не из их словаря. О чем тогда говорить? – решила про себя Саша. Лучше заняться делом.

Кабели были протянуты, камеры и микрофоны установлены. Берни послал за Карами, а сам присоединился к женщинам. Пришел Карами и, поцеловав жену в щеку, сел рядом.

– Вы хотите, чтобы мы сидели вместе на фоне моря? – спросил он.

– Прекрасный ракурс, – сказал Берни и повернулся к оператору. – Как твое мнение?

– То, что надо. Пусть Саша сядет напротив них, чтобы было видно дом.

Сашино кресло поставили перед Жозеттой и Тамиром, которые сидели бок о бок: его рука на ее колене, мачты кораблей и порт на заднем плане. Все было готово к съемке. Саша была немного взволнована, но постаралась подавить эмоции и приступила к делу.

– Вы говорили, – начала она, – что согласны заплатить любую цену, чтобы добиться своего. Скажите, ваши цели стоили того, чтобы за них заплатить жизнью вашего собственного ребенка?

Жозетта вздрогнула, восприняв вопрос как удар. Карами выглядел рассеянным, как будто его мысли были заняты чем-то другим. Он позволил жене ответить за них двоих.

– Конечно, не может быть ничего ужаснее и больнее этого, – последовал твердый ответ. – Однако прекращение борьбы не вернет мне моего ребенка.

Саша не смогла бы вынуждать на подобный разговор любых других людей, но сейчас она решилась на это, потому что тех, кто был перед ней, вряд ли можно было назвать жертвами.

– Не могли бы мы поговорить сейчас об этом? Расскажите, как все это случилось, – решительно попросила она.

Потом они все подредактируют. Изменят порядок, вставят необходимые реплики. Склеют каждый кусок, чтобы добиться ясности и целостности. Теперь же им нужно было отснять лишь исходный материал.

– В это время мой муж находился в тюрьме в Дамаске. В этом городе мы тогда жили. Для нас это был трудный период, потому что сирийцы стремились установить контроль над ООП. Многие из наших лидеров были убиты или ранены во время покушений. Может быть, это наивно, но тогда мне казалось, что могу вздохнуть с облегчением, раз муж находится в тюрьме, а значит – жив и здоров, и ему ничто не угрожает. – Когда она рассказывала, то держала мужа за руку. – Много людей перебывало тогда у нас на квартире. Они обсуждали, как освободить мужа, или уговаривали меня, чтобы я попыталась передать ему записки с предложениями о том, как противостоять сирийцам. В первую же ночь после того, как муж попал в тюрьму и я осталась дома одна с ребенком, это и случилось. Ребенку было полтора года, он едва начинал ходить. Большей частью он еще ползал, но делал это с таким проворством, что я едва за ним поспевала. В тот вечер я очень устала. – У нее на глазах появились слезы, а голос задрожал. Муж не вмешивался, позволяя ей продолжать. – Я стараюсь не говорить об этом, чтобы не поддаться искушению и не замкнуться в своем горе. Искушение слишком сильно, однако мое личное несчастье не намного тяжелее, чем весь тот ужас, который ежедневно происходит на оккупированных территориях. Я должна быть сильной ради моего народа…

Ее народ. Ее Родина. Жозетта взглянула на мужа, и тот кивнул, чтобы она продолжала.

– Все произошло мгновенно. Дверь выбили, и четверо мужчин ворвались в квартиру. Они размахивали пистолетами и выкрикивали имя моего мужа. Где он, они убьют меня, если я не скажу… – Она перевела дыхание. – Странно, но это не показалось мне подозрительным в тот момент. Если они были действительно сирийцами, то почему они не знали, что муж находится в тюрьме? Ведь они сами упрятали его туда.

Саша молчала. Вступать было рано. Одна из камер фиксировала то, как она слушает эту историю.

– Они отшвырнули меня к стене и бросились в спальню, – продолжала Жозетта. – Когда я последовала за ними, один из них толкнул меня, а когда я упала, ударил меня в живот. Все, что я слышала, это плач моего малыша. Потом хлопнула дверь, плач прекратился, а они все выбежали мимо меня из квартиры. – Она медленно покачала головой, ее голос стал едва слышен. – Я вбежала в спальню и увидела, что моего малыша нет в кроватке. Тогда я выбежала на балкон и… – Она вздохнула. – Было слишком поздно… – Еще один вздох, и ее голос сделался тверже. – Он лежал на земле. Его ручки и ножки были вывернуты, а головка в крови. Я поняла, что он мертв. Я поняла это сразу. Еще до того, как спустилась вниз.

Даже если бы они не были перед камерой, что могла сказать Саша? Она очень сожалеет, что насилие повлекло за собой насилие. Как женщина, как мать, Жозетта должна была осознавать опасность, которой подвергаются ее дети. Ведь в мире нет ничего ценнее, чем дети… Затем Сашу осенила мысль, в каком направлении нужно продолжать интервью. Жозетта– жертва своих собственных эмоций. Виноват во всем Тамир Карами. Его она должна судить и осудить. Здесь он – дьявол, а не Жозетта, эта «новообращенная». Кем обращенная? Опять-таки им, мужем… Однако Карами преподнес сюрприз.

– Знаете, – вмешался он, – известный израильский поэт Чайм Бялик однажды сказал нечто, запавшее мне в душу. – Пауза. К чему он клонит? – Ну не забавно ли, что, в конце концов, я начал цитировать израильтян? – Еще один риторический прием? Он слегка улыбнулся, сжимая руку жены. – Так вот, он сказал, что даже дьяволу не под силу изобрести месть, которая бы могла отплатить за кровь младенца.

Ничего не скажешь, неожиданный ход. Саша должна что-то ответить. Сначала она взглянула на Жозетту, потом обратилась к Карами:

– Как вы могли организовать взрыв в Риме, где был убит другой ребенок? Как вы могли приказать атаковать киббуц в Израиле, как вы это сделали в 1974 году? В детском саду было много малышей, и их убивали, пока они спали.

Когда она перечисляла эти злодейства, то знала, что в программе в этот момент будут показывать соответствующие фотографии.

– Все это весьма прискорбно, – ответил он, – однако каждый день на оккупированных территориях точно так же калечат и убивают малышей и стариков.

Жозетта поддержала мужа с неожиданной неистовостью и твердостью.

– Смерть моего ребенка – это утрата для одной семьи, наша личная трагедия. Однако ничто не может сравниться с потерями, которые переживает весь палестинский народ, все палестинские семьи. Как мы можем пожертвовать нашим народом, нашими убеждениями и идеалами ради одного ребенка, который имел несчастье умереть в Риме? Тем более нас не смогла остановить смерть нашего малыша.

Саше захотелось потрясти ее, ударить. Ей хотелось закричать и кричать до тех пор, пока Жозетте не станет совершенно ясно, как это ясно всему остальному миру, что такого рода вещи не делают во имя справедливости. Однако какой в этом смысл, если весь остальной мир вообще не понимает этой вечной войны и не может выйти за пределы своих собственных предрассудков? Как требовать понимания от народов, которые были так заняты уничтожением других народов, несмотря на все их благочестивые уверения в раскаянии?

– Не могли бы вы объяснить свою точку зрения поподробнее, Абу Фахт? – попросила Саша, назвав его тем именем, каким он просил его называть. Теперь она разговаривала только с ним одним. – Не хотите ли вы сказать, что люди, которые погибают от ваших бомб и гранат, – оправданные жертвы?

– В каждой войне погибают невинные люди. Возьмите хотя бы Вьетнам.

– Но мы признали свою ошибку. Люди, виновные в убийствах мирных граждан, понесли наказание. По крайней мере те, кого выявили расследования.

– Вы вторглись на территорию, которая никогда не принадлежала вашему народу.

Она должна была ответить ему не только во имя своих телезрителей, но и для себя самой.

– Люди, которые погибают от пуль террористов при захвате самолетов или от взрывов бомб, тоже не имеют никакого отношения к вашей борьбе.

– Ребенок в Риме не имел преимущества перед любым другим ребенком, например, палестинским. – Разве убийства детей, будь то на вашей или на противоположной стороне, приближают вас к тому, чтобы найти решение ваших проблем?

– Однажды это произойдет, – вмешалась Жозетта.

– Ведь вы – женщина, – спокойно сказала Саша. – Разве вы не смотрите на вещи немного иначе?

– В этом все палестинцы равны между собой, – ответила Жозетта. – Взгляните на статистику, вы увидите и будете поражены, сколько людей убито, сколько ранено, сколько лишено земли.

– Не можем ли мы на некоторое время остановиться на одном конкретном ребенке – том, что был убит в Риме?

– Почему это средства массовой информации интересуются только нашими акциями и совсем не говорят о бесчинствах, которые творят израильтяне на оккупированных территориях ежедневно?

– Это не так. Если уж вы желаете обвинить средства массовой информации, то вам следовало упрекнуть нас в стремлении к эффектным зрелищам. Мы только и делаем, что показываем то, о чем вы говорите. В претензии должна быть, скорее, противоположная сторона. С тех пор, как началась Интифада, израильтяне в центре внимания всех газет и телевизионных репортажей… – Она не собиралась долго находиться в обороне и переменила тему, обратившись к Жозетте.

– Неужели вы не ощущаете ужас от того, что ребенка убивают в угоду политическим целям?

Глаза Жозетты снова наполнились слезами.

– А вы думаете, что родители того ребенка в Риме так же плакали, когда убили моего малыша? – воскликнула она и, спохватившись, прибавила:

– Вы думаете, что они оплакивают кого-нибудь из наших детей?

– Я ничего не могу на это ответить, – спокойно сказала Саша. – Однако я сомневаюсь, что они замышляют что-то ужасное против ваших детей, как это делаете вы против их детей. – В своем споре они ушли далеко от той жертвы в Риме, от того убитого малыша. – Как мать, просто как мать, разве вы не опечалены смертью того малыша?

Если бы ей удалось добиться от Жозетты положительного ответа, то на сегодня этого было бы вполне достаточно. Она знала, что материал будут резать и монтировать в Нью-Йорке. И все же на экране останутся слезы, останется драма. Слезы будут и на глазах телезрителей. Их даже будет грызть совесть. Если только она добьется того, чего добивалась. И плевать ей на рейтинг. Каким бы высоким он ни оказался, чувства, которые вызовет ее интервью, будут настоящими.

Когда Жозетта отвечала, голос ее слегка дрожал.

– Да, – сказала она, – я готова оплакивать и того ребенка. – И взглянув на мужа, как будто спрашивая его мнения, добавила:

– Я оплакиваю всех детей. Мы все их оплакиваем.

Несколько секунд длилось молчание, а затем послышался голос Берни:

– Снято!

И снова воцарилась тишина.

22

Гидеон выглядел как самый обыкновенный турист, который только что сошел с поезда на маршруте Тунис – северный пригород Ла Марса. Оставив автомобиль неподалеку от станции, он слился с толпой, потянувшейся к магазинам в центре города. На нем были непритязательный тонкий свитер и джинсы. С экземпляром «Монд» подмышкой он брел по берегу вдоль длинного ряда пальм. Оставалось еще десять минут до того, как Саша и он должны были встретиться в кафе «Саф-Саф», чтобы перекусить в перерыве между съемками.

То, что сначала было игрой, стало реальностью. То, что казалось подобием любви, проявившейся в случайном порыве страсти, превратилось в настоящую любовь. Итак, говорил он себе, это любовь. И если в этом таилось какое-то противоречие, – оно-таки таилось, – то состояло оно только в том, что эта любовь не изменила ничего из случившегося ранее. Ничего не изменилось для его жены, для сына и даже для него самого. За исключением того, что теперь он был способен переживать одновременно два несовместимых чувства. Он любил ее и печалился о них.

Когда он сказал ей, что любит ее, когда он произнес эти слова, он понимал, что может услышать в ответ все что угодно. Подчиняясь инстинкту, она должна была не поверить ему, и это давало ему естественное преимущество. Он мог уверить ее, что действительно любит, а мог позволить ей воспринимать свои слова как сказанные в момент, когда не очень-то заботятся о достоверности. И даже тогда он знал, какой была бы ее реакция. Он мог прочесть это в ее глазах, сначала полузакрытых, а потом широко распахнутых, когда она всматривалась в него. Она могла бы поверить, если бы он произнес эти слова в более спокойной ситуации, по крайней мере, не в постели, когда они нужны как вступление перед началом активных действий. Он сказал так не просто для того, чтобы выразить свое удовольствие. В любом случае, что бы она ни думала, она ошибалась, – сказал себе Гидеон, когда смешался с группой французских туристов. Если уж он и хотел что-то особенное сказать этими словами, так это: – «я люблю тебя» и «прощай».

Теперь он шел по направлению к каменным ступеням, которые вели на веранду кафе «Саф-Саф». Медленно поднявшись по лестнице в обширное тенистое патио, он направился к свободному столику в углу под пальмой. Через несколько минут, едва он успел заказать официанту кофе, он увидел, как она поднимается по лестнице. Ветер трепал косынку, которую она повязала на шею. Волосы отброшены со лба. Юбка выше колен. Не обнаруживая себя словом или жестом, он наблюдал, как она осматривается вокруг и, наконец, замечает его. Немного помедлив, она сняла солнечные очки и медленно подошла к его столику. Он встал. Обняв, поцеловал в щеку и вдохнул аромат ее духов, ощутив, как и раньше, что-то похожее на угрызения совести.

– Привет, – тихо сказала она, когда он отпустил ее.

Он придвинул стул, не отрывая взгляда от ее лица и все еще не говоря ни слова. Она села.

– Все прекрасно, благодарю вас, – сказала она с улыбкой, как будто он только что спросил ее об этом, – съемка утром прошла удачно. Было несколько классных эпизодов, но все они ничто по сравнению с последним…

– Я люблю тебя, – прервал он, прикрывая ей рот ладонью на середине фразы.

– Гидеон, – вот все, что она смогла вымолвить, но щеки ее порозовели.

Он потянулся за меню, которое официант уже бросил на столик.

– Фрукты и сыр, – вдруг сказала она, уклоняясь от его взгляда.

– Но что мне с тобой делать? – сказал он, накрывая ладонью ее руку.

А что ему было делать с самим собой?

– По-видимому, у нас одна и та же проблема.

Появился официант. Гидеон быстро сделал заказ. Когда официант отошел, он снова повернулся к ней.

– За завтраком мы ничего не успеем решить, как ты понимаешь, – сказал он.

Она молчала. Она не собиралась облегчать ему задачу.

– Учитывая сложившиеся обстоятельства, мы ничего не успеем решить также за обедом и за ужином. По крайней мере, пока мы здесь.

– Но успеем решить кое-что до того, как тебе нужно будет уезжать. – Он взял ее за руку. – Ты мне веришь?

Господи, чего бы еще она могла желать?

Ему было нужно еще немного времени. Он не мог опережать события.

– Расскажи мне о том, что было сегодня, – начал он другим тоном, – и, пожалуйста, учти на будущее, я очень интересуюсь твоей работой, – улыбнулся он. – Я не слишком старомоден?

– Ты почти совершенство, – улыбнулась она в ответ.

– А почему «почти»?

– Опыт, – сказала она с серьезным видом. – У тебя огромный опыт. Но необходимо еще чуть-чуть.

– Нельзя ли начать совершенствоваться?

– Прошу тебя, только не здесь, – улыбнулась она.

Принесли фрукты и сыр. А также бутылку воды, тарелки, ножи, вилки и салфетки. Когда все было расставлено в соответствующем порядке, Гидеон наполнил бокалы и сказал:

– После того как ты расскажешь мне о сегодняшней работе, я тоже хочу обсудить с тобой кое-что.

Осторожно разрезав яблоко на две половинки, она подняла на него глаза.

– Тогда сначала ты.

– Но то, что я должен сказать, зависит от того, что расскажешь ты.

Несколько сбитая с толку, она лишь пожала плечами.

– Ну что же, – начала она, – сегодня было интересно и весьма горячо. Первое достижение – я выяснила, что они абсолютно преданы друг другу. Однако они слегка помешаны на своей идее. – Она очистила одну половинку яблока. – Я старалась не зацикливаться на Риме, но, кажется, мне это плохо удалось. – Она задумалась. – Одна моя половина хотела говорить о том ребенке, чтобы добиться от них какой-то реакции, – другая же моя половина хотела этого из-за того, что… – Она показала на сердце.

Он пристально смотрелна нее, изучая черты ее лица. Он слушал о том, о чем не мог слушать.

– У вас не было проблем с электричеством для ваших камер и освещения? – поинтересовался он.

– Я в этих вещах не разбираюсь. А почему ты спросил?

– Энергетическая система в Тунисе очень не надежна. Это одна из многих проблем, с которыми мне надо разобраться здесь, чтобы решить вопрос о строительстве нашего завода.

Она облегченно вздохнула.

– Пока у нас не было никаких накладок. Может быть, потому, что у них в доме нет, как мне показалось, мощных усилителей.

– Вам повезло, что у них нет охранной сигнализации. Она забирает много энергии.

Ее немного удивило, что он вспомнил вдруг об охранной сигнализации.

– Ребята из съемочной группы отлично разбираются во всех этих вещах, – сказала она.

Заметив ее раздражение, он начал снимать кожуру со своего апельсина.

– Ну и как тебе показалось здесь, в арабском мире, – пробормотал он, – здесь, где ничего не бывает случайным, а наоборот, все заранее предопределено?

Она сделала глоток воды.

– До сих пор все обещания выполняются. По крайней мере, те немногие, что были даны.

– Типичная арабская бюрократия, – сказал он. – Национальное кредо – «на все воля божья». Обычный ответ на любой запрос или вопрос. Проблема в том, что раз уж тебе так ответили, значит – можешь не надеяться.

Она засмеялась.

– Надо запомнить. Как скажу «все в руках божьих», значит – спасибо за внимание и до свидания.

Он предложил ей дольку апельсина, но она отказалась.

– Могу я еще раз обнаружить свое беспокойство по поводу твоего пребывания здесь? – спросил он с улыбкой.

– Где именно? – спросила она, хотя прекрасно поняла его.

– В этом доме.

– Сегодня ему как раз сообщили, что его кофейщик убит, – медленно сказала она, словно это должно было успокоить его.

– Вот значит как, – сказал он. – А я уж решил, что мои опасения надуманы.

– Но Карами не угрожали…

– Ты ничего не понимаешь в том, что значит для арабов месть.

– А ты?

– Я понимаю. Я здесь довольно долго работал. Кофейщик – ближайший человек к хозяину. Это предупреждение, что он будет следующим.

– То же самое и он говорит.

– Значит, я был прав, Саша…

– Со мной ничего не случится.

– Все что угодно может случиться, потому что дни этого человека сочтены.

– Однако до сих пор он как-то выкручивался. А пока я буду находиться рядом, шансы, что что-то произойдет, не велики.

– Но это еще не все, – сказал он. – Я думал об оружии, которое они носят с собой. Всякое бывает, если кто-нибудь сделает случайный выстрел… – Он коснулся ее подбородка и повернул к себе ее лицо. – Я очень беспокоюсь о тебе.

Не перестарался ли он? Если он возбудит у нее подозрения, то может сорваться вся операция. Однако он действительно беспокоился о ней…

Ей не нравилось, как он ведет себя. Его поведение раздражало. Похоже, он хочет вмешаться в ее дела. Он слишком вникал в то, о чем она ему рассказала. А ведь он всего лишь инженер-гидравлик. Так к чему все эти разговоры об оружии и о том, что Тамир сделался чьей-то мишенью?..

– Что же я могу с этим поделать? – вздохнула она.

– Если не возражаешь, у меня есть одно предложение.

– Давай, – сказала она, принужденно улыбнувшись.

– Ты хочешь, чтобы я знал свое место?

– Терпеть не могу это выражение.

– Какое выражение?

– «Знать свое место».

Десятки мыслей зароились у него в голове. Найти предлог и исчезнуть? Забрать ее и вместе бежать? Куда угодно. Только чтобы там они понимали друг друга.

– Как бы там ни было, но интуиция меня обычно не подводит. Даже если цена слишком высока и все может плохо кончиться, я предпочитаю оставаться честным.

Господи, он сам слышал фальшь в своем голосе.

– И в чем состоит твое предложение? – спросила она.

– Ты можешь объяснить им, что чувствуешь себя не в своей тарелке, когда вокруг тебя ходят люди с оружием. Что, если бы они куда-нибудь убрали свое оружие на то время, пока ты находишься в доме? – Он посмотрел на нее. – Что ты об этом думаешь?

– Знаешь, Гидеон, – спокойно сказала она, – иногда ты бываешь очень странным. – Она на мгновение задумалась, а потом выпалила то, что сама еще не успела хорошенько осознать. – Кто ты на самом деле, Гидеон?

Он не отвечал. Просто смотрел на нее и видел, как серьезна она и как далеко может пойти в своих догадках. Когда она, наконец, заговорила, он попытался ничем не выдать своего облегчения.

– Если я действительно попрошу их об этом, а потом с ним что-нибудь случится, то мне останется лишь удивляться, что ты не имел к этому никакого отношения. – Она поцеловала его в щеку. – Оставим это до следующего раза. Так будет лучше.

– Тебе виднее, – быстро сказал он, беспокоясь, что и так зашел слишком далеко.

Она продолжала чистить яблоко. Причем так методично и аккуратно, что только одна полоска кожуры свешивалась у нее с ножа.

– Я опаздываю, – вдруг сказала она.

– Отпустить официанта?

– Да. А до того, как я должна буду вернуться на съемку, мы можем немного прокатиться.

Кто бы он ни был, она действительно не хотела терять его.

Пистолет под подушкой у Жозетты Карами оставался для него по-прежнему нерешенной проблемой. Зато, как ему показалось, Саша снова смотрела на него с симпатией. Дерьмовая работа, мысленно бичевал он себя. Но другого выбора у него не было.

Держась за руки, они спустились по ступенькам, обогнули запруженную народом площадку, направились к станции и, наконец, подошли к автомобилю. Прежде чем открыть дверь, Гидеон привлек Сашу к себе.

– Все это так ново для меня, – мягко сказал он. – Мне очень жаль, если я вмешался в твои дела. Мне кажется, я был невыносим.

Она кивнула, однако не сопротивлялась, когда он взял ее за подбородок и поцеловал в губы.

В машине она положила голову ему на плечо, и они ехали молча. Мимо проносились пригородные кварталы Туниса, пляжи, мемориал, сооруженный в честь французских добровольцев, погибших во второй мировой войне. Она оживилась, только когда дорога запетляла в солончаках, и взгляду открылись обширные песчаные пространства Рауод Бич. Гидеон объяснил, что эти места весьма популярны среди туристов – в основном, немцев и, главным образом, нудистов. Подогнав автомобиль к берегу, он поставил машину между несколькими экскурсионными автобусами и расположившимися на песке компаниями. Он заметил, что она отодвинулась от него к противоположной дверце.

– Мне позволено будет высказаться? – поинтересовался он церемонно.

– Мне это может не понравиться? – спросила она.

– Возможно.

– Тогда лучше бы ты сказал мне это раньше. До того, как я уверилась в твоем совершенстве.

– Я бы никогда не разрешил тебе загорать нагишом.

– Мне требуется твое разрешение? С каких пор?

Он подвинулся к ней поближе.

– Это была бы еще одна вариация на тему «Андромаха и лев». – Он обнял ее, и она прижалась спиной к его груди. – А я все-таки спас тебя в Тюильри.

– От чего ты меня спас?

– Как знать, какой еще негодяй мог бы оказаться рядом и подобрать тебя.

– Думаю, что я могу влипнуть и в худшую историю, – сказала она, подумав о том, что и в самом деле может. Она покрепче прижалась к нему. – А может быть, и нет… – договорила она с улыбкой.

Он обнял ее покрепче, и его губы коснулись ее уха.

– Послушай, Саша, – прошептал он, – ты просто доверься мне. – Он поцеловал ее. – Доверься во всем.

Он повернул ее к себе и нашел ее губы. Он почувствовал ответный поцелуй и снова раскаялся во всем, что сделал, и отстранился от нее. Заглянув в ее глаза, он прочел в ее взгляде что-то неопределенное, едва наметившееся – подобие сомнения, которого прежде там не было.

– Я отвезу тебя на виллу.

– Мне нужно заскочить в отель, чтобы забрать кое-какие бумаги, – сказала она.

Ее голос был все еще слаб после поцелуя.

– Гидеон… – начала она, но прервала себя.

Он уже завел машину.

– Что?

– Давай попытаемся внести ясность в наши отношения.

– Чуть позже, – пообещал он, выводя автомобиль на дорогу по направлению к пространствам, напоминающим лунный пейзаж.

– И тогда, наконец, прекратятся эти хождения вокруг да около, – сказала она.

– Обязательно прекратятся, – пообещал он.