Текст книги "Помни"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
– И в какой же незаконной сделке я мог, по твоему мнению, быть замешан? – спросил Чарльз, удивленно сомкнув брови.
– Торговля оружием или наркотиками, – сказала Ники вполголоса.
– Господи, невысокого же мнения ты была обо мне!
– А что, что мне оставалось думать?
Чарльз поднялся, подошел к окну, походил взад и вперед по комнате, потом вернулся к своему креслу. Немного погодя он сказал:
– Меня очень тревожит, что кто-то, как ты говоришь, следил за тобой в Мадриде. Ты в этом уверена?
Ники пожала плечами.
– Не совсем.
– С чего ты взяла, что за тобой хвост?
– Возле меня все крутился один тип, пока я разговаривала с портье вчера утром. А потом я налетела на него в торговых рядах. Ближе к вечеру, когда я вышла из музея Прадо, он снова попался мне на глаза. И когда он на мгновение отвлекся, я проскользнула мимо незамеченной.
– Ясно. Ты можешь его описать?
– Конечно. Он определенно испанец, в этом я уверена. Среднего роста. Хорошо одет, черные волосы зачесаны назад. Ему лет сорок или около того, не выпускает изо рта черную сигару.
– Почему ты думаешь, что он испанец?
– Просто похож. Еще он разговаривал по-испански с портье – я слышала, когда отходила от стойки.
– Быть может он постоялец?
– Не знаю.
– Может, он не следит за тобой. Может, он просто охочий до хорошеньких блондинок, – заметил Чарльз. – Хотел тебя подцепить. Что тут особенного?
– Ты боишься, что я могла навести его на тебя?
– Нет, я уверен, что ты этого не хотела.
– Это еще не все. Прошлым вечером раздался телефонный звонок, но, когда я сняла трубку, никто не ответил. Я связалась с телефонистом и выяснила, что мне действительно звонили. Кто-то меня спрашивал.
Чарльз кивнул.
– Это был я.
– Но почему ты промолчал?
– Я хотел договориться о встрече еще вчера вечером, но потом передумал. Побоялся, что спугну тебя, и решил подождать до утра.
– Ты живешь в Мадриде?
– Нет.
– Где же тогда?
– Везде и нигде. Я, как бы это сказать, перекати-поле. В одном месте подолгу не задерживаюсь.
– По соображениям конспирации?
– Вроде того.
– Прости, что подвергала тебя опасности, показывая везде твое фото и расспрашивая о тебе. Эта разведка уничтожит тебя, если узнает, что ты двойной агент, так?
Чарльз рассмеялся.
– О да, и без всякого сожаления. Такова уж шпионская жизнь. Никто не сказал, что она безопасна.
Ники открыла сумочку и вытащила фотографии.
– Я хочу, чтобы они были у тебя, – сказала она, отдавая Чарльзу снимки.
– Спасибо, Ники. – Он порвал их в клочки и положил в пепельницу.
– Ты же знаешь, что я не скажу ни одной живой душе, что ты жив, и не стану болтать о том, что ты мне рассказал. Так или нет?
– Да. Я знаю, что теперь ты посвящена в мою тайну и сохранишь ее.
– Я и в самом деле могла испортить тебе все дело, – начала было Ники, но спохватилась и закусила губу.
– Могла бы, это точно, – согласился Чарльз. – Что было бы просто ужасно – ведь на подготовку ушло несколько лет. Но не беспокойся, я уверен, что все обошлось. Если бы было по-другому, я бы уже об этом знал. Быть может, я бы даже не сидел сейчас здесь и не разговаривал с тобой. Все было бы кончено.
От одной мысли об этом Ники похолодела. Через некоторое время она сказала:
– Я все о том человеке, который, как мне показалось, следит за мной... Может быть, стоит спросить, не живет ли он в гостинице? Ты мог бы мне позже позвонить и узнать, что сказал портье.
– О, Ники, я не хочу, чтобы ты хоть как-то участвовала в том, чем занимаюсь я. Это слишком опасно. Прошу тебя, не беспокойся, я сам выясню, кто этот человек. У меня есть свои связи, свои источники. Предоставь все мне. Ты поняла?
– Да.
– В мире разведки и контрразведки все не так, как кажется. Можно даже сказать, что в тайном мире, где живу я, все перевернуто вверх ногами. – Чарльз вздохнул. – Никогда не знаешь, кто есть кто на самом деле. – Он выпрямился в кресле и добавил: – Я хочу, чтобы ты уехала из Мадрида, и чем раньше, тем лучше.
– Хорошо. Я вылечу завтра.
– Вот и умница, Ники. Мне будет спокойнее при мысли, что тебя нет рядом со мной.
Ники поняла, что беседа закончена, и решительно встала.
– Лучше будет, если я пойду. – Она двинулась к арке, ведущей в прихожую.
Чарльз последовал за ней.
Она повернулась, подождала, пока он подойдет поближе, и сказала:
– Я рада, что мы встретились, Чарльз. Мне многое стало ясно.
– И я рад, что мы увиделись, Ники. – Он внимательно смотрел на нее, склонив голову, а потом улыбнулся: – Ты, как всегда, прекрасна.
Она кивнула, слова застряли в горле.
– Ты, должно быть, все так же мотаешься по свету, ведешь репортажи о бедствиях и всем таком прочем, – продолжал Чарльз. – Я вижу, что ты еще не замужем. Или, если быть точным, не носишь обручальное кольцо.
– Нет, я не замужем.
– И у тебя нет никого на примете?
– Есть один человек, но он появился совсем недавно.
– Ты любишь его?
– Кажется, люблю. Впрочем, не уверена.
– Ты собираешься выйти за него замуж?
– Он мне не предлагал.
– Дурак, если он этого не сделает. А если предложит? Ты согласишься?
– Не знаю.
– Я вовсе не собирался применять к тебе насилие, ты знаешь, – переменил тему Чарльз. – Однако я не в обиде за то, что ты пожелала приехать на встречу со мной в своей машине.
– Я просто проявила осторожность.
– И независимость – одну из тех черт, за которые я тебя любил.
Ники повернулась в сторону прихожей, но тут Чарльз взял ее за руку, привлек к себе и крепко обнял.
Застигнутая врасплох, Ники не сопротивлялась. Она позволила ему обнять себя, понимая, что ему необходимо сделать это, необходимо быть рядом с ней. Она почувствовала через тонкую ткань рубашки, как колотится его сердце, и у нее, словно молния, мелькнула мысль: „О Господи, он все еще любит меня". Справившись с подкатившим к горлу комком, она нежно оттолкнула его.
– Мне лучше уйти, – мягко произнесла она и, против воли протянув руку, дотронулась до его щеки. – Пожалуйста, не беспокойся, я никогда не предам тебя, Чарльз.
– Я верю тебе, Ники, – сказал он, взяв ее за руку и провожая к входной двери. – Я доверяю тебе... свою жизнь.
Оказавшись одна в своем номере, Ники разревелась.
Она лежала на постели, отчаянно рыдая, и ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется. Она плакала о Чарльзе и его опасной одинокой жизни, которую он избрал для себя; она плакала от жалости к себе, от воспоминаний о некогда пережитом ими вместе и от сознания того, как много им не суждено было вместе пережить.
В конце концов она успокоилась и взяла себя в руки. Она полулежала на подушках, обдумывая случившееся за прошедшие несколько недель. И не без оснований чувствовала угрызения совести оттого, что приписывала Чарльзу самые ужасные прегрешения. Как она могла подумать, что он преступник – торговец оружием или наркотиками. Уж она-то должна была знать, что это невозможно.
Да, он принес в жертву ее, их любовь, их будущее, будущее их детей, которые могли бы у них родиться. Но сделал он это во имя благородного дела. Он совершил это во имя своей страны. Ну конечно же, ей надо было догадаться, что нечто подобное всему причиной, а не какое-то грязное дельце. Ведь семья его матери, знатные Клиффорды Пулленбрукские, служили английской короне с незапамятных времен. Честь, долг и преданность родине воспитывались в Чарльзе с рождения. И он просто-напросто пошел по стопам своих предков.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВРАГИ И ДРУЗЬЯ
Добро, краса и верность жили врозь,
Но это все в тебе одном слилось.
Уильям Шекспир
Я клялся: ты правдива и чиста —
И черной ложью осквернил уста.
Уильям Шекспир
31
В это отпускное время года парижане разъехались по курортам, и город подвергся нашествию туристов. Париж наводнили иностранцы, но Ники не обращала на это внимания – оказавшись здесь она испытала радость и облегчение.
Она плохо знала Мадрид. До этой поездки она была там всего один раз и не имела желания оказаться еще раз. Последние двое суток оставили тяжелый след в ее душе, особенно вчерашняя встреча с Чарльзом, и она знала, что теперь Мадрид будет всегда вызывать у нее дурные воспоминания.
Ей удалось вылететь в Париж в субботу в конце дня, и по приезде она остановилась в гостинице „Афинская площадь". Кли вернется только в воскресенье вечером, и встреча их состоится не раньше понедельника. А до тех пор ей надо немного побыть одной, усмирить вихрь мыслей и разобраться, что же произошло с того времени, как они последний раз виделись в Нью-Йорке в начале августа.
Хотя Ники разыскивала Чарльза Деверо вполне сознательно и желала встречи с ним, она испытала сильнейшее потрясение от одного того, что вдруг оказалась с ним лицом к лицу, не говоря уже о том, что она узнала о его тайной жизни агента британской разведки. Она плохо спала предыдущую ночь, хотя и была измучена. Проворочавшись с боку на бок, она забылась, лишь когда забрезжил рассвет.
Проснувшись около десяти, она почувствовала, что не в ладах с самой собой, а к полудню тоска уже цепко держала ее в своих тисках. Она была такой острой, что граничила с нервной депрессией. В отчаянной попытке избавиться от нее Ники оделась и вышла из гостиницы.
Оптимистка по натуре, живая и веселая, Ники не привыкла долго унывать. Вот и теперь она надеялась, что солнце и прогулка по знакомым улицам и любимым местам помогут ей развеяться.
Сколько Ники себя помнила, она всегда чувствовала духовное родство с Парижем. Это был ее город, город ее счастливого детства. Она стремительно шагала вперед и вперед, надеясь вновь обрести юношескую беспечность. Быть может, радостные воспоминания прошлого смогут отогнать демонов настоящего.
Ники печалилась не о себе – о Чарльзе. Давным-давно, задолго до того, как они познакомились, он ступил на опасный путь, и теперь для него нет возврата. Он сделал выбор, который привел его в ту конспиративную квартиру в Мадриде, где они вчера встретились. Решив служить своей стране, он выбрал жизнь в невидимом и опасном мире шпионажа, мире подполья, тайн, слежки, двуличия, двойной игры и зачастую смерти.
Она поежилась, несмотря на то что день был теплый и сияло солнце. Такая жизнь ограниченна, она мало что дает человеку. Чарльз теперь никогда не сможет жениться, иметь детей, никогда не будет жить нормальной жизнью. Одиночество и страх, с которыми ему приходится постоянно бороться, вероятно, доставляют огромные мучения, а опасность быть преданным или раскрытым просто сводит с ума. Этот ужас должен пронимать до печенок, подумала она и опять невольно поежилась.
Поступь Ники была твердой, но душа ее пребывала в расстройстве. Ее посещали всевозможные мысли, одна из них – чаще других: Чарльз признался ей в том, что стал британским агентом в возрасте двадцати пяти лет, и раз уж он взял на себя такие серьезные обязательства, то почему он решил связать свою жизнь с ней?
Ники пожалела, что не спросила его об этом. А еще она жалела, что не поинтересовалась, почему он не написал ей ничего на прощание, хотя нашел возможность черкнуть несколько строк матери. Может быть, он не знал, что сказать ей, или ему было нечего сказать. Письмо Анне было кратко до предела и составлено в деловом тоне – обыкновенная отписка. Что ж, теперь она ничего уже не сможет узнать. Слишком поздно, случай упущен.
Пройдя от гостиницы по проспекту Монтеня и повернув на Елисейские поля, Ники пересекла обширную площадь Согласия и вскоре вошла в сад Тюильри. Она замедлила шаг и огляделась. Прошли годы с тех пор, как она гуляла здесь в последний раз. С этим садом было связано столько добрых детских впечатлений.
Неожиданно для себя она вспомнила о Марии-Терезе Буре, своей няне. Ники тогда было семь, а Марии-Терезе – юной француженке, поселившейся у них в доме, – семнадцать. Она была для Ники скорее сестрой, чем няней. Жизнерадостная, очаровательная и веселая, Мария-Тереза ходила с Ники на прогулку в сад почти каждый день. Она же водила ее и во множество других мест все те шесть лет, что ее родители жили и работали в Париже. Именно с Марией-Терезой она впервые отправилась в Лувр и увидела Мону Лизу и другие шедевры. Вместе они поднимались на Эйфелеву башню полюбоваться Парижем с высоты и убедиться, что Триумфальная арка, как говорила ее наставница, и вправду напоминает ступицу огромного колеса, от которой расходятся во все стороны спицы проспектов и бульваров.
Когда же мать возила Ники в Фонтенбло, Версаль или Мальмезон, совершая „исторические вылазки", как она выражалась, Мария-Тереза всегда сопровождала их и присутствовала при неповторимых уроках по французской истории, которые давала мать и которые никогда не бывали скучны и занудны, но всегда захватывающи и интересны. Именно к Марии-Терезе она льнула, когда родители были в отъезде по своим журналистским делам, именно ей она сказала, запинаясь, свои первые французские слова. Да, когда Ники была маленькой, Мария-Тереза была незаменимой. Она искренне любила ее, учила языку, рассказывала о Париже и французском образе жизни.
Они поддерживали тесную связь на протяжении многих лет и виделись каждый раз, когда Ники оказывалась в Париже. Мария-Тереза вышла замуж в двадцать три и год спустя родила сына. К сожалению, ее муж, Жан-Пьер, десять лет назад погиб в автокатастрофе в Мозамбике, где работал на стройке. Ее сын Поль, которому теперь двадцать один, тоже инженер, как отец, и совсем недавно женился.
„Надо будет позвонить ей, – подумала Ники. – Вот вернусь в гостиницу и приглашу ее пообедать на завтра. Надеюсь, она сможет". Мысль о том, что она скоро увидит женщину, которой некогда так дорожила, так много значившую для нее в детстве, приободрила Ники. Печаль отступила.
Погуляв по саду еще немного, Ники пошла обратно, мимо Жарден дю Каррузель и моста Искусств. Это был единственный металлический мост во всем Париже, он был ей хорошо известен, так как у отца была отличная картина Жака Буиссу, официального художника французского военно-морского флота.
Когда Ники подошла к набережной Малакэ, она заколебалась, стоит ли ей прогуляться вдоль Сены к собору Парижской богоматери или углубиться в улицы за набережной. Квартира, где они жили с Марией-Терезой, располагалась на одном из верхних этажей здания восемнадцатого века на острове Святого Людовика. Дом стоял в тени древнего собора, и Ники любила ту часть города. Она решила, что сходит туда, но позже.
Оказавшись на улице Бонапарта, она направилась в квартал Сен-Жермен. „Наполеон Бонапарт", – пробормотала она вполголоса. Это имя часто произносилось в их доме. Она услышала его совсем маленькой. Ее мать восторгалась Бонапартом и после многих лет исследований написала превосходную биографию великого генерала и первого императора Франции.
По мнению Ники, книга вышла замечательной, да и теперь она считает, что это лучшая книга ее матери. Портрет Бонапарта был в высшей степени правдивый и уравновешенный. Мать писала о нем современным доходчивым языком. Он представал обыкновенным человеком так же, как и Жозефина, его огромная страсть – единственная женщина, которую он по-настоящему любил. Но их отношения разбились о скалу его непомерного честолюбия; он развелся с ней для того, чтобы соединиться с другой женщиной и произвести на свет наследника трона.
По мнению матери, это роковое решение разрушило их жизни. Без Жозефины Наполеону изменила удача, а сама Жозефина умерла от разрыва сердца вскоре после его отречения от престола и ссылки на остров Эльбу в 1814 году. „Они никогда не переставали любить друг друга, – вновь и вновь повторяла мать, когда писала книгу. – И в этом их трагедия".
Ники вздохнула. Она никогда не уставала удивляться тому, на какие страдания и муки мужчины и женщины обрекают друг друга во имя любви. „Ничто не изменилось, и ничто не изменится, – подумала она, – потому что люди остались такими же, что и сотни лет назад. Мы ничему не научились за прошедшие века". То, что с ней сделал Чарльз, было жестоко, бессовестно, каким бы важным ни было дело его жизни. При сложившихся обстоятельствах он не имел права даже думать о том, чтобы жениться на ней. Он оказался эгоистом. „Но в таком случае кто не эгоист?" – спросила она себя.
Когда Ники добралась до квартала Сен-Жермен, она вся взмокла от жары и устала, ноги ее горели. Направившись к кафе в тени, она села за столик и заказала кофе с молоком, хлеб, салат из помидоров, цыпленка и бутылку воды. За последние несколько дней она почти ничего не ела и теперь была страшно голодна.
Официант тотчас же принес воду, и Ники, залпом выпив стакан, откинулась на спинку стула. Продолжительная прогулка пошла ей на пользу – нынешней ночью она будет спать как убитая, а завтра приедет Кли. Эта мысль наполнила ее радостью.
Сняв темные очки, Ники прищурилась и огляделась. Кругом кипела жизнь. Люди гуляли или сидели в кафе, подобно ей, неторопливо наслаждаясь прекрасной погодой в этот чудный воскресный день. Ее окружил гул голосов разговаривающих и смеющихся людей. Оглядывая квартал Сен-Жермен, Ники не могла отделаться от ощущения покоя и обыденности происходящего. Это добавило ей уверенности, и она отбросила мысли о Чарльзе Деверо и том предательском и циничном мире, в котором он обитает. Она подумала, что, исчезнув вот так, без следа, он оказал ей услугу. Какой ужасной могла бы стать ее жизнь, выйди она за него замуж.
Мария-Тереза жила на другом конце Парижа, рядом с бульваром Бельвилль. От гостиницы „Афинская площадь" путь до бульвара был неблизкий, и в понедельник Ники отвела добрых полчаса на то, чтобы добраться туда на такси. И все же она опоздала, ибо движение на улицах в этот час оказалось весьма оживленным.
Поднимаясь по длинной лестнице к квартире, она в который раз удивилась, почему ее подруга живет в этой части города. Бельвилль – в переводе „красивый городок" – вовсе не соответствовал своему названию.
Это был странный район, лишенный элегантности и даже слегка неопрятный, никак не соответствующий вкусам такой женщины, как Мария-Тереза.
Но обняв и поцеловав француженку в крохотной прихожей, Ники огляделась и увидела, что гостиная большая и хорошо обставлена. Да и сам воздух в этом доме казался напоенным радостью и уютом.
Мария-Тереза была, как всегда, прелестна и жизнерадостна, ее большие темные глаза озорно искрились, а благородно очерченный смешливый рот не переставал улыбаться, как и много лет назад.
– Ну вот, теперь ты видишь, почему мне трудно передвигаться, – сказала она, показывая на свою левую ногу, заключенную в гипс до самого колена. – С этой штукой скакать по лестницам не так-то просто.
Ники сочувственно кивнула.
– Я была так огорчена, услышав о твоем несчастье. Как жаль, что не удалось пригласить тебя пообедать в „Релэ-Плаза".
– Знаю, знаю, моя дорогая, но что поделаешь, такая вот незадача. – Мария-Тереза постучала тросточкой по гипсу и поморщилась.
– Это тебе, – сказала Ники, протягивая ей небольшую коробочку.
– Ники, ну зачем тратиться на подарки?! И все же как это прекрасно – что-то от Шанель.
– Надеюсь, тебе понравится. Я зашла к ним в магазин сегодня утром. Мне сказали, что ты сможешь это обменять, если захочешь.
– Не сомневаюсь, что мне понравится, спасибо. Ну проходи же, не стой на пороге, пойдем сядем, чтобы я смогла рассмотреть твой подарок. Ты такая внимательная, такая добрая, моя крошка.
Они сели в кресла напротив друг друга, и через несколько секунд Мария-Тереза уже открывала коробочку, вытаскивая из нее элегантный красно-белый шелковый шарф. По выражению ее лица было ясно, что он ей понравился. Ники была рада.
– Дорогая, спасибо, как это мило с твоей стороны. – Встав с кресла, Мария-Тереза подошла и поцеловала Ники, а затем сказала: – У меня припасена бутылочка белого вина и немного настоящего деревенского паштета, который ты когда-то так любила.
– Надеюсь, что и корнишончики у тебя к нему тоже есть, – усмехнулась Ники.
– А как же. Я бы не осмелилась предложить тебе паштет без них. Я не забыла твои вкусы. Вы с твоей подружкой Натали поглощали их в огромном количестве, как леденцы!
Ники прыснула.
– Я их еще не разлюбила. Натали тоже.
– Где же теперь наша красавица Натали?
– Живет в Лос-Анджелесе, работает в кино.
– Еще в детстве она была прелестна – настоящая звезда экрана.
– Она все так же красива. Но работает в кинопроизводстве, за кадром, а не перед камерой.
– Зато ты, моя Ники, все время в кадре и всегда великолепна. Одна из французских телекомпаний недавно показала документальный фильм, который ты сделала для Эй-ти-эн о женщинах Бейрута и их отношении к войне. Он был таким проникновенным. Я горжусь тобой.
– Спасибо, – пробормотала Ники. – Если память мне не изменяет, они перевели фильм на французский.
Ковыляя по гостиной, Мария-Тереза сказала:
– Да, ты права. Пойду достану вино из холодильника. Давай-ка выпьем.
– Я тебе помогу. – Ники вскочила.
– Мерси, дорогая.
Ники проследовала за Марией-Терезой через прихожую по короткому коридору на кухню. Там она открыла вино и поставила бутылку на поднос, вместе с паштетом, жареными хлебцами и хрустальной тарелкой с корнишонами. Мария-Тереза положила на поднос несколько бумажных салфеток, и Ники отнесла его в гостиную.
Когда они расположились в креслах и чокнулись, Ники оглядела уютную комнату.
– Твоя мебель здесь очень хорошо смотрится, и квартира достаточно большая, но почему все-таки ты сюда переехала? Тебе же было удобно на левом берегу, не так ли?
– Что правда, то правда. Но в той квартире была только одна спальня. Втроем там стало тесно.
– Втроем? Значит, Поль с женой теперь живут с тобой?
Француженка покачала головой.
– Нет-нет, дорогая, они живут отдельно. А переехала я из-за Марселя, моего друга. Он вдовец, у него есть сын, и у него уже к тому времени была эта квартира. Оказалось проще перебраться к ним. Мы с Марселем тут кое-что подремонтировали, и я перевезла вещи... – Мария-Тереза пожала плечами. – Мы здесь хорошо устроились.
– Я рада, – ответила Ники. Тут только она поняла, что ее бывшая няня выглядит намного моложе своих сорока восьми лет. Короткие вьющиеся волосы по-прежнему темны, без признаков седины, румяное лицо свежо, а теплые карие глаза, которые она так хорошо помнила с детства, сияют счастьем.
– Да ты, я полагаю, без ума влюблена в своего друга! По глазам вижу! – воскликнула Ники.
Мария-Тереза кивнула и зарделась, словно маленькая девочка.
– Наверное, вы с Марселем отличная пара.
– Верно, Ники, я уже много лет не была так счастлива. Марсель хороший человек, очень добрый, и мы в самом деле счастливы с ним.
– Ты собираешься за него замуж?
– Может быть, может быть. Мы не торопимся. – Мария-Тереза пожала плечами. – Поженимся, когда захотим. – Она наклонилась к Ники и спросила: – А как ты? Когда мы разговаривали по телефону вчера вечером, ты сказала, что у тебя есть друг в Париже. Ты здесь из-за него?
– Да. Он фотограф. Мы познакомились в Бейруте два года назад. А потом, после возвращения из Китая, мы... ну словом, мы стали неравнодушны друг другу. Это случилось в конце июня.
– Вот уж никогда не думала, что ты заинтересуешься французом. Еще маленькой ты была американка до мозга костей.
– Думаю, что такой я и осталась, – рассмеялась Ники. – А мой друг – американец, хотя и живет здесь. Его зовут Клиленд Донован. Или просто Кли. Я уверена, что ты видела его фотографии в „Пари матч".
– Да, да, – воскликнула Мария-Тереза. – Видела! И ты собираешься за него замуж?
– Наверное, – ответила Ники.
– Как было бы замечательно, если бы ты поселилась в Париже. Может быть, мы тогда стали бы видеться чаще, чем раз в два года, – размечталась Мария-Тереза.
Зазвонил входной звонок, и она сказала:
– Ники, пожалуйста, не могла бы ты открыть дверь? Это принесли обед, я заказала его в соседнем ресторане.
Ники заторопилась в прихожую, а Мария-Тереза, с трудом поднимаясь на ноги, крикнула ей вслед:
– За все уплачено, надо только поставить тарелки в духовку. Она уже включена.
– Хорошо, – ответила Ники через плечо и открыла дверь. Приняв из рук официанта большой поднос, она поблагодарила его. Подошедшая Мария-Тереза сказала:
– Мерси, Оливер, мерси.
Официант поклонился.
– Не стоит, мадам Буре, – ответил он и удалился вниз по лестнице.
– Я заказала кускус с цыпленком. Очень вкусно, – сообщила Мария-Тереза, прислонившись к дверному косяку в кухне, в то время как Ники ставила тарелки в духовку.
– Пахнет удивительно. – Ники распрямилась и откинула волосы с лица.
– А теперь пойдем обратно в гостиную, выпьем еще по бокалу вина, и ты мне все-все расскажешь о своем друге Кли. – продолжила Мария-Тереза.
– С радостью. – Ники весело улыбнулась. – Если хочешь, я начну прямо сейчас. Он просто замечательный!
– Ага! Не означает ли это, что ты тоже влюблена?
– Не исключено, – ответила Ники.
32
В ту же минуту, как Ники в понедельник вечером распахнула перед Кли дверь, настроение ее переменилось. Следы ужасной тоски мгновенно улетучились, и все, что беспокоило ее в последние дни, отошло на второй план. Кли затмил все.
Он стоял молча, широко улыбаясь и излучая тепло, а в темных глазах его сияла любовь.
Она просияла в ответ и посторонилась, давая ему войти.
– Я скучал по тебе, Ник, – сказал он и, заключив ее в объятия, ногой захлопнул дверь. – Как же долго мы не виделись! – Он ласкал ее щеку губами. – Слишком долго. По крайней мере, мне так показалось.
– Мне тоже, – ответила Ники, крепко обнимая его. – Я ужасно скучала.
– Я рад. – Кли нежно поцеловал ее в губы и, обняв за плечи, повел в маленькую гостиную.
Там он слегка отстранил ее от себя и воскликнул:
– Ники! Как же я рад видеть тебя. Я истосковался по тебе.
– А уж как я по тебе истосковалась! – ответила Ники, застигнутая врасплох своим собственным страстным признанием. Обычно она была сдержанной в словах, предназначавшихся Кли, но теперь ей так хотелось сбежать в Прованс, забыть обо всем, что случилось со времени ее приезда в Европу, но больше всего ей хотелось быть с Кли и вычеркнуть из памяти Чарльза Деверо.
– Ну что ж, я полагаю, мне лучше сразу вывалить тебе все свои несчастья, – объявил он с грустной миной.
– Что еще за несчастья?
Вместо ответа Кли спросил:
– Что это у тебя там в ведре со льдом, не шампанское ли?
– „Периньон". Твое любимое.
– Давай-ка выпьем по бокалу, дорогая, и я все тебе расскажу.
Ники с беспокойством села на софу, надеясь, что проблемы, о которых упомянул Кли, преодолимы. Она просто не вынесет, если он должен ехать в очередную командировку. Она хочет быть с ним. Она нуждается в нем, нуждается в его ласке и внимании.
Кли подошел к кофейному столику, ловко откупорил бутылку и наполнил два хрустальных бокала, стоявших на подносе. Чокнувшись с Ники, сделал большой глоток и, подойдя к камину, объявил:
– М-м-м-м, хорошо. Ну и денек выдался в агентстве.
– Что у тебя стряслось, Кли? Не томи! – умоляюще попросила Ники.
Он поставил бокал на каминную доску.
– Ладно. Слушай. Во-первых, у меня течь в ванной комнате. Прошлой ночью, по возвращении, я обнаружил, что у меня потоп. Ванная и спальня скрылись под водой – почти. Сегодня я обзвонил нескольких слесарей, но, по всегдашней французской моде, ни один не сможет прийти раньше завтрашнего дня. Во всяком случае, моя домработница сделала все, чтобы остановить это стихийное бедствие, но попасть к себе в квартиру сегодня я не смогу никак. Поэтому... – Сунув руку в карман пиджака, он извлек оттуда зубную щетку и хлопнул ей о каминную доску. – Сегодня придется ночевать здесь. Ведь ты позволишь мне стать у тебя лагерем, не так ли?
– Конечно, позволю! – воскликнула Ники, облегченно рассмеявшись. – Будет просто здорово, так что вряд ли я сочту это за несчастье. То есть я хочу сказать, что имею в виду то, что ты ночуешь здесь. Но мне искренне жаль твою квартиру.
Кли усмехнулся.
– Ей все равно требовался ремонт. – Его лицо снова приняло скорбное выражение. – Кроме того, мы не сможем поехать на ферму в среду, как собирались, Ник. У меня дела...
– Какие?
– Двое из моих партнеров должны отлучиться по разным причинам. Мы с Питом Нейлором раскидали их работу между собой. Ты не возражаешь, если мы поживем в Париже еще недельку или около того?
– О, Кли, ты же знаешь, что я обожаю Париж. И потом, мне все равно, где находиться, лишь бы быть с тобой.
– Дорогая, лучших известий я не получал уже многие недели, – сказал Кли, лучезарно улыбаясь. Но глаза его были серьезны. Он очень чутко реагировал на малейшие перемены в ее поведении и теперь понял, что ее чувства к нему стали глубже с того времени, когда они были вместе в Провансе и Нью-Йорке.
Сделав еще глоток шампанского, он продолжал:
– Есть еще одна вещь, которая тебя должна разочаровать. Йойо будет в Париже не раньше конца недели. Так что, боюсь, нам придется сегодня праздновать вдвоем.
– Мне, конечно, жаль, что встреча с Йойо откладывается, – сказала Ники, потягивая шампанское, – но главное все же в том, что мы вместе и что мальчик на пути к нам, а не гниет в пекинской тюрьме. Ты сам-то с ним уже говорил?
– Нет, но он звонил в агентство в воскресенье. Жан-Клод сообщил мне, что ты будешь в Париже сегодня. По-видимому, он разговаривал с твоей секретаршей.
– Да, он звонил в компанию на прошлой неделе.
Кли кивнул, допил шампанское и налил себе второй бокал.
– Хочешь еще, Ники?
Она покачала головой.
– Нет, пока не надо, спасибо.
Облокотившись о каминную доску, Кли спросил:
– Как твоя поездка в Рим, Афины и Мадрид, увенчалась успехом?
– Отлично, спасибо. А как ты съездил в Берлин и Лейпциг?
– Неплохо, совсем неплохо. У меня такое чувство, что придется ехать туда снова в самом недалеком будущем. Там столько всего происходит, а мы толком ничего не увидели. – И он стал рассказывать о политической обстановке в Западном Берлине, Лейпциге и странах Восточного блока, в особенности в России.
Ники внимательно слушала, как всегда, с уважением относясь к его суждениям. Но в то же время она думала о нем. Она не могла отделаться от мысли, как прекрасно он выглядит, какой он загорелый, как выгорели его каштановые волосы от постоянного пребывания на солнце. На нем были темно-синий шелковый костюм, бледно-голубая рубашка и темно-синий галстук – никогда он не казался Ники таким неотразимым. Несмотря на благоприобретенный французский стиль и европейский лоск, его лицо было истинно американским, мальчишеским и открытым. Карие глаза светились добротой и искренностью, а широкий ирландский рот был благороден и мил. Да, Клиленд Донован бесспорно красив.
Чувства к нему захватили Ники, переполнили душу. Впервые она по-настоящему поняла, как много он значит для нее. Никто в мире не был для нее важен так, как он, и понимание этого поразило ее.
На несколько секунд она отвлеклась, погрузившись в размышления о нем, и не заметила, что он замолчал. Лишь когда он тихонько присвистнул, Ники, вздрогнув, пришла в себя. Она резко выпрямилась.
