Текст книги "Последний верблюд умер в полдень"

Автор книги: Барбара Мертц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Вы видите, они живут, как крысы, – пробормотал он из-под цветов.

– Верно, – сказал Эмерсон. – Но где они сами?

Снаружи не было видно даже крысы. Все окна и двери были закрыты ставнями или плетёными занавесками из травы.

– Они работают, – ответил Муртек, выплёвывая лист из своего букета.

– Все? Женщины и дети тоже?

– Они работают.

– Женщины и дети тоже, понятно, – произнёс Эмерсон. – Но не все в полях, конечно? Где здешние мастера – гончары, ткачи, резчики по дереву?

Впрочем, мы знали ответ. Мне уже приходилось бывать во множестве таких деревень. Их обитатели проводили бóльшую часть светового дня на улице, и появление незнакомых людей всегда привлекало толпу любопытных. Так что либо здешние жители были невероятно робкими, либо им приказали держаться подальше от нас. Возможно, сам факт появления вооружённой стражи вынудил их поспешно скрыться в хижинах. Время от времени за тёмными окнами что-то быстро мелькало – некто более смелый, чем все остальные, рискнул подвергнуться один Бог знает какой страшной каре за попытку бросить взгляд на чужестранцев.

Улица завершилась на центральной площади с выложенным камнем колодцем и несколькими пальмами. Дома вокруг неё были несколько больше, да и построены лучше, чем те, которые мы миновали; некоторые из них оказались лавками. Тканые циновки свисали в проёмах, закрывая вход.

– Мы возвращаемся теперь, – сказал Муртек. – Всё такое, как вы видите. Ничего нет.

– Идём, Пибоди, – согласился Эмерсон. – Думаю, мы видели достаточно.

Я собиралась последовать этому решению, но тут приподнялась завеса одной из лавок, и внизу зашевелилось что-то крохотное. Ребёнок не превышал размерами годовалого английского младенца, но ловкость движений, с которой он устремился к нам, выдавала, что ему уже два-три года. На маленьком коричневом теле мальчика – пол определялся безошибочно – не было никакой одежды, за исключением нитки бус. С левой стороны наголо обритой головы свисала единственная прядь волос.

Муртек шумно втянул в себя воздух. Малыш остановился и засунул палец в рот. Один из копейщиков шагнул вперёд, подняв оружие, и в этот миг из лавки вырвалась женщина. Схватив мальчика, она присела и повернулась, прикрывая его своим телом.

С громким треском кулак Эмерсона ударил потенциального убийцу прямо в нос, заставив того пошатнуться и рухнуть. Я пнула в голень солдата, стоявшего передо мной, проскользнула мимо него, и, метнувшись, встала перед матерью и ребёнком. Гнев и возбуждение охватили меня с такой силой, что моя речь, боюсь, оказалась не совсем уместной.

– Раз вы должны – стреляйте в мою старую седую голову! – крикнула я. – Но только попробуйте тронуть эту мать!

– Очень приятно, Пибоди, – задыхаясь, отозвался Эмерсон. – Хотя я ещё не видел у тебя седых волос. Я надеюсь, ты их вырвала?

– О, Эмерсон! – завопила я. – Чтоб тебе провалиться! О Господи… Муртек! Чем ты, к дьяволу, занят?

Кому-нибудь явно было необходимо принять командование на себя, поскольку Муртек закрыл глаза руками, а солдаты слонялись, демонстрируя потрясающий военный беспорядок. Один из них наклонился над упавшим товарищем, чьё лицо было залито кровью; другой неуверенно замахнулся копьём на Эмерсона, который с царственным равнодушием проигнорировал этот факт.

Муртек взглянул сквозь пальцы.

– Вы живы! – воскликнул он.

– Да, и намерен жить дальше, – отрезал Эмерсон. – Убирайся вместе со своей палкой! – добавил он, отведя в сторону угрожавшее ему копьё и резко толкнув стражника.

Муртек поднял глаза к небу. К тому времени я достаточно изучила мероитический, чтобы понять его комментарии, состоявшие в основном из проникновенных благодарственных молитв различным богам. Было ясно, что он не лгал, когда говорил, что отвечает за нашу безопасность.

– Но кто бы мог подумать, что они рискнут собой ради одной из реккит? – завершил он.

Никто не ответил. Возможно, Муртек репетировал объяснение, которое ему придётся дать своему начальству.

Под впечатлением от атмосферы команд Эмерсона солдаты с глупым видом выстроились в линию. Человек, получивший удар от Эмерсона, снова был на ногах. Он не страдал ничем более серьёзным, чем кровотечение из носа.

Почувствовав, что меня тянут за штаны, я обернулась и увидела молодую мать, обнимавшую мои колени. Рамзес держал мальчика, который, в свою очередь, тянул Рамзеса за нос, и выражение лица моего сына компенсировало множество унижений, которые он наносил мне в своё время.

– Отбрось на меня тень своей защиты (?), великая дама, – выдохнула маленькая женщина. – Покрой меня своей одеждой (?).

– Конечно, конечно, – ответила я, пытаясь поднять её на ноги. Муртек, шатаясь, подошёл к нам.

– Идём, почтенная мадам. Идём быстрее. Вы сделали вещь не допускается, очень опасно.

– Нет, пока ты не дашь этой женщине слово, что она будет в безопасности. Я возлагаю ответственность на тебя, Муртек. Будь уверен, с помощью магии я узнаю, если с ней что-нибудь случится.

Муртек застонал.

– Я думаю, вы поверить, почтенная госпожа, я клянусь Аминрехом.

Он повторил те же слова женщине. Она подняла взор; по лицу бежали струйки слёз, но свет надежды озарял и преображал его, уверив меня в том, что это действительно была торжественная клятва. Не пытаясь встать, она осыпала бесчисленными поцелуями мои пыльные ботинки и вознамерилась сделать то же самое с сандалиями Муртека. Он отскочил назад, как будто она была прокажённой – как, вероятно и было на самом деле с общественной точки зрения. Самым странным, однако, оказалось её поведение по отношению к Эмерсону. Стоя на коленях, она целовала мои ботинки, а когда Эмерсон подошел, она распростёрлась, будто коврик, лёжа вниз лицом в грязи.

Эмерсон отступил, краснея.

– Чертовски неловко, Пибоди. Какого дьявола?

Я наклонилась над маленькой женщиной, но она отказывалась двигаться, пока Эмерсон не заговорил с ней. Он так волновался, что с трудом подбирал нужные слова.

– Встань, почтенная госпожа… э-э… женщина – о, чтоб тебя! Бояться нет. Ты хорошо. Э-э… молодой мужчина ребёнок хорошо. О, Пибоди, давай уйдём, я терпеть не могу такое!

Последнюю фразу, конечно, он произнёс по-английски. Женщина, должно быть, что-то поняла, потому что поднялась с колен. Закрыв лицо в знак большого уважения, она обратилась с краткой речью к Эмерсону и, наконец, повернулась, чтобы уйти.

Нам пришлось отрывать от носа Рамзеса мальчика, который тут же от души завопил – естественно, мальчик, а не Рамзес. И рёв продолжался, пока его не заглушила упавшая на место занавеска.

Муртек не был расположен к беседе во время обратного путешествия. Мы тоже молчали, обдумывая в течение некоторого времени драматический инцидент и его возможные последствия. Наконец Рамзес (кто же ещё, как не он?) заговорил:

– Ты понял, что она сказала вам, папа?

Эмерсон хотел бы ответить утвердительно, но в глубине души он честен.

– Она назвала меня своим другом?

– Это было одно из слов, которые она употребила, – сказал Рамзес с непоколебимой уверенностью. – Вся фраза была что-то вроде «другом реккит». Слово «реккит», по-видимому, происходит от древнеегипетского «простые люди».

– Хм, да, – промолвил Эмерсон. – Как и другие слова в речи знати. Маленькая женщина, кажется, использовала другую форму языка. Признаюсь, я с трудом понимал её.

– Она и слуги, которых мы видели, различаются физически, – продолжал Рамзес. – Они могут принадлежать к разным расам.

– Не так, – ответил Эмерсон. Неточности речи всегда раздражают его. – Это слово часто неверно используют, Рамзес, даже в среде учёных. Однако внутри рас существуют подразделы, и это вполне может быть… Эй, Муртек!

Он ткнул в бок Верховного жреца, который рысил впереди нас, что-то бормоча себе под нос. Муртек подпрыгнул.

– Достопочтенный сэр?

– Ваши люди вступают в браки с реккит?

Муртек поджал губы, как будто собирался плюнуть.

– Они крысы. Люди не соединяться с крысами.

– Но ведь некоторые из женщин не уродливы, – сказал Эмерсон, ухмыляясь жрецу, как мужчина мужчине.

Лицо Муртека просветлело.

– Желает ли почтенный сэр женщину? Я послать за ней.

– Нет, нет, – постарался скрыть своё отвращение Эмерсон, ткнув меня под рёбра, чтобы удержать от реплик. – Я не хочу женщину, кроме почтенной мадам.

Лицо Муртека потемнело. Пожав плечами, он заковылял вверх по лестнице.

– Ну, знаешь! – с негодованием воскликнула я. – Судя по всему, на твоё вмешательство смотрели бы сквозь пальцы, а то и одобрили бы, если бы ты захотел взять женщину в качестве наложницы! Похоже, что старый негодяй преподнёс бы её тебе, как домашнюю кошку! И у меня на глазах!

– Моногамия не является универсальной, Пибоди, – ответил Эмерсон, взяв меня под руку, когда мы начали подниматься по ступенькам. – И мне известно, что во многих обществах женщины приветствуют новых жён – как для дружеского общения, так и для помощи в выполнении домашних обязанностей.

– У меня другое мнение, Эмерсон.

– И я не удивляюсь, Пибоди. – Эмерсон посерьёзнел. – Похоже, ты была права: реккит живётся немногим лучше, чем рабам. Они, возможно, были коренными жителями этого оазиса; нынешний правящий класс ведёт свою родословную от эмигрантов из Египта и Мероэ, и браки между различными народами запрещены, или, по крайней мере, не рекомендуются. Хотя определённое количество скрещивания, несомненно, имело место.

– И несомненно, мужчины таковы, каковы они есть, – отрезала я.

– Пибоди, ты же знаешь, что у меня нет и никогда не будет…

– За исключением присутствующих, конечно, – уступила я.

* * *

Муртек попрощался с нами в душераздирающей манере страдальца, сказавшего последнее «прощай» умирающему другу – или умирающего, сказавшего последнее «прощай» своим друзьям. Казалось, он постарел на десять лет; двум стражникам пришлось нести его на носилках.

– Как ты думаешь, мы действительно поставили его под угрозу своими действиями? – спросила я, пока мы шли к себе в сопровождении оставшейся стражи.

Эмерсон ответил вопросом на вопрос:

– Тебя это действительно заботит?

– Вообще-то да. Он – приятный старый джентльмен, и вряд ли можно винить его за неспособность подняться выше ошибочных норм своего общества.

– Тебе бы следовало скорее подумать об опасности, которой мы подвергли себя.

– А разве мы об этом не думали?

– Никакой пользы мы себе не принесли, – спокойно промолвил Эмерсон.

– У нас не было выбора в этом вопросе, – с невероятным величием заявил Рамзес. – Мы никак не могли поступить иначе.

– Совершенно верно, мой сын, – Эмерсон похлопал его по спине. – В таком случае нам остаётся только ждать, и увидим, чем это закончится. Я не сомневаюсь, что Муртек сообщит о происшедшем: ему известно, что если он промолчит, донесёт кто-то из стражников.

Ментарит набросилась на меня, кудахча и качая головой, и настояла, чтобы я сменила одежду, особенно ботинки, которые пропитались различными вредными субстанциями. Я не возражала, ибо все ещё пылала от возбуждения, предпринятых усилий и невыносимой жары в деревне. Я как раз пыталась зашить прореху в брюках – раздражающая задача, поскольку, хотя иголка с ниткой всегда при мне, у меня нет ни малейших навыков шитья – когда из сада явился Рамзес. В колыбели из его рук устроилась огромная пёстрая кошка.

Я уколола себя в большой палец.

– Где, дьявол всех… – начала я.

– Она перепрыгнула через стену, – ответил Рамзес с выражением почти нормального детского удовольствия на лице. – Может быть, это сестра или брат кошки Бастет, как ты думаешь, мама?

Существо имело некоторое сходство с домашней любимицей Рамзеса, которую мы взяли к себе во время одной из ранних экспедиций в Египет. Но, хотя это кошачье отродье обладало той же самой тёмно-жёлтой окраской, что и Бастет, однако было крупнее самое меньшее в два раза – а Бастет отнюдь не малютка.

– Хочешь подержать её, мама? – Рамзес протянул мне кошку. Я оценила готовность поделиться удовольствием, но решила отказаться. Хотя кошка и щурила на меня огромные золотые глаза, но когти не выпускала.

Рамзес скрестил ноги и сел, бормоча с кошкой, которая, казалось, наслаждалась вниманием.

– Любопытно, – сказала я, наблюдая за ними с улыбкой. – Мы ведь не видели кошек в деревне?

– Вполне вероятно, что они пользуются более высоким статусом, как и в древние времена, – ответил Рамзес, щекоча кошку под подбородком. Скрипучее мурлыканье сопровождало следующие слова Рамзеса: – У неё ошейник.

И в самом деле – аккуратный воротничок из соломы или камыша. Я не замечала его, пока кошка не подняла голову: роскошный мех был слишком толстым.

Рамзес забавлялся с кошкой в течение некоторого времени – если «забавлялся» является правильным словом. Было жутковато смотреть на них: головы рядом, обмениваются шумом и мурлыканьем и – со стороны кошки – редким хриплым мяуканьем, которое весь мир считает ответом на вопрос. В конце концов она скатилась с колен Рамзеса, поднялась на лапы и удалилась прочь. Рамзес последовал за ней в сад.

Вечер, казалось, тянулся бесконечно. Такое часто случается, когда ждёшь чего-то с нетерпением. Наконец, я расположилась на кушетке, а Эмерсон вышел из своей комнаты.

Его хозяйская походка и повелительный жест, отправивший Ментарит хихикать подальше отсюда, отчётливо дали мне понять удовольствие, получаемое им от этой церемонии. И сложившееся впечатление укрепилось в результате определённых действий со стороны моего супруга, который, по общему признанию, предложил новые и пикантные темы для воплощения в жизнь.

Немного позже спустя мы заговорили о покушении.

– Крайне маловероятно, – заявил Эмерсон всё в той же властной манере.

– Не согласна. Любой желающий может подняться по садовой стене. Даже я сама.

– И упадёшь в ожидающие руки нескольких стражников, Пибоди.

– Откуда ты знаешь? Ты видел их?

– Нет, но слышал. Я предположил, что они будут там, потому что сад, как ты и предположила, является уязвимым местом. Тщательно прислушиваясь, я периодически слышал грохот оружия или бормотание людей. Что касается окон, человек может протиснуться, но не бесшумно: они чрезмерно узкие и находятся слишком высоко.

– А! – сказала я. – Значит, и ты думал об этой возможности.

Эмерсон беспокойно заёрзал.

– Отчего у тебя сегодня вечером такое болезненное состояние ума, Пибоди?

– Ты ещё спрашиваешь?

– Уже спросил, – возразил Эмерсон. – И, пожалуйста, не нужно болтать о страшных предчувствиях или чувстве зарождающейся катастрофы. Здесь… что ты делаешь?

– Слушаю голос своего сердца, – ответила я. – Кажется, оно бьётся чаще обычного.

– Я не удивляюсь, – согласился Эмерсон. – А твоё?

Впрочем, спустя некоторое время Эмерсон объявил о намерении удалиться в свою комнату.

– Не возражаешь, Пибоди? Эта жуткая девчонка порхает через дверной проём туда и обратно. Я не могу сосредоточиться на… на том, чем занимаюсь.

Я считала, что он исключительно сосредоточен, но не стала с ним спорить. Он не признался бы, но чувствовал то же чувство зарождающейся катастрофы, которое лежало камнем на моём сердце. Я была вооружена и готова, Рамзес пребывал ещё в большей готовности, благо его уже дважды вырывали из объятий сна таинственные и неведомые силы. Так что я ласково пожелала Эмерсону спокойной ночи, и последнее, что я услышала перед тем, как меня одолел сон – приглушённые проклятия, когда муж по пути к дверям споткнулся о стул.

Я не намерена утверждать, что часто просыпаюсь среди ночи из-за грабителей, убийц и других злоумышленников. Сказать «часто» было бы преувеличением. Тем не менее, это происходило достаточно часто, чтобы обострить мои чувства, так что мой спящий разум почти столь же бдителен, как и его бодрствующий товарищ. Убеждена, что не послышалось ни единого звука; но я вырвалась из сна, движимая развитым шестым чувством, и обнаружила тёмную фигуру, склонившуюся надо мной. Не горела ни одна лампа; слабое сияние лунного света из сада не достигало моей кровати. Но мне не требовался свет, чтобы понять: тот, кто стоял рядом, не был служанкой. Я рванулась, пытаясь откатиться к другой стороне кровати, но тяжёлая рука зажала мне рот, а другая, твёрдая, как сталь, пригвоздила к матрасу.

Нападение в полночь

Я не из тех слабых женщин, которые по поводу и без повода падают в обморок. Я даже знаю несколько борцовских трюков благодаря усердному изучению древних египетских барельефов и содействию горничной Розы, которая любезно позволяет мне практиковаться на ней. Но ни сила, ни умение не принесли ни малейшей пользы. Когда я подняла колено для неподобающего леди, но жёсткого удара, нападавший проворно уклонился, а затем прижал меня своим телом так, что все мои конечности оказались обездвижены.

Он обладал тяжёлым, стройным тело, целиком состоявшим из мышц, будто из кожаных ремней. Я слишком хорошо чувствовала его через тонкую льняную сорочку – моё единственное одеяние – и мои собственные мышцы стали ослабевать.

Тёплые губы скользили по моему лбу, по щеке… к уху.

– Я пришёл, чтобы помочь, а не причинить зло, леди. – Шёпот сопровождался тёплым, влажным дыханием. – Поверь мне.

Ну, особенного выбора у меня не было, так ведь? Он продолжал по-мероитически, очень медленно и отчётливо.

– Если ты заплачешь, это будет означать мою смерть. Вначале выслушай меня. Я вручаю тебе свою жизнь, чтобы доказать мою доброту (веру, намерения?).

Действительно, аргумент был убедительным. Когда он убрал руку, я судорожно вдохнула огромную порцию воздуха. Его тело было напряжённым и готовым к действиям, но он не зажал мне рот снова.

– Кто ты? – прошептала я.

– Ты не будешь звать стражу?

– Нет. Если только… Ты один?

Он сразу понял, о чём я говорю. Тяжесть, которая прижимала меня, исчезла, но рот по-прежнему прижимался к моему уху, и шёпот продолжался:

– Я один. Твой мужчина, твой ребёнок в безопасности. Они спят.

– Почему ты здесь? Кто ты?

– Я пришёл к… – Слово было мне незнакомо, но следующее предложение разъяснило его смысл. – Здесь опасность. Вы должны (сбежать, уйти?) из этого места.

– Нам необходимы верблюды, запасы воды… – начала я.

– Они будут.

– Когда?

– После… – Он замолчал.

Ага, подумала я, заподозрив, что будет «после».

– Что ты хочешь от нас? – спросила я.

– Сегодня вы спасли двух моих людей. Они умирают, они страдают. Вы поможете им стать..?

– Я не знаю это слово.

– Идти, уходить, делать то, что они хотят.

– Ах! – Взволновавшись, я повысила голос. Рука захлопнула мне рот. Когда она исчезла, я вздохнула:

– Понятно. Да, мы поможем. Что нам делать?

– Ждать. Посланник придёт, неся… Верьте только тому, кто принесёт…

– Что?

– Шшшш!

– Я не знаю это слово! Оно важно, – добавила я. И, можете поверить, это ещё было самой мягкой формулировкой.

Его дыхание стало быстрым и неравномерным. После паузы он сказал по-английски:

– Книгу.

– Книгу?

– Книгу! – Раздражение в приглушённом шёпоте прозвучало так по-эмерсоновски, что я чуть не улыбнулась. – Книгу. Английскую книгу.

– О! Какую…

– Я ухожу. – Он говорил на мероитическом.

– Подожди! У меня есть вопросы, много вопросов…

– Тебе ответят. Я иду. Стражники меняются (?) на повороте ночи.

– Как тебя зовут? Как тебя найти?

– Никто не может меня найти. Я жив только потому, что никто не знает моё имя. – Он стремительно поднялся на ноги, безликий, как резная колонна в темноте. Потом снова наклонился к моему уху, и мне показалось, что в его голосе звучал смех, когда он прошептал: – Меня называют «Друг Реккит».

* * *

–..! – только и сказал Эмерсон.

Я не протестовала, хотя Рамзес сидел возле нас, скрестив ноги и навострив уши, как и огромная кошка, устроившаяся у него на коленях. Эмерсон вышел из себя до такой степени, что усилия заставить его говорить шёпотом привели к звукам, напоминавшим бульканье кипящего чайника. Испытывать далее терпение моего мужа было небезопасно.

– Вначале я оказался вовлечён в заговор, который мог бы состряпать твой любимый автор Райдер Хаггард, – продолжал Эмерсон тем же хриплым шёпотом. – Теперь мне придётся вступить в состязание с другим персонажем из области фантастики – или, что ещё хуже, из английской сказки. Робин Гуд! Защищающий бедняков от знатных угнетателей…

– Не пойму, на что ты жалуешься, – ответила я. – Именно так ты поступил вчера, и теперь мы понимаем, что маленькая женщина имела в виду. Не удивительно, что её охватило благоговение; она, должно быть, приняла тебя за доблестного и таинственного защитника своего народа. Понимаешь, что это означает, Эмерсон? Никому не известно – ни кто он такой, ни как он выглядит. Это так романтично…

Эмерсон зарычал. Кошка прижала уши и зашипела в ответ.

– Почему ты ждала, пока наступит утро, чтобы рассказать мне, Пибоди? Почему ты не пришла ко мне сразу?

Конечно, в этом и состояла истинная причина его недовольства. Эмерсон отлично всё понимает, но продолжает цепляться за слабую надежду, что каким-то образом я превращусь в одну из тех – к сожалению, типичных для нашего общества – слабонервных барышень, которые с лёгкостью падают в обморок и с визгом бросаются к мужчине всякий раз, когда что-нибудь случится. В действительности он и мысли об этом не допускает, но, как и все мужчины, цепляется за иллюзии.

– Потому что стражник сменился в полночь, дорогой, – ответила я.

– Полночь? Здесь нет такого…

– Это свободный перевод. Какое бы время ни имелось в виду, его наступление было неизбежно, а торопливость, с которой мой гость спешил уйти, подтверждает, что смена караула не сочувствовала ему. Я не хотела насторожить возможных шпионов, отступая от обычного поведения.

– Но ты поднялась с кровати и отправилась искать Аменит-Ментарит – какую-то из этих чёртовых девчонок…

– То, что я вылезла из постели, вне зависимости от причины, не было чем-то необычным. Но помощи от Ментарит – именно от неё – ожидать не следовало, так как я рухнула прямо на неё по пути к… э-э… Она спала так крепко, что даже не пошевелилась.

– Снотворное, – пробормотал Эмерсон.

– Скорее всего. Когда я говорю, что упала на неё, то имею в виду, что действительно упала на неё сверху. И проснулась только утром, как ни в чём не бывало.

Эмерсон задумчиво потёр свой подбородок. Рамзес – свой. Кошка изящно поднялась на лапы и настороженно застыла, подёргивая хвостом и устремив взор на птицу, которая, распевая, раскачивалась на ветке.

Воздух был ещё прохладен и нежен; лилии в пруду сложили скромные лепестки, прикрыв сердца в ожидании ухаживания кавалера-солнца. Везде царили мир и красота. Но я думала о грязных улицах деревни, закрытых домах за ставнями, почти осязаемом зловонии страха.

– Мы не можем уехать отсюда, не попытавшись помочь этим беднягам – прошептала я.

– Очевидно, не можем, даже если хотели бы – последовала кислая реплика мужа. – Попробовать можно, но, прах побери, Пибоди, я не верю, что у этих чёртовых бедняков есть хоть какой-то шанс.

– Определённо больший, чем у правящего класса.

– Они не имеют права носить оружие, – вставил Рамзес.

Он каким-то образом приобрёл – я и спрашивать не хотела, где и от кого – умение говорить, не шевеля губами, чуть ли не на манер чревовещателя.

– У них должны быть инструменты, – настаивала я. – Лопаты, плуги…

– Каменным плугом нельзя сражаться с мечом, мама, – ответил Рамзес. – У правителей есть железное оружие. А обладание железом в любом виде для простолюдина означает смерть.

– Откуда тебе это известно? – спросила я.

– От стражников, наверно, – сказал Эмерсон. – Он для них нечто вроде домашнего любимца.

– Эти люди очень любят детей, – отозвался Рамзес со спокойным цинизмом, от которого у меня кровь застыла в жилах. – Капитан (его зовут Харсетеф) засмеялся и похлопал меня по голове, когда я попросил дать мне подержать его большое железное копьё. Он надеется, что его сын вырастет таким же храбрецом, как и я.

Утром я внимательно наблюдала за рабами, интересуясь, слышали ли они от кого-нибудь из своих о наших благородных усилиях. Следует признаться: меня усердно избегали; улыбки и попытки завязать беседу не принесли никакого результата. Наконец Ментарит с любопытством спросила:

– Почему ты говоришь с реккит? Они не ответят. Они как животные.

Я прочитала ей небольшую лекцию о правах человека и принципах демократического правления. Я недостаточно владела её языком, чтобы воздать должное этим благородным идеалам, но опасалась, что непонимание было обусловлено в большей степени её предрассудками, нежели недостатками моей лексики. Поэтому я решила прерваться – до более подходящего случая.

Чем дальше, тем больше мной овладевало беспокойство. В то, что наши действия проигнорировали или посмотрели на них снисходительно, я не верила: вопрос Ментарит доказал – если доказательства действительно были необходимы – каким чуждым наше поведение должно казаться этой аристократической власти. Я вспомнила реакцию нашего соседа сэра Гарольда Каррингтона и членов его охотничьей команды, когда Эмерсон, оказавшийся в их обществе, отогнал собак от загнанной лисы. На лицах читался не столько гнев, сколько полное неверие в происходящее, а один из мужчин намекнул что-то о полагающейся взбучке. (Само собой разумеется, что приглашение не повторялось.) Сходные чувства, видимо, обуревали и здешнюю знать, увидевшую, что мы вмешались для защиты тех, кого они считали всего лишь животными.

Вмешательство, возможно, не улучшило наше положение, но, с другой стороны, возможно, и не ухудшило – по той простой причине, что хуже быть уже не могло. Реальные намерения тех, кто пленил нас, были до сих пор неизвестны. С нами обращались любезно, окружали всеми возможными удобствами; но ацтеки[123]123
  Ацте́ки, или асте́ки – древний индейский народ в нынешней центральной Мексике.


[Закрыть] древней Америки, в частности, нежно заботились о пленниках, обречённых на жертвоприношение и, несомненно, серьёзно печалились, если кто-то из них случайно погибал до церемонии. Насколько мне известно, человеческие жертвоприношения не практиковались у древних египтян, но времена изменились – много воды утекло с тех пор.

Растущее нетерпение Эмерсона показывало, что он разделяет моё беспокойство. После обеда он долго расхаживал по комнате, что-то бормоча себе под нос, прежде чем вернуться в ​​спальню. Я предположила, что он ищет облегчения с помощью дневника, поэтому вернулась к себе – конечно же, все мы оставляли многочисленные записи об этом замечательном приключении, и я была уверена, что женская точка зрения окажется источником ценных сведений. Я деловито строчила, когда сквозь дверной проём до меня донеслись отголоски перебранки. Один из голосов (наиболее звучный) принадлежал Эмерсону.

Я застала его в прихожей за препирательством со стражниками. Их огромные копья перекрывали дверной проём, как железная решётка, а лица оставались бесстрастными, даже когда Эмерсон тряс кулаком под носом каждого из них.

– Пойдем, Эмерсон, – взмолилась я, схватив его за руку. – Не унижай своё достоинство криком. Они только выполняют приказ.

– Чтоб их черти взяли! – рявкнул Эмерсон; но сила моей аргументации победила, и он позволил мне увести его. – Я не кричал, Пибоди, – добавил он, вытирая потный лоб.

– Слово плохо подобрано, Эмерсон. Что ты пытаешься сделать?

– Да выйти, конечно. Я не понимаю, почему нет никакой официальной реакции на нашу неординарную деятельность в деревне. Испуг Муртека очевидно доказывает, что мы совершили грубое нарушение светских норм, а то и ещё хуже. Я не могу поверить, что дело обернётся всего лишь замечанием. Неизвестность, на мой взгляд, выматывает. Лучше противостояние, даже физического характера, чем подобная неопределённость.

– Я бы предпочла неопределённость физического противостояния, мой дорогой. Эти люди не столь бесхитростны, чтобы не знать о влиянии промедления на такие характеры, как наши. Они могут выжидать несколько дней, прежде чем ответить.

– Они уже отвечают, – мрачно отрезал Эмерсон. – Стражники не обратили на меня ни малейшего внимания, когда я потребовал, чтобы они приняли послание для Муртека. И посмотри – он обвёл рукой приёмную и сад за её пределами – все исчезли. Вокруг ни души. Нет даже служанки.

Он был абсолютно прав. Поглощённая дневником, я не заметила исчезновения слуг. Мы остались одни.

Трудно защищать себя от неизвестного, но мы сделали, что могли. Эмерсон уже переоделся в цивилизованную одежду, и я последовала его примеру, застегнув ремень вокруг талии и удобно разместив зонтик под рукой. По моему настоянию Эмерсон засунул маленький пистолет и коробку патронов в карман куртки. Он не любит огнестрельное оружие – и действительно справляется без него достаточно хорошо – но на сей раз не стал спорить, а мрачное выражение его лица заверило меня, что в конечном счёте я могу рассчитывать на последнюю пулю, как если бы пистолет был у меня.

Кроме своего незаменимого зонтика, я захватила нож и ножницы. Не очень-то мощное вооружение для борьбы с целым городом, но было приятно осознавать, что даже экспресс-штуцеры[124]124
  Экспресс-штуцер – охотничье нарезное ружьё XIX века, составляющее переходную ступень от штуцера к винтовке, получившее своё название применительно к железнодорожной терминологии вследствие чрезвычайно большой начальной скорости, сообщаемой пуле.


[Закрыть] или картечница Гатлинга[125]125
  Картечница Гатлинга, или орудие Гатлинга (англ. Gatling gun), иногда – просто «Гатлинг» – многоствольное скорострельное стрелковое оружие, один из образцов картечниц. За данным типом вооружения осталось старое название «картечница»; в пулемёты переименовали только те образцы картечниц, которые работали по принципу отдачи.


[Закрыть] принесли бы лишь немногим больше пользы, так как стрелять из них могли только двое.

Мы сидели, ожидая, и наблюдали, как удлиняются тени и наползает синий сумрак. Я коротала время, записывая в дневник сегодняшние события. И стоило мне дойти до слов «нас только двое», как внезапное напоминание заставило меня бросить ручку.

– Где, к дьяволу, Рамзес? – спросила я.

– Язык, Пибоди, язык, – усмехнулся Эмерсон. – Он в саду с кошкой.

– Немедленно гони его сюда. Мы должны держаться вместе.

Рамзес – без кошки – вошёл в комнату.

– Я здесь, мама. Но я не верю…

– Не важно, во что ты веришь. Иди и переоденься.

– Сейчас не время, – ответил Рамзес спокойно.

– Что ты…

– Пибоди. – Эмерсон поднял руку. – Прислушайся.

Рамзес, естественно, уже всё слышал. Журчащий звук быстро перерос в полноценный… хор? Ну да, они пели, а гнусавые трубные звуки музыкальных инструментов аккомпанировали голосам. Прежде, чем я решила, хорошее ли это предзнаменование или наоборот, занавески отдёрнули в сторону, и музыканты рассыпались по комнате, распевая или рыдая во всю мощь голосов и с энтузиазмом бренча. За ними последовали чиновники – я узнала двоих, принимавших участие в банкете – и три женщины. Я уставилась на последних с нескрываемым любопытством, впервые увидав женщин, которые не были ни служанками, ни рабынями.

Впрочем, для изучения не осталось времени: прибывшие столпились, размахивая различными предметами. Я решила, что это – орудия для нападения, и потянулась к поясу. Пламя колебалось и мерцало, скрытое людьми. Ментарит – одна из служанок, во всяком случае – скользила по комнате, зажигая лампы. И тут в их свете я увидела, что лица пришельцев дружелюбны и озарены улыбками, и что наши гости принесли не оружие, но расчёски, щётки, горшки, вазы и груды белья.

Женщины собрались вокруг меня; мужчины окружили Рамзеса и Эмерсона.