Текст книги "Последний верблюд умер в полдень"

Автор книги: Барбара Мертц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

– Вот как ваш хозяин вознаграждает за верную службу? И это – справедливость (Маат; лит. – правда, правильное поведение)? И что он совершит с вашими жёнами и детьми, когда вы…

Но тут Эмерсон схватил меня за руку и потащил прочь.

– Господь Всемогущий, Пибоди, разве у нас мало неприятностей без того, чтобы ты ещё сеяла крамолу?

– Крошечное семя подстрекательства к мятежу может принести богатые плоды, ответила я. – В любом случае, стоило попробовать.

Когда Аменит вернулась, её сопровождал отряд солдат, которые посредством тычков и ударов убедили своих собратьев по оружию исчезнуть. Солдат, с которым я говорила, бросил на меня жалобный взгляд, на что я ответила поклоном, улыбкой и подняла вверх большой палец. Казалось, стражник невероятно удивился; оставалось только надеяться, что я случайно не совершила какой-то грубый поступок с мероитической точки зрения.

К тому времени, когда последних задержавшихся выгнали из дальних комнат, где они скрывались, уже сгустились вечерние тени. Рамзес в саду беседовал с кошкой, чьи появления и исчезновения, похоже, не зависели от присутствия стражников за стеной. Аменит, как любая обычная домохозяйка, размышляла над измятым солдатами бельём (счастливый случай нашей интуитивной прозорливости, так как одежды, которые мы носили во время второй ночной экспедиции, находились среди этого белья). Казалось, она была опечалена – подходящий момент. Я неслышно подошла к ней.

– Какие новости? – прошептала я.

Она уронила смятые одежды обратно в сундук и пожала плечами.

– Откуда мне знать? Я такая же узница, как и вы. Он не доверяет мне.

– Твой брат Настасен?

Закутанная голова двинулась вверх и вниз, что означало утверждение, и я улыбнулась про себя. Она сделала ​​первый промах, признав отношения, о которых до сих пор я только подозревала. Впрочем, логический вывод напрашивался сам собой. Ментарит и Аменит, Тарек и Настасен – все они были детьми покойного короля, и потому – братьями и сёстрами, наполовину или полностью. Как Эмерсон однажды заметил в шутку, это была очень сплочённая семья. Надо отметить, что некоторые из них не выказывали нежной привязанности, которую братья и сёстры должны проявлять друг к другу, но мне известны и так называемые цивилизованные семьи, где найдутся подобные недостатки.

– Что они сделали с Реджи? – спросила я. – Удалось ли тебе увидеть его?

– Как я могла просить или вступаться за него? Если брат узнал о моём замысле помочь ему с побегом, я умру.

Я проклинала глухие завесы, скрывавшие её черты, ибо последние часто выдают (такому проницательному знатоку физиогномики, как я) чувства, которые скрывают произнесённые слова. Её голосу, конечно, не хватало убедительности; она говорила так уныло и бесстрастно, как будто читала заученный текст.

– Жаль, – сказала я. – Ты была бы счастлива с ним в огромном внешнем мире.

Это был случайный выстрел, но он попал точно в цель. Она стремительно повернулась ко мне, сжимая руки.

– Он говорил, что в вашем мире правят женщины. Они носят прекрасные одежды – малиновые, золотые и синие, мягкие, как птичьи перья, и покрытые сверкающими драгоценностями.

– О, да, – сказала я.

Рука выскользнула из-под покрывала и презрительно дёрнула меня за рукав.

– Твои одежды – не мягкие и блестящие.

– Но у меня остались такие одежды дома. Ты бы носила тонкие одеяния и украшения, пускаясь в долгий, трудный путь?

– Нет… А это правда – его слова, что женщины едут в колесницах с плавным ходом вдоль широких дорог? То, что они едят вдоволь, столько, сколько пожелают, и некоторые из лакомств так холодны, что от них болит рот, и кровати такие мягкие, будто лежишь на воздухе, и замороженная вода падает с неба?

– Всё это – абсолютная правда, – подтвердила я, когда она остановилась, чтобы перевести дыхание, потрясённая возбуждением, которое очевидно не относилось к Реджи. Честность заставила меня добавить: – Для богатых.

– Он богат. И занимает среди вас высокое положение.

– Э-э… да, – подтвердила я, гадая, что подумает лорд Блэктауэр о такой договорённости.

– Он сказал, что заберёт меня с собой, – бормотала Аменит. – Он поклялся своим богом. Могу ли я верить ему?

– Слово англичанина является его… э-э… правдой, – ответила я, с трудом справившись с переводом, тем более, что в данном случае отнюдь не была полностью убеждена.

– Но я не люблю женщин своей страны. Моя кожа темна, мои волосы не обладают золотой яркостью её… – Она умолкла, скрипнув зубами – но сказав на одно слово больше, чем следовало.

– Ты имеешь в виду миссис Форт? – небрежно заметила я.

– И его, – сказал Аменит. – Похожи на красное золото. Он очень красив.

Моё сердце забилось от волнения. Она не знала, что мы видели Нефрет; невольно выданную правду ей удалось прикрыть с моей помощью. Более того – трудная задача была решена! Решение возникло передо мной с абсолютной ясностью.

– А хочешь стать такой же красивой, Аменит? Женщинам в моей стране известны способы изменить цвет волос, осветлить кожу…

– А глаза? Я хотела бы синие, цвета неба.

Я нахмурилась.

– Это сложнее. Занимает много времени, и зачастую болезненно, по крайней мере, вначале.

– Мы могли бы начать прямо сейчас. Тогда я стану красавицей к тому времени, когда мы окажемся в твоей стране.

– Я не знаю…

– Ты поможешь мне! Я приказываю!

– Ну, – сказала я, – раз уж ты так настаиваешь…

* * *

Заговор внутри заговора! Даже Маккиавелли растерялся бы перед подобной глубиной. Но не я; беседа помогла найти ключ к нерешённым до сих пор вопросам. Желание девушки убежать с любимым было полностью искренним, благодаря сообразительности Реджи, соблазнившего Аменит не только своей красотой, но и обещанием чудес, которые выглядели истинным чудом для примитивной и амбициозной молодой женщины. Я верила в её желание обладать всеми этими благами гораздо сильнее, чем в её любовь к Реджи.

И так и сказала Эмерсону ночью, когда мы оказались в уединении супружеского ложа.

– Я понятия не имел, что ты так цинично относишься к любви молодых, Пибоди, – последовала реплика.

– Я цинична только по отношению к Аменит. Не все женщины таковы, Эмерсон, тебе ли не знать.

– Ну, тебе придётся убедить меня, Пибоди.

Так я и поступила – но процедура убеждения никоим образом не связана с моим повествованием. Когда он признался, что полностью убеждён, я закончила излагать свой ​​разговор с Аменит:

– Она хотела приступить немедленно, но я убедила её подождать, поскольку мне требуются определённые ингредиенты – масла, травы и тому подобные – которых сейчас нет под рукой. Я пока не решила, какой метод использовать.

– И не говори мне, – занервничал Эмерсон.

– Тебе ещё представится повод пошутить, Эмерсон. Я чувствую, что лучше дождаться следующего дня на случай непредвиденных обстоятельств.

– И, вероятно, они окажутся достаточно неприятными, – пробормотал Эмерсон. – Я предупредил Рамзеса, чтобы он оставался начеку и был готов удрать в подполье, если Настасен бросит нам новый вызов. У меня железное самообладание, Пибоди, как тебе известно, но боюсь, что оно тут же исчезнет, если кто-то возложит насильственную руку на моего сына. А ты… Я хорошо помню, как ты поступила в прошлый раз, когда считала, что Рамзесу причинили серьёзный вред.

– Ты всё время об этом вспоминаешь, а я не устаю повторять: не имею ни малейшего представления о том, что я до такой степени забыла о правилах приличия[164]164
  Третий роман серии – «Неугомонная мумия». Напоминаю: Пибоди, не помня себя от гнева, с помощью одного лишь зонтика обратила в бегство целую вооружённую банду, а затем упорно не верила, когда Эмерсон рассказывал ей о произошедшем. Но лучше прочитайте роман сами.


[Закрыть]. Но тебе в голову пришла хорошая мысль: извлечь Рамзеса из подземелья будет трудновато.

– Ты можешь спастись, Пибоди – как советник по красоте и личная горничная Аменит.

– Сегодня твой юмор исключительно мрачен, Эмерсон. Она, вероятно, намеревается воспользоваться составленными мной волшебными зельями, а затем разделаться со мною же. Теперь давай серьёзно. Вот как я это вижу. Настасен считает, что Аменит на его стороне – вероятно, он обещал жениться на ней и сделать её царицей. Она поддерживает его против Тарека, но держит в неведении о своих планах бежать из страны с Реджи. Она отчаянно ревнует к Нефрет…

– Звучит, как сюжет одного из тех нелепых романов, которыми зачитываются женщины, – пробормотал Эмерсон. – Откуда ты знаешь, что она ревнует?

– О, Эмерсон, это же очевидно. Но будучи мужчиной, ты не поймёшь, так что придётся поверить мне на слово. Аменит нас ни в грош не ставит, и согласилась взять нас с собой только по настоянию Реджи. Она и пальцем не пошевельнёт, чтобы спасти нас от Настасена; ей будет намного проще достичь цели, если мы окажемся вне игры.

– Не будет ли зловещей иронией, если она попытается отравить тебя в то самое время, когда ты займёшься её собственным отравлением? Повсюду трупы, как в последнем акте «Гамлета».

– Эмерсон, если ты немедленно не прекратишь…

– Извини, дорогая. Продолжай; твоё изложение вполне понятно и логично.

– Я… На чём я остановилась? Ах, да. Если Настасен решится на убийство, то пойдёт до конца – обречены и мы трое, и Реджи. В его дальнейших планах для нас не находится места, и Аменит вряд ли сможет объяснить ему, почему к Реджи следует относиться иначе.

– Да, что касается этого, ты права, – сказал Эмерсон, который, казалось, решил смотреть на происходящее с мрачной стороны. – Но есть и другие сложности. Песакер…

– Стремится к власти своего бога и, тем самым, своей собственной. Он будет настаивать, чтобы нас сохранили для жертвоприношения. Хлеб и зрелища[165]165
  «Хлеба и зрелищ!» (лат. panem et circenses) – выражение из 10-й сатиры древнеримского поэта-сатирика Ювенала, использованное им для описания современных ему устремлений римского народа.


[Закрыть], как ты помнишь – способы, посредством которых тираны управляли толпой. Муртек – другая сложность; в моём уравнении он является «х», неизвестным. Но я не оставила надежду на его помощь.

– И я, – подтвердил Эмерсон. – А как насчёт Тарека?

– Мы должны предполагать, что он говорил только правду, Эмерсон. Нефрет доверяет ему, и у нас нет никаких оснований поступать иначе. Но в его роли есть нечто, чего я не могу понять. В настоящее время он дискредитирован, в бегах – почему так важно, чтобы он был вновь пойман до церемонии, на которой Настасен, безусловно, получит одобрение бога, так как Верховный жрец Амона является одним из его сторонников? Они даже готовы рискнуть, оставляя нас здесь и предоставив относительную свободу, в надежде поймать Тарека. Если только Муртек, старый хитрец, не находится тайно на стороне Тарека и не думает, что Тарек ещё может спасти нас…

– Я бы не рассчитывал на Тарека, – глубоко вздохнул Эмерсон. – Он предпримет все возможные меры, чтобы его опять не поймали.

– О, я ни на кого не рассчитываю, Эмерсон. Кроме нас самих. Если ничего не поможет, нам просто следует одурманить служителей, одолеть стражников, вооружить реккит и свергнуть правительство.

– Пибоди, Пибоди! – Эмерсон крепко сжал меня в объятиях и тихо засмеялся, уткнувшись в мои волосы. – Ты – свет моей жизни, радость моего существования и всё такое прочее. Я говорил за последнее время, что обожаю тебя?

Я обрадовалась, что улучшила его настроение.

* * *

Нам понадобились всё хорошее настроение, которое у нас было, ибо следующий день оказался полон неприятных сюрпризов.

Первый случился утром. Я осматривала свою аптечку, пытаясь решить, что использовать для Аменит, когда уже-слишком-знакомая поступь марширующих ног провозвестила о новой опасности.

Я тут же подумала о Рамзесе. И как раз вовремя обернулась, чтобы увидеть взметнувшийся маленький килт, исчезавший в соседней комнате. Осталась лишь тревога – мне часто приходилось искать сына с сознанием, что он способен сколь угодно долго ускользать от преследования. Я приготовилась к грядущему.

Стражники действительно тащили пленника, но не Тарека. Я даже не заметила, что затаила дыхание, пока воздух не вырвался с шумом из моих лёгких. Реджи – именно он – улыбнулся мне и махнул рукой в знак приветствия Он был несколько бледен, но, казалось, невредим.

Чуть позже вошёл Настасен в сопровождении нескольких солдат и двух Верховных жрецов. Он явно не пребывал в приятном расположении духа – что для Тарека, полагаю, было хорошим предзнаменованием.

– Этот человек признался, – заявил он, указывая на Реджи. – Вы все виновны – вы пытались убить меня и украсть мою корону.

– Не верьте ему! – воскликнул Реджи. – Я…

Один из стражников, толкнув, сбил его с ног.

– Больше он мне не нужен, – продолжил Настасен. – Где мальчишка?

В скором времени вся мебель оказалась перевёрнутой, а все висящие предметы – снятыми. В самом начале Настасен вышел из себя и начал расшвыривать мебель собственными королевскими руками. Это было бы смешно, если бы я была меньше обеспокоена; в какой-то момент он перевернул большой винный кувшин, содержимое которого залило его прекрасные сандалии, а затем засунул голову внутрь, чтобы убедиться, не прячется ли там Рамзес. Наконец Песакер подошел к разъярённому принцу и начал что-то шептать ему в ухо.

Он, вероятно, знал из постоянной практики, как бороться с королевскими истериками. Конечным результатом явилось то, что Настасен взял себя в руки и зашагал прочь, чтобы возглавить поиски. Верховный жрец Амона последовал за ним. Муртек колебался, но ненадолго, прежде чем заковылять вслед за остальными.

Реджи упал на груду подушек и закрыл лицо руками.

– Простите меня, – промямлил он. – Напряжение последних часов…

Аменит подошла к нему и погладила по волосам. Он посмотрел на неё с улыбкой.

– Мне уже лучше сейчас. Но бедный маленький Рамзес… Где он? Он в безопасности?

– В большей, чем был бы в темнице Настасена, – сказал Эмерсон, потянувшись за трубкой.

– Вы уверены? Он так молод, и, возможно, попал в беду.

– Я не знаю, где он находится, если вы имеете это в виду, – ответил Эмерсон.

– Они обыскали каждый уголок, – бормотал Реджи. – Существует только одно место, где он может находиться.

– Почему бы вам не побежать и не рассказать об этом Настасену? – саркастически вопросил Эмерсон.

Реджи наградил его укоризненным взглядом и умолк.

Истина заключалась в том, что мне было не так легко, как Эмерсону в отношении Рамзеса, и я подозревала, что и ему не так легко, как он притворяется. Существовало лишь одно место – туннель, по которому Аменит привела нас увидеть мнимую Верховную жрицу. Я не видела, как она открывала люк, но Рамзес идеально выяснял вещи, которые не должен был знать. Было ли Настасену известно о тайном ходе? Если нет – скажет ли ему Аменит? У неё могли быть собственные причины для молчания – или нет. Как долго Рамзес может оставаться там в темноте, без еды и воды? И хуже того – будет ли он настолько глуп, чтобы искать другой выход из лабиринта? Зная чудовищную самоуверенность моего сына, я опасалась утвердительного ответа на этот вопрос.

Наконец звуки деятельности в задних комнатах стихли, сменившись зловещей тишиной. Я больше не могла выдержать неизвестность.

– Я собираюсь посмотреть, чем они заняты, – объявила я, убеждаясь, что мой пояс прочно пристёгнут. Не могу выдерживать эту неизвестность.

С печальной улыбкой Эмерсон взял меня за руку.

– Мне было интересно, кто первым из нас признает это.

Реджи и Аменит последовали за нами. Мы обнаружили, что поисковая группа собралась именно в той комнате, где я и опасалась. Верховный жрец Амона держал Настасена за руку и страстно в чём-то убеждал. Он замолчал, когда увидел нас.

– Не повезло? – спросил Эмерсон. И перевёл: – Везение не увенчало ваши усилия?

– Пока нет, – сказал Настасен. – Но вскоре увенчает. Я рад, что вы здесь, чтобы видеть. – Обернувшись, он указал на каменную плиту. – Это секретное место, известное лишь немногим. Я не подумал, что мальчик мог узнать о нём. Когда найду его, то спрошу, как ему это удалось.

Он нажал рёбрами обеих ладоней на мелкие углубления под краем плиты. Песакер закатил глаза и начал пенять, но поздно; плита начала подниматься и тайник перестал быть таковым – и для нас, и для глазевших стражников.

Настасен выхватил лампу у одного из мужчин и склонился над отверстием. Его голос отдавался глухим эхом:

– Здесь его нет.

– Он спрятался в коридоре, чтобы его не увидели, – сказал Песакер. – Пусть люди идут и ищут его, мой принц – теперь им известен секрет.

Мужчины были умнее своего принца. Последствия этого зловещего замечания не проскользнули мимо их ушей, что выразилось в весьма мрачных выражениях лиц, с которыми стражники один за другим спустились в тёмный лабиринт, откуда они могли и не выйти.

Я потянулась к руке Эмерсона. Он буквально смял её в своей. Моё сердце пыталось выскочить из груди. Имелись хорошие шансы, что Рамзес сможет ускользнуть, но я не знала, стоит ли надеяться, что его не найдут, или нет.

С нижней площадки лестницы глухо прогремел голос:

– Его нет здесь, мой принц.

– Ищите дальше! – крикнул Настасен.

– Как далеко идти, мой принц?

– Пока не найдёте его, вы, глупые (небольшие грязные грызуны)!

Муртек откашлялся.

– Мой принц, простите своего нижайшего слугу, но тот, кого ищут – всего лишь ребёнок, и слишком маленький, чтобы опасаться тёмных мест. Если они ведут к туннелям, он всегда сможет скрыться от больших неуклюжих людей. Разве не было бы лучше (соблазнить, уговорить, приманить) его выйти?

Настасен обдумал эту неожиданную мысль. Свет единственной оставшейся лампы отражался от его глазных яблок.

– Да, – сказал он наконец. – Я решаю, что мы должны соблазнить его выйти. Ты, женщина – позови своего сына!

Я настолько потеряла рассудок, что на самом деле могла позвать Рамзеса, но вмешался Верховный жрец Амона. Он трясся от ярости:

– Мой принц, мальчик не выйдет, если знает, что мы здесь. И возможно, что находится слишком далеко, чтобы услышать голос матери. Если вы позволите мне сказать… – Он отвёл Настасена в сторону и что-то прошептал ему.

В конце концов Настасен поступил так, как любой здравомыслящий человек – в самом начале: закрыл люк и удалился, оставив двух солдат на страже. Песакеру пришлось объяснять ему, почему стражники необходимы – чтобы предупредить и наш побег – и обосновать то, что спустившиеся мужчины должны быть заперты вместе с беглецом. Настасен и так был согласен, а Муртек убедил его, что они заставят Рамзеса держаться подальше от лестницы и, возможно, заблудиться.

Это и стало моим самым страшным кошмаром. Пожалуй, я предпочла бы подземелье. Мысли о Рамзесе, бредущем в одиночестве и полной темноте, с пересохшим из-за отсутствия воды горлом – теряющем надежду, взывающем о помощи, натыкающемся на каменные стены в паническом беге сквозь бесконечную ночь туннелей, падающем и, наконец, гибнущем в длительных мучениях… Я пыталась изгнать отвратительные картины из памяти, но потерпела неудачу; и когда, наконец, незваные гости оставили нас, то ничто не препятствовало мне разрыдаться.

– Не волнуйтесь, мэм, мы найдем его! – воскликнул Реджи, похлопывая меня по руке.

– Тебе нужно прилечь, моя дорогая, – подхватил Эмерсон, ведя меня в спальню.

Достигнув таким образом требуемой степени уединения, я попыталась прекратить плач и с удивлением обнаружила, что не могу. Эмерсон крепко обнял меня, и я приглушила рыдания на его мужественной груди.

– С ним всё будет в порядке, Пибоди.

– В темноте, в полном одиночестве, затерянный…

– Тише, моя дорогая. Спорю на что угодно, он не потеряется и сможет вернуться в любое время. И он не в темноте.

– Что? – Я подняла голову. Эмерсон изо всех сил прижал её к груди.

– Шшшш! Я увидел знак, когда Насти[166]166
  Игра слов: фамильярное сокращение имени Настасена с английского переводится, как «грязный, противный, скверный» и т. п. (Nasty).


[Закрыть] держал лампу над люком – сгоревшую спичку, специально оставленную на верхней ступеньке.

* * *

После проверки снаряжения на моём поясе я обнаружила, что свеча и большое количество спичек исчезли из водонепроницаемого ящичка, в котором хранились. Поскольку Рамзес не мог забрать их утром, то, должно быть, изъял накануне ночью в ожидании возникновения крайней необходимости, и поэтому вполне возможно, что он обеспечил себя пищей, водой и другими предметами, которые посчитал необходимыми.

– Он мог бы, по крайней мере, оказать мне любезность и сообщить о том, что задумал, – сердито сказала я, укладывая обратно спички и две оставшихся свечи. – Никогда не слышала о подобных невнимательности и опрометчивости. О чём, чёрт побери, он думал? Не может же он остаться там навсегда! И как мы найдём его, когда…

– Он был достаточно разумен, чтобы оставить сгоревшую спичку, – ответил Эмерсон.

– Он, наверное, бросил её случайно.

– Он должен был зажечь свечу или лампу до того, как открыл люк, Пибоди. В тех задних комнатах нет окон; он не мог найти ​​ни дорогу, ни открывающую тайник пружину без света. Нет, я уверен, что спичка – знак, предназначенный исключительно для наших глаз и дающий нам знать: он предпринял все возможные меры предосторожности и восстановит связь с нами, когда это можно будет сделать без опасности.

Он пытался успокоить меня и преуспел в этом – на некоторое время. Ситуация не была столь ужасной, как я уверовала вначале, но всё-таки достаточно скверной. Зная, что и сам он страдает, я придала лицу весёлое выражение и извинилась за минутную слабость, на что он ответил с обычной любезностью:

– Не стесняйся проявлять слабость в любое время, Пибоди. Я скорее даже рад этому.

Неотвязное беспокойство о Рамзесе заставило меня ещё больше озаботиться тем, чтобы поскорее вывести Аменит из игры. Реджи оказался неожиданным осложнением, и меня одолевало искреннее желание, чтобы Насти, как его назвал Эмерсон, не возвращал юношу. Ещё несколько дней в подземелье ему бы не повредили.

Как только я собралась с силами, то сразу отвела Аменит в сторону и предостерегла её от того, чтобы упоминать о нашем замысле любимому.

– Если ты проговоришься, он ответит, как и все мужчины, что любит тебя такой, какая ты есть. Он может верить в свои слова, но на самом деле это не является истиной. Пусть для него станет сюрпризом, когда ты покажешь себя во всей своей новой красе.

Она согласилась, что это – превосходный план.

Оставив Эмерсона, чтобы отвлечь Реджи надуманными предложениями для побега, я ушла с Аменит в свою комнату, куда уже принесли всяческие средства, потребованные мной. Я устроила целое представление, вполголоса напевая «заклинания» на латыни и иврите и одновременно отбирая, измельчая и смешивая.

Я дразнила моего дорогого Эмерсона, когда утверждала, что ношу с собой мышьяк и другие яды (хотя, может быть, и неплохая мысль – иметь при себе что-нибудь в этом роде на будущее).

Если бы я находилась в милой старой Англии, то могла бы раздобыть множество смертельных субстанций с полей и из живых изгородей. Но здесь это богатство было недоступно, а слабительные, достаточный запас которых я всегда носила при себе, действовали слишком быстро. Я не хотела, чтобы девушка обвиняла в своём недомогании мою заботу о ней.

Правда, у меня имелось кое-что из того, что могло пригодиться – ожерелье, подаренное мне одной из дам моей свиты после того, как я восхитилась очаровательными пёстрыми чёрно-коричневыми бусинами. Это были бобы клещевины, из которых добывается касторовое масло. Кулинария разрушает яд, поэтому касторовое масло совершенно безопасно, но эти бобы не варили, прежде чем нанизать на нитку, а только высушили. В моём ожерелье хватило бы яда прикончить Аменит вместе с полудюжиной стражников.

Но осмелюсь ли я применить его? Я измельчила семена и высыпала полученную смесь в холодную воду. Я могла бы убедить Аменит немного выпить под предлогом, что это придаст ей красоту изнутри, но не имела ни малейшего представления, насколько мощным вышло зелье. Оно может вообще не оказать никакого эффекта, может вызвать судороги и расстройство пищеварения, на что я и рассчитывала – или принесёт гибель.

Я христианка. Я отодвинула жидкость в сторону.

Я вымыла ей волосы и намазала лицо и руки пастой моего собственного изобретения, и тут произошло второе вторжение в течение дня – знакомые шумы марширующих ног и сталкивающегося оружия. Стало даже скучно.

Аменит отреагировала так же, как и любая женщина, когда интимные секреты её ухода за собой подвергаются опасности разоблачения. Другими словами, она завизжала, завопила и стала оглядываться в поисках места, где можно спрятаться. Она действительно представляла из себя ужасное зрелище: я добавила в месиво кое-какие растёртые травы (для цвета), и она выглядела так, точно на неё напялили медную маску, сильно повреждённую ярь-медянкой[167]167
  Ярь-медянка (Aerugo) – зелёная медная краска, состоит из уксуснокислой меди, получается при действии на медь уксусной кислоты и воздуха.


[Закрыть].

– Не смывай её, – предупредила я, протягивая Аменит вуаль. – Ты испортишь волшебство.

Я услыхала, что Эмерсон зовёт меня. Вытерев пятна зелёной пасты с предплечий (я позаботилась запастись тряпьём), я поспешила в приёмную.

На этот раз Настасен не почтил нас своим личным присутствием. Командовал отрядом солдат один из представителей знати, присутствовавшей на нашем импровизированном приёме.

Я приветствовала его поклоном и вежливым «Добрый день», что, похоже, взволновало его. Он начал отвечать в том же духе и добрался до «Пусть боги благоволят…» прежде, чем опомнился.

– Идём, – хмуро произнёс он.

– Вообще-то я занята, – ответила я. – Это не может подождать?

– Не теряй чувства меры, Пибоди, – вступил Эмерсон, сдерживая улыбку. – Мы, помнится, преступники; достойнее будет идти по нашей собственной воле, а не по принуждению.

– О, конечно, Эмерсон. Реджи также приглашён?

Именно так. Учитывая резкое изменение нашего положения, мы решили носить обычную одежду всё время для того, чтобы быть готовым к неожиданным визитам, так что облачены мы были должным образом, и мне удалось схватить зонтик, когда нас вели мимо дверей. На этот раз не предоставили ни одного паланкина; мы шли в плотном кольце стражников. Но я заметила, что наш эскорт держался на почтительном расстоянии; похоже, главное, чего они опасались – случайно коснуться Эмерсона. Он тоже заметил это и развлекался тем, что внезапно шагал то в одну, то в другую сторону и смотрел, как мужчины мгновенно освобождают ему путь.

– Профессор, вы с ума сошли? – возмутился Реджи, который шёл позади. – Не провоцируйте их. Мы идём по лезвию меча.

– Вы знаете, что происходит? – спросил Эмерсон.

– Нет. Не имею понятия. Это не может быть церемонией коронации – она состоится спустя несколько дней.

– Так я и думал, – сказал Эмерсон. – Это, вероятно, ещё одна из маленьких хитростей Насти, чтобы заставить нас нервничать. Я отказываюсь впадать в расстройство.

– Вечно ты шутишь, дорогой, – сказала я, взяв его под руку. – Веди себя прилично. И подтянись. Маленькие хитрости Настасена могут соответствовать его прозвищу.

Быстрая ходьба и свежий воздух поддерживали наше хорошее самочувствие, хотя погода отнюдь не благоприятствовала здоровью. Клубящийся песок затуманивал солнце, не умаляя его огненный жар. Мне не хватало дыхания – и от тревожных ожиданий, и от усталости – к тому времени, когда мы достигли нашей цели: огромные ворота дворца, где я когда-то посещала вдовствующую королеву.

Её апартаменты были под открытым небом, с внутренними дворами и окружавшими их красивыми садами. Но мы шли не туда, а в нараставший мрак скальных камер задней части строения. Они были не менее внушительны; тень, в действительности, придавала им жуткое величие, как нельзя более подходящее для них, потому что они являлись, очевидно, государственными апартаментами правящего монарха, украшенными статуями, драпировками и окрашенными стенами. Здесь не было ни одного из нежных изображений птиц, цветущих растений и бегущих животных, украшавших дворцы Амарны, раскопанные нами с Эмерсоном – только сцены величия и военного мастерства короля. Обитые железом колёса боевой колесницы крушили врагов, сражённых царскими стрелами; опущенная булава разбивала голову коленопреклонённому пленнику.

Наконец, мы вошли в комнату большего размера, чем те, что мы до сих пор видели. Десятки фонарей и светильников были способны осветить только центральную часть; высокий потолок закрывала завеса тени, а тьма создавала боковые стены. На возвышении прямо перед нами стояло кресло, покрытое золотой фольгой. Ножки его имели форму львиных лап, львиные головы венчали подлокотники. Оно было пустым – за исключением предмета, отдыхавшего на мягком сиденье. Гладкая белая луковица, уложенная, как в колыбель, в каркас из кроваво-красного тростника – древняя Двойная корона, означавшая объединение двух земель Верхнего и Нижнего Египта, которая в этом заброшенном и умирающем оазисе лишь воскрешала память о минувшей славе.

В комнате было полно людей. Они стояли неподвижно, как статуи, но глаза блестели из тени, и я увидела, что были представлены все классы этого странного общества. Шеренга за шеренгой вооружённых солдат; придворные и дворяне, мужчины и женщины в одинаково богатой одежде; и даже группа реккит, согнанных за ограду и тщательно охраняемых.

У подножия лестницы, ведущей к трону и под прямым углом к ​​ней стояло ещё одно кресло, также резное и позолоченное, но менее богато. А перед ним – три простых деревянных стула с сиденьями из плетёного тростника. Туда нас и усадили.

– Похоже, нам отведена роль зрителей, а не действующих лиц, – заметил Эмерсон. Он говорил нормальным голосом, но эхо усилило звук, и горящие глаза вспыхнули, будто приблизившись к нам, а затем вернувшись на место.

После того, как мы уселись, долго ничего не происходило, и я занялась изучением комнаты и меблировки. Существует трюк, позволяющий приспособить зрение к полутьме; сосредоточив внимание на самых тёмных участках зала и избегая смотреть на лампы, я стала замечать подробности, ускользнувшие от меня ранее. Ряд приземистых, коротких колонн бежал по всей длине комнаты на расстоянии от меня примерно в треть поперечного размера; я предположила, что другой такой же ряд находился за мной. За тронным возвышением виднелись двери, различимые только в виде более чёрного квадрата. Справа от двери открывался иной, более широкий проём…

Меня охватил неудержимый озноб. Проём был не дверями. Там находилась ниша – альков, глубокий и широкий; и он не был пустым. Что, во имя всего святого, пряталось… внутри? Не безжизненный камень, хотя он и казался огромным, как резной валун. Оно было живым; я скорее чувствовала движение, нежели видела. И слышала – эхо моего собственного стеснённого дыхания или грубое дыхание какого-то огромного чудовища? Я увидела слабый проблеск отражённого света…

И больше ничего, ибо прямоугольник дверей озарился светом факелов. Факелоносцы заняли места позади стула у подножия помоста. Затем появилась группа жрецов во главе с Песакером; они повернули налево и выстроились плечом к плечу перед нишей. У меня возникло странное впечатление, что они не столько защищаются от того, что находится внутри, сколько пытаются предотвратить его попытки выбраться.

Что же за зверь скрывался там? Фараоны Египта охотились на львов, и хотя царственные создания исчезли из самого Египта, их всё ещё можно найти в Нубии. Пленённый лев, вскормленный человеческой плотью, обучался калечить и убивать врагов царя… Мне крайне не хотелось быть съеденной львом. А ещё больше не понравилась бы необходимость смотреть, как съедают Рамзеса.