Текст книги "Последний верблюд умер в полдень"

Автор книги: Барбара Мертц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Забрав вставные зубы, усы (как позже он сообщил мне, имевшие грандиозный успех), шарики и огрызки карандашей, Эмерсон, посвистывая, удалился, предоставив мне справляться с задачей – как получить сведения от Служанки, заменившей Аменит.

Я решила: лучшее средство – длительная, успокаивающая ванна. Женщины более склонны к болтовне во время туалетных ритуалов, и я чувствовала, что могу дать себе поблажку после всех сегодняшних пертурбаций. Спокойствие было достигнуто, женщины выполняли свои обязанности исправно; но то, как они их выполняли, яснее слов демонстрировало изменение нашего положения. Раньше прислужницы свободно болтали, пытаясь составить фразы на ломаном английском и хихикая над моими попытками говорить на их языке. Теперь, хотя моё владение мероитическим и стало гораздо свободнее, мне отвечали только «да», «нет» или вообще молчали. Очевидная невозможность достичь конфиденциальности, когда все были вместе, привела меня к решению после ванны обратиться за помощью к Служанке, чтобы подготовиться ко сну.

Она тоже казалась немой, как столб. Я не смогла убедить её снять вуаль; мои обворожительные бутылочки и баночки с косметикой вообще её не заинтересовали. Всё, чего я добилась – её звали Маленекен, и после настойчивых вопросов о Ментарит она смилостивилась настолько, чтобы спросить, почему меня это беспокоит. Я объяснила, что Ментарит – добрая и душевная, и её забота спасла мне жизнь.

– Мы, англичане, благодарны тем, кто помогает нам, – продолжала я. – Воздаём добром за добро, возмездием за злодеяния.

На эти нравоучительные речи не последовало ни видимого, ни слышимого ответа, да и дальнейшие мои усилия особого результата не имели. Когда весёлый свист возвестил о приближении Эмерсона, я с радостью приказала девушке уйти и улеглась на диван.

Эмерсон не заставил себя ждать, присоединившись ко мне, но перед этим предъявил неопровержимые аргументы Маленекен, чтобы та согласилась оставить нас в покое. (По сути дела, она не давала согласия, а просто покинула комнату, влекомая Эмерсоном, лягаясь и визжа. Но больше не возвращалась.)

– Чёртова девка, – проворчал Эмерсон, устраиваясь на кровати. – От них всё больше и больше неудобств. Удалось тебе узнать что-нибудь о Ментарит?

– Сначала ты, Эмерсон.

– Конечно, моя дорогая. – Он тесно прижался ко мне, нежно поцеловав. – К сожалению, мне нечего сказать. Я убедил моих друзей-игроков позволить мне открыть люк, объясняя им простую истину – я надеялся найти хоть какой-то знак, что Рамзес вернулся. Там не было ничего, Пибоди. Но мне удалось оставить для него записку.

– Я боюсь, что слишком поздно, Эмерсон. Я боюсь, что он ушёл навсегда – в темноте, безнадёжно заблудившийся…

– Ну, ну, любовь моя. Рамзес выкарабкивался и из худших положений – так же, как и мы. Завтра вечером приступаем к поискам.

– О, Эмерсон, возможно ли это? Ты настолько завоевал доверие стражников?

– В той степени, по крайней мере, что мне удалось убедить их присоединиться ко мне за дружеской чашей пива. Я взял кувшин на сегодняшний вечер. Он безопасен, а завтрашний – наоборот, если у тебя ещё остался запас лауданума[173]173
  Лауданум – опиумная настойка на спирту. В более широком смысле – лекарство, в состав которого входит опиум. Был особенно популярен у женщин в викторианскую эпоху как универсальное лекарственное, успокоительное и снотворное средство.


[Закрыть]. Ну вот, а тебе удалось выудить что-нибудь интересное из этой угрюмой молодой женщины?

– Её зовут Маленекен, и я чуть с ума не сошла, пытаясь хоть что-то узнать. Она должна быть одной из приверженок Настасена, Эмерсон, я предоставила ей массу возможностей довериться мне. Всё, что было сказано о Ментарит – «она ушла».

– Ушла? Куда?

– Я не знаю. Она выразилась именно так, отказавшись вдаваться в подробности. А потом – я думаю, тебя это заинтересует – она сказала… Боже мой!

Это были совсем не те слова, что сказала Маленекен, и Эмерсон понял, потому что почувствовал то же самое явление, которое вызвало моё восклицание – движение, тихое и крадущееся, через изножье кровати. Эмерсон, пытаясь освободиться из постельного белья, только запутал нас обоих. Существо, кем бы оно ни было, повернулось и скользнуло к изголовью кровати. Не слышалось абсолютно никакого звука. Только натяжение льняной ткани и чувство какого-то движения предвещало медленное, неумолимое приближение. Внезапно кто-то прыгнул на меня, заглушая дыхание, забив мои рот и нос…

Мехом. Хрипло мурлыча, существо устроилось в узком пространстве между нами так же плавно, как кошки всегда поступают в подобных ситуациях.

Мягкий звук, изданный Эмерсоном, можно было принять за смех, но склонна полагать, что слышала вспышку сдавленной ненормативной лексики. Мне и самой никак не удавалось перевести дыхание, но, как только я немного пришла в себя, то прошептала:

– Не хотелось бы, чтобы ты считал меня суеверной, Эмерсон, однако не могу избавиться от ощущения, что в этом посещении есть некое странное, оккультное значение. Сбежав от нас не так давно, теперь кошка проявляет несвойственную ей привязанность, как будто это проявление – о некоторых вещах я не смею и подумать – из… из…

– Прах меня побери, если я не думаю, что ты права, Пибоди, – пропыхтел Эмерсон. – Разве ты не сказала мне, что кошка носит ошейник?

Заданный не в бровь, а в глаз вопрос развеял тучи суеверия. Будто один человек, фигурально выражаясь, мы рванулись к кошке, но с осторожностью – Бастет научила нас, как надлежит относиться к её собратьям. Пока я гладила кошку и хвалила её, Эмерсону удалось стащить ошейник и почти сразу издать приглушённый крик.

– У тебя пропадали шпильки, Пибоди?

– На этот вопрос невозможно ответить, Эмерсон. Мне вечно не хватает шпилек. Ты нашёл одну?

– Просто она меня уколола. С её помощью к ошейнику прикрепили лист бумаги. Вот, держи, – он имел в виду кошку, которая ясно выказывала намерение исчезнуть. – Я лучше одену ошейник обратно.

Кошка подчинилась вынужденной задержке; когда она ускользнула прочь, я пососала поцарапанный палец и спросила:

– Это послание? От кого? Что там написано?

– Это настоящая бумага, а не местная имитация, – ответил Эмерсон. – Что само по себе наводит на размышления, но больше я ничего не могу сказать, не читая. Рискнём зажечь лампу?

– Нужно попробовать, – прошептала я. – Меня терзает неопределённость. Подожди, я зажгу спичку.

Эмерсон не стал ждать и последовал за мной, пока я доставала пояс, оловянный ящичек со спичками и маленький керамический светильник. В колеблющемся свете, голова к голове, мы прочли следующее:

«Tutus sum, liber sum, et dies ultionis meae est propinqua. Nolite timere pro filio vestro fortimissimo et astutissimo. Cum summa peritia et audacia ille viam suam ad me invenit. Conviemus in templo in die adventus dei. Usque ad illud tempus manete; facile nihil».

– Благодарение Небесам, – выдохнул Эмерсон. – Наш сын в безопасности. Почерк его. Он, должно быть, писал под диктовку Тарека.

– Некоторые из выражений заставляют предполагать, что Рамзес не только писал, но и сочинял письмо, – отозвалась я. – Astutissimo[174]174
  Astutissimo – здесь: в высшей степени умный, хитрый, проницательный (лат.). См. ниже перевод письма.


[Закрыть], на самом деле. Очевидно, он использовал латынь, чтобы скрыть смысл от посторонних глаз, если записку перехватят.

(Для облегчения страданий тех немногих моих читателей, чьё знание языка цезарей недостаточно, прилагаю перевод: «Я в безопасности, я свободен, и день возмездия близок. Не беспокойтесь о вашем исключительно смелом, исключительно умном сыне. С непревзойдёнными мастерством и смелостью он нашёл путь ко мне. Мы встретимся в храме в день явления бога. До тех пор ждите, ничего не предпринимайте»).

Эмерсон задул лампу.

– Вернёмся в постель, Пибоди. Нам многое придётся обсудить.

– У меня какое-то чувство неловкости, будто за нами следят, Эмерсон.

– Почти определённо, моя дорогая. Но я рад, что мы рискнули, и буду спокойнее спать, зная, что Рамзес вместе с нашим другом. Хотя ждать тяжеловато. Следует выяснить, когда состоится церемония.

– Именно это я и собиралась сказать тебе, Эмерсон, когда появилась кошка. Церемония – послезавтра в два часа пополудни.

* * *

Сообщение открыло бесконечный простор для размышлений. Как Рамзесу удалось найти дорогу к Тареку? Где они сейчас? Что именно планирует принц? Письмо твёрдо уверяло, что все вопросы будут решены к удовлетворению Тарека, но мы согласились, что чувствовали бы себя легче, если бы знали, как же он намерен поступить. Эмерсон выразил некоторое возмущение приказом Тарека (или Рамзеса?) воздержаться от любых действий.

– Такой критический и решительный тон, Пибоди, а? Будто мы уже сделали слишком много. Почему он рассчитывает, что нам следует сидеть сложа руки в течение двух чёртовых дней? Это выше человеческих сил. А если его планы пойдут вкривь и вкось?

Вопросы были вполне естественными, но, к сожалению, я не могла дать на них более разумные ответы, нежели сам Эмерсон.

* * *

Следующий день остался в моей памяти как безусловно самый скверный за всё время нашего приключения. Смерть от жажды не являлась тем, что мне хотелось бы испытать заново; ожидание насильственной гибели Эмерсона причиняло исключительные страдания; ужасные предположения, что Рамзес навсегда исчез в скалистых недрах, невыносимо терзали душу. Но в целом, любая деятельность предпочтительнее ожидания – особенно, когда есть веские основания полагать, что ожидание может закончиться мучительной смертью.

Мы завершили приготовления, осуществив всё, на что были способны. Я убедилась, что мой револьвер заряжен, нож – легко доступен, а затем энергично занялась различными физическими упражнениями, памятуя о том, что могут понадобиться незаурядные усилия. Мои действия привели к неожиданной выгоде: только я начала прыгать, скакать и размахивать руками, прислуга бросилась бежать. Очевидно, они восприняли происходящее, как магические действия при колдовстве.

Оказавшись в одиночестве, мы с Эмерсоном провели время наилучшим образом из всех возможных. То, как мы наслаждались обществом друг друга – единственное, что помогло вытерпеть этот длинный день. Кошка не вернулась, хотя я в течение некоторого времени стояла у стены сада и звала её. Ни слова от Реджи или Аменит. Никто не появлялся, чтобы угрожать нам или успокаивать нас.

К счастью, нам не пришлось повторно выносить подобное испытание. Рано утром за нами пришли, и при виде отдёрнутой занавески Эмерсон испустил могучий вздох облегчения.

– Как я надеялся и ожидал. Всё начнётся в полдень.

Пришлось сидеть в течение часа или более, так как мы наотрез отказались пройти любые церемонии очищения, а также облачаться в красивые наряды, которые нам принесли.

– Если мы идём, то идём сражаться, а потому будем одеты, как подобает английским леди и джентльмену, – провозгласила я.

Эмерсон оглядел меня с ног до головы, его губы подёргивались.

– Настоящая английская леди лишится чувств, увидев, как ты одета, Пибоди.

Увы, он был прав. Я изо всех сил пыталась разгладить и отчистить наши костюмы для путешествий, но не могла заштопать дыры или пришить без вести пропавшие пуговицы. Поиски ниток, которые Рамзес одолжил мне, не увенчались успехом. Не требуется большого ума, чтобы понять, почему он взял их с собой, но вышло чертовски неудобно. Рубашка Эмерсона не подлежала восстановлению; он напялил на себя нечто, созданное из местных тканей, и надо признать, что этот наряд неожиданно оказался ему к лицу, тем более, что изначально предназначался для гораздо более худого человека.

– И думать не хочу, что случится с настоящей английской леди, если она увидит тебя, Эмерсон, – парировала я, улыбаясь. – Ты уверен, что не хочешь позаимствовать у меня нож?

– Нет, спасибо, моя дорогая. – Эмерсон рассеянно согнул руки. Одна из служанок, которая робко размахивала перед ним плиссированным килтом (вроде горничной, вытряхивающей коврик), с визгом отскочила назад.

– Твой костюм следует дополнить, – нахмурилась я. – Почему бы тебе не одеть ожерелье из бисера? И несколько браслетов?

– Да будь я проклят… – громко начал Эмерсон.

– Несколько красивых тяжёлых золотых браслетов, – продолжила я.

– О, – согласился Эмерсон. – Отличная идея, Пибоди.

Как только туалет завершился – и, позвольте мне добавить, с замечательным результатом – мы были готовы. Однако эскорт не появлялся. Не знаю, как они определяли время, не имея часов, но, видимо, было ещё рано. Последовали споры, закончившиеся решением: лучше слишком рано, чем слишком поздно.

– У нас всё, Пибоди? – спросил Эмерсон, выбив трубку и аккуратно засунув её в карман брюк.

– Кажется, да. Блокноты, – я ощупала блузу, – мои пояс и снаряжение, моё оружие, твои трубка и табак… Я готова.

Когда стражники сомкнулись вокруг нас, я бросила последний взгляд на комнаты, где мы провели так много печальных, но всё же захватывающих часов. Что бы ни последовало, возвращение казалось маловероятным. Мы решили, что Тарек, вероятно, решил напасть на солдат брата во время церемонии. Без всяких сомнений мы намеревались поддерживать его до самого конца, а если он и его дело потерпят крах – спасти его. Детали этой акции казались достаточно расплывчатыми, ибо зависели от слишком многих неизвестных факторов, наиболее важный из которых – будут ли присутствовать Рамзес и Нефрет. Если бы представилась возможность похитить их и взять с собой, мы попытались бы пробраться через скалы, украсть верблюдов и запасы и броситься во весь опор (если читатель извинит мне подобную вульгарность) к Нилу. В противном случае нам пришлось бы скрываться в туннелях, пока не найдём детей, ибо, как сказал Эмерсон, мы бы скорее отказались от Рамзеса, чем от златовласой девы, чьи мужество и красота покорили наши сердца.

Погода была достаточно благоприятной. Солнце сияло на безоблачном небе; ни дуновение ветра, ни песчаные вихри не оскверняли тихий, чистый воздух. Мы шли вперёд, рука об руку, в тесном окружении усиленной охраны; Эмерсон начал насвистывать, мой дух взмыл вверх. Мы с Эмерсоном собирались действовать вместе, а в этом случае мало кто мог противостоять нам. Впереди возникли неясные очертания.

Я не знаю, как сделать план Великого Храма ясным для читателя, который не знаком с устройством подобных сооружений в той степени, как мы. По сути, он очень похож на древние египетские образцы. Продвижение шло от света к тьме, от открытости к тайне. Проходя через огромные пилоны при входе, посетитель вступал в открытый двор, окружённый колоннадами. Среди нарастающих теней человек проходил из зала в палаты, затем к проходу, пока не достигал святая святых – святилища, в котором обитал сам бог. Простой, незамысловатый план; на протяжении многих лет и в Египте, и здесь добавлялись дополнительные залы, палаты и пилоны там, где допускало пространство. Подобно храму в Абу-Симбеле, он большей частью был вырезан непосредственно в скалах, а ограниченность площади самого города приводила к увеличению как количества комнат, так и связанных с ними функций.

Я подозревала, что, помимо того, что мы видели, в храме имеются ещё более тайные и неприкосновенные комнаты для сокровенных тайн бога, недоступные для обычных верующих – только для жрецов и жриц, назначенных на службу божеству. Так как предстояла публичная церемония, то она, как я и ожидала, готовилась во внешнем дворе. Гипостильный зал был заполнен людьми, упакованными, как сардины, в колоннадах с обеих сторон и выплёскивающимися в открытое пространство в центре. Шеренги вооружённых стражников освобождали проход, по которому мы и спустились к колоннам напротив ворот. Этот участок предназначался для элиты и их свит – бритоголовых жрецов самого высокого ранга в чистых белых одеждах; дворян обоих полов, сверкавших золотом и драгоценными камнями; музыкантов с арфами, трубами и барабанами; и наших недостойных персон. Мы заняли указанные нам места и приступили к осмотру сцены с неподдельным интересом, о котором вряд ли нужно упоминать.

– Нельзя ли мне закурить, – задумался Эмерсон.

– Было бы невежливо, мой дорогой. Всё-таки это – религиозное здание, одно из них.

Эмерсон фыркнул. Наши глаза остановились на предмете, который доминировал в пространстве перед аркадой – массивный каменный блок, с рисунками, почти стёртыми временем, и уродливыми пятнами, формировавшими гротескные узоры на вершине и по бокам. Мне казалось, что над ним висит тёмное облако, словно яркий солнечный свет бежит прочь от этой поверхности. Человеческие жертвы не практиковались в Древнем Египте; кровь, окрашивавшая алтари, принадлежала бедным перепуганным быкам, коровам и гусям. Но здесь… Ну, без сомнения, скоро мы всё узнаем.

Мои глаза переместились к созерцанию более приятного зрелища – пёстро одетых групп знати. Среди них виднелись дети – девочки с золотыми кольцами, вплетёнными в чёрные волосы, маленькие мальчики, чьи единственные локоны блестели в солнечном свете, как вороновы крылья. Один был так похож на Рамзеса, что моё сердце ёкнуло. Но когда он повернулся и посмотрел на меня, сходство исчезло.

Глупо с моей стороны было думать, что он может быть здесь. Тарек не позволит такому юнцу рисковать собой в бою. Я задавалась вопросом, где собираются люди Тарека. Солдаты Настасена виднелись повсюду, окружая зрителей и смешиваясь с ними; от вспышек света на наконечниках копий рябило в глазах. Он тоже явно ожидал вооружённого нападения. Мне казалось, что шансы на успех на его стороне – не только из-за численного преимущества, но и в силу занятых позиций. Прорваться через хорошо охраняемый узкий проход – почти невыполнимая задача.

Отборные воины Настасена – высокие, мускулистые парни в расцвете сил – окружили кресло-трон и странную маленькую беседку позади него, построенную из плетёного тростника, убранную золотом и тяжёлыми занавесками. По форме она напоминала те, что я видела на египетских барельефах, с покатой крышей и карнизом. Я толкнула Эмерсона, который угрюмо изучал ряды зрителей.

– Она там, как ты думаешь?

– Кто? Где? А, там? Хм-м. Вполне возможно. В настоящий момент меня больше занимает вопрос, где же Рамзес.

Я объяснила свою аргументацию по этому вопросу.

– Несомненно, – раздражённо отозвался Эмерсон. – Надеюсь, они справятся. Нам, вероятно, придётся сидеть на протяжении большей части чёртовой церемонии; если Тарек имеет хоть какое-то понятие о стратегии, то будет ждать кульминации, когда внимание аудитории отвлекается.

Волнение толпы и нарастающий гул указывали на интерес к происходящему. Там, где нас поместили, не было видно входа, поэтому до того, как новый гость оказался перед нами лицом к лицу, мы не признали Реджи. Да и то для уверенности мне пришлось взглянуть ещё раз. Он был одет, как дворянин – даже в парике из грубых тёмных волос, который прятал огненные кудри.

Читатель, возможно, заметил, что в наших планах побега для Реджи не находилось места. Отнюдь не из-за бездушия, как может показаться. Просто в день, назначенный Тареком для выступления, у Реджи было больше шансов на спасение, чем у всех нас. Если Аменит не могла спасти его, маловероятно, что у нас бы это вышло лучше. Если мы благополучно сбежим, то сможем снарядить и осуществить ещё одну экспедицию; но благополучие детей, Рамзеса и Нефрет, имело естественный приоритет.

Пребывая в счастливом неведении по поводу такой хладнокровной оценки обстоятельств, Реджи приветствовал нас храброй улыбкой.

– Ну, вот и конец. По крайней мере, мы умрём вместе.

– Я совершенно не намерен умирать, – заскрипел зубами Эмерсон. – Вы выглядите нелепо, Фортрайт. Почему вы позволили им напялить на себя эти тряпки?

– Какое это имеет значение? – вздохнул Реджи. – Единственное, что меня беспокоит – судьба бедного маленького мальчика. Даже если он всё ещё жив, как он сможет выжить без родителей?

– Я предпочитаю не обсуждать эту тему, – отрезал Эмерсон. – Так, кажется, представление вот-вот начнётся.

Настасен появился у входа во внутренний двор. Он был одет как простой жрец, если не считать длинных чёрных волос[175]175
  Напоминаю: жрецы брили головы и частично носили парики.


[Закрыть]. За ним следовала небольшая группа высокопоставленных чиновников, в том числе оба Верховных жреца, стражники – и ещё один человек, появление которого заставило меня усомниться, не являются ли события двух прошедших дней просто ужасным кошмаром. Он выглядел в точности, как рука Хенешема, которого прикончил Эмерсон – то же самое приземистое, мускулистое тело, то же грубое лицо, то же сверкающее копьё и та же узенькая набедренная повязка.

– Проклятье! – выпрямился Эмерсон. – Я думал, что убил ч… ублюдка.

– Язык, Эмерсон, пожалуйста. Это не тот… не может быть… тот же самый человек.

– Должно быть, его брат, – пробормотал Эмерсон. И действительно, отвратительный злобный взгляд новой Руки, искоса брошенный на моего мужа, явно предвкушал удовольствие, превышавшее простую гордость за своё профессиональное мастерство.

Приветствуемый музыкой и танцами, бряцанием систров и криками поклонников, появился бог.

Эмерсон наклонился вперёд, его глаза сияли.

– Господи Всемогущий, Пибоди, только взгляни! Это ковчег бога – корабль, изображённый на древних рельефах. Кто из учёных, кроме нас, мог бы похвастаться возможностью увидеть такое?

Читателям, которые интересуются значением судов в древних египетских религиозных церемониях, советую обратиться к статье Эмерсона в «Журнале египетской археологии». Всё, что я собираюсь сказать – появившийся перед нами корабль был построен по образцам священных лодок, на которых боги посещали различные святыни. Изогнутые нос и корму украшали вырезанные головы бога – Амона Ра, увенчанные рогатыми коронами и солнечными дисками. Длинные вёсла тоже покрывали знаки, священные для Амона, а в центре корабля стоял храм или шатёр светлого дерева, окружённый занавесками. И, хотя это была всего лишь деревянная скульптура, требовалось двадцать пять-тридцать человек, чтобы нести её.

В иные дни скрытый от людских глаз, нынче бог предстал общему взору на фоне отдёрнутых занавесок. Он оказался невероятно любопытной статуей, непохожей на любую, какую я когда-либо видела, и созданной, должно быть, в незапамятные времена. Приблизительно четырёх футов в высоту, вырезанный из окрашенного, позолоченного дерева. Руки, скрещённые на груди, сжимали двойные скипетры. Тонкие льняные полотна покрывали обнажённые конечности; шестидюймовый воротник украшал широкую грудь.

Пальцы Эмерсона судорожно сжались. Чего бы он ни дал за возможность записей! Увидеть такую ​​церемонию, часто описываемую, но никогда не изображаемую в деталях – всё равно, что совершить путешествие назад во времени. Грозная цель происходившего и его отвратительная кульминация были почти забыты.

Склоняясь под тяжестью позолоченного сооружения, носильщики медленно продвигались по проходу к воротам храма. Стражники грубо оттесняли зрителей, бурливших, как муравейник. А те кричали в мольбах и восхищении; поднимали на руки детей, толкая их вперёд над головами стоявших в первых рядах, чтобы крошечные ручки прикоснулись к священному ковчегу; дрались и толкались, стремясь занять более выгодную позицию. Впервые я полностью осознала силу суеверий, и поняла, что религия, которую я изучала с отстранённостью учёного, была живой, полной жизненной силы. Эти люди верили. Они примут решение бога и защитят его избранника.

Спускаясь по проходу, носильщики остановились, и из рядов зрителей вышел человек; стражники раздвинулись, чтобы пропустить его. Я не слышала, что он сказал, его слова заглушили крики толпы, но предположила, что он провозгласил призыв или вопрос – и хорошо подкупил стражников и носильщиков: не только, для того, чтобы ему позволили обратиться к богу, но и для обеспечения правильного ответа. Я встала на цыпочки, пытаясь увидеть, как бог отвечал; к сожалению «он» стоял ко мне спиной, а вокруг столпились люди. Всё, что я увидела – спрашивавший отшатнулся и попятился назад, схватившись руками за голову. Вздох удивления пронёсся над толпой. Спустя несколько мгновений корабль двинулся дальше.

То же самое произошло ещё дважды. Я видела ещё меньше. Затем корабль достиг ворот, и развернулся. Теперь он двигался быстрее и не останавливался. Шум толпы умер в звенящей тишине, и прогремел мелодичный бас Верховного жреца:

– О Аминрех, царь богов – фараон ждёт тебя. Дай ему своё благословение, о Аминрех, дабы земля жила и процветала с Его Величеством.

Настасен шагнул вперёд, ухмыляясь. Где же Тарек? Всеобщий взор был прикован к кораблю и богу, каждый присутствовавший в ожидании затаил дыхание. Я не могла оторвать глаз от гротескной деревянной статуи. Раскрашенное лицо смотрело прямо перед собой. Пустые глазницы… Они были полыми, не раскрашенными, не заполненными кристаллами. Но – не пустыми. Что-то мерцало в них. Я заметила, что руки бога не составляли одно целое с остальной частью тела, а были вырезаны отдельно – и в тот момент, когда корабль почти достиг места, где в ожидании стоял Настасен, одна рука пришла в движение. Тяжёлый деревянный цеп ударил по плечу ближайшего носильщика. Он вскрикнул, споткнулся, потерял контроль над шестом и рухнул у ног человека, стоявшего перед ним. Всё сооружение закачалось и остановилось, другие носильщики с трудом сохраняли опору и равновесие. Рука бога поднялась – не та же самая, а другая, державшая посох. И осторожно коснулась им головы человека, внезапно вырвавшегося из рядов зрителей и застывшего рядом со святыней. Белая одежда была такой, какую носили младшие жрецы. А лицо – Тарека.

В ошеломлённом молчании прогремел голос, подобный грому бронзовой трубы:

– Бог сказал! Вот Царь ваш, народ Святой Горы!