Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Барбара Гауди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Пойду открою мастерскую, – сказал Рон. – Не переживай, Рэчел. У меня там гаечный ключ. – Он выразительно ударил кулаком по ладони.

Девочка представила, как он врежет работорговцу по тюрбану. Тот в один миг отлетит на мостовую!

– Хорошо, – кивнула она.

– Ну, ты везунчик, – сказал Рон сам себе вслух.

Если бы он намереннооставил дверь открытой, лучше бы у него не получилось. Даже если бы он нанялтого малого в тюрбане. Теперь он четко понимал, что тот мужчина просто не узнал девочку.

В мастерской зазвонил телефон. Рон смотрел на аппарат, пока тот не смолк. Потом уставился в окно. На улице не было ни людей, ни машин. Он обошел прилавок, подошел к двери и провел рукой по замку, вспомнив искаженное ужасом личико за стеклом и мысленно похвалив себя за быстроту и решительность. Рэчел почти ничего не весила… Он коснулся рубашки в том месте, куда девочка утыкалась лицом. Рубашка была еще влажной, хоть и трудно сказать, от ее слез или от его пота.

Когда дети плачут, из них столько жидкости вытекает! Укладывая ее на постель, глядя на залитую слезами мордашку, он думал лишь об одном – как бы поскорее вытереть мокрые щечки. Он никак не мог сдержать дрожь в руках, опасаясь, что в дом вот-вот ворвется полиция. Но все равно, его внимание было целиком сосредоточено на ее лице. Сначала он пытался вытереть его кончиком простыни, потом, когда Рэчел немного успокоилась, стал гладить его руками. Она закрыла глаза, а он все водил пальцами ей по щекам, по носику и губам.

Затем он встал, подошел к шкафчику, нашел там полотенце и вытер ей шею и спинку. Это он сделал немного позже, но вспомнил только теперь. Он был уверен, что девочка вздрогнет, если он положит руку ей на коленку, и оказался прав. Еще он отметил, что, услышав шаги Нэнси на лестнице, Рэчел оправила юбочку и отодвинулась от него. Будто подружка при появлении жены.

Она знает,мелькнула у него мысль.

Внезапно в ушах у него зазвенело, и в голове лавиной понеслись образы один чудовищнее другого. Он даже споткнулся о табуретку.

– Погоди минутку, – пробормотал он. – Погоди минутку, погоди минутку… – Образы отступили.

Что,интересно, она знает?Что сводит его с ума? Что, как Мика и все остальные мужчины, которых она встречала в жизни, он хочет использовать ее в своих интересах?

Все это время, даже до того, как он ее сюда привез, Рон надеялся, что их отношения дойдут до такой стадии, когда они приспособятся нормальночувствовать себя физически, находясь друг с другом. Ну, как, например, чувствуют себя отец с дочерью. Он не думал, что это произойдет быстро – настолько быстро, – но рассчитывал, что, когда это случится, его вполне будет устраивать подобное положение вещей. Поначалу он боялся к ней прикоснуться, но теперь, когда она самабросилась к нему на руки, он позволил себе думать о том, как будет целовать ее перед сном, целовать в эти прекрасные розовые губы… Разве ему этого мало? Ведь любого отца, которому Господь даровал ребенка столь потрясающей красоты, должен искушать соблазн – так он думал раньше, так считал и теперь. У него была своя теория, почему отцы не поддаются греховному соблазну (если предположить, что большинство из них ему не поддаются). Она сводилась к тому, что соблазн не доводит их до отчаяния. Ведь они каждый день могут рассчитывать на отмеренную им долю общения.

Но дело в том… От волнения он стал мерить мастерскую шагами. Дело в том, что теперь он уже не был вполне уверен, что его теория верна. Ему малобыло гладить рукой ее коленку. И она отнюдь не невинна —этим и не пахло, она уже настолько опытна, что он до жути боялся представить это себе. Вполне возможно, что она уже и не девственница…

Рон вышел в кухню, потом вернулся в мастерскую и уставился на дверь, за которой шла лестница в подвал. А какая, впрочем, разница? – подумал он, возвращаясь к своим размышлениям. Даже если она не невинна, отсюда следует лишь то, что ему придется бороться с искушением с еще большей силой, противиться за двоих. Можно ведь думать о ней так, чтобы не сосредотачиваться на искушении. Если, скажем, не думать постоянно о какой-то определенной части ее тела, а представлять, как она, слегка сгорбившись, сидит на стуле или, прихрамывая, идет по комнате, или вспоминать, как меняется выражение ее лица – когда она пытается скрыть боль или напряженно о чем-то думает, – и любовь его победит соблазн.

– Ну ладно, – бросил он вслух с такой интонацией, будто вопрос был решен.

Услышав шаги Нэнси, он вернулся к табуретке и сел.

– Так что тут у вас стряслось? – спросила она.

– Я показывал ей «констеллейшн», и что-то меня отвлекло. Все случилось – глупее не придумаешь.

Нэнси пристально на него смотрела. Она была очень бледна.

– Обедвери, – проговорила она. – Ты оставил открытыми обедвери.

– Но она же вернулась. И это самое главное.

– А что с тем малым в тюрбане?

– Мне кажется, он ее не узнал.

Нэнси долго не сводила с него глаз. В конце концов она покачала головой:

– Знаешь, она всё в себя прийти не может от того, как ты подхватил ее на руки.Все время только и твердит: «Рон очень сильный». Еще она сказала, что теперь ты можешь каждый разс нами кушать.

При этих словах сердце его от радости чуть не выпрыгнуло из груди.

– А тебя это устроит?

– Меня? – Она направилась в кухню. – Разве это имеет какое-нибудь значение? Для тебя ведь важно только то, что устраивает ее, илия не права?

Глава двадцать девятая

Весь день в пятницу, пока они с Джерри и Микой стучались в двери покинутых и стоящих на отшибе домов по улице Ривер, Силия думала о том, что, если Рэчел сегодня не найдется, после возвращения домой она позвонит отцу. Это будет правильный поступок, он вернет ей благоволение Господне. Но за ужином нервы у нее стали сдавать. Она попыталась представить ход беседы – «Это Силия». – «Кто?» – «Силия, дочка твоя». Молчание – и решила, что ничего страшного не случится, если отложить разговор до следующего утра.

– Может быть, его имени и в телефонной книге нет, – сказала она Мике.

– Посмотрим, – ответил он.

Мика нашел в телефонном справочнике код Флориды и позвонил в информационное бюро Форта-Лодердейл. Там ему сказали, что Вильям Си. Фокс живет на 14-й авеню.

– Значит, ты считаешь, это мысль стоящая, – бросила Силия, когда он протянул ей номер телефона.

– Решать тебе, Силия.

У себя в комнате она нашла бутылку водки и прилично отхлебнула прямо из горлышка. Потом набрала номер, нажимая на кнопки ручкой, на которой было написано «Лисья сеть».

Отец снял трубку после пятого звонка. Она услышала его высокий, с хрипотцой голос, не узнать который было невозможно:

– Алло?

– Папа, это Силия.

– Силия!

Она даже чуть подалась назад от той радости, которая прозвучала в его голосе.

– Твоя дочка, – добавила она.

– Ну конечно! Силия! – Отец закашлялся. – Какой чудесный сюрприз. Как у тебя дела?

– Честно говоря, жутко.

Он долго молчал:

– Что-нибудь с мамой твоей случилось?

– Мама умерла девять лет назад. Неужели тебе никто не сказал?

– Нет. Никто мне ничего не говорил.

– Я думала, ты в курсе, была уверена, что тебе об этом кто-то из старых друзей сообщил.

– Знаешь, меня непросто было найти.

Силия пропустила это замечание мимо ушей.

– Как она скончалась? – спросил он.

– У нее случился удар.

– От этого же и мать ее померла.

– Пап, я тебе не по этому поводу звоню.

– Слушаю тебя.

Силия перевела дыхание. Если она не скажет ему все сразу и прямо сейчас, она вообще ничего ему не скажет.

– У меня есть дочка. Она родилась за день до маминой смерти. Ее зовут Рэчел. Рэчел Лорен. В прошлую пятницу ее похитили из дома, где мы живем. Кто ее взял, мы не знаем. Здесь, в Торонто, вовсю идут поиски. Мы, в общем, уверены, что она жива, но… Мне бы надо было тебе об этом раньше сообщить.

– Не знаю, что тебе сказать, Силия… Мне очень жаль.

– Просто я подумала, что тебе надо об этом знать.

– Да, конечно. Теперь я об этом знаю. – Он снова долго прочищал горло, потом проговорил: – Боюсь, сейчас я не очень могу передвигаться.

Силия подумала, что этим он хочет сказать, что у него нет машины.

– Я прикован к инвалидной коляске, – продолжал он. – Не уверен, что смогу тебе чем-то помочь в поисках девочки.

Его слова поразили Силию. Причем не то, что он передвигался в инвалидном кресле (ему было семьдесят два года), а сама по себе мысль о том, что ему надо приехатьна помощь дочери.

– Ее ищут сотни людей, – сказала она, а потом спросила, как давно он не может ходить.

– Уже лет десять, должно быть. У меня рассеянный склероз.

– О господи…

– Пока я вроде как справляюсь. А это… это дело с похищением. Ты, должно быть, теперь в жутком состоянии. У тебя есть муж? Он тебе сейчас помогает?

– Нет. – Она расплакалась.

– Силия, – сказал он. – Силия, ты этого не заслужила.

Откуда ему знать, заслужила она это или нет? Наверное, когда он о ней думает, все еще представляет ее маленькой девочкой. А когда она думает о нем,у нее возникает такое ощущение, будто она листает альбом со старыми фотографиями и видит человека, с которым когда-то встречалась и он ей нравился, но сказать, что он был ей хорошо знаком, не может. (Должно быть, это какая-то знаменитость, потому что мужчина был когда-то импозантным: высокий, с прекрасными белыми зубами и густой светлой шевелюрой.) Вот он моет посуду, закатав рукава рубашки, а часы его лежат на полочке над раковиной. И на этом снимке он же: красит потолок в столовой, натянув на голову бейсбольную кепочку, чтобы закрыть волосы. Но эти фотографии не будили у нее в памяти никаких воспоминаний, не были привязаны ни к каким событиям жизни. И все же благодаря этим снимкам, сохранившимся в старых альбомах, она по крайней мере знала, со слов матери, сколько ему было лет в тот или иной момент прошлого, чем он занимался: в частности, торговал автомобилями, но ему редко удавалось завлечь на стоянку серьезных клиентов. Мать вообще не могла понять, почему такой застенчивый человек решил зарабатывать на жизнь прямыми продажами без посредников. Много времени спустя после того, как он ушел из семьи, мать как-то сказала ей: «Биллу всегда надо было оставаться вещью в себе», как будто его отсутствие стало прямым следствием этой черты его характера. Единственными воспоминаниями о его разговорах с нейостались телефонные звонки вечером по воскресеньям, когда он задавал рутинные вопросы о том, как у нее дела в школе и об успехах в хоровом кружке. Она всегда отвечала ему: «Все хорошо», а мать при этом стояла вся красная в проеме ведущей на кухню двери, покусывая от волнения ногти, и в глазах ее теплилась жалкая надежда. Сама она уже в восемь лет точно знала, что отец никогда не бросит Хэйзел Билз и не вернется домой.

– Тебе нужны деньги? – спросил он. – Я здесь, конечно, в роскоши не купаюсь, но мог бы…

– Нет. Денег хватает.

– Ну, что ж… а полиция делает все, что может?

– Вроде да.

– Просто ужас.

– Мне только хотелось, чтобы ты знал, что у тебя есть внучка. – Она вытерла нос рукавом. – Когда она вернется домой, может быть, мы тебя навестим.

– Это было бы замечательно. Как, ты сказала, ее зовут?

– Рэчел. Рэчел Лорен Фокс.

Она почувствовала его радость при слове «Фокс» – его невольный вклад в имя девочки.

– Рэчел Лорен, – повторил он. – Звучит прекрасно.

– Я позвоню тебе, когда будут новости.

– Какой у тебя там номер? Подожди, я сейчас возьму ручку.

В трубке что-то стукнуло, и какое-то время казалось, что связь прервалась. Силия подумала о том, чем он мог быть занят, когда она ему позвонила.

– Все в порядке, – донеслось до нее из трубки.

Она назвала свой номер.

– Ты ее найдешь, – сказал он. – Держись и не сдавайся.

– Хорошо. До свидания, папа.

Держись и не сдавайся.Она вспомнила, что он часто говорил ей эту фразу в конце разговора, когда звонил по вечерам в воскресенье. Это было первое, о чем она подумала. Вторая мысль, которая пришла ей в голову, заключалась в том, что он обрадовался ее звонку. Даже более того… в его голосе слышалось облегчение. Как будто все эти годы он только и делал, что ждал этого звонка. Но почему же в таком случае он сам перестал ейзвонить? Она задумалась и над тем, о чем не стала его спрашивать. О том, вместе ли он еще с Хэйзел, и жива ли она еще. О том, есть ли у него другие дети – не от Хэйзел, которая была для этого слишком старой, а от какой-нибудь другой женщины. Она снова сняла трубку. Потом бросила взгляд на дверь – там стоял Мика.

– Как прошел разговор? – спросил он.

Она положила трубку на рычаг:

– Хорошо.

И тут ее ужаснула другая мысль, от которой ей чуть плохо не стало. А вдруг ей на роду написано иметь в жизни только одного члена семьи единовременно? Сначала у нее была мать, потом – Рэчел, причем мать умерла накануне рождения дочери. Теперь она вновь обрела отца. И пока она его не потеряет, Рэчел к ней не вернется.

– Ты рассказала ему о том, что произошло? – снова спросил Мика.

Она кивнула. Ей не хотелось грузить Мику своими новыми страхами. Он станет пытаться ее успокоить, но ему это не удастся. Это ни у кого не получится. Никто не сможет ее убедить, что мир устроен по-другому. Теперь истина доступна лишь ей одной. Ни в логике, ни даже в здравом смысле она сейчас не нуждается – она лишь пытается понять неуловимую суть вещей в их истинном облике.

Глава тридцатая

Когда Нэнси напомнила Рэчел, что в четверг она говорила что-то вроде того, что Рон «со странностями», девочка чуть задрала подбородок и ответила:

– Я только хотела сказать, что он чувствительный. – И после короткой паузы добавила: – В любом случает это было раньше.

То есть до того, как она поняла, что он сильныйи смелый,а теперь она еще выяснила, что он к тому же сообразительный.

– Он может починить любой пылесос, который был когда-нибудь сделан, – сказала она Нэнси.

Сначала Нэнси была даже рада такому обороту событий. Но пару дней спустя она призналась себе в том, что было бы лучше, если бы все вернулось к тому, как было сначала. Теперь Рэчел могла говорить лишь о своем «спасении» и об обещании Рона бросить гаечный ключ в голову работорговца. Она попросила его принести этот ключ вниз, чтобы самой почувствовать его тяжесть. Девочка нарисовала картинку, на которой гаечный ключ наполовину вонзился в шею работорговца, и из него вытекло столько крови, что Нэнсипоказалось – это такая красная накидка. Рэчел все время рисовала Рона: как он держит в руках гаечный ключ, как он его бросает, как сидит за рулем минивэна, как ремонтирует пылесосы. Она рисовала ему сильные руки и плоский живот. Картинки, на которых он был изображен с гаечным ключом, девочка повесила на стену напротив кровати.

Рон делал вид, что ему все это по барабану, хотя на самом деле был на седьмом небе от счастья. Как-то он сказал Нэнси:

– Сейчас ей нужно видеть во мне героя. Это просто такой этап, он скоро пройдет.

Вместе с тем он отнюдь не возражал, когда с криком «Рон!» девочка бежала к нему каждый раз, как только он входил в комнату. Он гладил ее по голове, и рот его до ушей расплывался в улыбке. Даже смеяться он стал как-то по-другому, на высокой ноте. Ели они теперь все вместе, и за трапезой он рассказывал Рэчел свои любимые истории – о миграции птиц, о Второй мировой войне и изобретателе пылесоса Айвзе Макгаффи. Нэнси уже не раз слышала все это раньше, но даже если он и говорил что-то новое для нее, она пропускала это мимо ушей. Рэчел же, наоборот, казалась загипнотизированной его рассказами. Она смотрела ему прямо в лицо. А когда говорила она сама,то всегда обращалась к нему, даже отвечая на вопрос, заданный Нэнси. Ей все время хотелось, чтобы Рон был поблизости, но если он надолго задерживался внизу, она начинала беспокоиться, что никто не охраняет мастерскую.

– Мне что, подняться? – спрашивал он.

Вместо ответа девочка подталкивала его к двери, потом тянула за собой обратно. А после этого снова толкала к двери. Он безропотно позволял ей водить себя из угла в угол по комнате.

Рэчел все еще верила, что через пару недель окажется дома. Здесь никаких изменений не произошло. Она почему-то думала, что Рон ее украдкой вывезет в ящике.

– И все работорговцы, еще рыскающие по округе, подумают, что ты – кондиционер, – говорил Рон, подыгрывая девочке.

А позже он сказал Нэнси:

– Я могу даже небольшой спектакль ей устроить. Посажу ее в коробку, сяду с ней на трамвай и доеду до какой-нибудь остановки.

– А дальше что?

– А потом сделаю вид, что заметил работорговцев – она-то в коробке будет сидеть и ничего не увидит, – и привезу ее обратно.

– Ну, ты прямо герой!

– У тебя есть более интересные соображения?

– У меня? У меня на этот счет вообще никакихсоображений нет.

– Через пару недель она, может быть, захочет с нами остаться.

– Ты что, смеешься?

– А ты посмотри, насколько мы продвинулись всего за восемь дней.

– Ты, наверное, хочешь сказать, насколько ты продвинулся.

Она попыталась сблизиться с девочкой через музыку. Принесла банджо и под его аккомпанемент спела пару песен, которые разучивала: «Билли-бой» и «Желтая птичка». Рэчел ее вежливо выслушала, потом спросила, играла ли она когда-нибудь на гитаре.

– Гитары у меня нет, – ответила Нэнси. – И мне все равно больше нравится банджо. Звук его, понимаешь? Банджо звучит веселее.

– А мне нравится гитара, – сказала Рэчел.

Нэнси пошла в ванную и там расплакалась.

Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой. Чтобы привлечь внимание Рэчел – и поддеть Рона, потому что девочка была вроде как ее соучастница, – она заводила речь о письме, которое Рэчел написала маме и думала, что та его скоро получит. Нэнси очень надеялась – и говорила об этом вслух, – что Рон никогда об этом не догадается.

– Иначе он просто в ярость придет, – предупредила она.

Рон и вправду вышел бы из себя. Но гнев его был бы направлен против Нэнси, а не против Рэчел. А Нэнси все никак не могла решить, отправлять ей это письмо или нет. Она вскрыла конверт и по нескольку раз в день рассматривала картинку, желая убедиться в том, что там не было никакого скрытого послания. Она перевернула листок. «Дорогая мамочка, – было написано на обороте. – Я тебя очень-очень люблю».

Глава тридцать первая

В ожидании возвращения Мики из типографии с новым тиражом листовок Силия сидела в столовой и уже в который раз слушала запись звонка той женщины. Она все еще надеялась, что вспомнит ее лицо или место, где она ее видела, а еще ей хотелось подбодрить себя фразой: они никогда не причинят ей вреда, не надо по этому поводу беспокоиться.

Телефон на кухне звонил непрерывно – в основном люди откликались на программу «Пропавшие дети», которая прошла вчера вечером. На звонки отвечала Большая Линн. После одного из них она вошла в столовую и положила руку Силии на плечо. Та выключила запись.

– Не вешайте трубку, – бросила через плечо Большая Линн, прикрыла микрофон рукой и, обратившись к Силии, сказала: – Этого парня зовут Роберт Джонс. Он из Нью-Йорка. Думает, что Рэчел может быть его дочкой.

По телу Силии будто прошел электрический разряд.

– Вы хотите с ним говорить?

Силия протянула руку к трубке:

– Алло.

– Силия?

– Да.

– Извините, что беспокою вас в такое трудное время…

– Как, простите, вас зовут?

– Роберт Джонс.

Джонс.

– Вы афроамериканец? – спросила она.

– Да. Я черный.

– Вы архитектор?

– Архитектор? Нет. Нет, я инвестиционный брокер.

– Вы никогда не изучали архитектуру?

– Нет, никогда.

У Силии отлегло от сердца.

– Я звоню, – сказал он, – потому что видел вчера вечером передачу, и вы там выглядели как женщина, с которой я встречался десять лет назад, когда жил в Торонто. Звали ее, правда, не Силия, а Шелаг… Шелаг Конрой, но она раньше уже меняла имя, и я подумал, может быть, она поменяла его еще раз…

– Это была другая женщина.

– Ну что ж. Понятно…

– Всего доброго, – сказала Силия и передала трубку Большой Линн.

Час спустя они с Джерри и Микой зашли в пончиковую в западной части улицы Дандас, чтобы переждать проливной дождь. Над грудой пончиков висело объявление «Не курить», но в забегаловке никого не было, а на столах были расставлены маленькие жестяные пепельницы, и Силия позволила себе сигарету.

Она рассказала Джерри о телефонном звонке.

– Меня этот разговор сильно напряг, – призналась она, сняла заплечную сумку с объявлениями и положила ее на ближайший стул. – Рэчел все время говорит о том, что в один прекрасный день объявится какой-нибудь черный из Нью-Йорка и скажет, как связаться с ее отцом. Вот я и решила, что такой день настал.

Джерри протянул через стол руку за салфеткой, чтобы вытереть лысину.

– Такое еще вполне может случиться.

– Передачу смотрели пара миллионов человек, – заметил Мика.

– Я не о том, – бросил Джерри. – Просто хотел сказать, что то, о чем девочка говорит, вполне еще может случиться.

– Она совершенно уверена в том, что так это и будет, – сказала Силия. – Как будто она знает,что это произойдет.

Джерри пожал плечами:

– Может быть, и так.

Силия с Микой, не сговариваясь, внимательно на него посмотрели.

– У детей все время случаются всякие видения. Какие-то отблески прошлого и будущего, неприкаянные души. Всякая ерунда в этом духе. Дети пришли в мир недавно. К ним тянется вечность.

– А у Бена бывали видения? – ненавязчиво спросила Силия. Бен был его сыном.

– Да, бывали. Он видел каких-то зеленых рептилий, покрытых чешуей, и не сомневается, что это были инопланетяне. Кто бы мог ему возразить?

– Облик жизни за тысячи световых лет, – бросил Мика.

– Вот именно.

Силия отвернулась, чтобы выдохнуть дым. На другой стороне улицы стоял дом, где сдавались меблированные комнаты, из сливной трубы, спускавшейся по стене, хлестал поток воды. Ее взгляд привлекла полоска света, сочившегося из-за задернутых штор полуподвального помещения. Когда они с Микой постучали в дверь этого дома, им никто не открыл.

– Не знаю, насколько это имеет отношение к делу, – сказал Мика, – но…

Пока Мика выдерживал паузу, Джерри хапнул еще несколько салфеток.

– Когда мне было лет пять или шесть, – продолжал Мика, – мы с отцом ходили в поход, и я очень четко увидел образ черепа со скрещенными костями у нашей квартиры под Хельсинки… где мы тогда жили. Отец сказал мне, что все это я только выдумываю. Я ему поверил. Домой мы возвращались два дня спустя… и… посреди лужайки стоял знак с черепом и скрещенными костями, означавший, что трава обработана ядовитыми пестицидами. Пока нас не было дома, какая-то компания по ошибке залила химикатами нашу лужайку, а распылять их должны были на соседней улице.

– Конечно, это имеет отношение к нашему разговору, – сказал Джерри.

– Но ведь такого просто не может быть, – возразил Мика. – Разве не так?

– В этом мире все возможно, – ответила Силия.

В том-то и заключался весь ужас ситуации. Самый страшный исход возможен ровно настолько, насколько возможно и самое счастливое завершение. Ведь существуют тысячи возможных объяснений, десятки тысяч возможных подозреваемых. А вероятности ошибок и заблуждений вообще несть числа.