Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Барбара Гауди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Барбара Гауди
Наваждение

Глава первая

Душным полднем в начале июня Силия Фокс, облокотившись на ограду веранды, стояла и курила предпоследнюю сигарету, которую позволяла себе перед уходом на работу.

Квартирка ее была небольшая и тесноватая (вроде как закуток, оборудованный для жизни на третьем этаже викторианского дома), но их с Рэчел радовала, по крайней мере, эта веранда. Над ней нависала крона каштана, листья которого, чем-то напоминавшие перчатки, были уже достаточно большими, чтобы весь дворик перед домом тонул в тени. С веранды виднелись улица и проулок. Проулок тянулся позади магазинов, выходивших фасадом на улицу Парламент. Обычно там кто-нибудь шебутился, но теперь – должно быть, из-за жары – в нем почти никого не было, только безногий инвалид в кресле-каталке неспешно тащился мимо мусорных контейнеров, выставленных позади большой аптеки, да мосластый мужик выгуливал собаку, держа поводок, как кучер вожжи. Мимо проехал фургончик, хозяин которого занимался ремонтом электробытовых приборов, и Силия подумала о том, нельзя ли у него прикупить подержанный кондиционер. Хотя вряд ли у нее хватит денег даже на старый агрегат. В любом случае, сначала надо заполнить заявку в школу фотомоделей, чтобы успеть подать ее в срок.

Хотелось ли ей и в самом делеподавать эту заявку? Она еще не решила это для себя толком. Девять лет – пожалуй, маловато, чтобы расточать зазывные улыбки. Хотя, если верить тому малому из модельного агентства, девять лет в этом деле – уже чуть ли не старость. Когда она назвала ему возраст Рэчел, он сказал, что дал бы ей семь с половиной, от силы восемь.

– Но это не страшно, – добавил мужчина, глядя на Рэчел, как на подержанную тачку, – она может пройти.

Теперь Силия уже жалела, что позволила ему угостить их с Рэчел в кафе чаем со льдом, но он как банный лист увязался за ними, когда они шли по улице Парламент, и поначалу казался очень милым.

– Девочки сейчас пользуются большим спросом, – сказал он. – За эксклюзивное элитное рекламное объявление им платят до тысячи плюс гонорары за каждую следующую рекламу.

Рэчел резко вскинула глаза, оторвав их от книги, лежавшей на столе:

– Тысячу долларов?

– Вот именно.

– Мне могут заплатить тысячу долларов?

– Как только на рекламной картинке появится твоя мордашка.

Он заверил Силию, что в случае девочек с таким потенциалом, как у Рэчел, школа фотомоделей отказывается от своего гонорара.

– А что значит «потенциал»? – спросила Рэчел.

– Красота, – ответил он. – Ты ведь знаешь, что ты очень красивая, да?

Рэчел пожала плечами.

– Это я тебе точно говорю.

Он все время переводил взгляд с нее на Силию, явно задавая себе тот же вопрос, который задавали себе все, кто видел их в первый раз. Именно в этот момент Силия взяла несколько брошюр и бланк заявки.

– Нам надо будет все это прочитать, – сказала она.

Ей вовсе не хотелось удовлетворять его любопытство, хоть обиженной она себя не ощущала. Разве она сама постоянно не чувствовала удивления от того, что была родной матерью собственной дочери? Она слегка откинулась на стуле и по тому, как Рэчел чуть склонила головку, поняла, что интриговавший мужчину вопрос сейчас будет прояснен. Так оно и случилось.

– Некоторые спрашивают, не удочеренный ли я ребенок. Так вот, никто меня не удочерял.

– Ну что ж… – произнес мужчина.

– Мой папа – чернокожий. Хотя это и так должно быть очевидно.

– Я так и подумал.

Чуть изменив тон – так, что в нем теперь зазвучали гордость или вызов, так, будто до нее только сейчас дошло, что заранее знать об этом было нельзя, – Рэчел сказала:

– Он – архитектор из Нью-Йорка. Его зовут Роберт Смит.

– Это круто! – отреагировал мужчина. – Надо же – архитектор из Нью-Йорка…

Или ветеринар из Хобокена [1]1
  Хобокен (Hoboken) – небольшой городок (около 40 тыс. чел.) на р. Гудзон в штате Нью-Джерси рядом с Нью-Йорком. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]… Силия понятия не имела, чем он занимается. Она даже не была уверена в том, что его фамилия – Смит.

Силия зашла в комнату и прочитала в журнале «Харпер» тоскливый рассказ о муже, который снисходительно отнесся к странному психическому расстройству жены. Потом согнала с пианино кошку и где-то с полчаса наигрывала «Бесаме мучо». После этого заставила себя вернуться к заявке в школу фотомоделей. Она так и не одолела первую страницу («Реагирует ли ваш ребенок слишком чувствительно на критику?», «Боится ли ваш ребенок собак?»), когда Рэчел вернулась домой, сообщив ей, что Леонард тоже хочет стать моделью. В обмен на бесплатные уроки игры на пианино Леонард Вонг отводил Рэчел в школу и приводил ее домой. Ему было двенадцать лет, но вел он себя так, как будто ему уже стукнуло все сорок. Он был до жути великодушным мальчиком и отсылал свое пособие в детский дом в Шанхае.

– Он для модели не подходит, – тактично заметила Силия.

– Знаю, – ответила Рэчел. – Ему скобки нужно поставить на зубы. Но я ему об этом говорить не стала. – Она подошла к Силии и положила ей ладошку на голое потное плечо. – Эй! – Девочка заметила заявку. – А почему это все еще здесь? – Она взяла бланк.

– Знаешь, у меня еще кое-какие мысли появились, – сказала ей Силия. – Хочешь лимонадика?

– Не сейчас, – холодно ответила Рэчел.

Силия взяла сигарету:

– Пойдем на веранду.

– Ты себя так ведешь, как будто тебя вообще не волнует, что мы бедные, – сказала Рэчел, выходя из комнаты следом за Силией. Она плюхнулась на диванчик и стала выдергивать кусочки поролона из дырки в диванной подушке.

Силия подошла к перилам.

– Прекрати это, – сказала она, кивнув в сторону подушки. – Мы не бедные.

– Все равно.

– Мы бережливые и экономные. – Силия прикурила. – Моделью стать хочешь? О деньгах не думай. Тебе хочется все время после школы и по выходным таскаться на прослушивания и собеседования, а потом часами сидеть на жаре под ярким светом, так что ни на какие игры времени не будет оставаться?

– Тот дядя сказал, что мне будут платить тысячу долларов.

– Думать о деньгах – пока не твоя забота.

– Это станет моей заботой, когда ты умрешь от курения.

– Я уже бросаю.

– Обманщица. – Девочка вскочила с диванчика, подошла к Силии и взяла ее за руку. – Врунишка, врунишка! – театрально кричала она. – Ты куришь даже больше, чем Мика.

Мика сдавал им квартиру и был их лучшим другом.

– Он курит только для вида, – сказала Силия, – и потому в счет не идет.

Рэчел отпустила руку матери и стала кружить по веранде.

– Так что, – спросила Силия, – могу я эту заявку разорвать и выкинуть?

– Ты сама принесла ее домой.

Рэчел подскочила к ограде и сползла на пол:

– Отлично. Значит, это дело решенное.

Девочка встала. Что-то привлекло ее внимание на улице.

– В чем дело? – спросила Силия, бросив взгляд туда, куда смотрела дочь. Инвалид уже не катался в коляске по проулку. Только два голубя на другой стороне клевали вафельный стаканчик из-под мороженого. – На что ты там уставилась?

– Ты, мамочка, совсем раздета.

– Оттуда никто не разглядит.

Рэчел приласкала Феликса, который вышел на веранду.

– Я думаю вечером пойти с тобой, – сказала она.

Глава вторая

Силия работала на двух работах. По понедельникам и четвергам, с десяти до шести, она была занята в небольшом магазинчике, торговавшем видеодисками и видеокассетами и сдававшем их напрокат. Магазинчик назывался «Видео Тома». Его хозяином был веселый и беззаботный экс-чемпион по боксу по имени Джерри. (Томом звали его пса, который сдох еще лет десять назад.) Порой там бывало скучновато, но до дома было недалеко, и Джерри никогда ничего ей не говорил, если надо было поменять время работы, когда Рэчел пропускала школу из-за болезни или у нее не было уроков.

До прошлого сентября она работала еще и по пятницам, а потом – по совету одного посетителя – получила работу в мотеле «Каса Эрнандес» на бульваре Лэйкшор, где играла джаз и блюзы. Работала она там вечерами в пятницу и в субботу, с половины шестого до половины десятого, а после нее выступал Берни Силвер, который играл в мотеле аж с начала семидесятых.

Впервые в жизни она играла за деньги, а иногда ей даже давали чаевые. Раньше она всегда только аккомпанировала на рождественских богослужениях и подыгрывала подвыпившим певцам на вечеринках. Люди часто говорили ей, что, вздумай она когда-нибудь записать свой диск, они тут же бросятся его покупать, поэтому, отучившись два года в университете Йорка, она отказалась от заявленного (хотя никогда ее особенно не волновавшего) намерения стать социологом и вместо этого решила сосредоточиться на музыке. Но не успела она заняться этим всерьез, как выяснилось, что она беременна. Тогда ей шел только двадцать первый год. Она работала неполный рабочий день в «Валу-марте» [2]2
  «Валу-март» («Valu-Mart») – сеть продуктовых магазинов в провинции Онтарио.


[Закрыть]и жила в малюсенькой двухкомнатной квартирке с матерью, у которой стали так болеть колени, что ей пришлось урезать часы работы в «Итоне» [3]3
  «Итон» («Eaton») – сеть универсальных магазинов в Канаде, первый из которых открылся в Торонто в 1869 г.


[Закрыть], где она торговала в отделе женского белья.

Хуже всего было то, что такой оборот дела напророчила ей именно мать. Каждый раз, когда Силия поздно возвращалась домой с вечеринки, проведенной с друзьями, та читала ей лекции о контроле рождаемости, о пользе воздержания и о том, что воспитание ребенка матерью-одиночкой – это не фунт изюма, «можешь мне в этом поверить». Однажды, когда Силия била баклуши, полеживая на диване и покуривая сигарету, мать сказала:

– По части секса ты точно пошла в меня.

О том, что мать окажется права, не могло быть и речи, но эта проблема была не настолько важной, чтобы заставить Силию сделать аборт. Тем не менее она никак не могла определиться окончательно, тайно назначая и отменяя визиты к врачу в поликлинике в Паркдейле [4]4
  Паркдейл (Parkdale) – район в Торонто, расположенный к западу от центра города.


[Закрыть]. Потом как-то в пятницу поздно вечером, ближе к концу первого триместра, она вдруг представила, что родила что-то нечеловеческое, покрытое шерстью, и это все решило: она назначила визит к врачу на следующую среду.

– На этот раз, – пообещала она сестре в регистратуре, – я обязательно приду.

И она бы наверняка выполнила обещание, если бы в воскресенье, когда они вместе мыли посуду, у матери не случился обширный инсульт.

Силия никогда всерьез не верила, что инсульт матери стал наказанием за смертельное решение, которое она приняла двумя днями раньше. Это оказалось простым совпадением. Мать ее продержалась еще шесть с половиной месяцев. Три раза в день Силия ходила в больницу ее кормить. С неподдельным изумлением новорожденного ребенка мать ее смотрела, как она режет ножом еду, как подносит вилку к ее губам. При этом она знала, что нужно открывать рот и пережевывать пищу, но не более того. Ей постоянно надо было менять подгузники, и Силия делала это, приговаривая:

– Мне это надо знать, мам, это хорошо для меня, потому что так я получу очень нужный мне опыт.

Мать смотрела на нее заинтересованно, а когда слезы Силии капали ей на кожу, изо рта ее текли слюни.

Она умерла за день до рождения ребенка, поэтому похороны пришлось отложить, пока Силия не оправилась от родов. Оплакивали ее немногие. Из всей родни у матери остался только брат, который жил в Австралии, он прислал телеграмму с соболезнованиями. Отец Силии в счет, конечно, не шел. Он бросил их, когда ей было восемь лет, и уехал во Флориду с женщиной по имени Хэйзел Билз. Почти три года он звонил каждую субботу по вечерам и присылал им с матерью подарки на Рождество и дни рождения, хорошие подарки – кашемировые шарфики, нефритовые браслеты, белые кожаные ремни, – все их наверняка выбирала Хэйзел Билз, но мать по этому поводу особенно не переживала.

– Деньги-то все равно его, – говорила она иногда.

Тогда он еще торговал краской, но потом потерял работу и вообще исчез из их жизни, причем настолько решительно, что, хотя Силия знала, что теперь он живет в Форт Лаудердэйл [5]5
  Форт Лаудердэйл ( Fort Lauderdale) – туристический город в штате Флорида на берегу океана.


[Закрыть], и мать ее всегда верила, что он на коленях приползет к ним обратно, ее пугала уже сама мысль о разговоре с ним, и даже ради памяти матери она не смогла заставить себя найти номер его телефона, чтобы рассказать ему об этой печальной новости, которая, как она подозревала, его бы особенно не расстроила. Как бы то ни было, небольшая часовня была заполнена лишь наполовину – там собрались человек тридцать, некоторые из них пытались утешить Силию, говоря, что чувства, которые она испытывала к матери, теперь будут перенесены на дочь. Силия отвечала, что сама так не думает. Она никому не говорила о том, что мысль о возможности наложения образа матери на образ дочери уже приходила ей на ум – когда она рожала, а потом еще раз, но лишь на пару секунд, – когда она увидела голубые глаза ребенка.

У них была машина – двенадцатилетняя двухдверная «тойота-терсел» с кое-где порванными сиденьями из кожзаменителя, без магнитолы и с разбитой со стороны пассажира дверцей. Чтобы влезть в машину и вылезти из нее, Рэчел приходилось перелезать через сиденье водителя и рукоятку коробки передач. Но в машине – какое счастье! – был кондиционер. Мика, который мог себе позволить иметь кондиционер и в квартире, говорил, что Хэппи и Осмо больше нравится свежий воздух, причем на деле это означало, что свежий воздух был больше по душе ему самому.Мама как-то сказала ей, что Мика иногда говорит от имени своих собак, чтобы ему проще было сформулировать мысль, но Рэчел и сама еще раньше обратила на это внимание. Вчера, когда мама вернулась из парикмахерской с коротко остриженными волосами, пряди которых торчали во все стороны, она спросила Мику, нравится ли ему такая прическа. Он взглянул на собак и потом ответил:

– Очень элегантно.

Конечно, он так выразил мнение собак, а не собственное, как позже объяснила ей мама.

– Емумоя прическа совсем не понравилась, – добавила она с усмешкой.

Рэчел не сказала бы, что самой ей прическа совсем не нравится, но мамина голова теперь была на удивления маленькой, а на черепе во многих местах проглядывала кожа. Неужели мама станет лысой? Она даже перегнулась через подлокотник, чтобы лучше разглядеть мамину голову.

– Что там? – спросила мама.

– Твои сережки, – вывернулась Рэчел. Сережки были сделаны в форме малюсеньких пианино. – Они такие у тебя красивые.

Мама одарила ее нервной улыбкой. Она всегда нервничает за рулем. Она вообще от всего нервничает, вот почему Рэчел ничего не стала ей рассказывать про толстяка в бейсбольной кепочке. Ей было интересно, почему он так пристально разглядывал их веранду… а может быть, он просто на дом их смотрел? – это ведь один из самых старых домов в Кэббеджтауне [6]6
  Кэббеджтаун ( Cabbagetown) – район на востоке центральной части Торонто, в переводе – Капустный квартал. Такое название он получил в 40-е годы XIX в., когда там стали селиться ирландцы. В то время район был настолько бедным, что там сажали капусту. До 40-х годов XX в. был также известен как крупнейший в Северной Америке участок, застроенный викторианскими домами. В середине прошлого века большинство этих домов были снесены, а на их месте построили жилой район Риджент Парк, населенный в основном иммигрантами.


[Закрыть], на нем даже табличку повесили, что здание имеет историческую ценность. Но почему же тогда он так быстренько юркнул за мусорный контейнер, когда мама повернулась к нему лицом? Наверное, ему просто не хотелось, чтобы она увидела, как он на них пялится. Если бы мама его заметила, она бы вызвала полицию. Джордж, повар в мотеле, часто повторяет, что ее маме нужен приятель, может, тогда она не будет так нервничать. Ее мамочка красивая? Да, Рэчел считает, что очень красивая, только никто почему-то ей об этом не говорит. От вида ее маленькой головки, из которой теперь, кажется, перья растут, Рэчел стало немножко грустно.

– Тебе бы не хотелось, чтоб Мика стал твоим другом? – спросила она. – То есть, конечно, если бы он не был голубым.

Мама переключила скорость:

– Я никогда об этом не думала.

– Но ведь ты же его любишь?

– Конечно, люблю. Только совсем по-другому.

– А я его люблю именно так.

Мама взглянула на нее со странным любопытством:

– Да неужели?

– Если бы мне было лет двадцать и он сделал мне предложение, я бы, может быть, и согласилась.

Мама снова заинтересованно на нее посмотрела:

– Ты это серьезно?

– Тогда нам не надо было бы платить за квартиру.

– Должна тебе сказать, что мы и так ему платим совсем немного.

– Но тогда мы все могли бы жить во всем доме. Мы с тобой, Феликс с Микой и Хэппи с Осмо.

– Вот теперь до меня наконец дошло – тебя, как я понимаю, больше всего беспокоят животные.

Рэчел немножко обиделась на маму и уставилась в окно. Мика преподавал точные науки в частной школе для мальчиков и по пятницам приходил домой к пяти часам. Поэтому иногда, вместо того чтобы ехать в мотель, к маме, она спускалась к нему, и они вместе ужинали. Потом он с удовольствием слушал, как она играет на пианино, а после этого они смотрели «Симпсонов» по его телеку с плоским экраном. Мика частенько смеялся в тех местах, которые ей совсем не казались смешными. Она думала, что у него такая реакция, потому что он приехал из Финляндии.

Вчера, когда она так удивилась, узнав, что может заработать тысячу долларов, она сказала ему, что сегодня останется дома. Но позже ей показалось, что лучше поехать в мотель и помочь маме заработать чаевые. Детям не разрешается заходить в Звездный зал, но Рэчел никто никогда не ругает, когда она заглядывает в зал из коридора и раз или два за вечер что-нибудь там споет. Там есть один поляк, которого зовут Том, время от времени он прохаживается по залу, всех хлопает по спине и спрашивает:

– Ну, дружок, как у вас сегодня дела?

А один раз, когда они с мамой спели «Незабываемый» [7]7
  «Незабываемый» («Unforgettable») – популярная песня Ирвинга Гордона, получившая наибольшую известность в исполнении Нэта Кинга Коула, впервые спевшего ее в 1951 г.


[Закрыть], Том положил на блюдечко для чаевых банкноту в пятьдесят долларов. Мама была очень рада, но, тем не менее, сказала ей, что, независимо от того, сколько денег они получили, она все равно плохая мать, потому что берет дочку с собой в бар.

– Я не хожу вбар, – напомнила ей Рэчел.

В основном она играла там в видеоигры, смотрела телевизор в конторе мотеля или сидела с Джорджем на кухне и рисовала, а он рассказывал ей о своем детстве в греческой деревне, где был такой бедный и голодный, что даже съел зубчик сырого чеснока, который мать зашила ему в трусы от сглаза.

В оплату маминых услуг входил ужин, и она могла заказать себе любое блюдо из меню, которое Джордж не менял с 1973 года. Они кушали на кухне в перерыве между первым и вторым отделениями. В тот вечер они выбрали французский луковый суп и пирог с грибами, а Джордж стоял за стойкой и нарезал тоненькие ломтики мяса с большого куска.

– Фу! – сказала Рэчел. Она была вегетарианкой.

– Вы только послушайте ее, – покачал головой Джордж, – эту девочку, которая понятия не имеет о том, что такое голод!

После того как мама допила кофе и ушла обратно в бар, Рэчел вынула из рюкзачка блокнот для рисования с цветными фломастерами и стала рисовать Джорджа, когда он был мальчиком в Греции. На картинке она изобразила колодец, в который бросают монетки и загадывают желание, и каменный дом с красными шторами на окнах.

Потом она показала ему рисунок, и он сказал:

– Штор на окнах там не было.

– И даже занавесок не было? – спросила она.

– Занавески мы носили вместо рубашек.

Мама пела «Ты солнце моей жизни» [8]8
  «Ты солнце моей жизни» ( «You are the Sunshine of My Life») – песня Стиви Уандера, впервые исполненная в 1973 г.


[Закрыть]. Ее голос доносился до них каждый раз, когда распахивались двери в бар. Джордж, как всегда, когда слышал эту песню, начинал подпевать: «Ты как зрачок моих очей».

– Звезда, – поправила его Рэчел. – «Ты – звезда моих очей». – Сколько раз ей еще надо будет это повторять? Голос у него был отвратительный. – Ну, ладно, – сказала она. – Я пошла.

Из дверного проема ей не были видны все посетители, но она насчитала одиннадцать человек, восемь из них были мужчины, и еще там одиноко сидел за столиком черный. Блюдечко пока было пустым, там лежали только пять долларов, которые мама сама положила для затравки.

Когда мама закончила играть, ей захлопали только официантка и чернокожий мужчина. Она тут же сыграла вступительные аккорды «Бесаме мучо».

– Рэйч, – сказала она, указав микрофоном в сторону двери, – ты не хочешь меня поддержать?

Все повернули головы к двери. Рэчел дала матери начать и, как только та спела «Каждый раз, когда я тебя целую…», вошла в зал. Там стало удивительно тихо. Пожилая дама с розовыми кудряшками, напоминавшими сахарную вату, всю песню помахивала палочкой, какими размешивают сахар в чае или кофе, как будто дирижировала, но когда песня кончилась, мама поднесла к губам микрофон и сказала:

– Леди и джентльмены, это моя дочь Рэчел.

Дама вернулась обратно к стойке бара. Рэчел улыбнулась остальным посетителям – все они хлопали ей, а одна женщина подскочила к блюдечку и положила синеватую бумажку. Пять долларов!

Чернокожий мужчина встал из-за стола и положил туда же десять долларов, а потом подошел к Рэчел.

– Я только хотел тебе сказать, что у тебя замечательный голос, – проговорил он. Его собственный голос был глубоким и звучал так, будто мужчина был большим начальником.

– Спасибо, – ответила девочка.

– Я хотел бы пожать тебе руку, – сказал он, – если, конечно, ты не возражаешь.

Они обменялись рукопожатием. Ее ручонка в его ладони казалась почти белой. У Рэчел возникло приятное чувство, будто ее рука сделана из тонкого, хрупкого стекла.

– Вам не случалось бывать в Нью-Йорке? – спросила она.

– Боюсь, что нет. А почему ты спрашиваешь?

– Так, мне просто показалось. – Она бросила взгляд на маму, которая разыгрывала из себя светскую львицу, наблюдая за дочкой и незнакомым мужчиной.

– А теперь Рэчел пора идти, – сказала мама. – Может быть, она еще к нам заглянет, перед тем как в половине десятого мы должны будем вас покинуть.

– Спасибо за песню, – бросил мужчина. – Всего тебе доброго.

Он вернулся за свой столик.

Рэчел вытерла руку о юбку. Ту руку, которую он пожал. В один прекрасный день она встретит черного, встречавшегося с ее отцом, который приедет изНью-Йорка. По какой-то непонятной ей самой причине она была уверена, что это непременно случится.