Текст книги "ОНА. Новая японская проза"

Автор книги: Банана Ёсимото

Соавторы: Миюки Миябэ,Ёко Тавада,Эйми Ямада,Киёко Мурата,Анна Огино,Каору Такамура,Ёрико Сёно,Хироми Каваками,Мири Ю,Марико Охара
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Сейчас в нем среди опавших листьев плавал розовый пенал.

– Давай ныряй! – Маюми надвигалась на Рину, и та, не спуская с нее глаз, неловко опрокинулась в воду, обдав Маюми с ног до головы тучей брызг. Маюми отпрянула. Ринина голова то появлялась на поверхности, то скрывалась под водой, но девочка не пыталась плыть и не звала на помощь. Дети в молчании наблюдали за ней. Прозвенел звонок с большой перемены. Коити опустился на колени, схватил Рину за руку, несколько человек последовали его примеру. Они вытащили ее и со всех ног припустили в класс. У бассейна остались только Рина и Маюми.

«Если Танака спросит, придется как-то объяснять, почему мы обе мокрые с головы до ног», – Маюми аж языком прищелкнула от досады.

– Я же только спросила, хочешь ли ты нырнуть, а ты вдруг повалилась в бассейн. Поскользнулась, что ли?

Рина молчала. Вода струйками стекала с ее платья.

В коридоре перед дверью в класс их окликнул Танака:

– Эй, Ясуда, что случилось?

– Мы… в бассейне… – Маюми не договорила. В ее голове теснились обрывки мыслей, но никакое разумное объяснение не шло на ум.

– Что «в бассейне»? Как вы там оказались? – Танака поочередно смотрел то на одну, то на другую. – Поскользнулись?

Маюми кивнула.

– Что-то не верится… – пробормотал Танака. – Ладно, тебе надо поскорее в медпункт, а ты, Мидзуно, отправляйся в класс.

Положив руку на плечо Рины, он повел ее в медпункт.

«Там он будет ее переодевать… нужно всех повести подглядывать… а ну как дознается, что ее заставили… и меня заставит признаться…» Маюми представила Рину, раздетую Танака до трусов. Во рту враз пересохло. «Так ей и надо. Но по отношению ко мне это будет страшной несправедливостью. Фу, гадость! – одернула она себя, – Словно на твоих глазах драгоценность крадут, а ты сидишь сложа руки. Танака в медпункте раздевает Рину догола!».

В классе стояла полная тишина.

– А учитель повел Рину в медпункт переодеваться, – произнесла она равнодушно. Ответа не последовало, ни до кого не дошел смысл сказанного. Маюми почувствовала разочарование, подумала – может, стоило выразиться яснее: мол, раздевать догола повел? Но она решила промолчать и только окинула одноклассников презрительным взглядом. Ей представилось, как где-то на школьных задворках сушится, пузырясь на ветру, белое Ринино платье.

Рина вернулась в класс, переодевшись в физкультурную форму. Маюми глянула на ее фигуру а облегающем спортивном трико и торопливо отвела глаза. Почудилось вдруг, что все пялятся на ноги новенькой; внизу живота неприятно засвербило. Еще бы! Все внимание – ей одной, этой девчонке.

Танака оглядел класс, хотел, видно, речь произнести, но ограничился лишь несколькими словами:

– Не следует подходить близко к бассейну! А теперь продолжим, страница шестьдесят восемь учебника.

Урок начался.

Настроение было прескверным. Все с сочувствием посматривали на Рину. «Ну конечно, они-то доплыли до берега, только она, Маюми, брошенная всеми, осталась на просторе моря. Проигравшая!». Такое с ней уже случалось не раз. «Старший брат всегда оказывался прав, и хотя издевался надо мной вволю, мать никогда не заступалась». От жалости к себе на глазах выступили слезы. Еще в начальной школе она решила не быть в числе проигравших. Брат учил, что проигрывают только слабаки. Даже если тебя поколотили, ни за что не жалуйся родителям или учителям – иначе опять поколотят. Остается только поплакать. Но и собственные слабости и недостатки следует скрывать от окружающих – так она, Маюми, велела сама себе. Откуда же это чувство беспомощности, почему вдруг сделалась такой трусихой?

– Гадость! Гадость! – Маюми вскочила и выбежала из класса.

– Что с тобой, Мидзуно? – в коридоре появился удивленный Танака.

– Мне нужно в медпункт! Что, нельзя? Я больна, да! – из глаз полились слезы.

После обеда, к началу последнего урока, она уже сидела в классе на своем месте. На перемене обеспокоенные Каори и Томоэ явились в медпункт. На душе сразу полегчало. Она мигом соскочила с кушетки и, напевая «Я здорова, я здорова!», со смехом вприпрыжку побежала обратно в класс. «Она и правда в полном порядке», – переглянулись подруги. Из головы Маюми бесследно исчезла привидевшаяся ей, когда она лежала на кушетке, сцена: Рина на спортплощадке почему-то руководит игрой в полицейских и воров. Теперь в душе Маюми водворился мир. Не осталось и тени недавно мучившего ее беспокойства. «Мне нужны друзья, их нельзя терять», – внушала она себе.

Впрочем, к концу занятий она почувствовала, как на нее опять накатывает нервозность. В летние каникулы подобные приливы случались по нескольку раз на дню. Маюми зажмурилась. Вот бы кто-нибудь крепко обнял ее. Она попыталась прикинуть, кто бы зто мог быть. Разумеется, не мать, первой пришедшая ей на ум. Танака? Каори? Коити? Рюта? Мысленно перебрав всех, она вдруг развеселилась. Ей стало так смешно, что она расхохоталась, прикрыв рот рукой.

В глубине души она решила попросту не замечать Рину. На перемене после пятого урока собрала всю компанию, но исключительно для обсуждения «проблемы Дзюнъити».

– Даже если нам скажут, что это не О-157, мы докажем Танаке свою правоту, – заявила Маюми со смехом.

– Каким же образом? – Хинако уставилась в окно.

– Медосмотр! Анализы! – дико завопила Томоэ.

Маюми с дружками хохотала, все грубо толкали друг друга.

– Мне отец рассказывал, что раньше, ну, это, для анализа, в спичечный коробок клали, а потом сдавали для проверки, – сказала Тинами.

– Врешь! В какой такой спичечный коробок?! Туда не поместится! – засмеялась Каори,

– У-у-у-а-а-а!!! – непрерывно вопя, Томоэ забарабанила ладонями по столу.

– А все-таки кто возьмется доказать Танаке нашу правоту? Ну, скажите, кто? – спросила Хинако, перестав смеяться. В ту же минуту у Маюми испортилось настроение. Не следовало бы принимать в их кружок эту Хинако. Шуток не понимает: так было весело, так нате вам – взяла и все испортила. Ущипнуть бы побольнее дуреху эдакую!

– Без тебя, Хина, уж точно обойдемся! – и Маюми огляделась, ожидая всеобщей поддержки. Но Каори только молча округлила глаза, опасаясь, что все неприятные обязанности достанутся ей.

– Думаю, О-157 у него нет, мы же вместе завтракаем в школе – обязательно заразились бы, – поспешно затараторила Хинако.

– Разве только завтраки, дуреха!

Тут– то и решилась судьба Хинако в компании. Раньше за всякой мелочью в школьный магазинчик гоняли Каори, теперь эта роль переходила к Хинако.

– Тетради кончились, не сбегать ли тебе, Хина, в магазин? – И не дожидаясь ответа, Маюми вынула из ранца кошелек и протянула на ладони две стоиеновые монеты. Хинако шумно задышала, вопросительно приподняв брови, и потянулась за деньгами. Маюми чуть наклонила ладонь, монеты скатились на пол и исчезли под столом. Опустившись на колени, Хинако принялась шарить по полу в поисках монет. Пробормотав: «Ну и растяпа», Каори захихикала. Хинако, взявшись исполнить унизительное поручение, освобождала ее, Каори, от прежней обязанности быть на побегушках. Маюми обменялась взглядами с Каори и подмигнула: «Теперь понимаешь, зачем ее приняли в нашу компанию?». Глядя в спину выходившей в двери Хинако, Каори буквально хлестнула ее окриком, эхом отозвавшимся в пустом классе:

– Не забудь сдачу сполна вернуть!

– Вот если Дзюнъити затолкает свои какашки в коробок, то-то смеху будет! – попробовала пошутить Маюми, но никто не улыбнулся. Все рассаживались по местам.

– Посмотри, все правильно? – Хинако положила перед Маюми тетради и сдачу. Маюми уловила враждебность в ее взгляде, враждебность, замешенную на гневе, обиде, смирении, и, идя на попятный, решила больше ее не дразнить. Изобразила улыбку и сказала «спасибо». Убедившись, что та вернулась на свое место, пробормотала себе под нос: «Уф, до чего же тяжело сколачивать компанию…».

После уроков в класс зашел Танака:

– Ясуда, ты привела себя в порядок? Отлично. Тебе лучше перебраться поближе. Внимание! Начиная с Каваками всем пересесть на одно место назад. Мацумура, займи прежнее место Ясуды. Ну, побыстрей! – И он хлопнул в ладоши.

С чего это он тратит на нее столько времени? Ишь как суетится! Хотя Маюми и решила не замечать новенькую, но уж не в ущерб же собственным интересам! Пришлось пересесть вперед. Теперь она могла одновременно видеть и Рину, и Танака. «И на уроках ни на минуту о ней не забывал, и сейчас тоже. Значит, любимицей сделалась! Да еще моего взгляда избегает, что уж вовсе непозволительно. Ощущение такое, словно кто-то с силой стиснул ей лицо. Так и до нервного тика недалеко, а там, глядишь, совсем окривею», – забеспокоилась Маюми.

Когда все расселись по-новому, учитель объявил дальнейший распорядок дня:

– Сегодня после занятий до четырех тридцати свободное время.

Староста скомандовал: – Всем встать!

На лице Маюми была написана твердая решимость не подниматься с места. Ее окружили друзья:

– Что, настроение испортилось?

Уставившись в одну точку, она молчала, потом

резко задрала подбородок и отрезала:

– Отстаньте! Новенькую зазвать в спортивный Зал! Не дать ей уйти домой! Догнать, остановить и вернуть!

– Пошли прогуляемся, разговор есть! – сказала Хинако Рине, менявшей сменную обувь на уличные туфли.

Почти беззвучно, одними губами Рина произнесла:

– Я домой…

Стоило ей переступить порог, как притаившаяся за дверями Каори вцепилась в нее, и так, опекаемая с двух сторон бдительными стражами, Рина двинулась к спортивному залу. Краем глаза она видела залитый солнцем школьный двор, на котором, словно шкварки на раскаленной сковородке, теснились и прыгали дети. Рине они показались муравьями, кишащими на кусках сахара. Ей снова захотелось припомнить, где и когда она уже видела пейзаж без теней, похожий на этот залитый солнцем двор. Но тут Хинако так саданула ей в спину, что она пошатнулась. Чувства ее были парализованы, исчезла даже способность думать, пропал и страх. Нечто похожее ощущала она сегодня утром, когда входила в ворота школы. На дорожке, ведущей в палисадник перед спортивным залом, у нее внезапно подкосились ноги. Хинако еще раз пребольно стукнула ее по спине, и она снова пошатнулась, а когда подняла голову, го увидела прислонившихся к стене спортзала Маюми, Томоэ и Тинами.

– Попала в наш класс, так уж, будь добра, говори, почему в эту школу перешла? – Маюми странно изогнулась и почему-то заглядывала ей в лицо снизу.

Рина молчала, чуть наклонив голову.

– Ну, давай, будь паинькой, расскажи нам. – Маюми подошла еще ближе.

Она вовсе не собиралась выкладывать им причину своего перехода. В огороде на делянке второго класса зеленели вьюнки асагао, у шестого класса среди листьев на единственной плети виднелись пять или шесть баклажанов, тощих, словно огурцы.

На щеках у Маюми выступили красные пятна.

– Молчишь? Но ведь какой-то повод должен быть. Может, твоего отца перевели?… – Она подумала, что новенькая, наверное, из провинции. Запнулась и договорила: -…или дом построили поблизости? – вспомнила, что, когда училась во втором классе, новички появлялись именно по этой причине.

Рина тряхнула головой и тихо сказала;

– Мы переехали… в новую квартиру…

– Почему переехали? Говори! Не увиливай! – выкрикнул из-за Рининой спины Томоэ.

– Я не хотела там…

– Чего не хотела? Почему ты в нашей школе оказалась? А в прежней… что ты там натворила?

Ноздри Рины щекотал аромат пудры, смешавшийся с запахом пота Маюми. Она не станет им ничего объяснять, они ее все равно домой не отпустят.

– Так… – прошептала она и наклонила голову.

– Какие-то неприятности, да? Стащила деньги? Целовалась с мальчишками, и вас учитель застукал? – взвизгнула Томоэ.

– Целовалась? Небось взасос? А ты, часом, не ведьма? Эй! Слушайте все! Ясуда Рина набрасывается на мужчин и зацеловывает их! – заорала Хинако, приложив к губам руки рупором.

С криком «Ты же маньячка! Ты ненормальная!» Тинами вдруг задрала Рине юбку. Маюми ощутила, как ненависть – что-то красное и с когтями – к этой новенькой, которая впала в ступор и не собирается плакать, постепенно начинает доставлять ей удовольствие. Каждый вечер, уже почти засыпая, перед тем как окончательно провалиться в сон, снедаемая печалью одиночества и леденящим страхом смерти, она вот так же внезапно чувствовала наслаждение, поднимавшееся откуда-то снизу, от ляжек и бедер. Сейчас ее словно опалил жар Рининого тела, затопила радость – это и был один из ее приливов.

– В нашей группе запрет на поцелуи! Ка-те-го-ри-чес-ки! Вот мы и против твоего перехода, мы и остальные тоже. Поняла? И мальчишки против тебя. Обещай не ходить в нашу школу! – Маюми ощутила, как наливается силой, и сделала глубокий вдох: – Дома так и скажи – в школу больше ни за что не пойду! Тебе же самой неохота. Вот в пятом классе одна наотрез отказалась в школу ходить. Или переведись куда-нибудь еще. А про нас помалкивай! Ну, чего молчишь?! Отвечай!

Рина смотрела в глаза Маюми и думала, что говорить с ней бесполезно. Ей уже приходилось глядеть в такие глаза. В какой бы школе она ни оказалась, всегда будет одно и то же. Только непонятно, почему они все так именно на нее смотрят, на нее одну?

Всякий раз по утрам она просыпалась с мыслью: как не хочется идти в школу. Но одно дело – не хотеть, совсем другое – взять и сказать: «Не пойду». Конечно, если принять твердое решение, дальше все будет просто. Разве нет? Ведь это как от еды отказаться: не ешь, и все. У нее должно получиться. «Я обязана перестать посещать школу, обязана». Она твердила эти слова, будто заклинание, она собиралась с силами и чувствовала, как утихают боль и страдание.

Рина кивнула и пошла прочь.

Пораженные столь быстрым согласием и не зная, что им теперь делать, девочки молча смотрели ей вслед. Она шла, будто собралась навсегда исчезнуть из этого мира, шла, как уходят в далекое никуда.

– А ведь она обязательно донесет, – задумчиво произнесла Тинами. Маюми вскинулась и побежала, остальные за ней. В их головах билось одно слово – «донесет!». Маюми ухватила Рину за плечо и резко дернула. «Ненавижу доносчиков… сколько можно издеваться надо мной…».

– Собралась к учителю бежать?! Зачем? Доносить?!

Продолжая дергать Рину за плечо, она одновременно подталкивала ее к стене спортзала. С лица Рины исчезло всякое выражение.

– Эй, что вы делаете? – заинтересовались Коити и Тацуя, продолжая гонять в футбол.

– Она хочет на нас учителю донести, – сообщила Каори.

– Кто вам сказал?

Каори не знала, что ответить. И тут Маюми резко толкнула Рину. У той голова мотнулась из стороны в сторону. Выкрикнув «драться нельзя!», Тацуя ударил по мячу, мяч с силой стукнулся в стену и отскочил. Почти одновременно в стену врезалась голова Рины. Потом странно расслабилась спина, и девочка стала медленно оседать.

Разом отлетели куда-то и стихли голоса на школьном дворе. Коити подошел поближе. Рина лежала, раскинув ноги, кровь из раны на голове стекала по шее и капала на землю.

– Голова разбита! – вскрикнул Коити.

– Что же делать? – Томоэ готова была разреветься.

– Срочно в больницу! Надо учителю сказать! Я сбегаю! Только помните – я ни при чем! – И Тацуя помчался к зданию школы.

Маюми ловила ртом воздух, следя за кровавым узором, который стремительно покрывал белое платье Рины. Мелькнула мысль, что и сегодня все вы шло как-то не так – она опять проиграла.

– Учитель Танака, прошу вас уточнить, наличествовал ли в данном случае факт издевательства? – Директор школы, сохраняя на лице выражение привычной мягкости, решил не торопясь во всем разобраться. Впрочем, в его мягкости таилась непреклонная решимость.

– Думаю, нет.

– Понятно. Считаем, что я получил от вас исчерпывающий рапорт: факт издевательства не установлен. Все же, учитель Танака, можете ли вы утверждать, что травма, полученная Ясудой, не связана с фактом издевательства?

Танака слушал до отвращения тусклый голос директора, лицо которого казалось причудливо огромным, а пронзительные глаза без устали моргали.

– Полагаю, именно так. Считаю, никакого издевательства не было. – Другого ответа от него и не ждали.

– Полагаете, значит… Ответ, прямо скажем, не вполне определенный… Впрочем, если вы, учитель Танака, утверждаете, согласимся, что издевательства не было. Успокойте детей, пусть идут по домам. Я суду отправьте в больницу. Нужно будет уговорить ее мать не поднимать шума. Я побуду здесь, дождусь от вас известий, учитель Танака. Пускай и другие учителя не расходятся. Значит, издевательства все-таки не было… Такие успокоительные разъяснения дал нам учитель Танака.

Танака передал указание директора Сугияме, молодому преподавателю из первой группы, и тот повез Рину на машине в больницу. Учеников, не успевших разойтись по домам, собрали в классе. Учитель Танака от страха, что все происшедшее может повлечь за собой грандиозный скандал, чувствовал мелкую Дрожь в коленях. Но ведь и эта Ясуда непростой ребенок. Сказал же завуч о причинах ее перехода к ним в школу – в старой ее подвергали постоянным издевательствам. Сейчас поздно клясть собственное легкомыслие – что говорить, пошел на поводу у завуча, рассыпавшегося в похвалах: мол, вы опытный педагог, вам и карты в руки, вы легче справитесь с ситуацией, чем молодой Сугияма. Вот и согласился на свою голову. Да еще с радостью! Самонадеянно решил, что справится с учениками, не допустит травли и издевательств. Впрочем, отказаться все равно было неудобно. Правда, уже после того, как он с охотой согласился, его насторожил ироничный рассказ завуча о визите Рининой мамы. «Я, – сказала она, – последовала совету директора школы, где раньше училась моя дочь, и согласилась перевести ее к вам. Но если и здесь будут продолжаться издевательства, я этого так не оставлю. Убедительно прошу оградить мою дочь!». Не давали Танаке покоя и слова завуча, сказанные на прощание: «Детские издевательства, случается, и до самоубийства доводят. Тогда, словно мухи на мед, слетаются телевизионщики. Вся надежда на вас, господин Танака!». Он даже голову склонил перед учителем-ветераном.

Потом являлась с визитом вежливости мать Рины. Она была немногословна, просила лишь о дочери заботиться. Имелся и еще один серьезный повод для беспокойства – недавно директор довел до сведения учителя Танаки, что семья Ясуды – корейцы, натурализовавшиеся в Японии. Если об этом да и о самом случае издевательства, пронюхают средства массовой информации – раздуют, только держись, даром что речь-то идет об обыкновенной травме.

Сделав глубокий вдох, Танака вошел в класс.

– Сегодня Ясуда получила травму – но ее никто не травил, правда? Учитель поговорил с ней перед отправкой в больницу. Она утверждает, что поскользнулась и ударилась головой о стену спортзала. Учитель не верит, будто в нашем классе могут друг над другом издеваться. Учитель ненавидит издевательства. Он всегда говорит вам: «Живите дружно!» – Его голос внезапно сорвался, и, к собственному удивлению, он почувствовал, как переполняется сладкой сентиментальностью, а к глазам подступают слезы. Ему пришло в голову, что как педагог он давно не переживал такого радостного мгновения.

– Учитель плачет! – удивленная Каори переглянулась с соседями. Некоторые, сочувствуя, тоже зарыдали. Тогда и Каори, засуетившись, решила поплакать, однако она, у которой от любой мелодраматической ерунды в телевизионных сериалах глаза моментально увлажнялись, не смогла выжать из себя ни слезинки. Ей было стыдно и весело разом: уж больна жалок оказался этот взрослый человек, учитель. И, глядя на него, Каори мучительно захотелось расхохотаться ему в лицо.

– С Ясудой произошел несчастный случай. Но если во второй группе и вправду начнут над кем-нибудь издеваться, ваш учитель уйдет из школы. Учитель перестанет учить. Прошу вас это четко усвоить! – Танака достал носовой платок и, полуотвернувшись к доске, отер слезы и высморкался.

Когда он вновь повернулся к классу, на его лице играла улыбка:

– Учитель уверен, что никакой травли не было. Если завтра нагрянут телерепортеры, не вступайте с ними в разговоры. Направляйте их ко мне. Значит, договорились: произошел несчастный случай. Те, кто с этим согласен, поднимите руки.

«Ни за что не стану плакать, – с внезапной злостью решил Коити, исподлобья озирая класс. – Что это – все поднимают руку!». Медленно поворачивая голову, он оглядел тех, кто был тогда у спортзала. Руки поднимались одна за другой. «Как же так – все „за“?!» – удивился Коити, и сам потянул вверх руку.

– Хорошо, можете опустить. Разумеется, учитель огорчен несчастным случаем, однако есть повод и для радости. Я восхищен учениками второй группы, другого я от вас и не ждал. Можете идти домой. Но давайте договоримся: выйдя из класса, вы забудете обо всем, что сегодня произошло. Никому ни слова! А теперь всем встать!

В коридоре Каори принялась размышлять, что будет, когда явятся репортеры. А они обязательно примчатся, если новенькая умрет. Жаль беднягу! Она не станет ничего скрывать от репортеров, все расскажет начистоту. Виновата Маюми. Ей, Каори, закроют лицо, изменят голос – никто и не узнает, что это она. Можно довериться маме, уж она найдет способ связаться с телевидением. Каори не заметила, как улыбка расплылась по ее лицу.

Уложенную на заднее сиденье автомобиля Рину везли в больницу. Ее сознание то растягивалось, то сжималось, как мехи немого аккордеона. Вид школьного двора, лишенного тени… Ей пять лет, она, не шелохнувшись, поджидает маму на станции в Сэндае; они путешествуют вдвоем; когда она ощутила себя брошенным ребенком, странным образом возник такой же пейзаж без теней. «Побудь здесь, никуда не уходи», – приказала мать, но ее все нет и нет, хотя девочка ждет уже целый час. Она до сих пор не знает, почему ей пришлось тогда провести в одиночестве этот бесконечно долгий час, почему отец не поехал с ними. Это единственное, что ее интересует по-настоящему, но она давно примирилась с мыслью: расспрашивать бесполезно, никто ничего не объяснит. Никто и не знает ничего. Сознание Рины помутилось.

К великому разочарованию Маюми, кровавое пятно на Ринином платье больше не представляется ей цветком розы. Гроздь винограда… листва… летучая мышь… золотая рыбка… облако в багровом закате… Она умела воображать и самые причудливые вещи, но именно это пятно крови больше, хоть убей, ни во что не превращается. Танака привел ее в библиотеку: «Подожди, пока за тобой придет мать». Прошел час, никто не появился. Настроение ужасное. «Кто бы сейчас со мной ни заговорил, все равно не смогу ответить». Беспокоило, поймет ли мама, что даже с ней она сейчас разговаривать не хочет. Может, и к лучшему: в таком состоянии не поговоришь о новенькой, ее вообще пора навеки забыть… Все равно ничего не скажу… С этой мыслью она уснула. Из окна библиотеки был виден опустевший школьный двор. Флагшток, качели, гимнастические снаряды на спортплощадке отбрасывали длинные-предлинные тени, казалось, они достигают самого края света.

Shioai by Miri Yu

Copyright © 1997 by Miri Yu

© Е. Дьяконова, перевод на русский язык, 2001

еко тавада

собачья невеста

Душным, безветренным июльским днем в два часа пополудни брел по улице мимо многоэтажных домов, мимо гирлянд ослепительно белого, свежестираного белья старичок. Брел-брел, зачем-то оглянулся, окончательно разомлел от жары, да так и застыл прямо посреди мостовой. А следом за ним раскатился было по сонной улице кирпично-красный автомобиль, но тоже не сдюжил, обессилел, остановился у почтового ящика и встал намертво, даже изнутри никто не вышел. И тихо, очень тихо было на улице, только слабенько потренькивали умирающие цикады да глухо урчал кухонный комбайн в школьной столовой.

При желании можно было заглянуть в открытую балконную дверь первого этажа: в комнате (девять квадратных метров) сидела женщина, пила чай, почесывала прыщ на коленке, неодобрительно смотрела в телевизор, по которому ничего не показывали. В другом окне шторы задернули только до половины, и было видно кухню, холодильник, на холодильнике надкушенное яблоко со следами губной помады (хозяйка ушла в дом культуры). Весь квартал закис, впал в спячку, временно скончался – до того момента, когда дети из школы потянутся в группу продленного дня. Дело в том, что возле унылого дома-новостройки, на телеграфном столбе висел большой, сильно грязный плакат. Давно висел, уже целый год, а то и дольше. Приклеился основательно, не отдерешь. На плакате Мицуко Китамура собственноручно вывела розовым фломастером: Пансион «Китамура». Группа продленного дня. Буквы от дождей давно поплыли, угол, где номер телефона, наполовину оторвался, а на пририсованную тут же схему накакал голубь, так что адрес разобрать было совершенно невозможно, ну да это ничего – матери школьников и так давно запомнили, где живет Мицуко. В принципе плакат можно было бы и содрать, но как-то руки ни у кого не доходили. Во-первых, больно уж он был грязный – дотронуться противно. А во-вторых, не имелось среди местных жителей таких, кому больше всех надо. Район был относительно новый (тридцать лет от роду), массовой застройки, хозяйки следили за чистотой у себя дома, а улица, она, как известно, ничья. Бывало, переедет машина голубя или бомж на тротуаре кучу навалит, так никто эту «красоту» неделями не трогает. С какой, собственно, стати? Для этого есть муниципальная служба. Вот и произведение Мицуко было обречено висеть на столбе до полного распада и слияния с природным элементом.

Дети пансион «Китамура» полюбили сразу и прозвали «Грязнулькиной школой». Полюбили дети – полюбили и мамаши, так что заведение Мицуко быстро вошло в моду. Ведь это такая редкость в нынешние времена – приличная группа продленного дня. Попадаются просто кошмарные (спросите кого хотите), и многие родители прямо говорят: лучше уж пусть дети на улице болтаются или торчат в зале игральных автоматов. А у Мицуко совсем другое дело. Лучше учиться дети, может, и не стали, зато под хорошим присмотром. В общем, большинство мамаш в Мицуко верили и всяким там разным слухам значения не придавали, хотя находились и такие родительницы, кто возмущался и грозил ребенка из группы забрать. Но ничего, как-то обходилось. В конце концов, мало ли что дети нафантазируют, тут надо делить на восемь, утешались матери, не склонные к панике. Ребенок же не всегда понимает, когда учитель шутит, а когда говорит серьезно, отсюда – нелепые домыслы и недоразумения.

Взять хотя бы историю с салфетками. Мамам первоклашки изложили ее в такой редакции: «Китамура-сэнсэй сказала, что салфетки-соплюшки выкидывать не надо. Один раз высморкаешься – спрячь. Она станет мяконькая да тепленькая, будешь второй раз сморкаться – одно удовольствие. А в третий раз соплюшка сгодится в уборной попу вытирать. Учительница сказала, что это очень приятно».

Бедная мама слушает ни жива ни мертва, не знает, что сказать. В конце концов промямлит что-нибудь вроде:

– Какие еще «соплюшки»? Надо говорить «салфетки».

А у самой перед глазами живописная картина: Китамура-сэнсэй на унитазе с «соплюшкой» в руке, и лицо счастливое-счастливое.

Кстати уж и о лице Мицуко. Директор школы выразился о нем так:

– Редкий случай, чтобы у красивой женщины было такое неистребимое довольство на лице. Обычно красавицы предпочитают иметь вид томный и печальный.

Правда, поговаривали, что директор приходится Мицуко каким-то дальним родственником и потому не вполне объективен, но все равно человек он был солидный и уважаемый, раз считает Китамуру-сэнсэй красавицей, значит, так оно и есть, А красавицы, как известно, народ особый, и грязь к ним не пристает. Поэтому родители зла на Мицуко за излишний натурализм решили не держать, ибо наверняка были у учительницы на то свои педагогические резоны. Рекомендацией о троекратном использовании салфетки дети воспользуются вряд ли, зато к экономии, глядишь, потихоньку и приучатся. А то взяли моду – расходуют туалетной бумаги зараз по три метра или как начнут кидаться салфетками с пятого этажа. Не так уж глупо придумала учительница – таков был общий вердикт. Как уже было сказано, детей из группы никто не забрал, а со временем малыши историю с «соплюшками» благополучно забыли. Малыши-то забыли, но некоторые мамаши долго еще поневоле вспоминали совет Мицуко. Происходило эго обычно в уборной, когда, ежась от шершавой сухости туалетной бумаги, они внезапно ощущали потребность в прикосновении более нежном и ласкающем. Эта тенденция приобрела черты повального наваждения после того, как дети принесли с продленки новый трофей – сказку о собачьей невесте.

– Знаете ли вы сказки про свадьбы людей с животными? Ну, про жену-журавлиху наверняка знаете. А про собачью невесту?

Так начала Мицуко свое захватывающее повествование, и дети слушали до самого конца, буквально затаив дыхание. Но сказка была предлинная, и потому малыши ее впоследствии толком пересказать не смогли, а школьники постарше постеснялись. В результате любопытствующим родительницам пришлось восстанавливать сказку по обрывкам и кусочкам, сопоставляя сведения, полученные от первоклашек.

Начиналась сказка примерно так (тут расхождений не было). Давным-давно жила-была маленькая принцесса, а у принцессы была ужасно ленивая нянька. В обязанности ужасно ленивой няньки входило вытирать принцессе попу после уборной, но нянька всячески отлынивала от этой обязанности и придумала вот что. Сказала черному песику, которого принцесса ужасно любила: «Давай лучше ты будешь вылизывать маленькой госпоже попку, а за это она, когда вырастет, выйдет за тебя замуж». Поскольку это повторялось каждый день, принцесса и лес привыкли к процедуре, да и к мысли о предстоящем супружестве тоже.

Что произошло дальше, мамашам с точностью установить не удалось, так как малыши нафантазировали своего и их версии разошлись. Согласно одной, пес заманил подросшую принцессу в дремучий лес и там на ней женился. Согласно другой, король случайно увидел, как собака вылизывает принцессе зад, ужасно разгневался и отправил обоих на необитаемый остров.

Первая версия развивалась так: однажды пес повстречал в чаще охотника, и тот застрелил бедную собачку, а сам женился на овдовевшей принцессе. Та сначала ничего, жила себе с охотником, была довольна жизнью и только недоумевала, куда ее песик подевался. А однажды ночью охотник возьми и проговорись во сне, что это он пса убил. Тут принцесса как схватит ружье, как выстрелит, и охотнику конец.

Вторая версия, с необитаемым островом, была позамысловатей. У принцессы и пса родился сын. Потом собака заболела и умерла, и остались мать с сыночком на острове вдвоем. Испугалась принцесса, что род пресечется, вышла замуж за собственного сына, и постепенно стал остров из необитаемого очень даже обитаемым.