Текст книги "ОНА. Новая японская проза"

Автор книги: Банана Ёсимото

Соавторы: Миюки Миябэ,Ёко Тавада,Эйми Ямада,Киёко Мурата,Анна Огино,Каору Такамура,Ёрико Сёно,Хироми Каваками,Мири Ю,Марико Охара
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Это меня вполне устраивало. Во всяком случае, я могла открыто говорить все, что мне заблагорассудится, не заботясь о мнении окружающих, как все остальные.

Наверное, я излишне злоупотребляла своим влиянием, Если мне кто-то не нравился, я без стеснения заявляла об этом. В результате одноклассники без всякой причины тоже начинали ненавидеть того, кто не нравился мне. Тем не менее я не чувствовала за собой никакой вины. Я же лично ничего такого не совершила – не мучила, не издевалась, так что ручки у меня всегда были чистенькие.

Дело кончилось тем, что несколько человек в классе превратились буквально в изгоев. И вот теперь, на закате жизни, меня стала мучить совесть. Я осознала жестокость своего поведения и просто места себе не находила. Я вдруг поняла, что настраивала ребят против некоторых учеников, вероятно, из чувства страха. Ведь все дети, на которых я навесила ярлыки «противных и неприятных», в каком-то смысле были похожи на меня. При достаточно остром уме и смекалке каждый мог занять мое особое положение в классе. Только они этого не делали, так как знали, что это нехорошо, некрасиво, что это попытка возвыситься над остальными.

Отныне я жила в совершенно новом, неведомом мне прежде мире – мире, где объясняются в любви осеннему свету, жалеют невинно обиженных товарищей, в мире раскаяния и стыда, страха смерти и безумия, непривычной любви к семье – во всем этом я безуспешно пыталась разобраться.

Но у меня для этого не хватало душевных сил, временами я просто переставала соображать, что к чему, и после уроков бессмысленно бродила по классу. Возможно, таким образом я старалась успокоить свои нервы. В библиотеке я клала книги в Портфель, не заполняя формуляра, то есть попросту крала их. В комнате для музыкальных занятий я без спросу открывала крышку рояля и раскрашивала красками белые клавиши. Иными словами, хулиганила как могла. Прокравшись в мужскую уборную, я пыталась писать новым способом, по-мальчишечьи – стоя. Это был своего рода вызов. В результате, конечно, ничего из этого не получилось, только грязь развезла. Я бесконечно придумывала для себя все новые и новые испытания, пробуя сделать то, чего прежде никогда не делала. Правда, все эти выходки продолжались недолго. Однажды на утренней линейке встал вопрос о совершенно необъяснимых происшествиях. Разумеется, в душе я раскаивалась. Но что я могла поделать? Я ведь доживала последние месяцы, а потому общепринятые нормы поведения меня не касались. И вот наконец как-то вечером я тихонько пробралась в кабинет естествознания. Там на полках и в ящиках лежали минералы, которые мы изучали на уроках: известняк, туф, слюда, кварц… От восторга у меня болезненно сжалась грудь. Мне показалось, что сердце у меня оборвалось. Стоя среди камней, я смирилась со всем. Известняк… В глубокой древности это были живые организмы, которые, умирая, наслаивались друг на друга, и вот теперь, спустя тысячелетия, лежали у меня на ладони как память далеких времен. Слюда ослепительно блистала в лучах вечернего солнца. Я осторожно отделила от нее тонюсенькую чешуйку. Но даже и в ней виднелись напластования, тончайшие, как крылья стрекоз. Я с силой стиснула этот крошечный камешек, несший в себе непомерный груз вечности. До чего же он был красив! Мне вдруг захотелось раскрыть объятия тому неведомому и смутному, что внезапно возникло у меня за спиной, и радостно впустить его сюда.

В кабинете были и другие камни. Я разложила их на полу. Осколок застывшей магмы… Какой-то невероятной красоты камень, словно припорошенный изнутри серебристой пылью. А изысканно-угловатый, похожий на прозрачный леденец кварц так потряс меня своей благородной красотой, что мне захотелось немедленно засунуть его в рот и пососать. Все камни были мертвы. И потому я возлюбила их всем своим сердцем.

Осторожно я сложила камни в портфель, держа нежно и бережно, словно спящих младенцев. Потом, изобразив на лице саму невинность, вышла из кабинета. Портфель оттягивал мою руку, зато сама я буквально парила в облаках.

По пути домой мне в голову пришла еще одна идея. Я почти решилась. Но решилась – пожалуй, не совсем подходящее слово. То, что я намеревалась проделать, было для меня неизбежной потребностью. Почти дойдя до дома, я не стала сворачивать в свой проулок, а решительным шагом направилась дальше. Я знала, куда мне нужно. По дороге я столкнулась с мальчишкой – одним из тех, против кого я когда-то настроила весь класс. Он посмотрел на меня с легким испугом. Я улыбнулась, давая понять, что больше не держу на него зла.

– Привет!

Мальчишка недоверчиво уставился не меня. Я остановилась. Я должна была ему кое-что сказать.

– Ты не думай, что я терпеть тебя не могу.

– Ты это о чем? – растерялся тот.

– Не сердись на меня. Постарайся думать обо мне с любовью. Пусть у тебя останутся хорошие воспоминания.

– Странная ты какая-то…

– Попробуй любить меня. Потому что я тоже тебя люблю.

Парень оцепенел от изумления. Он так и остался стоять с открытым ртом, а я пошла своей дорогой. Но он взволнованно окликнул меня:

– Эй, ты куда?

Я обернулась и только молча улыбнулась в ответ. Сзади донесся его вопль:

– Постой! Там же кладбище!

Солнце садилось, тьма незаметно подползла, поглотив мою тень на земле. Я чувствовала, как бледно-лиловый воздух приятно холодит мои раскрасневшиеся щеки. Налетавший ветерок нежно гладил меня словно шелковой кисточкой.

Я стояла у входа на кладбище. Несколько человек прогуливались с собаками, и я немного успокоилась. На этом кладбище стояли старые деревянные кресты. Я не заметила ни одной могилы в японском стиле, придавленной замшелым камнем, так что, слава богу, можно было не опасаться привидений, появляющихся обычно из-под таких надгробий.

Я опустилась на колени перед одной из могил. Сложила руки, словно для молитвы. По правде сказать, я не представляла, что следует говорить в таких случаях. Мне просто хотелось выразить свое почтение мертвым людям.

Потом я вынула из портфеля по одному заветные камни и разложила их перед могильным крестом. Я гладила их и смотрела на возвышавшийся надо мной крест. Всем своим естеством я ощущала некую связь могил и камней. Здесь покоятся ушедшие из жизни люди. Когда-нибудь среди них буду и я. Я думала и думала об этом, и время для меня словно остановилось.

Но вдруг я огляделась вокруг. По-прежнему струился холодный воздух, плотно окутывая мое тело. Однако мучительные думы, одолевавшие меня дома, куда-то исчезли. Я сидела не двигаясь, даже не моргая, глядя перед собой. Что-то теплое, милое объяло меня, даже двигаться было не нужно, я полностью погрузилась в умиротворяющий покой, в котором не было ужасающей неизбежности. Не нужно было волноваться, бояться, печалиться, – все куда-то ушло, кроме ощущения реального бытия – здесь и сейчас. А может, я уже умерла? – подумала я.

Я напрочь забыла о милых и дорогих мне людях, обо всем, что меня окружало, как о камнях, которые лежали передо мной. Я живу. Жизнь… Но она очень напоминает смерть. Меня несколько удивило то, что эти мысли не вызвали во мне чувства одиночества. Память обо мне, которая принесет печаль живущим, – вот это было самое скверное, что я видела в смерти. А ведь я приготовилась встретить свой конец.

Что же означает это блаженное спокойствие? Я совершенно запуталась. Выходит, что я еще не появилась на свет? Это похоже на то состояние, когда я еще находилась в животике у мамы! У меня нет чувств, одно только сознание того, что я существую? Так вот что это такое – умереть? Значит, до того как появиться на свет, я тоже была мертва? Какая нелепость! Перед тем как войти в жизнь, я была мертва, я не жила! Эта мысль повергла меня в шок. Какой же тут закат жизни?! Мало того, в течение тех месяцев, что я пребывала в утробе матери, я тоже, выходит, переживала закат жизни, иначе говоря – смерть? Получается, человек в своей жизни несколько раз проходит через подобное состояние?

– Девочка! Возвращайся-ка поскорее домой, а то мама, наверное, волнуется!

Очнувшись от своих мыслей, я увидела старика г собакой.

– Какая ты умничка! Приходишь на могилку?

– Э-э-э… Да-а… – невнятно промямлила я.

– Кто у тебя здесь похоронен?

Ну не могла же я сказать ему, что это я сама здесь похоронена! А потому, загадочно улыбнувшись, сложила в портфель камни, попрощалась со стариком и быстрым шагом ушла с кладбища. Я возвращалась домой. Я все решила. На душе стало легко. Меня радовали происшедшие во мне перемены.

Когда я открыла входную дверь, мои глаза затуманились, вероятно от теплого пара из кухни, где готовился ужин.

– Что-то ты сегодня припозднилась. Так нельзя, где это ты пропадала? – спросила мама.

– Мама! Выслушай меня! Знаешь, меня укусил Тиро!

– Да? Неужели?

– Что значит – неужели? Но со мной пока еще ничего не случилось!

– А что с тобой должно было случиться? Побы-стрей-ка достань из холодильника пиво для папы!

– Ну, я пока еще не заболела бешенством.

– Как ты можешь заболеть бешенством? Это же домашняя собака!

Что?!

Я смотрела на маму, не веря собственным ушам.

– А разве от домашних собак нельзя заразиться бешенством?

– Ну разумеется! Всем домашним собакам делают специальные прививки.

В голове у меня помутилось. Я едва удержалась на ногах. Все мои мучения и страдания оказались глупыми пузырями на поверхности ручья. Я неслась с кладбища домой сказать маме, что не нужно придавать большого значения уходу из жизни, – и вот я дома. У меня было такое ощущение, что из меня выкачали весь воздух. Несколько дней я прожила как в угаре. Это были страшные дни, потрясшие меня нелогичностью. Но потом мне надоело тратить время на глупости и я решила вернуться к спокойной и размеренной школьной жизни. Разумеется, время от временил нет-нет да и вспоминала о несостоявшемся «закате жизни». Я тайком доставала из ящика стола камни и думала о смерти. Потом и камни куда-то исчезли, а когда я перестала жалеть об их потере, мысли о смерти тоже перестали меня тревожить.

Bannen no kodomo by Eini Yamada

Copyright © 1991 by Eimi Yamada

© Г. Дуткина, перевод на русский язык, 2001

ю мири

от прилива до прилива

Тени не было. На школьном дворе, видная четко, словно в телевизоре, порхала бабочка с белым узором. Некоторое время девочка размышляла, как считать бабочек – по головам или по крыльям, и решила, что у бабочек-кавалеров главное – головы, а у белоузорных – крылья. С чего бы ей летать в одиночестве на спортплощадке – бабочкам полагается Стайками виться над цветущими грядками. Маюми закрывает глаза и уносится в мыслях вместе с бабочками. Лет пять-то ей тогда сравнялось?

Трепещет крыльями, словно в мучительной агонии, бабочка с белым узором. Девочка швыряет в нее камешком, едва не попадает, но та и не пытается упорхнуть.

Прицеливается еще раз. И тут раздается крик:

– Пойди-ка сюда! Разве можно кидаться в бабочку?!

Это мама.

Так хотелось объяснить, что она, Маюми, просто хочет, чтобы бабочка перелетела туда, где ей лучше будет, на цветник, но не может связать и двух слов – знай твердит: «ну, и вот» да «ну, там». Об этом и вспоминать тошно.

Аэростат приближался к земле. Маюми аж подскочила за партой и уставилась в окно класса: в небе, голубом, точно вода в бассейне, ни облачка. Так бы и брякнула что-нибудь, как между детьми заведено: «ребята, НЛО!» или: «глядите, глядите, аэростат вздумал передохнуть и вот садится прямо на шкальный двор!», а это ведь самое подходящее для отдыха место, будь она пилотом, уж точно здесь приземлилась бы… И Маюми, словно ее вдруг предали, хлопает со всего маху обеими руками по парте – хрясь!

– Что?! Кто?! – это заполошная Каори с передней парты. Чего, спрашивается, так орать, прямо дура какая-то, с души воротит. Маюми вытягивает ноги и со всей силы толкает стул Каори.

– Перестань, Ма-тян, больно же!

Маюми опускает ноги и хохочет. Ей и самой непонятно, что она нашла тут смешного. Словно кто-то схватил ее за плечи и трясет изо всех сил. Она даже хочет воскликнуть с возмущением: «Кто посмел? Перестаньте!» – но смех иссякает сам собой. Кажется, продлись эта тряска подольше, она раздулась бы до необъятных размеров и с треском лопнула.

Тени не было. Летнее солнце заливало двор, словно растекшееся растительное масло, но – странно все-таки! – ни фонтанчик с питьевой водой, ни деревья, ни турник на спортплощадке – ничто не отбрасывало тени. Забытые кем-то кроссовки, казалась, медленно плавали в воздухе. Следуя директорскому наставлению проявить доброту и воспитанность, мигом подружиться и разойтись по кабинетам для занятий, Рина в сопровождении учителя Танака двинулась во вторую группу шестого класса. Даже в галерее, соединяющей школьные здания, солнце слепило глаза. Рина присмотрелась. Похоже, ей уже случалось видеть когда-то вот такой же, лишенный тени пейзаж.

– Что с тобой, Ясуда? – Танака приостанавливается и заглядывает Рине в лицо. То ли он сердится, то ли его беспокоит, как бы не стало плохо явно страдающей малокровием новенькой. Она и сама не знает – может, в следующую минуту и взаправду грохнется на пол. Хотела сказать: «Ничего, все в порядке», – но вдруг пропал голос.

«Новенькая!» – пронеслось в голове Маюми, едва она увидала девочку, которая следом за учителем Танака, державшим под мышкой журнал успеваемости, вошла в класс. Короткая стрижка, но над ушами две короткие косички прихвачены кружевными бантами.

Новенькая – хорошая замена аэростату. Казавшийся безнадежным день, похоже, обещает кое-что интересное. Поднимаясь по команде «встать!» она замечает, что у девочки, замершей возле доски, подрагивают плечи. Помнится, в четвертом классе одна новенькая такие номера откалывала, что Маюми дико разозлилась и решила на нее вовсе не обращать внимания… Эта, пожалуй, Маюми нравится. Стоит у стола учителя и трясется как заяц. Познакомиться с ней, что ли? Может, и неплохо было бы.

Танака, сложив руки на груди, оглядывает класс:

– Ну, теперь все в сборе. У нас новенькая. Перешла из начальной школы Ояма в районе Ота.

Взял мел и написал на доске имя.

Ясуда Рина.

«Рина – не так ли зовут героиню комиксов?» – безуспешно попыталась вспомнить Маюми.

– Запомнили? Итак, у нас во второй группе новая ученица. Если у нее возникнут вопросы, постарайтесь на них любезно ответить.

Маюми собралась было поднять руку, чтобы попросить посадить новенькую с ней рядом, но Танака произнес:

– Садись на последнюю парту, пожалуйста!

Сосед Маюми, Дзюнъити, сегодня отсутствует, если бы новенькую к ней посадили, уж она бы на все вопросы ответила, все бы разобъяснила. Маюми даже языком прищелкнула от досады.

С отсутствующим видом Рина уселась на последнюю парту ближе к проходу. Хинако, обернувшись к ней, что-то быстро-быстро залопотала. Захотелось ее ущипнуть, очень уж та любит чуть что в любезностях рассыпаться. Маюми растерла рукою грудь, занывшую, словно от проглоченной ледышки, а когда Каори, подольщаясь, поддакнула: «Какая милая!» – засомневалась, взаправду ли новенькая так хороша собой.

На первом уроке по обществоведению Маюми несколько раз украдкой бросала на нее взгляды. Теперь та уже не казалась ей привлекательной, никакого сравнения с Есикава Хинано и Томо Сакариэ. Мелкие черты вытянутого лица, узкие глазки с опущенными углами, тонкие губы, зато большущий нос; бледная, аж смотреть жутко. Маюми попробовала изобразить новенькую на полях тетради, но вышла такая страшила, что пришлось ластиком стирать.

Окончился второй урок. На перемене Маюми бросилось в глаза, как суетятся мальчишки, стараясь привлечь Ринино внимание, заговорить с ней – выслуживаются, одним словом. Маюми нахмурилась. Неужто в этой новенькой и впрямь есть что-то необыкновенное? Вот перевелась бы она к нам откуда-нибудь издалека – с Хоккайдо, а то и с Окинавы! Или была бы американкой, английскому меня научила бы, приходила бы ко мне играть, и мама была бы довольна. Все удивлялись бы, глядя, как мы прогуливаемся, держась за руки. Шептали бы нам вслед: «Смотри-ка, с американкой подружилась, болтает по-английски, какая чудесная девочка, с иностранкой знакома!» Может, в самом деле стать ее близкой подругой? Каори и Томоэ, конечно, играют со мной, но разве это настоящие друзья?

Рина, закусив губу, перелистывала учебник.

Начался урок естествознания. Маюми испытывала жуткую слабость. Надоело думать о Рине. Неужто ее неразговорчивость – просто уловка? Небось хочет внимание к себе привлечь. А как бы я на ее месте себя повела? Болтала бы со всеми направо-налево? Или только с классными вожаками, вроде меня, подружилась бы?

Тени облаков медленно наплывали с севера на школьный двор, укрывая спортплощадку.

– Гляди-ка, НЛО! – шепотом воскликнула Маю-ми, но не стала тыкать Каори в руку карандашом, чтобы та не закудахтала: «Где? Где?».

Все из рук валится, настроение паршивое. Может, в окно сигануть – разогнать тоску? С самого утра, едва глаза раскрыла, ее попеременно охватывало то беспокойство, то раздражение. А какой жуткой выдалась позавчерашняя ночь! Она принялась терзать зажатый в руке ластик. В висках, причиняя острую боль, продолжает биться голос матери: «Что ты делаешь с Маюми? Неужели тебе не жаль Маюми?!» Она твердит мое имя, вовсе не интересуясь, нравится ли мне это, А мне не нравится! Понять невозможно, почему родители до сих пор не расстались – они давно уже не выносят друг друга. Сил нет смотреть, как день ото дня они становятся все отвратительнее, все грязнее. Почти месяц она и не глядит в их сторону. Некогда горячо любимый отец похож на занюханного старикашку, которого клещи поедом едят. Ближе чем на два метра не подходи – заразу подцепишь. Вчера после душа столкнулась с ним в прихожей, он ее задел рукой пониже спины, так зад от одного воспоминания зудит нестерпимо; она даже на стуле заерзала. Мысль ее перескочила на отсутствующею сегодня Дзюнъити, соседа по парте – неужто у него взаправду желудочный вирус О-157? Сегодня до уроков она советовалась с Каори и другими девочками – не попросить ли учителя Танаку отсадить ее от Дзюнъити? Тинами тотчас возразила, а вдруг, мол, у него ничего нет? Значит, решать придется самой, – подумала Маюми, облизывая губы. Всегда можно сказать, что никто не поручится насчет этого вируса – есть он или нет?

Заговорить, что ли, с Риной на следующей перемене, немного отвлечься? Как-то разобраться в ней, другим объяснить. Впрочем, почему это я первая? Она должна ко мне подойти!

Задумавшись, Маюми клонит голову. Тут Рина с улыбкой кивает Тору с соседней парты – мальчик решился с ней заговорить; от волнения у Маюми буквально перехватывает дыхание, так хочется оказаться на его месте. Да и новенькая на диво переменилась, откуда что взялось – прямо-таки милашка и красотка! Впору отвернуться и на доску пялиться. Но возбуждение не проходит. Понять бы, откуда взялась эта неприязнь? Уж не завидует ли она? Как бы то ни было, своим появлением Рина внесла сумятицу в ее жизнь, что-то неприятное теребит душу. Все мысли – только о ней, мальчишки вокруг нее увиваются. Оттого что новенькая? Не только. Она внимание привлекает, от нее глаз не отведешь. Такой красотке прямая дорога в фотомодели, она знает это и пыжится. То-то учитель Танака, на нее заглядевшись, руки потирал – эдакая красавица! Небось размечтался, как будет ее всю оглаживать! Эта мысль вконец доконала Маюми, а когда представила, что учитель ее за грудь трогает, кровь бросилась в голову, и она едва в обморок не повалилась.

Со своего места у окна Маюми оглядела класс. Враз все показалось ей безрадостным и тусклым; так бывает на море: только что оно ласково голубело, но грянул отлив, и взору открылось серое каменистое дно. С чего бы это во втором полугодии школу менять? До выпуска всего ничего. Небось из старой за плохое поведение погнали…

Кончился третий урок. На перемене Маюми подошла к Рине:

– Ты где живешь?

Но Рина, похоже, и не собиралась отвечать, только кланялась да улыбалась. «Вот бы она со мной пооткровенничала, меня бы точно все в классе зауважали! Шутка ли – подружиться с будущей фотомоделью!»

Рина мельком глянула на Маюми и потупилась. Похоже, на ее лице даже улыбка появилась. У Маюми буквально сердце зашлось. Еле сдерживаясь, она повторила:

– Так где ты живешь?

Маюми решила считать про себя до десяти: «…пять, шесть, семь…» – Та молчала. – «…десять».

– Ребята, новенькая-то, видать, с нами и разговаривать не хочет! С чего бы это, а?

Захотелось зажать уши, чтобы не слышать собственного пронзительного крика.

– По-твоему мы все дураки, да? Одна ты умница-красавица, а на нас, значит, плевать!

– Она же новенькая… – робко возразил Тацуя.

– Ну и что с того? Думаешь, новенькая может в молчанку играть?

– Да я что… Я так… Мне-то что… – проблеял заикаясь Тацуя и выскочил из класса.

– Явилась из другой школы, так общайся с нами! Да еще эти бантики – у нас во второй такие никто не носит! Нечего из себя пай-девочку корчить! Да и ленты какие-то мерзкие. Ну-ка, снимай их, живо!

Маюми почудилось, что Рина нарочно медлит, но ее не слушались руки, пальцы словно окоченели.

– Э-э, так не пойдет, дай-ка я, – Маюми с такой силой дернула бант, что скрипнули волосы. Дернула еще сильнее, послышался хруст выдираемой пряди, узел только туже затянулся. В руке остался клок волос.

– Ну-ка, давай сама, да побыстрей! – Маюми отстранилась, и Рина снова потянулась к бантам. Обеим казалось, что время остановилось.

– Ты же переехала, так где ты живешь?

– Не знаю…

На секунду Маюми решила, что ослышалась. Она расхохоталась. Совсем, видно, дуреха. Как это, не знать, где живешь? Так не бывает. Как же она дорогу домой находит? Связалась на свою голову с полной дурой, но отступать нельзя, весь класс смотрит, нужна только победа.

– Значит, ты бомж? – шутка вроде удачная, но никто почему-то не засмеялся. – Хоть телефон-то у тебя есть?

Рина склонила голову набок. Это, по всему видать, ее привычная поза. Маюми аж гусиной кожей покрылась. Ну как ей втолковать, чтобы побыстрей поворачивалась?!

– А дорогу домой сумеешь нарисовать?

Маюми раскрыла Ринину тетрадь и достала из пенала карандаш. Ладно, номера дома не помнит, но план-то начертить можно!

Рина, стиснув в пальцах карандаш, уставилась в тетрадь. Взялась было вспоминать дорогу к дому, в который всего три дня как переселилась, но рисовать не хотелось, да в тетради и не поместится. Да что в тетради! Вели ей на школьном дворе этот план начертить, и там места бы не хватило. Впрочем, дорогу домой она без всякого плана отыщет. Вчера они с мамой специально весь путь до школы и обратно проделали.

Уроки давно кончились, ворота ограды были заперты. Мама заглянула на школьный двор. «Похоже, хорошая школа. Почему-то мне так кажется, – неуверенно проговорила она. – И дорогу ты с легкостью отыщешь. На всякий случай завтра я тебя провожу». Дорогу и в самом деле отыскать несложно, только разве в этом дело? Захочу ли я вообще ходить в эту школу – вот главное.

Рина изо всех сил налегала на карандаш, пытаясь что-то изобразить, но голос Маюми так звенел в ушах, что казалось, ее дубасят по голове.

– Даже план не можешь нарисовать, как же ты домой вернешься?

Вот и звонок. Если кто ему и обрадовался, так это Маюми. Она выхватила карандаш из Рининых рук и буквально вонзила его с размаху в тетрадь, так что он встал торчком и сломался.

– Не стоит сердить Маюми, она и убить может, – пошутил Коити, но никто не засмеялся. Он любил рассказывать, что собирается поступать в эстрадную труппу Есимото, чтобы публику веселить, и то и дело пытался острить.

– Надумаешь кончать с собой, маня, хоть, в предсмертной записке не называй!

На большой перемене Хинако, едва закончив приборку после того, как все позавтракали, крикнула:

– Тацу, а давай е бейсбол ракетками!

– Лучше в полицейских и воров! – и Тацу вылетел из класса.

Маюми схватила Хинако за руку и тоже выскочила в коридор, не забывая краем глаза наблюдать за Риной. На большой перемене всем полагалось играть во дворе. Кто позовет Рину? Обычно Маюми первой мчалась к шкафчикам для обуви, но сейчас она под руку с Хинако чинно шествовала по коридору.

Хинако мучили подозрения: с чего это Маюми, подружка Каори и Томоэ, вдруг подхватила ее под руку? Только она собралась позвать новенькую поиграть, как оказалась с Маюми в коридоре, впрочем, оно, может, и к лучшему, прикинула Хинако: компания Маюми – дело верное, а с новенькой можно и на бобах остаться.

– В бейсбол будем?

– Неохота! А ты, Хина, хочешь?

– Не очень. Во что тогда?

Маюми ничего не ответила, переобулась и оглядела коридор. Рины не было видно. Пока они шли к карусели, их нагнали Каори с Томоэ. Эти две всегда на переменах и после уроков липли к Маюми, стараясь подольститься. Половина учеников затеяла игру в полицейских и воров. Рюта и Коити посчитались, кому за кого играть. Коити махнул рукой: «Начали!», но Маюми, точно это ее не касалось, повисла на карусели, и тогда троица вместе с Хина ко тоже торопливо уцепилась за железный поручень. Каори попыталась, оттолкнувшись, раскрутить карусель, но не тут-то было: Маюми уперлась обеими ногами в землю и вертела головой, ища глазами Рину.

– Ну что, принимаем эту новенькую, Ясуда Рину? – равнодушно спросила она. Все догадались, о чем спрашивает Маюми, – дружить им с Риной или нет. Это был страшно важный момент, почти ритуал, признания себя неким единым сообществом. Отпустив поручень карусели, они впятером сдвинулись в тесный круг, ощущая возникшее напряжение. Звеневшие в утреннем воздухе голоса играющих враз уплыли куда-то далеко. Маюми обожала такое тревожное ожидание, но спроси ее кто-нибудь почему, не сумела бы ответить. Это ощущение было даже сладостнее того, что она испытывала в электричке, когда с переднего сиденья на нее принимался пялиться какой-нибудь старшеклассник. И тогда, и сейчас ее тело дрожало от удовольствия. Маюми обернулась, стараясь проникнуть в мысли приятелей.

– Ты, Каори?

– Не знаю… – промямлила та. Она и в самом деле не знала, как лучше ответить, но боялась быть изгнанной из компании за нерешительность, а потому поспешила добавить: – То есть я хочу сказать, что мы ее совсем не знаем, вдруг она плохая, чего же тогда с ней играть.

Она говорила, а сама следила за выражением лица Маюми, но та только пристально смотрела на нее. Потом перевела взгляд на Томоэ.

– А чего это она к нам перешла, лучше бы в прежней школе второе полугодие доучилась, – высказалась Томоэ. Каори обрадовалась новому повороту разговора и принялась живо рассуждать о причинах перехода новенькой в их школу. У Маюми испортилось настроение. Они явно уклонялись от ответа. Хотя в переводе из другой школы, похоже, что-то есть. И тут она увидела Рину. Та с книгой в руках шла к спортивному залу. Белое платье, стянутое под грудью кружевной лентой; на солнце она казалось шатенкой – не может быть, чтобы красилась.

– А вот и она! – Маюми указала на девочку.

На ярком солнце сквозь белое платье отчетливо просвечивали полоска тела и трусы.

– Эй, смотрите все! – Маюми призывно задрала голову.

– Да у нее же трусы видны! – взвизгнула Томоэ, пытаясь стряхнуть заливавший лицо пот.

– Да она небось мальчишек соблазняет! – закатила глаза Каори.

Когда Маюми крикнула: «Ясуда, малышка!», Рина оглядела школьный двор, пытаясь сообразить, кто ее окликает. Маюми помакала рукой Коити и другим, игравшим в полицейских и воров: «Эй, все сюда!», и те – человек шесть-семь – тотчас примчались на зов.

– Что? Что случилось?

Еще раз прокричав «Ясуда, малышка!», Маюми зашептала на ухо Коити:

– Гляди, просвечивает! Все видно!

Компания громко расхохоталась, и только тогда Рина заметила, что на нее пялится почти вся вторая группа. Подойти бы к ним и запросто включится в игру, но она словно окаменела, не в силах пошевелиться.

Предводительствуемые Маюми школьники окружили Рину.

– Просвечи-ваю-ют… – нарочито затянула Каори, а остальные хором подхватили:

– …трусы! Просвечивают трусы!

Рина в растерянности оглядела себя. Ничего вроде не просвечивает. Ей почудился далекий вскрик, потупив взгляд, она прислушалась. «Тр-рр-ах!» – в голове точно взрыв прогремел. Рина сделала глубокий вдох. Сейчас ее захлестнет волною прилива, и она утонет, обязательно утонет.

Кто– то сказал:

– В нашей группе не полагается, чтобы просвечивало.

– Наказать ее!

– Как?

– Трусы спустить!

Все принялись скандировать, ритмично хлопая в ладоши:

– Тру-сы спу-стить! Тру-сы спу-стить!

За прошедшие годы подобный призыв прозвучал всего однажды, вскоре после того, как сформировали их шестой класс. К раздеванию приговорили Томоэ, но до дела не дошло: та разрыдалась, и все с облегчением отпустили ее юбку – никто особенно не рвался совершить недостойный поступок. А теперь Томоэ старается, громче других орет: «Спустить! Спустить!». Маюми даже захотелось выйти из круга. Впрочем, Рина ее еще сильнее раздражает – стоит себе с отсутствующим видом и явно издевается над ними. Разорвать бы ей платье в клочья! Маюми едва сдерживалась и оттого еще яростнее, до боли, била в ладоши. Какие же надо иметь нервы, чтобы с таким спокойствием слушать обращенный к тебе всеобщий вопль «раздеть!»…

Маюми вспомнила, как прошлой весной, в каникулы, ездила с родителями на горячие источники. Тамошний повар прямо в их гостиничном номере принялся готовить лангуста, и тот, уже почти расчлененный, все пытался, подергиваясь, ускользнуть от ножа, а потрясенная Маюми рыдала на крик. Отец и повар захохотали, и тогда она горстью зачерпнула с блюда-лодки, на котором подавались дары моря, икру морского ежа и швырнула в лицо повару. Мать тотчас протянула ему влажную салфетку, и он, вытираясь, заметил: «Зрелище, правду сказать, жестокое, хотя, случается, некоторые дети и смотрят с интересом. Но у вашей девочки, видать, нежное сердце». Впрочем, брат, старше ее на два года, смеялся над ней и дразнил трусихой.

Клич «Раздеть!» успел всем надоесть, ждали только, кто первым ухватит за юбку. Коити принялся скандировать: «Ма-ю-ми! Маю-ю-ми!», дети дружно его поддержали. Маюми с Риной как-то незаметно оказалась в центре тесного круга. Но Маюми внезапно расхотелось спускать с новенькой трусы. Она вспомнила, как в третьем классе упала одетая в бассейн и как ей было стыдно – три дня не решалась потом в школе появиться. Тут-то она и крикнула:

– В бассейн ее! Пусть поплавает!

– А если учитель увидит? – Тацуя надул губы.

– Тогда сам и стягивай с нее трусы! – отрезала Маюми.

Тацуя, стушевавшись, мигом спрятался за чью-то спину.

– Мерзкий извращенец, мечтает небось посмотреть. как будут Рину раздевать! – пробормотала она и тут же сладчайшим голосом проворковала Рине на ухо: – Тебе, милочка, придется искупаться, – взяла ее за руку и повела к бассейну. Остальные двинулись следом. В течение учебного года купаться в бассейне было строжайше запрещено, его держали полным исключительно в противопожарных целях. Только в начале июня, предварительно слив воду и вычистив его, бассейн снова наполняли водой и открывали для купания.