Текст книги "Знахарь. Путевка в «Кресты»"
Автор книги: Б. Седов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Я вынул иглу, заклеил место укола кусочком пластыря, и смотрящий сел, свесив ноги со шконки.
– Хорошо, – прокомментировал он. – Сколько курс, говоришь?
– Сначала пять дней. Потом надо бы повторить через месяц.
– Ну, братан, этот курс нам бы успеть закончить. А на второй и не рассчитывай. К тому времени тебя, может, будут уже на север везти. Уж поверь, Костоправ. Я, старик, это-то знаю.
«И никогда не ошибаешься, – добавил я про себя, – покоцаный годами и зонами».
Но на этот раз Бахва ошибся. Первый раз на моей памяти. И мусора забыли про меня напрочь на целых три месяца.
Наверно, сломалась какая-то шестеренка в их отлаженном механизме лживой системы правосудия и демократии.
* * *
Итак, мусора забыли про меня на три месяца.
Не так уж и много чего произошло за это время – что интересного может случиться в тюремной камере?
Непонятки между мужиками, которые приходилось разбирать. Крысятники, которых надо было судить и готовить им бутерброды с хозяйственным мылом. Парочка еще не опущенных педофилов, которых, радостно ржа, мусора запустили нам в хату, а на следующий день забрали назад и отправили в камеру пидарасов. Несколько поножовщин, после которых мне приходилось пускать в ход все свое искусство врача. Несколько трупов – один умер от обширного инфаркта, другого ночью придушили подушкой, трое неосторожно «упали» с третьего яруса. Нерегулярные прогулки. Редкие шмоны. Баланда, которую я попробовал лишь один раз для интереса… В общем, жизнь текла в своем привычном для крытой русле.
Ежедневно я по несколько часов серьезно занимался с Картиной «карточными фокусами» и по его словам проявлял в этом деле недюжинные способности. Особенно его восхищали моя цепкая память, наблюдательность и, главное, руки. Конечно – не пианиста. Но – хирурга. Ведь в какой-то мере я был еще и хирург, и иметь цепкие чувствительные пальцы был обязан. Уже через месяц я манипулировал картами не хуже своего учителя. Правда, я почти с ними не расставался, и в любой свободный момент начинал перебирать колоду в пальцах, как некоторые постоянно перебирают четки. Я научился метить карты туалетным мылом [18]
[Закрыть]и стачивать, почти незаметно уменьшая в размерах, колоду, оставляя лишь четырех вальтов [19]
[Закрыть]. Ох, я многому научился!
Моя медицинская практика основательно выросла, и кроме Бахвы с его тахикардией и увеличенной печенью и Картины, которому я регулярно делал массаж спины, добавилось еще множество пациентов. Теперь я уже не сидел за обеденным столом, ощущая себя нахлебником. У меня самого появилось, чем богато сервировать этот стол из собственных запасов. Работа врача здесь неплохо оплачивалась, при всем при том, что наша хата была далеко не из бедных, и братва с воли снабжалась неплохо. Однажды один из барыг даже рассчитался со мной проституткой. Да, да – самой обычной шлюхой, которую привезли в «Кресты» с воли не на отсидку, а на работу. Она дожидалась меня в душевой, куда меня ночью отконвоировал вертухай и выделил нам на все про все полчаса. Мы уложились в пятнадцать минут…
Но самым главным, самым приятным событием за все это время была посылка от Ольги, в которой оказалось вложенным длинное – на трех двойных листах – письмо. Ах, какое это было письмо! Ах, какая это была посылка! Бедной медсестре она должна была обойтись, как минимум, в полторы месячных зарплаты. Плюс еще оплата доставки, потому что дачка пришла ко мне, минуя цензуру и досмотр. Ее просто притащил на плече вертухай. В следующее его дежурство я отправил Ольге ответ, который сочинял в свободное время целых два дня. Трудно было придумать, о чем бы таком интересном для нее можно написать длинное письмо из «Крестов». И я писал о любви. И правильно делал.
После этого мы обменивались с Ольгой любовными весточками с регулярностью примерно два раза в месяц. Все через того же охранника. Вот только добиться свиданки со мной она так и не смогла…
Когда за намордником наступил ноябрь, духота в камере сменилась ледяным холодом. Здесь было всего градусов на восемь-десятъ теплее, чем
на улице. А третий месяц осени оказался холоднее обычного и сразу отметился рождественскими морозами.
И вот тогда одно за другим и произошли два значительных события. И даже письмо и посылка от Ольги не шли с ними ни в какое сравнение…
Братва на воле наконец закончила свое следствие по делу Смирницкой, и однажды утром меня, еще досматривающего сладкие сны про свободу, растолкал Бахва.
– Давай вставай. Умывайся и сразу ко мне. Есть разговор.
Я лениво потянулся и зевнул.
– Костоправ, не выдрючивайся. Это серьезно.
Я внимательно вгляделся в морщинистое лицо смотрящего и понял, что действительно, это – серьезно. И стремительно скинул с себя одеяло…
– Короче, братан, малява пришла, – вполголоса сообщил Бахва, как только мы с ним устроились за столом. К нам поспешил присоединиться Картина, и смотрящий сперва смерил его строгим взором, но потом благодушно позволил: – Ладно, сиди. Тоже послушай. Итак, малява пришла, – повторил он и протянул мне две фотографии.
Отличного качества фотографии. Их делал явно не любитель и пользовался при этом мощным телескопическим объективом. Подобное можно было снять только с большого расстояния, – уж я-то отлично изучил за долгие годы свой дом в Лисьем Носу.
На обоих снимках Леонид и Ангелина стоят на крыльце. Он лишь в трусах и футболке, она – в незнакомой мне длинной легкой ночнушке. Сначала мой братец, по-хозяйски обхватив мою женушку за богатую грудь, рукой показывает ей куда-то на небо, и она, приоткрыв ротик, послушно задрала голову. Что-то пытается высмотреть там, шалава! И при этом плотно прижимается спиной к Леониду. А его довольная рожа торчит у нее из-за плеча. Не опознать обоих просто невозможно. Дальше – больше. Похоже, что, насмотревшись на что-то вверху, они решили заняться любовью прямо на улице. И не холодно! Ведь судя по фону, уже как минимум поздний сентябрь. Итак, они продолжают стоять на крыльце и, тесно прижавшись друг к другу, целуются взасос. При этом блудливая ладошка моего братца спокойно покоится у моей продажной супружницы на лобке. Представляю, как в этот момент она томно постанывала.
– На обороте дата, – лаконично сообщил Бахва.
Я перевернул фотографии и обнаружил накарябанную фломастером надпись: «10 сентября, 11.14–11.16». В это время по словам следака Мухи моя жена должна была проходить лечебные процедуры в психушке.
Я протянул снимки назад смотрящему.
– Не желаешь оставить себе? – улыбнулся он.
– Разве что ткнуть ими в рожу пидару следаку.
– Не советую. Потом объясню, почему. Сначала о самом главном.
– Идет, – согласился я, и, хлебнув обжигающего нёбо чифиру, лизнул «Чупа-Чупс».
– Так слушай… Насколько я вижу, ты уже въехал в то, что твой братец и твоя Ангелина поладили очень даже неплохо. И поладили-то давно, ты просто не замечал. И вот однажды, братишка мой Коста, вошла эта сладкая парочка, как выражаются мусора, в преступный сговор. И надумали они, падлы, ни много ни мало, а всего лишь замочить соседку твою. А заодно избавиться от тебя, дурака. Как тебя подставляли, ты уже вычислил, поэтому не буду лить воду впустую… А вот Смирницкую завалил твой брательник!
Я аж замычал, пораженный. Я даже приподнялся со стула и глухо хлопнулся задом обратно. Леонид?!! Да ни хрена же себе!!! Понимаю, отбил у меня эту лярву Лину. Но завалить Эллу Смирницкую?!!
Бахва стрельнул в меня колючим пронзительным взором и спокойно продолжил:
– И не просто так завалил… Тут все очень запутано. Я, признаться, и сам толком не до конца все прочухал, – виноватым тоном произнес он. – Так вот, не просто так помочил, а за серьезные фишки. И спустил ему этот заказ один его знакомый барыга. Ты слышал, братан, что мамаша братана твоего состоит постоянной прислугой у одного делового, бывшего то ли инструктора, то ли хрен знает кого Ленинградского обкома КПСС? Он еще курировал в свои времена всех мусорских. Хопин Аркадий Андреевич.
– Да, слышал, – ответил я. – Не про Хопина, нет. А о том, что мамаша и отчим живут постоянно при этом барыге в его особняке. Мамаша – прислуга, отчим – шофер.
– Все верно. А теперь… ты знаешь, чем братец твой занимался еще год назад?
– Нет. Как-то пытался спросить, но он сразу так начал мутить, что я просто забил на него. Чем хочет, тем занимается. Не мое это дело.
– Та-а-ак, – довольно протянул смотрящий и принялся разминать сигарету. – Был твой братец бабской покрышкой. Альфонсом. Находил себе старую дуру при фишках, драл ее во все щели и за это имел… – Бахва многозначительно потер пальцы правой руки. – Хопин, падла, об этом пронюхал и кинул брательнику твоему такую парашу: «Сними Смирницкую, коли делать это умеешь. А дальше посмотрим». Може, и не так было все, а только подписался твой… как бишь его?
– Леонид.
– Лёньчик. И влип. Уж дале не знаю, как там после все было и почему эта дурка прикупила развалину рядом с твоей. Может, случайно, да только не бывает такого. Твой братец ее нахлобучил на это. Он далеко все спланировал. Ой, далеко! Ой, молодец! И ведь все у него срослось, у пидараса… Хотя нет… – Бахва на секунду задумался. – Не брательник. У него масла в мозгах не хватило бы. Хопин всю эту карту поклеил, руками твоего Леонида.
– Так меня сейчас топит этот… как его?.. Хопин, – вспомнил я.
– Верно меркуешь. А Хопин этот – слон до сих пор, хоть уже не в обкоме. После того как коммуняк разогнали, он силы не потерял, скорее набрал еще боле. Связи остались, и связи нехилые. И сумел он использовать их в полной мере. Бизнес свой он держит на чем? – Бахва поднял вверх указательный палец. – Мотели, гостиницы, децл туризма. Это все для показу. Хрусты свои он там отмывает. Но главное – крышует он несколько крупных фирм да с пацанами в долю входит кое в каких делах. И подобраться к нему не может никто. Все у него повязано, Коста. Слон – слон он и есть. А Смирницкая, видать, где-то его пододвинула, где-то дорогу пересекла. Вот результат.
– Почему же не нанял обычного киллера?
– А пес его знает. Что он творит, никто не разберет. Но по шаблону не действует никогда. Может, старый уже,
– Сколько ему? – проявил любопытство я.
– Да говорят, уж к семидесяти.
– Я-а-асненько. Уже впал в маразм, – поставил я заочный диагноз. – А как ты думаешь, Бахва? Не проще ли было списать Леонида после того, как он исполнил заказ? Зачем устраивать такой геморрой со мной?
– Я ж тебе повторяю. Никто этого Хопина не разберет. Творит, что захочет. Впрочем, что так, что этак, а у него отмаз конкретный имеется. Если вдруг в мусарне найдется кто смелый и начнет по серьезному копать это дело и твой Ленчик колоться начнет, все повернется так, будто спасает он своего брательника, Разина. Подставляется вместо него. А после получится, что вы оба очень быстро умрете. Вот почему я и не хочу, чтобы ты светил перед следаком этими фотками. И вообще закройся перед ним намертво, даже не дай понять, будто что-нибудь знаешь. А то как бы не было хуже. Ничего у тебя все равно не прокатит, через мусоров ссученных ты не пробьешься, а вот тебя поспешат мочкануть. Один раз тебя предупредили, когда в пресс-хату отправили. Но больше предупреждений не жди. Сдохнешь. У тебя сейчас выход один. Отправляйся на зону и жди, когда этот Хопин помрет – или сам, или закажут его.
– А если я сам закажу, – оживился я. – Поможешь?
– Можно, конечно, – улыбнулся мне, как неразумному малышу, Бахва. – Деньги есть?
Я вздохнул и сразу закрыл эту тему.
– Вот, все поведал тебе, что мне рассказали, – подвел итог смотрящий. – Если есть вопросы, то спрашивай. Если нужен совет, то постараюсь дать его тебе, Коста.
– Пока нет. Я хочу все обдумать, все разложить по палочкам. Надо на это время.
– «Полочкам», – передразнил меня Бахва. – Думай. Костоправ, думай. Но главное, еще раз прошу тебя, не вылезай на допросах. Молчи или посылай всех на хрен. И на суде тоже. Не вздумай и слова сказать, если хочешь пожить.
Я согласно кивнул – мол, все понял, все сделаю – и поднялся из-за стола.
– Спасибо, Бахва, тебе.
– Не мне спасибо, братан. Другие за тебя расстарались. Кто, не скажу. И не спрашивай. А иди-ка лучше поспи. Или в картишки покатай с Картиной. И подумай, коль хочешь. Время вроде пока еще есть у тебя на это…
Но он снова оказался не прав. Времени не осталось.
Уже на следующий день обо мне неожиданно вспомнили и вызвали к следаку.
* * *
Муха с Живицким дожидались меня в той же комнате для допросов, что и прошлый раз.
– Присаживайтесь, гражданин Разин, – одарил меня змеиной улыбочкой прокуроришка. – Как здоровье? Есть жалобы? Есть пожелания?
– Есть пожелание, – ответил я, устраиваясь на жестком стуле.
– Какое? – заметно оживился Муха.
– Чтобы ты пошел на фуй, – ослепительно улыбнулся я.
Следак приподнялся из-за стола. Я расслышал, как он зло скрипнул зубами, после чего прошипел:
– Я вижу, разговора опять не получится. Так вот, обещаю тебе: после суда пойдешь на самую поганую зону и сдохнешь там через полгода. А суд послезавтра. Уже послезавтра, ты понял? А то что-то больно долго ты засиделся в своем санатории. Живешь, как король. В законе себя почувствовал? – Следак повысил голос. – В авторитете?! Ничего-о-о, скоро в доходягу последнего превратишься! По помойкам научишься шарить! Я это тебе обещаю! – еще раз повторил Муха. – Та-а-ак… – Следак покопался у себя в портфеле, извлек оттуда ворох бумажек и перешел на официальный тон. – Гражданин Разин, распишитесь вот здесь, вот здесь и вот здесь. Постановление о передаче вашего дела в суд.
Я опять улыбнулся и отрицательно покачал головой. И не проронил ни единого слова. Сидел, жадно ел глазами мерзкую прыщавую рожицу и представлял, как буду давить этого червяка, если удастся уйти в бега и пробраться в Питер.
– Адвокат, – напыщенно продекламирован Муха, – прошу подтвердить, что подследственный от подписи отказался.
– Да какой он адвокат? – ухмыльнулся я и сделал вид, что собираюсь подняться со стула и броситься на Живицкого. Тот побледнел. Очки запотели. – Ублюдок продажный, я тебя заказал. Тебя уже пасут, пидараса. Так что жди.
Муха опять по своей любимой привычке глухо шлепнул ладошкой по столешнице – он, наверное, даже отбил ладошку – и заверещал:
– Молча-а-ать!!! – совсем, как карикатурные офицеры в совдеповских фильмах про царскую армию. – Опять захотел туда, где уже побывал?!!
Я понял, что он имеет в виду пресс-хату, и спокойно ответил:
– Попробуй отправь. Меня там уже точно не тронут, а тебе не жить после этого. Впрочем, все равно не жить.
Следак неожиданно успокоился и, покачав головой, усталым голосом произнес:
– Ну, идиот. И ничего ведь не понимает. – Он, видимо, нажал на невидимую кнопочку под столом, и в комнату ввалился охранник. – Увести, – коротко бросил ему Муха и, когда я уже подошел к двери, прокричал злорадно мне в спину: – Разин, до послезавтра. До встречи в суде.
«Да пошел ты, придурок», – про себя послал я следака подальше и, держа руки за спиной, пошел по коридору. В свою камеру № 426, ставшую мне родным домом. А дальше – на зону, где, как обещал мне следак, не живут дольше чем полгода.
В неизвестность! В саму Преисподнюю!!!
Или все будет не так? А черт его знает. Не все ли равно? Выживу где угодно. Сразу погибают лишь те, у кого в жизни нет цели. У меня такая цель есть – этакий неисчерпаемый аккумулятор, который должен постоянно подпитывать меня жизненной энергией.
Леонид, Ангелина, Хопин, Живицкий и Муха… Я обязан – просто обязан! – вырваться на свободу и привести в исполнение свой приговор. Казнить вас! Казнить!!! И пусть эта казнь будет самой страшной за всю историю человечества!
Леонид, Ангелина, Хопин. Живицкий и Муха… Я обязан – просто обязан! – избавить от вашего общества нормальных людей.
Леонид, Ангелина, Хопин, Живицкий и Муха…
Я обязан – просто обязан!!!
* * *
Я скрипнул зубами, отвернулся, упер руки стену и стал слушать, как вертухай возле моей четыреста двадцать шестой звонко гремит ключами и глухо матерится себе под нос.
Часть 2. Ижменский острог
Глава 1. Вьюга над Ижмой
Несмотря на середину апреля, к вечеру над Ижмой завьюжило. Ночью ветер набрал силу шквала – зло швырял в окна хлопья мокрого снега, угрожая выставить тонкие стекла, и гремел в локалке каким-то, невесть откуда взявшимся там, железом. А к рассвету все успокоилось, и о ночной буре напоминали лишь огромные, словно дюны, ослепительно белые наносы, надежно укрывшие успевший уже съежиться и потемнеть под ярким апрельским солнышком снег.
* * *
Всю ночь я слушал бурю. Наслаждался теплом и уютом, царящим в «спальне», отделенной от остального барака перегородкой из двухдюймовых досок. Перечитывал Шишкова и краем глаза наблюдал за Блондином и Костей Арабом, застывшими над шахматной доской.
Ну прям Каспаров и Карпов на сцене, а не смотрящий за зоной и один из его пацанов! За два часа, на которые обычно растягивали одну партию, они умудрялись не обменяться ни единым словечком. Сидели, подперев головы огромными испещренными наколками кулачищами, и только смолили одну сигаретину за другой. При этом играли не на интерес, как это принято в здешних местах, а просто заносили результаты в таблицу, которую Блондин приколол к перегородке, и счет между ними был – ужаснуться! – 948 на 935,5. Удивительно равные соперники. И удивительная картина – кажется, будто находишься не в ИТУ строгого режима, а в Доме пионеров и школьников.
– Кажись, к ничьей катимся, – на исходе второго часа разорвал тишину Костя Араб.
– Согласен, – пробасил Блондин и протянул через доску руку для скрепления рукопожатием этой ничьей.
И тут же они начали расставлять фигуры для новой партии. Я попытался припомнить, какой же по счету за сегодняшний вечер? Пятой?.. Шестой?.. Нет, успел сбиться со счету.
– Ну, чё уставился, тезка? – не оборачиваясь, пробурчал сидевший ко мне спиной Костя Араб – Иди, чифиру запарь. Все одно ни хрена не делаешь. Валяется кверху брюхом заштопанным, да так и сверлит мне спину буркалами, так и сверлит… И на стол собери, чё там осталось. Пошамаем хоть.
– Чифир остынет, пока доиграете, – хмыкнул я, поднимаясь со шконки.
– Не простынет. Отложим партию. – И смотрящий сделал первый ход. На этот раз он играл белыми.
Я достал из шкафчика большую жестяную кружку и вывалил из нее на тарелку нифеля (завтра отдам доходягам – не пропадать же добру). Потом зачерпнул ковшиком из ведра, вымыл кружку, набухал в нее воды и воткнул кипятильник, сделанный из бритвенного лезвия. И только тогда заметил, что Блондин наблюдает за мной краем глаза и ухмыляется.
– Чего тебе? Сиди двигай пешки.
– Хозяйственный ты, Коста, пацан, – заметил «гроссмейстер» с ехидцей. Араб тоже оторвал взгляд от доски и улыбнулся. – Откинешься, дык в первый же день все лярвы у твоих ног лягут. От шеснадцацы и старше. В любой деревне.
Что-то сегодня он слишком расслабился и позволял себе отвлекаться от шахмат.
– Играй давай повнимательнее, – хлопнул я его по широкой спине. – Партию ведь просрёшь. – И принялся готовить заварку.
Согнул пополам тетрадный листок так, чтобы он в месте сгиба сложился примерно под прямым углом, и сыпанул на него из пачки «36»-го. Прикинул на глаз, не перестарался ли, и решил, что все чики-чики. Потом принялся выкладывать на стол то, чем мы были богаты, – вернее, на данный момент бедны. Буханка черняшки, баночка соленых огурчиков, початая пачка вологодского масла, полпалки сырокопченой колбаски, жалкий огрызок сала, несколько кусков сахара, головка чеснока и две больших луковицы… Ничего, с голоду пока не подохнем, а уже завтра с воли должны подогнать и курехи, и хавки, и, надеюсь, травы. На зоне я потихонечку начал попыхивать анашой, и косячок в день иногда себе позволял.
Вода закипела, и я засыпал в кружку заварку. Она образовала на поверхности воды высокую черную горку, которую пришлось разравнивать пальцем, чтобы прикрыть кружку крышкой.
Дожидаясь, пока нифеля опустятся вниз, я вышел из «спальни» в общий барак и подошел к одной из шконок, на которой лежал мужик, подхвативший накануне воспаление легких. Сука-фельдшер вчера покрутился вокруг него со своим стетоскопом, по частоте пульса попытался определить температуру и поставил диагноз: бронхит. Хотя налицо были все симптомы очаговой односторонней пневмонии. Это пока односторонней. Неизвестно, что будет дальше. Как жаль, что во время «осмотра» не оказалось рядом меня! Когда фельдшер с чувством выполненного долга уже свалил из зоны домой, я объявился в бараке и назначил мужику свое лечение – то, что было возможно в этих условиях. Во всяком случае, остатками уксуса, который я изъял у наркотов, удалось быстро сбить температуру.
Мужик спал. Неспокойно, но спал. На лице выступили капельки пота, на лбу можно было жарить котлеты. Я взял его горячую руку и посчитал пульс – температурка в районе 39. Черт, а уксуса почти не осталось! Завтра пойду в лазарет и возьму на цугундер паршивого дурака фельдшеришку.
Уж меня он послушает. Потому что меня он уважает. Но больше, чем уважает, – боится. Я не дам ему погубить человека.
– Чё ты, Коста?
Как ни старался потише, поаккуратнее, но все же разбудил своего пациента. Ч-черт!
– Спи, Колян. Я так, проверяю. Дай-ка грудину твою послушаю.
Я присел на шконку, задрал Коляну рубаху и свитер, наклонился и приложил ухо к его горячей волосатой груди. В левом легком сильные хрипы. Правое вроде бы чистое. Пока. Если завтра Коляна заставят идти в промзону…
– Эй, а чем это вы там занимаетесь? – раздался у меня из-за спины ехидный мальчишеский голосок. – Хи-хи.
Я резко обернулся и встал. Шагах в пяти от меня с верхней шконки свесил голову один из новеньких, прибывших с малым зимним этапом месяц назад. Зеленый сопляк, я даже еще не запомнил его погоняло. Да и было ли у него вообще погоняло? Единственное, что я знал про него, так это то, что попал он сюда по хулиганке. Вонючий баклан! [20]
[Закрыть]
– А ты что подумал? – Я подошел к нему и дружески улыбнулся. Мол, понял шутку. Давай шутить дальше.
– Да так… – радостно хрюкнул бакланчик.
Дава-а-ай шутить дальше!
В тот же миг я сграбастал щенка за шкирятник и резко дернул его со шконки. Так быстро и резко, что он не успел даже ничего сообразить. Не успел даже пискнуть, когда вместе с постелью летел со своего второго яруса. Шмякнулся вниз, раскинул по полу костями, перебудил полбарака. И скрючился у меня в ногах бесформенной грудой тряпья и дерьма. Я не поленился пару раз пнуть эту груду ногой, стараясь, чтоб вышло это у меня побольнее.
– Ты, рыла! Ты что имел в виду, падла? Ты у кого что спросил, понимаешь? Не слышу!
– Косты, чито там? – раздался из глубины барака голос с кавказским акцентом.
– Все ништяк. Сам все решу. Спокойной ночи, братва, – вполголоса произнес я и наклонился над продолжавшим валяться на полу слизняком. – Завтра после работы ко мне. Договорим. – И отправился в «спальню», по пути на секунду задержавшись у шконки Коляна. – А ты постарайся уснуть. Спать тебе надо. Завтра на улицу – ни ногой. Бугор что-то вякнет, отсылай сразу ко мне. И лепила [21]
[Закрыть]появится – тоже ко мне. Поправляйся…
Дверь в «спальню» была отворена нараспашку, но почти весь проем заполнил громила Блондин. Стоял, подпирая косяк, и дожидался меня.
– Чё за хипеж там, Коста? Ты кого-то помял?
– Да. Баклан сопливый, что пришел в марте. – Хрен чего я стал бы докладывать Блондину.
Но меня внимательно слушал и Костя Араб. С нетерпением ждал моего ответа. – Много базарит. Спустил его на пол со шконки.
– Так зови сюда, коли уже спустил. И коли базарит, – пробормотал смотрящий.
– Завтра придет.
– Чего завтра. Давай щас.
«Все равно партия в шахматы прервана», – весело добавил я про себя, но вслух произнес:
– Не надо. Пусть полежит, поменжуется, подумает, о чем его завтра спрашивать будем. А у нас вон, перерыв на обед…
– Как Колян? – поинтересовался Араб, устраиваясь за столом.
– Хреново. Надо лечить.
– Надо. – Смотрящий корявыми пальцами принялся потрошить на дольки чеснок. – Лепилой завтра конкретно займись. Он тебя ссыт.
– Заметано. Завтра, – пообещал я. Больше о Коляне разговор не заводили. Так, болтали о чем-то пустом, по большей мере о воле. Допили чифир, и смотрящий с Блондином сразу уселись доигрывать прерванную партию. Я прибрал со стола и сходил на дальняк [22]
[Закрыть], по пути задержавшись возле Коляна. Он спал, и я побоялся даже пощупать ему лоб. Не приведи Господь, опять разбужу. Вернулся в «спальню», минуту потоптался у шахматной доски, наблюдая за тем, как развивается партия, и когда уж было решил, что она перешла в эндшпиль, Араб проскрипел:
– Да не стой над душой ты. Не отсвечивай, Коста. Иди вон книжку читай. Или ляг и щеми.
Я завалился на шконку, взял с тумбочки книгу и читал до того момента, пока Блондин и смотрящий не начали новую партию, а в шишковской «Угрюм-реке» Прошка и Ибрагим-Оглы чуть не замерзли по пути в Крайск. Тогда я отложил книгу, отвернулся к стене, оклеенной невесть откуда добытыми на зоне обоями, и попытался заснуть.
На улице выла метель, стучалась в окно, просилась к нам в гости. Но никто ее не пускал. Ничего ей здесь не светило. И у нас было тепло и уютно. У нас было сытно. Другое дело у Прошки и Ибрагима, которые загибались от холода и от голода в драной палатке.
Другое дело у мужиков, которые сейчас храпят в бараке. Их уже через пару часов разбудят, выгонят на улицу на развод, накормят пустой пшенной кашей и поведут под конвоем в промзону.
«Другое дело, у Коляна», – резанула мысль мне по мозгам, когда я начал было уже засыпать.
Не окажись меня рядом, доконал бы его проклятый дурак-фельдшеришка. И был бы при этом уверен, что исполнил свой маленький долг. А у меня другой долг. Вытянуть этого мужика с того света. Отличного мужика. Правильного мужика, который чалится только за то, что пристрелил из двустволки двоих мусоров, изнасиловавших его малолетнюю дочь и даже не попавших под следствие.
И я его вытяну. Вытяну!!!
Как и многих других за три года, что уже здесь нахожусь.
«О, черт, и какая же у меня здесь огромная практика!» – удовлетворенно подумал я и заснул.