Текст книги "Знахарь. Путевка в «Кресты»"

Автор книги: Б. Седов

– Погоди, Гиви. Передохни, – произнес я и наклонился к уху смотрящего. – Отдай мне эту соплю. Сам с ним закончу и вышвырну на хрен. Ага? Забираю?

– Забирай, – барским жестом подарил мне холопа пьяный Араб.

– Гиви, отвали, – тут же распорядился я. – Иди за стол.

Грузин зыркнул на меня огненным взором, но ослушаться не решился. Сложил выкидуху и отступил в сторону от бакланчика, который так и продолжал стоять на коленях у табурета, вывалив наружу бледный язык. «Не свихнулся бы, молокосос», – подумал я и подошел к нему. Крутанулся вокруг оси на триста шестьдесят градусов и закатал сопляку пяткой в лобешник. Он отлетел от табурета, совершил прямо-таки цирковой кувырок и влип в оклеенную веселыми цветастыми обоями стену.

– Юшкой не перемажьте здесь ничего, – пробурчал у меня из-за спины Костя Араб.

Я ничего не ответил. Сграбастал Языка за шкирятник и перевел его в стоячее положение. Он покачнулся, но на ногах удержался. И тут же я головой засадил ему по зубам. И даже услышал, как они мерзко хрустнули, изломанные и вдавленные внутрь. «Четыре передних», – прикинул я, и, придерживая Языка левой рукой, не давая ему опуститься на пол, правой заехал ему по ребрам, сломав при этом, как минимум, два. Потом распахнул ногой дверь из «спальни» и с разгону запустил отрубившегося баклана в барак.

– Заберите это дерьмо! – проорал мужикам и, вышвырнув вон ненужный уже табурет, плотно прикрыл за собой дверь. – Будет с него, – сказал братве и снова устроился за столом. – Надолго запомнит. Блондин, чего в стаканах-то пусто? Разливай давай, брат.

Блондин поспешил достать из-под стола вторую бутылку и, матерясь, принялся воевать с прокручивающейся винтовой пробкой.

– А ведь чуть не отчухали сявку ущербного, – задумчиво пробормотал Араб, накалывая на вилку очередной соленый огурчик. – Спас ты его, Коста. Доктор – ты доктор и есть.

Я удовлетворенно хмыкнул. Ведь действительно, спас сейчас дурака от самого страшного беспредела, какой только можно придумать на зоне. Ладно, что вышиб щенку четыре резца, зато братва, если даже сегодня и перепьет, опускать его даже и не подумает. Отвечать по два раза за один и тот же проступок здесь никогда не заставляют. И выбитые зубы – это нечто навроде индульгенции, которую Язык может предъявить и спокойно сказать: «А меня уже наказали». И никто его больше не тронет. Так что пусть молится на меня, идиот…

До глубокой ночи у нас стоял дым коромыслом. Уже после отбоя Блондин выковырнул из шконки одного из мужиков, Андрюшу Зубатого, набухал ему полный стакан водки и заставил играть на гитаре.

– Воровское чего? – пытался определить репертуар Зубатый, с превеликим трудом настраивая раздолбанный инструмент и бросая жадные взоры на бутылку с разбавленным спиртом, который сегодня я принес из лазарета.

– Не, генацвале. Ты чего повеселее, пожалуйста, – замахал руками Гиви. – Про волю. Про баб чего-нибудь, брат.

– Ну-у, – задумался Андрюша. – Не припомню про баб ничего. А вот есть одна песенка. Только старая она. Я ее лет десять назад написал. Еще при Горбачеве.

– Да и ништяк, – пробубнил Блондин. – Хоть при Горбачеве, хоть при Сталине с Лениным. Нам ведь насрать. Ты, главное, знай музицируй. – Он плеснул в стакан из бутылки. – Это тебе. Вот исполнишь, как следует, – выдам. Давай, братан, не менжуйся.

Зубатый быстро пробежал пальцами по струнам, смущенно кашлянул и, взяв баррэ ля минор, набрал темп.

 
На окне моем во клетке канарейка желта плачет.
За окном свою соседку я намедни испортачил.
Целовал ее активно, лежа под кустом малины.
Комары меня кусали прямо в обнаженну спину.
Комары такие мрази! Ненавижу! Ненавижу!
 
 
Говорят, они кусают разве только для престижу.
«Мол, попался нам ударник, тракторист-механизатор.
Искусали трактористу весь его рабочий зад».
Я скажу вам: «Вашу мать! Мне на комаров насрать!
Процветала б лишь страна родная.
Раз у власти Горбачев, несмотря на комаров, Я другой такой страны не знаю!»
 
 
На окно свое защиту изготовлю я из марли,
Комарам скажу сердито: «Нате выкусите, падлы!»,
Дихлофосом вместо мыла я свое умою тело,
Проберусь к подруге милой огородами на дело.
 
 
Будем мы лежать уютно в буйных зарослях капусты.
Будет после секс-сеанса на душе легко и пусто.
И Будет на восток ложиться штрих утра кроваво-красный.
Будут комары кружиться над моей спиной несчастной.
 
 
Я скажу вам: «Вашу мать! Мне на комаров насрать!
Процветала б лишь страна родная.
Раз у власти Горбачев, несмотря на комаров,
Я другой такой страны не знаю!» [38]

[Закрыть]
 

Под этот оптимистичный аккомпанемент я, уже здорово пьяный, перебрался к себе на шконку – сил на то, чтобы сидеть за столом, почти не осталось. Напротив меня на своей двуспальной кровати с никелированными спинками уже вовсю храпел Костя Араб. Сегодня у него так и не дошли руки до долгожданной малявы. Впрочем, я его понимал. Да и днем больше, днем меньше…

– Эй ты, скоморох. На два тона пониже, – пробурчал я Зубатому, отворачиваясь к стене. – И вообще, братва, сворачивайте гулянку.

Никто меня не слушал, но повторять более настойчиво я не стал, хотя мог бы разогнать эту пьяненькую компашку без особых проблем. Но… «Черт с ними, – великодушно решил я. – Пускай оторвутся. Не каждый же день». К тому же я давно привык спать при свете и шуме, не обращая ни на то, ни на другое никакого внимания.

«Проклятье! Ну и тяжелый же выдался сегодня денек», – подумал я, засыпая. Откуда-то издалека до меня доносилось бренчание дешевой гитары и надрывный голос Зубатого:

 
Ночь умерла, и кровью взорвался восток.
Заспанный день расплескал по долине туман…
 

Черт, «заспанный день»… Ну, рифмоплет!

Последняя мысль, промелькнувшая у меня в голове, прежде чем я окончательно заснул, была о том, что завтрашний «заспанный» день, похоже, окажется еще более насыщен событиями, чем сегодняшний.

Глава 6. Особенности национального дайвинга

Наутро смотрящий трясущимися с похмелья руками распаковал маляву и долго читал ее, близоруко щурясь и шевеля губами. Слишком долго. В конце концов я не выдержал: – Ну, чего там, Араб?

– Погоди. Не торопи ты меня. Год терпел, потерпи еще децл.

И еще десять минут смотрящий испытывал мое терпение. Потом кликнул застрявшего за каким-то лядом в бараке Блондина, тщательно прикрыл дверь, задвинул запор.

– Такие дела, пацаны, – пробормотал он и уселся за стол. – Ждет вас летом братва. В Кослане готова малина. А до Кослана вас поведет один местный. Из Усть-Цильмы он, так что места эти знает. Охотник, рыбак. Короче, таежник. Мужик правильный, чалился с корешком моим. Тот за него отвечает. Тута вверх по реке в восьми километрах от зоны есть избушка охотничья на другом берегу, так этот рыбак на лето поселится там и ждать будет вас. Легавым, если чего, арапа заправит, будто с бабой посрался и на все лето из дома свалил. Он, в натуре, так и поступит. Если начнут копать под него мусора, все сростется у них. И ксива у этого лесовика выправлена законная. Чистый со всех сторон, так что проводника вашего из избушки из этой никто не турнет. Всяко дождется вас. А как объявитесь, так на сборы всего полчаса. Все у него уже подготовлено будет. Что еще?.. А, да. Отписывает братва, что по всему пути до Кослана наделают схронов с продуктами, так что двигаться будете налегке. Четыреста верст, даст Бог, за неделю пройдете. А там уже встретят.

– Как долго этот абориген будет торчать в своей хижине? – поинтересовался я.

– Говорят же тебе, все лето, – недовольно буркнул смотрящий, сжигая маляву. – Значит, до осени. Но тянуть с соскоком не будем. В середине июля вода в реке самая теплая, вот тогда и рванете.

Да, от температуры воды в Ижме зависело очень многое, потому что по плану побега провести в ней нам предстояло не менее часа и постараться за это время не загнуться от гипотермии. [39]

[Закрыть]

Ох, непросто же это будет. Непросто…

* * *

План был составлен вчерне еще зимой. Уходить мы решили из промзоны. По реке. Более того, под водой.

Всю навигацию – а она укладывалась обычно в шесть месяцев с того момента, когда заканчивался ледоход, и до самого ледостава – три бригады зеков на отделении местного леспромхоза, которое вместе с ДОЗом составляло промзону, [40]

[Закрыть] занимались составлением сплавных плотов. Всю зиму сюда с делянок лесовозами свозился строевой лес и штабелевался на берегу. А стоило лишь вскрыться реке, как дряхлые речные буксиры начинали тягать вверх по течению длинные вереницы плотов. Двести пятьдесят километров до Сосногорска. До железной дороги, где плоты разбирали, а лесины загружали в вагоны.

* * *

Кроме экипажа буксира – два-три речника – груз древесины от самой промзоны сопровождал сплавщик из вольных. Обычно, он устанавливал на одном из плотов маленькую палатку, разводил небольшой костерок, вливал себе внутрь бутыль самогону и дрых до самого Сосногорска, – все равно со сплавной древесиной на реке никаких ЧП никогда не случалось.

И экипаж, и сплавщика я считал одним из самых слабых мест нашего плана. Рано или поздно они нас заметят – как только отплывем подальше от зоны, все равно придется вылезать из воды, чтобы не сдохнуть от холода. И вот тогда, не приведи Господь, кто-нибудь из этих вольняшек решит проявить героизм и поднимет шухер на всю округу. А если у них к тому же окажется ружье – ведь для местных аборигенов это в порядке вещей, брать с собой охотничью двустволку, даже отправляясь на покос за километр от поселка, – то нас повяжут, будто ягнят. Ведь у нас против этой двустволки не будет даже старой волыны. [41]

[Закрыть]

И Блондин, и смотрящий смеялись над этими моими страхами.

– Ты, Коста, просто не знаешь здешнюю публику, – говорил мне Араб. – Во-первых, в Ижме каждый второй успел побывать на киче. А такие мусорам никогда не сдадут. Во-вторых, основное понятие, по которому здесь живут мужики: «Моя хата с краю». Вы вылезете на плот, и все – и матросы, и сплавщик – с понтом вас не заметят. Отвернутся. Ослепнут. Лишь краешком глаза приглядывать будут за вами. И когда надо будет – а вы им покажете знаками, – подгребут ближе к берегу, чтоб вам поменьше купаться.

Я согласно кивал головой и все-таки дергался. Ведь во всякой деревне есть свой юродивый. А кто нам гарантирует, что мы не напоремся именно на такого – принципиального сельского активиста, который в девяносто первом закопал в огороде свой партийный билет и вот уже почти десять лет исправно выписывает «Советскую Россию» и слепо верит в возвращение коммунистов. И терпеть не может хоть каких-нибудь – хоть малейших – отклонений от буквы закона. Как бы мне не хотелось напороться на подобного типа.

– А вдруг… – никак не мог успокоиться я, а Блондин оглушительно хохотал и хлопал меня по плечу тяжелой ладонью.

– Не на том заморочился, Коста. Ну их всех на хрен, твоих активистов. Говорю же, с этими будет все чики-чики. Ты лучше представь, как мы будем сидеть под этим, будь он неладен, плотом. Дышать через трубочки. Вот это да – геморрой.

Действительно, еще один геморрой.

Сплавные плоты сбивались в четыре наката. Ширина каждого составляла примерно пять, длина – двенадцать метров. Вот под одним из таких плотов мы с Блондином и собирались выплыть за пределы промзоны. Как аквалангисты. Вернее, как простые ныряльщики, потому что акваланг нам достать было негде, и дышать, находясь под водой, мы должны были через алюминиевые трубки, прикрепленные к плоту.

Схему крепления и эскиз самих трубок набросал на клочке бумаги Араб, после чего эту бумажку тут же сжег.

– В слесарке мужики за смену нагнут таких хоть мильён, – заверил он, – но закажем трубки лишь накануне. Ну… скажем, не совсем накануне, а за неделю. Не раньше. А то еще спалимся по-глупому. Еще надо, чтоб к низу плота приколотили какие-нибудь скобы. Держаться вам надо за что-то? Чтоб не снесло течением. Чтоб плыли, как первым классом… И вот еще что, пацаны. Вы, пока суть да дело, покантуйтесь на бирже. Хотя бы через денек туда заходите, засветитесь как следует. Пускай мусора попривыкнут к такому.

Ни я, ни Блондин раньше в промзону обычно не заходили, но, начиная с зимы, когда был принят к исполнению план побега именно с ее территории, начали появляться там регулярно. Я заслал старшему нарядчику денег, и теперь наши карточки каждый день ложились «на выход на биржу», и мы беспрепятственно шатались в промзоне из угла в угол, глазели на то, как мужики вкалывают на пилораме, приучали караульных на вышках и цириков к тому, что наше появление здесь – обычное дело. И тогда в день побега наше присутствие на берегу Ижмы не вызовет подозрения. А когда настанет час «X» и нам надо будет подныривать под плот, братва учинит бузу, отвлечет внимание охраны. И мы залезем в холодную воду, постараемся выдуть из трубок воду…

– Не захлебнуться бы там… Потренироваться бы, – мечтал Блондин, и Костя Араб язвил в ответ:

– Сходи в бассейн, потренируйся. Кто тебя держит? Заодно попроси у кума парочку гидрокостюмов. Утепленные только бери. А как мужики сделают трубки, неделю цельную будешь учиться дышать через них. А я буду тебе воду туда наливать. Ха-ха! А ты ее выдувай, тренируйся…

То, как получится дышать через трубку, меня тоже волновало весьма и весьма. Но куда сильнее я беспокоился о том, чтобы не заработать в воде, температура которой даже в июле не поднимается выше тринадцати градусов, переохлаждение организма.

– Гидрокостюмы, конечно, мечта идиота, – заметил однажды я, – но с воли надо заказать побольше топленого жира. Намажем тело – не хуже любого гидрокостюма.

– И правда, – согласился Араб. – А сколько жира-то надо?

– А пес его знает, – пожал я плечами. – Килограмма четыре, пожалуй. Может, и больше.

– Скажу шоферюге, пусть возит каждый раз по полкило. А то зараз так много заказывать стремно. Еще нахлобучим кого: а на хрена нам столько жира?.. Гусиный лучше, наверное? А, Коста?

– Не знаю.

– Но ты ж у нас врач.

– Но не кулинар, – улыбнулся я. – И не подводник.

Кроме жира я был бы не прочь получить с воли водозащитные очки – такие, в каких обычно плавают в бассейнах. Но Араб на мою просьбу заказать их шоферюге ответил:

– Не-е-е, братан, в стрем. Без очков обойдешься. Ишь, барин нашелся. Може, тебе и ласты еще подогнать?..

В общем, к тому моменту, когда пришла малява с воли, в нашем плане побега из зоны вроде бы не осталось уже слабых мест. Казалось, что мы учли все. Даже перебрали внештатные ситуации, которые могут случиться во время побега. И, в результате, все сводилось к тому, что соскок должен пройти у нас гладко.

Блаженны верующие… Гладким в этой собачьей жизни ничего не бывает.

Глава 7. По имени Крис

Единственное, что еще оставалось сделать, но что мы откладывали до последнего момента, так это заказать надежному слесарю необходимое оборудование и подписать мужиков, работающих на сплаве, чтобы они установили это оборудование на плот. Ну и, конечно же, отвлекли в нужный момент охрану. При этом нельзя было допустить, чтобы суки, если узнают вдруг о готовящемся побеге, успели бы нашептать о нем на ушко кому-нибудь на оперов.

– Всем этим займешься ты, Коста, – решил Араб. – Ты к мужикам как-то поближе. Блондина они просто боятся. К тебе относятся по-другому. А я, сам понимаешь, светиться не собираюсь. Мне здесь еще жить.

– Числа пятого июля я перетру с Косолапым тему насчет трубок и скоб, – сразу спланировал я. – Все остальное в тот день, когда будем срываться.

– Катит. Так и действуй, братан. И еще… Чего-то хотел спросить. Вот, бля, склеротик. Ах, да! – шлепнул себя ладонью по лбу Костя Араб. – Вы с кумом-то о чем добазарились? Пойдешь нынче смотреть его наркоту сопливую?

– Пойду. Ближе к вечеру, – ответил я. – Засылал к нему сейчас дневального, предупредил, что понаблюдаю девчонку.

– И ладно, – задумчиво пробормотал смотрящий. – Глядишь, и правда, нам польза из этого выйдет.

В чем я глубоко сомневался. Единственная польза – одному мне – это то, что впервые за три с половиной года удастся выбраться за пределы запретки, увидеть обычных людей, живущих нормальной вольной жизнью. Хотя, как ни странно, я к этому не очень-то и стремился.

В шесть часов вечера я был вызван на КПП, где меня поджидал молодой толстомясый прапорщик, нежно нянькавший в огромных ручищах АК-74. До этого мне доводилось видеть его всего пару раз – он поступил на службу на зону примерно месяц назад. И, по-видимому, так и не смог за это короткое время усвоить, кого ему сейчас предстоит конвоировать.

– Слушай сюда, доходяга, – начал инструктировать он меня, прежде чем мы вышли за проходную. – Шаг вправо, шаг влево – побег. Стреляю без предупреждения. Говорю стоять – значит, стоять, говорю пшел – значит, пшел. По пути не базарить и не курить. Руки держать за спиной. Малейшее нарушение – в лучшем случае схлопочешь в рыло. В худшем – схлопочешь пулю. Все ясно?

Я в этот момент с интересом разглядывал его лунообразную веснушчатую физиономию. И поражался: как человек с таким добродушным лицом безобидного идиота может говорить такие грубые вещи – «в рыло схлопочешь», «пулю схлопочешь»… О, несчастная лапотная Россия! Куда же ты катишься?

– Не слышу ответа! – завизжал у меня прямо над ухом прапорщик.

– А не пошел бы ты… – громко заметил я.

Веснушчатая рожа толстяка прапора сразу покрылась красными пятнами. Впервые за все время его вертухайской карьеры ему осмелились прекословить. Да еще как! А ведь всего в каких-то пятнадцати метрах от нас с крыльца административного корпуса за ним внимательно наблюдали двое оперов из абвера. И они были свидетелями его несмываемого позора!

Нет, позор еще можно смыть. И сейчас он это сделает! Сейчас он размажет наглеца арестанта по асфальту! Да, размажет так, что эта сволочь будет месяц ссать кровью, а потом всю жизнь работать на лекарства и докторов!

Прапорщик шумно втянул в себя воздух.

А оба опера тем временем откровенно развлекались и, понимая, что прапор на этот раз взял не тот тон общения с заключенным, с нетерпением ожидали продолжения.

Продолжение не заставило себя долго ждать.

– Ах ты ж, бля, пидарюга оборванная, – проскрипел мой наиприятнейший собеседник. – Куда ты послал меня, мразь? – И, решив дальше не тратить энергию на слова, он сделал решительный шаг вперед и попытался заехать своим блестящим хромовым сапогом мне в пах. Хм…

Ситуация из разряда тех, что элементарно просчитываются даже неискушенными в драках домохозяйками. А я как-никак в течение последних трех лет не ленился брать регулярные уроки у бывшего спецназовца то ли из «Альфы», то ли Бог знает еще откуда. И, как и учил меня этот спецназовец, качнул тело немного назад, рукой заблокировал неуклюжий удар и, сразу перенеся вес тела на левую ногу, правой подрубил противника сзади под коленку так, что он как подкошенный (а ведь, и правда, подкошенный) опрокинулся наземь. А я уже выдернул из рук растерявшегося прапора АК-74 и пару раз стремительно провернул его вокруг оси (хотя черт его знает, где может быть ось у автомата) так, что ремень, закинутый за мясистый затылок прапора, свернулся в узел и затянулся на шее. А приклад жестко уперся в чисто выбритый розовый подбородок. Есть! Блестяще выполненный прием по обезвреживанию противника с последующим взятием его «на удушение». И на все про все ушло не более пары секунд. Браво! Толстому прапору остается лишь шлепать своей пухлой ладошкой по татами – асфальту. А я заслужил оценку «хиппон». Мой учитель-спецназовец может гордиться таким учеником.

Два опера на крыльце радостно загоготали. Они даже и не думали прийти на помощь своему неудачливому коллеге-мусорку. Я бросил на них мимолетный взгляд, подмигнул – мол, все ништяк, это не бунт и не захват оружия и заложника; просто маленькое расхождение во взглядах и, как следствие, небольшая драка. Потом посмотрел на выпучившего зенки прапора. Он затих и даже не думал рыпаться. Он задыхался. И все остальное, похоже, было ему по барабану. Я немного ослабил захват.

– А теперь слушай меня, козел. Сейчас мы тихо-мирно идем в гости к куму. И никаких «руки за спину», никаких «схлопочешь по роже». Вся зона отлично знает, что бежать мне нет смысла, и если по пути решишь по мне пострелять, чтоб свести счеты, подумай сначала, что за этим последует. Россия большая, но тебе и ее не хватит, чтобы зашхериться от братвы. Тебя достанут везде. А теперь пошли, кум ждет. Подымайся, отряхивай задницу жирную. – Я отпустил прапорщика и, пока он поднимался с земли, еще раз подмигнул операм. Те снова радостно расхохотались. Кажется, они были пьяными.

– Виталя, – прокричал один из них, – ты эту гранату лучше не трогай. – Похоже, что он имел в виду меня. – Взорвешься.

А я добавил:

– А когда, толстопятый, у тебя выдастся свободное время, поинтересуйся у своих сослуживцев, кто я такой и почему меня лучше не трогать. Век живи, век учись.

Прапор только зло хрюкнул в ответ. А я подумал, что взял вот сейчас и впервые за три последние года нажил на зоне заклятого врага. Интересно, и когда от него ждать ответки? Прямо сейчас?

И я, действительно, всю дорогу до дома, в котором жил кум, ожидал, что вот сейчас ослепленный злобой толстяк разрядит в меня свой автомат. Но он лишь молча топал в трех шагах позади меня и пыхтел, как пневматический пресс. И только на перекрестках открывал пасть и командовал: «направо», «налево», «вперед».

Кум жил в большой избе-пятистенке, в нарушение местных традиций отделенной от улицы глухим высоким забором. Изба была выкрашена ярко-розовой краской, и этот веселенький розовый цвет совершенно не гармонировал с темно-зеленой железной крышей. Во дворе я, к своему удивлению, обнаружил Джип «Гранд Чероки», уткнувшийся мордой в ворота кирпичного гаража. Неплохо устроился наш начальник оперативной части.

Он встретил нас на крыльце, не скрывая облегченного вздоха.

– Наконец-то. По бабам лазали, что ли? Куда запропастились?

«Пытались выяснить отношения, – подумал я – Кто главнее из нас. Оказалось, что я».

– Здорово, Константин, – запоздало поздоровался кум. – Проходи в дом. – И небрежно бросил моему конвоиру: – Чечев, свободен. Можешь идти.

Я тем временем вошел в чистую горницу, которую уместнее было бы назвать по-городскому – прихожей. Пол был укрыт серым паласом, стены оклеены дорогими виниловыми обоями. Здесь я сразу почувствовал себя неуютно. В телогрейке. В кирзачах, грязных, как траки карьерного экскаватора. К тому же отвык за последние годы от нормального человечьего жилья.

Я оперся спиной о стену и принялся стягивать сапоги, стараясь не особо измазать руки. Кум какого-то дьявола застрял на улице, бросив меня одного. Гостеприимный хозяин! Я ведь даже не знал, полагаются ли мне в этом доме какие-нибудь тапки.

Когда я справился со вторым сапогом и он стыдливо поник голенищем в самом темном углу прихожей подальше от чистенькой стойки для обуви, дверь, ведущая в одну из комнат, открылась, и из-за нее нарисовалась высокая красивая женщина. Очень красивая! На вид я дал бы ей не больше тридцати лет, но, сразу прикинув, что это, наверное, мамаша пятнадцатилетней девочки-наркоманки, решил, что она просто выглядит гораздо моложе своего возраста.

– Здраствуйте, – улыбнулась мне женщина. – Вы, наверное, Константин? Извините, не знаю вашего отчества.

– Обойдемся без отчества, – пробурчал я. – Здравствуйте. И зовите меня просто Костей.

– А я Анжелика, – представилась женщина, и я чуть не поперхнулся. О, черт! Почти Ангелина. Не могу утверждать, что кто-либо с таким именем может быть мне симпатичным. Конечно, глупо все это, но лучше бы эту красавицу звали как-нибудь по-другому.

В этот момент с улицы наконец вернулся кум, хохотнул:

– Чего Чечев на тебя жалуется? – И бросил мне к ногам нарядные тапочки. – Что сперва? Чай пить или пациентку смотреть?

– Пациентку смотреть, – тут же вмешалась женщина. – Ей уже плохо. У нее уже начинается.

– Да, сначала давайте осмотрим девчонку, – сказал я и повернулся к куму. – Вам передали сегодня список того, что мне надо?

– Конечно, конечно, – засуетился тот. – Я все лекарства достал. Даже больше того…

– Больше мне ничего не надо, – нелюбезно перебил его я. – Где я могу вымыть руки?..

Девочку звали Кристиной, и она напоминала скелет, обтянутый тонкой, прозрачной, как у яблока кожицей. Впрочем, почти все наркоманы имеют похожие «фигуры». Но ничего. Вот переломается, начнет есть по десять раз в сутки и за пару недель наберет нормальный вес. Даже растолстеет еще.

– Ну, что? Колбасит? – Я присел на кровать, на которой лежала Кристина и, взяв ее руку, сразу попытался нащупать вены. Хрен там! Вен не было. Я выругался про себя: «Распроклятье! Придется возиться, ставить катетер. Или обойдусь без него? Ведь сколько за время работы в скорой попереставил капельниц наркам чуть ли не в капилляры. Но вдруг потерял уже навык за три с половиной года и буду беспомощно блудить иголкой в руке? Позориться? Нет, все-таки лучше катетер». – Колбасит, я спрашиваю?

Девочка кивнула:

– Угу. Еще не так пока, чтобы очень. Вот через часик начнется.

– Не начнется, – успокоил ее я. – Через часик ты у меня будешь спать, как младенец. Ничего не почувствуешь. Переламывалась раньше?

– Один раз.

– Насухую?

– Нет, в больнице. Мне барбитулу [42]

[Закрыть] там делали. А у вас есть?

– Есть, – успокоил я свою пациентку. – Попозже в капельницу введу. А сейчас будем ставить катетер.

С катетером и капельницей я провозился чуть больше часа. Девочку уже начало ломать по полной программе. Худенькое тельце ее изгибало, как в припадке падучей. Она громко выла каким-то утробным нечеловеческим голосом, и этот вой, наверное, слышали соседи из соседних домов. Она запрокинула голову, пустила изо рта тонкую струйку слюны и громко скрипела зубами так, что от этого звука мороз пробирал по коже. Она уже не держала мочу, и менять под ней простыни было бы бесполезно. И она ни в какую не вырубалась, хотя я вколол ей уже слоновью дозу снотворного.

Разодрав две простыни и скрутив обрывки в тугие жгуты, мы с кумом крепко-накрепко привязали к кровати и руки, и ноги, и грудь несчастной Кристины, но ее швыряло из стороны в сторону с такой нечеловеческой силой, что уже через пять минут узлы, как мы их ни затягивали, ослабевали, и их приходилось перевязывать заново. По скуластому остроносому лицу кума уже сбегали вниз ручейки пота, а я начал серьезно дергаться: «И чего эта тварь не засыпает? Неужто я ей мало вколол? Но ведь больше нельзя. Нельзя ни в коем случае. С такими дозами может не справиться и не настолько ослабленный, как у этой девочки, организм. О, дьявол! Кажется, я, все делаю не так! Но ведь я не нарколог».

Когда Кристина наконец отрубилась, я смог хоть чуть-чуть перевести дух, а кум остатками простыни стер со лба пот и пробормотал:

– Вот видишь. А ты говорил: «В больницу». Да кто бы там с ней так нянчился. Надолго у нее это, как думаешь?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Это зависит слишком от многого. Во-первых, какая у нее была суточная доза…

– Два стошечных чека, [43]

[Закрыть]– перебила меня Анжелика.

– Терпимо. А когда последний раз был перерыв?

– Уже больше года назад. Она тогда лежала в больнице.

– Я-асненько. Теперь вопрос в следующем. Будем ослаблять ей ломку барбитулатами? Тогда все здорово затянется. Или сразу?

– А сразу, это надолго?

– Суток трое. Может, чуть больше.

– И все это время с ней будет так? – указав глазами на трясущуюся, как на вибростенде, девочку, испуганно спросил кум.

– Хорошо, если так, – «успокоил» я его. – Может быть хуже.

Мне показалось, что кум чуть слышно застонал. М-д-а-а, он уже настроился на то, что впереди его ждут нелегкие дни, что девочку будет ломать. Ему рассказали, конечно, что это – картина не из приятных. Но то, что это выглядит настолько кошмарным, он не ожидал. Никто не ожидает, пока хоть раз не увидит своими глазами. Я примерно представлял, о чем думал кум, наблюдавший за своей изгибавшейся на кровати племянницей: «В худенькое тельце Кристины вселился сам Сатана! И ей требуется не доктор, а экзорцист». Все они, обычные обыватели, думают приблизительно одинаково, когда впервые видят переламывающегося наркомана.

Кристина предоставила нам короткую передышку, когда за окном уже совершенно стемнело, а настенные ходики показывали половину одиннадцатого. К тому моменту я успел прокапать в девочку два литра лекарств и физраствора, и она ненадолго затихла. Лишь тяжело дышала и изредка вскрикивала в глубоком, но неспокойном сне. Наверное, в этот момент ей грезились кошмары. О которых она совершенно не будет помнить, когда немного придет в себя,

Анжелика наделала бутербродов, заварила кофе в большом алюминиевом чайнике и накрыла маленький столик в спальне, где после короткого затишья опять начала метаться на кровати Кристина.

– Константин, ты ведь сегодня уже никуда не пойдешь? – попросил – не спросил, а именно попросил – кум. – Я позвоню на зону дежурному, предупрежу. Хорошо? Мы без тебя здесь не справимся.

Это уж точно. Если бы я надумал их бросить, то они уже через час загнулись бы вместе с Кристиной.

– Я останусь, – сказал я и кивнул на еще одну кровать, стоявшую у противоположной стены. – Поспокойнее станет, прилягу вот здесь. А вы отдыхайте. И ни о чем не волнуйтесь. Если нужна будет помощь, я разбужу.

– Конечно, конечно. Сразу буди. И… Костя, было бы очень здорово, если бы ты вообще пожил здесь несколько дней. Пока все немного не утрясется. Мы заплатим.

Я криво усмехнулся: нашел, мусорок, кому чего предлагать; да скажи спасибо, что я хотя бы не гнушаюсь пить кофе у тебя в доме.

– Насчет денег разговаривать больше не будем, – зло отчеканил я. – А насчет нескольких дней… Посмотрим, что будет завтра. Тогда и решим. Хотя все было решено уже сейчас. Я понимал, что если свалю завтра на зону, девочку придется отправлять в поселковую больницу. И неизвестно, что изобретут там местные живодеры. Вполне возможно, что от широты своей деревенской души быстренько спровадят Кристину прямиком в гроб.

Ближе к полуночи кум с сестрой разбрелись по своим спальням. Я же, привыкший на зоне ложиться под утро, обнаружил в углу комнаты пачку старых «толстых» журналов и, сдув с них лохмотья паутины и пыли, устроился в кресле.

В двух шагах выдувала пузыри и дергалась прочно привязанная к кровати Кристина. На тарелке черствели, дожидаясь, когда я их съем, несколько бутербродов. Большой трехлитровый чайник был наполовину наполнен остывшим кофе. Из-за тонкой стены, за которой спал кум, доносились оглушительные раскаты храпа.

«Неужели он не опасается, что мне сейчас может взбрести в голову безумная мысль воспользоваться моментом и пуститься в бега? – удивлялся я. – Попутно прикончив – он ведь уверен, что я уже имею опыт убийства, – его и сестру. Обнеся квартиру и захватив Джип „Гранд Чероки". Странно… Впрочем, на зоне говорят, что кум отличный психолог и с первого взгляда, чисто интуитивно определяет, от кого чего ждать. А от меня он не ждет никаких дурацких сюрпризов, потому как знает, что я не дурак. И умею управлять своими эмоциями. А если уж и решу соскочить, то не так, с бухты-барахты, а как следует подготовившись. Интересно, он предполагает такую возможность, что в ближайшее время я могу ломануться из зоны? Черт его разберет. На этой скуластой роже никогда ничего не написано. Но как бы хотелось, чтобы никто – даже проверенные зеки – раньше положенного времени не заподозрил меня в том, что я собрался делать из Ижмы ноги».