355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Б. Седов » Знахарь. Путевка в «Кресты» » Текст книги (страница 7)
Знахарь. Путевка в «Кресты»
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:05

Текст книги "Знахарь. Путевка в «Кресты»"


Автор книги: Б. Седов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7. Пресс-хата

Как и учил меня Бахва, бритву я сжал между пальцами, и по закону подлости, рука конечно сразу вспотела. Весь путь до комнаты допросов я боялся, что половинка лезвия выскользнет под ноги конвойному.

Как мы вчера и договаривались, меня дожидался только один Живицкий, без следака.

– Вопрос с Ангелиной решен? – сразу же перешел я к делу и получил ответ, который больше всего и ожидал.

– Придется все это отложить примерно на месяц. Ваша супруга в больнице.

– Что-то серьезное? – насторожился я.

– Нет, нет. Что вы? – расплылся в широкой улыбке Живицкий. – Нервный срыв. Вы поймите, сколько же ей, бедняжке, пришлось пережить за последнее время. И вот результат. Ее поместили в больницу на Пряжке. Я узнавал – курс лечения сорок пять суток. После этого я, конечно, вам устрою свидание.

Я про себя рассмеялся: эти ублюдки считают, что успеют дожать меня за сорок пять суток. Или, в крайнем случае, продлят Ангелине курс лечения. В психушке можно его продлевать сколь угодно. Удачную же они выбрали больницу. И удачный диагноз – он так хорошо вписывается в сценарий.

– Вы хотели о чем-то мне рассказать, Константин? Или просто посоветоваться, определить, так сказать, линию поведения? – вкрадчивым тоном спросил меня адвокат.

– Да, я хотел рассказать. Вы помните, я вчера говорил о том, что меня подставляют?

– Конечно, я помню.

– Вы верите в это?

– Я обязан верить всему, что вы мне говорите, ибо я исхожу из того, что это исключительно правда. И ни капли фантазии. Потому что это в ваших же интересах. Лишь на таком паритетном доверии мы сумеем получить для себя наибольшие выгоды. И выиграть это несчастное дело.

Я усмехнулся. Какой же он словоблуд! Впрочем, это его профессия.

– Сейчас я вам скажу только правду, – заверил я адвокатишку. – И, поверьте, всегда буду говорить правду и только правду. И вам, и Мухе, ибо лгать мне нет смысла. Я невиновен, и это я сейчас вам докажу. Слушайте схему, по которой меня подставила Ангелина.

Я рассказывал и внимательно наблюдал за адвокатом, стараясь определить в его поведении хоть какое-нибудь отклонение от нормы, но он лишь кивал, как китайский болванчик. И слушал меня именно так, как родители выслушивают фантазии своего завравшегося ребенка.

– Мне кажется, Константин Александрович, что вы выдаете желаемое за действительное. На чем основано ваше, – я бы сказал, очень тяжелое! – обвинение самого близкого вам человека? Чай показался вам горьковатым, наутро вы чувствовали себя неважно… И только?

– Нет, не только! – возмутился я. – Добавьте к этому еще и исчезнувшее куда-то лекарство.

– Хорошо. Предположите такой вариант. Ваша супруга после такого удара, как ваш арест, была выбита из колеи настолько, что, естественно, не могла заснуть. Впрочем, как и любая другая нормальная женщина, в одночасье потерявшая любимого мужа, единственную опору в жизни. Промучившись до утра, Ангелина вдруг вспоминает, что в домашней аптечке есть лечебное средство, которое имеет снотворное действие. Конечно же, ваша супруга использует это лекарство. Для себя. – На последних двух словах Живицкий сделал ударение. – Теперь обратимся к горькому чаю. Вам, как медику, конечно известно, что усталость притупляет вкусовое восприятие…

– У людей с болезнями печени или эндокринной системы, – перебил я. – Или с болезнями мозга. Но не у меня. Я отлично знаю особенности своего организма. К тому же я помню, как меня вырубило сразу после этого чая. А уж действие морфинов я изучал. Правда, до этого случая, лишь в теории.

– Ох, Константин Александрович, – тяжко вздохнул Живицкий. – Я не могу с вами спорить, потому что точно знаю, что не смогу вас убедить. И знаете, по какой причине?

– По какой же?

– Вы признаете только свою правоту, и, остановившись на какой-нибудь версии, уже не можете с нее слезть. И в упор не замечаете альтернатив, которые валяются буквально у вас под ногами. – Живицкий бросил взгляд на часы. – У нас, к сожалению, нету времени, чтобы продолжить дискуссию. Сейчас должен подойти Владимир Владимирович. Но после допроса, оставшись наедине с собой, постарайтесь критически оценить свою версию о предательстве Ангелины. Попробуйте сами опровергнуть все аргументы, которые сейчас предъявляли мне. И я очень надеюсь, что у вас все получится. – И Живицкий с надеждой заглянул мне в глаза. Так по-отечески! Через сильные линзы очков его глаза казались большими-большими. Добрыми-добрыми.

Вах-вах-вах! Сейчас расплачусь!

А все же какой он омерзительный иуда! Я не сомневался в том, что он сам не верит в то, что сейчас мне плел. И отлично понимает, что я прав на все сто процентов, подозревая свою жену. Но ведь за то, чтобы я сел, деньги плочены, и надо их отрабатывать. А то, что в результате совершенно невиновный человек может легко залететь в лагеря лет этак на двадцать – это дело десятое. Деньги главнее всего остального – совести там или профессиональной этики. Если, конечно, этика или совесть имеются в наличии хотя бы в зачатках. Вернее, в остатках. Надо будет все же серьезно подумать о замене адвоката…

Муха не успел войти в комнату, как сразу взял быка за рога. Еще не устроившись за столом, он бросил мне на ходу:

– Вы вчера обещали, что сегодня я услышу кое-что интересное. Жду.

Что-то было незаметно, чтобы он ждал. Даже не уткнул еще свою задницу в стул, а уже обильно потеет от нетерпения. Ладно, не буду мучить несчастненького. И я, не спеша, с выражением, с расстановкой повторил следаку то, что час назад уже рассказывал адвокату, на этот раз внимательно наблюдая за поведением Мухи. И надо сказать, что, в отличие от Живицкого, он вел себя весьма неадекватно. Да и вообще сегодня он был весь какой-то неестественно взвинченный. Перепало вчера от хозяина по самое некуда? Возможно, возможно. Ах, как бы хотелось мне знать, кто этот хозяин! Кто руководит этим фарсом!

Муха слушал меня, не перебивая, до тех пор, пока я не обмолвился о том, что с меня, спящего, жена вполне могла снять отпечатки и на ручку ножа, которым пырнули Смирницкую, и на золотые побрякушки. Нервы прокурора не выдержали. Он покраснел, сильно хлопнул ладонью по крышке стола и взвизгнул:

– Все! Хватит! Не могу слушать весь этот бред! Ты отлично знаешь, что хватался и за нож, и за золото без перчаток и даже не позаботился потом стереть свои пальцы! И знаешь, что мы их найдем и идентифицируем! Подгото-о-овился, сочинитель… Да я подобной бодяги наслушался за годы работы, что уши уже… Во… – Он оттопырил себе одно красное ушко и наглядно продемонстрировал, что значит «Во…» – Короче, читай. – Муха выдернул из портфеля порох бумажек и бросил на стол.

Я даже не шелохнулся. Спокойно сидел нога на ногу и наслаждался видом мандражирующего следака. И соображал, а что бы ему еще такого добавить, чтобы добить окончательно. Чтобы хватил родимец прыщавого выродка. Уж очень хотелось хоть чуть-чуть отыграться за все те геморрои, которые нажил по его вражьей милости.

– Ознакомься! – снова взвизгнул следак и, не удержавшись, похвастался: – Здесь все. Заключение о том, что ширина лезвия соответствует размерам раны на теле терпилы. – Он так и сказал на ментовском жаргоне: «терпилы», а не Смирницкой. – Заключение о соответствии группы и резус-фактора крови, обнаруженной на ноже, и крови убитой. Заключение об идентичности отпечатков на ноже и побрякушках твоим, дурак, отпечаткам.

– Я знаю, что они должны соответствовать, – заметил я.

– Так и чего же ты… – встрепенулся Муха. – Чего же ты, сука, в несознанку играешь! Ведь пойми, что мне всего этого хватит, – следак прихлопнул бумаги ладонью, – чтобы оформлять дело в суд.

– Оформляйте, – решил поддразнить его я. – Я там устрою славное шоу.

– Да там тебе, идиоту, так прижмут яйца, что получишь вышак. А напишешь сейчас явку с повинной, я тебе организую по минимуму. И пойдешь в хорошую зону.

– Я не знаю, что надо писать, – тяжко вздохнул я, и у Мухи задвигались ноздри, как у лисицы при виде сурка. Ему пригрезилось, что вот-вот я готов расплакаться и начать колоться. – Мы сейчас вместе напишем, – поспешил он и тут же осекся, увидев мое лицо.

– Начальство напрягает, Владимир Владимирович? – участливо поинтересовался я.

Он в ответ лишь поиграл желваками.

– Напряга-а-ает, – продолжал донимать его я. Наверное, зря. – Я, конечно, не то в виду имею начальство, что в прокуратуре, а то, что в тени. То, что платит гораздо больше. А ведь, Владимир Владимирович, от меня это начальство избавится – тут же возьмется за вас. Не любит такое начальство тех, кто много знает. Ох, не любит. И мочит их, Владимир Владимирович, без церемоний. Так что через годик я буду отдыхать где-нибудь на таежном курорте подальше от Питера, а вы будете вариться в котле. Не думаю, что после того, как вас шлепнут, вы попадете в рай.

– Все! Довольно!!! – На этот раз Муха сотряс стол уже не ладошкой, а кулаком. Потом вскочил и упер в меня указательный палец: – По-хорошему ты не понимаешь, будем с тобой по-плохому. Даю последний шанс. Предлагаю: пиши явку с повинной. Потом это же тебе предложат другие. По-другому. Ну!!!

Я сжал пальцами бритву и послал Муху на фуй. Он покраснел от злости, как помидор, и рванул из комнаты.

– Зря вы так, Константин Александрович, – покачал головой Живицкий. – У вас могут быть неприятности. – У меня уже неприятности, – горько посетовал я. – Дальше некуда.

– Есть куда. Поверьте, я-то уж знаю.

Я тоже знал. Рассказал мне о таких неприятностях Бахва. И, кажется, оказался прав.

– Константин Александрович, – позвал меня адвокат, и я в ответ огрызнулся:

– Помолчим! Помолчим, понятно? – Еще не хватало мне выслушивать его мрачные пророчества. И без того на душе было тошно. Тошно до одури!

Живицкий испуганно кивнул и принялся протирать стекла очков. Я же развернул к себе один из листов бумаги, в запальчивости оставленных следаком на столе, и начал со скуки изучать заключение дактилоскопической экспертизы. Так мы и сидели в гробовой тишине минут пятнадцать, пока дверь не распахнулась и в комнату не ворвался Муха, а следом за ним здоровенный вертухай.

– Вста-а-ать!!! – заорал он, и я поспешил подскочить со стула. – Руки за спину! Ну, пшел!!!

Я на секунду замешкался, и конвоир наградил меня крепким пинком, придав мне ускорение в сторону двери. Где-то далеко-далеко в глубине комнаты для допросов ехидно хихикнул следак. Он был уверен, что я даже не представляю, на какую Голгофу меня сейчас поведут.

Но я представлял. И у меня между пальцами была зажата бритва – мой единственный шанс на то, чтобы выжить…

Опять бесконечные лестницы и мрачные коридоры, решетки с электрическими замками и стойка «рожей к стене, руки на стену» перед каждой из них. Совершенно другие, чем раньше, лестницы. Чужие коридоры. Незнакомые мне решетки. Этой дорогой меня еще не водили, но я точно знал, куда я иду. И не испытывал при этом ни страха, ни того мандража, что бывает порой перед боем, когда в кровь выбрасывается добрая порция адреналина.

Вообще никаких эмоций! Вообще никаких чувств! Лишь опасение, что, когда возле очередной решетки буду держать руки на стенке, обломок бритвы выскользнет из влажных от пота пальцев!

Но, видно, хранила меня Судьба, непутевого.

– Здесь стоять! – возле одной из железных дверей меня снова уткнули физиономией в стену и тщательно обыскали. Потом загремели засовы, и конвойный хмыкнул у меня за спиной:

– Молись. Идешь заниматься сексом.

Да, помолиться бы не мешало перед такой непростой операцией, как харакири. «Отче наш, иже еси на небеси…», – попытался припомнить я, перемещая обломок бритвы потными пальцами. Только бы суметь зафиксировать его пожестче, когда буду вскрывать себе брюхо. Только бы он не крутился.

– Заходи!

Я состроил на лице безразличную мину, не спеша пошел в открытую нараспашку дверь и замер на пороге.

Это был совсем иной мир, чем моя камера. Здесь было чище. Здесь было светлее. Здесь было уютнее. Здесь по-другому пахло. Нет, не смертью, а каким-то терпким, довольно приятным одеколоном. Где-то в глубине громко работал магнитофон, и музыка казалась приятной и мелодичной. Вот под эту-то музыку мне и предстоит чудовищное членовредительство. Никогда не подумал бы раньше, что подобное когда-нибудь может случиться со мной.

– Чего встал. Проходи, будь как дома, – прозвучат глухой бас и добавил ехидно: – Попку подмыл, петушок?

Их в камере было человек десять. Может, и больше, я не считал. Не до этого было мне, совсем не до этого. Левой рукой я зацепил футболку и выдернул ее из штанов. На то, чтобы медлить и изучать обстановку, уже не осталось времени. Ко мне вразвалочку уже направлялись два здоровенных типа с бритыми налысо головами. Впрочем, «направлялись» – сказано громко. Куда можно направляться в камере, вся длина которой не более десяти широких шагов? Ее можно всю перепрыгнуть в четыре прыжка.

Так вот, этим монстрам до меня оставалось меньше прыжка…

когда я напряг пресс, возблагодарил Бога за то, что у меня на животе совершенно нет жира, левее и ниже пупка поглубже вдавил лезвие внутрь и, скрипнув зубами, с невероятным усилием повел его вправо.

Ножом или скальпелем я бы провел эту операцию без проблем, но бритва совершенно не держалась в пальцах, и я панически боялся, что вот сейчас она выскользнет, уйдет полностью в брюшную полость и я не успею ее найти. И не закончу операцию. И сдохну.

А еще я ждал, что в любой момент на меня могут наброситься те двое гоблинов, которым до меня оставалось всего два шага. Скрутят мне руки… И все! Я оторвал взгляд от живота и затравленно посмотрел исподлобья на камеру.

Те двое, что направлялись ко мне, остановились и с нескрываемым интересом наблюдали за мной. Мешать мне они не собирались, хотели досмотреть бесплатное шоу, которое вдруг приятно разнообразило их монотонную тюремную жизнь. С их стороны можно было не ждать никаких помех, и я снова полностью сосредоточился на бритве, которая уже миновала траверз пупка.

Крови было довольно много, потому что я, насколько это возможно, продолжал держать пресс напряженным. Боли я совершенно не чувствовал. Вернее, что-то так, несерьезное. Во-первых, для настоящей, оглушительной боли еще не настало время. Во-вторых, не до своих ощущений мне было в этот момент. Не упустить бы из пальцев бритву. Главное, не упустить бритву!

Я вскрывал себе пузо, наверное, не более четырех секунд, но казалось, что от первого надреза до того момента, когда понял, что кишки полезли наружу, прошла тысяча лет. Или чуть больше.

И вот через эту тысячу лет вероломно, без объявления войны на меня навалилась дикая, словами не передаваемая боль. Она сковала все мое тело. Она пробралась в самые отдаленные уголки мозга. Она моментально разрушила все мои мысли и чувства. Во мне осталась хозяйничать только она, госпожа Великая Боль.

Наверное, я застонал и шмякнулся на грязный бетонный пол, подмяв под себя свои синие кишки. Наверное, кто-нибудь из обитателей камеры пнул ногой мое обмякшее тело и недовольно пробормотал: «М-мать твою, опять подтирать дерьмо за этими пидарами». Наверное, мне дали вдоволь поваляться без чувств, прежде чем пришел местный фельдшер и кто-то с носилками, на которые собрали мои потрохи и прилагающегося к ним меня самого. Наверное…

Наверное, все было именно так. А может быть, по другому. Не все ли равно? В таких ситуациях важен сам результат, а его я однозначно добился. Даже тройного результата: сумел отсрочить свою смертную казнь; утер нос прыщавому прокуроришке, продемонстрировав ему, с кем он связался; и, наконец, уже на третий день пребывания в «Крестах», приобрел здесь значительный авторитет. Теперь дело оставалось только за малым – суметь нормально перенести операцию и достойно справиться с перитонитом. И можно было отправляться назад в свою четыреста двадцать шестую камеру лечить больную Бахвину печень. И учиться карточным фокусам у Лехи Картины.

А главное, продолжать борьбу за свободу. Вернее, настоящую войну за свободу, потому что ничего иного прокуроришка Муха теперь ждать от меня не мог.

Глава 8. Люди в белых халатах

Первые два дня, которые я провел в послеоперационной палате, не запомнились мне совершенно. Сначала я очень мучительно и долго отходил от наркоза, потом спал, как новорожденный, почти сутки, иногда очухиваясь буквально на считанные минуты только затем, чтобы окинуть тупым бессмысленным взором палату и снова заснуть. Наверное, в капельницу добавляли какое-нибудь снотворное. А может, это просто была защитная реакция организма, и тогда спасибо ему за то, что все это время мне снились яркие красочные сны про волю. В этих снах было все, о чем я сейчас не мог и мечтать – бездонное голубое небо, безбрежные зеленые луга, могучие, гудящие на ветру, сосновые леса. И Ангелина. Она присутствовала везде, притом, постоянно на первом плане. Но это была хорошая, еще ТА Ангелина. Я ее очень любил, ТУ Ангелину. Я был беспримерно счастлив снова быть рядом с ней в ТОЙ бесконечно счастливой жизни.

Но на третий день вернулась действительность. Меня на каталке перевезли и обычную хирургическую палату, под завязку набитую синими от наколок человеческими телами. Палату, насквозь пропитанную запахами мочи и нечистого постельного белья. Палату, в которой царила та же тюремная атмосфера, что и в обычных камерах, – те же понятия и иерархия, те же авторитеты и изгои; те же привилегии и те же повинности. Разве что здесь были обычные окна без могучих намордников, правда, с немыслимо грязными стеклами и густыми решетками. Но, главное, это были нормальные окна с деревянными рамами.

Впритык к одному из таких окон меня и положили на обычную односпальную кровать с железными спинками и металлической сеткой. Притом эта кровать стояла отдельно, а не в паре с другой, как все остальные. Я еще не успел осознать, что уже начинаю вкушать плоды своей несознанки и веселенькой экскурсии в пресс-хату.

Когда меня везли через палату, гул голосов на время смолк, и все, кто был в состоянии, провожали меня внимательными взглядами.

– Я сам, – дернулся я с каталки, когда двое санитаров из выздоравливающих попытались переложить меня на постель. И вдруг у меня за спиной раздался молодой женский голос:

– Не положено!

Я уловил в нем командные нотки и покорно затих. Лишь лихо вывинтил набок голову посмотреть, что там за мать-командирша. И вообще, увидеть впервые за последнюю неделю молодую женщину. Пожилых и толстых я видел еще вчера и позавчера. Они меняли мне капельницы, просто заходили в операционную палату. Но тогда я был словно втоптанный в асфальт дождевой червяк и ни о чем больше думать не мог, кроме как о своих болячках. Теперь же я ожил. И легко выворачивал шею на мелодичный девчоночий голосок.

Она действительно была похожа на девочку: худенькая и невысокая, в чистом розовеньком халатике, туго перетянутом в талии, стояла, небрежно опершись плечом о крашеную темно-серой масляной краской стену. И на фоне этой стены ее халат казался еще розовее. Еще чище – на фоне этой кошмарно грязной палаты.

Меня бережно, словно ржавый фугас, перекантовали с каталки в постель, и я затих на спине, чувствуя, как от перевозки разболелся шрам. А девушка, дождавшись, когда уберут каталку, подошла ко мне и присела на соседнюю койку.

– Ишь, «я сам», – пробурчала она с притворной строгостью в голосе. – И двух суток нет, как кишки ему обратно в брюхо сложили, а он уже сам. Герой! – Она улыбнулась, и у нее в глазах блеснули озорные искорки. – Полежи, сейчас приду, капельницу поставлю. Как себя чувствуешь?

– Нормально, – просипел я и, кашлянув, чтобы немного прочистить горло, похвастался: – Но иногда бывает и лучше. Правда, не часто. Тебя как зовут?

– Ольга. – Она тряхнула головой, и вверх вороньим крылом взмыли иссиня-черные блестящие волосы. Эта Оля вполне могла бы рекламировать дорогие шампуни, а не прозябать в такой вонючей дыре, как больничка для зеков.

– А меня Константин, – представился я.

– Я знаю, – улыбнулась она. – Все я про тебя знаю. Лежи. – Она легко коснулась тонкими пальчиками моей руки. – Сейчас капаться будем, герой. – И легко вспорхнув с кровати, быстрым шагом направилась к выходу из палаты. Провожая ее почти влюбленным взглядом, я чисто автоматически отметил, что халат из синтетики очень плотно и сексуально облегает ее стройное тело. А под ним при каждом Олином шаге перекатывается круглая попка. И в этот момент до меня дошло, что вокруг по-прежнему стоит гробовая тишина. Я понял, что пока разговаривал с Ольгой, вся палата – все как один (те, кто был в состоянии) – внимательно и жадно наблюдала за нами. И не к месту подумал, что, наверное, кое-кто в этот момент аккуратненько мастурбировал под одеялом, старательно избавляя взглядом соблазнительную брюнетку от розового халатика. И она, конечно, отлично знает, что каждый раз, стоит ей зайти со стойкой для капельниц в какую-нибудь из палат, как тут же несколько рук шмыгают под одеяло. А в те дни, когда она выходная, зеки, изголодавшиеся за долгие месяцы по нормальным бабам, с нетерпением ждут ее смены, поскольку дрочат, взирая на толстых обрюзгших сестер или врачих, лишь доходяги и извращенцы. Интересно, ее хоть иногда возбуждает осознание того, что постоянно выступает здесь в роли порномодели? Вот Ангелину, конечно же, возбуждало бы.

Стоило Ольге выйти из палаты, как тишину тут же разорвал восхищенный возглас:

– Во блин, Костоправ, ты даешь! Да ты не Костоправ, ты Супермен. Чё ты, брат, сделал такое с нашей неприступной Ольгой Владимировной, что она перед тобой вся на цырлах? Как кошка, выгнула спинку.

Я приподнялся на локтях, чтобы посмотреть, кто такой там меня знает.

– Лежи, брат, лежи, сейчас подойду. – С кровати, установленной напротив моей у другого окна, приветственно махнул рукой парень примерно того же возраста, что и я. Он спустил ноги на пол, шлепая задниками домашних тапочек, пересек проход, разделяющий два ряда шконок, и ткнулся узким задом туда, где только что сидела Ольга.

– Здорово, братан. – Парень протянул мне богато украшенную наколками лапу. – Я Миха Ворсистый. Смотрю здесь за всем этим сбродом.

– Откуда знаешь меня? – поинтересовался я, когда мы обменивались крепким рукопожатием.

– То есть как?.. – искренне удивился Ворсистый. – А кто про тебя не знает? И здесь, и в корпусах. Вся тюрьма только о тебе и говорит.

«Да, точно, – сообразил я. – Тюремный телеграф. – И ухмыльнулся про себя: – Не удавалось на воле, так прославился здесь».

– Ты, слышь, как… – тем временем бубнил Миха. – Как себя чувствуешь? Ништяк? Если хреново, так тока скажи, я отвалю.

И только я призадумался, а не сказать ли ему такое на самом деле, как это сделала за меня Ольга.

– Ворсиков! – рявкнула она, появившись палате. В руке медсестра держала стойку для капельниц, на которой были закреплены две бутыли с лекарствами. – А ну, брысь на место! Не успел человек в себя прийти, как у него уже гости.

Ворсистый проворно – даже слишком проворно – подскочил и устремился к своей кровати. Но по дороге за что-то запнулся и, как ветряк, несколько раз широко взмахнул длинными худыми руками, но на ногах устоял. Высоко вверх подлетел нарядный зеленый тапок с помпончиком и шлепнулся на одного из доходяг. А Миха, подогнув, как цапля, ушибленную ногу, замер возле своей кровати и длинно пустил все по матушке. Палата дружно заржала. Даже строгая, неприступная Ольга Владимировна позволила себе улыбнулся. И я не сдержался… И тут же меня скрючило от нечеловеческой боли. Я вцепился в край одеяла руками, зажмурил глаза и с огромным трудом сумел не застонать…

Наверное, мне потребовалось не меньше минуты на то, чтобы прийти в себя. Наконец я поглубже втянул в себя воздух и с трудом размежил веки. И первым, что увидел, было испуганное личико Ольги. Симпатичное, несколько кукольное личико. Большие – даже неестественно большие – темно-зеленые глаза, прямой носик, пухлые яркие губки. На вид ей было лет двадцать – не больше. «Странно, – подумал я, – и что ее держит здесь, в этом грязном тюремном стационаре? Неужели лишь мизерные надбавки к зарплате, кое-какие почти незаметные льготы и увеличенный отпуск? Впрочем, при доле старания и проворства из этой больнички можно сделать для себя золотое дно».

– Эй, ты живой? – испуганно прошептала Ольга и дотронулась до моей щеки. – Позвать врача?

Я заставил себя улыбнуться и пожаловался:

– Мне еще нельзя смеяться.

– Конечно, – облегченно согласилась Ольга и начала возиться с капельницей.

Вставив мне в вену иглу и закрепив ее двумя полосками пластыря, она, как бы извиняясь, посетовала:

– Мне надо идти. Работы невпроворот. А ты поспи. Там, в лекарстве, – она кивнула на стойку – снотворное. Если эти герои будут мешать, посылай их подальше. Насколько я в ваших делах понимаю, тебя сразу послушают. А я потом подойду. – И, уже обращаясь к Ворсистому, громко распорядилась: – Ворсиков, пригляди-ка за капельницей. И следи, чтоб никто рядом с Разиным не крутился. Пусть отдыхает.

И ушла. А Миха Ворсистый похлопав меня по ноге, радостно сообщил:

– Ща, Коста, все будет ништяк! – И заорал во всю глотку: – Ша, доходяги, закрылись! Слышали, чтоб не мешать? Султан отдыхает! У султана гарем, ему ночью трудиться! А пуза еще не срослась! Нада с этим спешить! Нада поспать… – Он бродил по палате и «наводил порядок». Кого-то пнул, у кого-то что-то забрал. Разогнал всех по кроватям. – …Тихий час! Ша, выключаю свет! Все ништяк, Коста. Спи. Никто ничего…

Я закрыл глаза и, действительно, начал стремительно засыпать. В каком-то сумбурном круговороте закружились вокруг меня бездонное небо, безбрежные луга и могучие леса. И Ангелина. Я пригляделся внимательнее. Нет, это была не Ангелина. У этой девушки были иссиня-черные волосы. Как вороново крыло.

И тут я сообразил, что это Ольга. Девушка, с которой я познакомился меньше часа назад. И вот она мне уже снится. Интере-е-есненько! Что-то уж больно скоро. Такого со мной еще никогда не бывало. Такого со мной не должно быть вообще! Хотя… если принимать во внимание экстремальные условия, в которых я оказался, и предательство Ангелины, о котором узнал накануне… М-да, выходит – клин клином? Черт с ним, пусть будет так. Вот только не стоит обольщаться насчет того, что у меня, уголовника, выгорит что-нибудь с этой девицей. Дрочить – вот и вся любовь, которая прописана мне на ближайшие годы. Интересно, на сколько? Самый злободневный вопрос.

Вот так. Я спал и во сне трезво размышлял о своей жизни. Наверное, какого-то хитрого снотворного закачала мне в капельницу Ольга.

А может, еще и приворотного зелья? Уж слишком быстро я в нее влюбился.


* * *

– … И вот, получаеццы, что камера с пидерами оказалась как раз через стенку с бабской. Ну, стенка – эта тока так говорится. Не стенка. Стенища! Короче, Бог знает что…

– Не поминай всуе, падла!

– Ага, хорошо… Короче, пес знает что. Толщины в ней было полметру, не меньше. – Где это было, гришь?

– Да где-то в Сибири.

– Вот бля-а-а…

– Дык слушайте дале. Когда-то труба там была, в этой стенище. Потом трубу вынули, а дыру заложили известкой. И вот пидеры, значит, про это пронюхали и ну эту дыру колупать. К бабам, короче. Проколупали…

– Чё, шмонов там не было?

– Не кажин же день… Дык вот, проколупали дырочку узеньку, стакан еле пролазит. Бабы на той стороне рады, дурехи, конечно. Да тока базарят: «Чё проку? Через таку нору хрен чё получиццы». А пидары им: «Нет, – грят, – мы придумали». И начали оне вот такой херней занимаццы. Сперва какой-нибудь пидар руку в эту дыру сует, а с другой стороны одна из баб ему подставляеццы, и вот он ее ну нахерачивать! Пока тая не кончит. Опосля поменяюццы, и уже баба ему дрочит.

– Ништя-а-ак!!!

– Потомока так же другая пара. И так круглые сутки, как на конвейере.

– А мусора?

– А чё мусорам? Чё оне могут увидеть? Hу лежит кто-то там на нарах, да и лежит. А куды рука евона идет, и не поймешь.

– Ага-а…

– И, значицца, все это так продолжалыся несколько суток. Пока такая херня не случилыся. Был там толстый один такой.

– Жопастый!

– …И вот пришла евоная очередь, сунул он руку. Не впервой уже, ране скока совал, и все ништяк. А тута то ли кирпич он какой в глубине зацепил, и тот опустился, то ли еще чего. Но тока застрял пидарас. Ни туда, ни сюда.

– Как Винни-Пух.

– Лежит он, значицца, жопою дергает, руку вытаскиват. И никак. Лежит час, лежит два. Ссать давно захотел. И ника-а-ак! А другие пидары злые – тако дупло заткнул ератическо. Злые, бля буду! Готовы убить! «Ты, – грят, – толстопятый, отлипай, как хошь, от кормушки, или сами отлепим». А он бы и рад. Да ника-а-ак!!! И берут оне его в несколько рук и ну тянуть на себя. Он верещит, аки кабанчик, а не лезет. Оне того сильнее его!.. И тута легавые…

– Конечно, кады же без них.

– Вбегают, значиццы, в камеру и ну всех херачить. «А ну выйти, – орут, – на поверку! А ты, толстожопый, чё развалился?» Пинают его, он орет, а все лежит. Легавые: «Чё, значит, такое? Ты совсем охренел? Нас не боишься?» Он: «Да застрял я. Не вылезти». Тут мусора все просекли. И обалдели аж. И пидару этому: «Ах, ты ж пес похотливый! Жаль, что руку, – грят, – а не фуй ты туда засунул»…

Целыми днями я выслушивал эти истории. В ушах от них уже образовались мозоли, но кроме этого никаких других способов времяпрепровождения здесь просто не было. Разве что пересчитывать трещины на потолке. Несколько газет и журналов, которые нашлись в нашей и в соседних палатах, я давно прочитал, так же как и парочку дешевых засаленных книжек с низкопробными детективами. В карты я не играл. Впрочем, как и другие – здесь любое движение было под строгим контролем цириков и медсестер. Так что оставалось лишь выслушивать всю бодягу, которую гнали круглые сутки зеки.

Шли десятые сутки моего пребывания в больничке, и мне уже, явно поспешив, сняли швы. И, похоже, уже собирались выписывать, но когда точно, я не ведал – не знал. Врач молчал. И даже Оля, которую я попросил произвести разведку, вернулась ни с чем.

– Ты же сам знаешь, Костя, – виновато сказала она, присев на краешек моей кровати, – что здесь за порядки. Похуже, чем в дурке. Может, тебя продержат еще до следующей моей смены?

– Нет. Это точно.

– Я попробую подмениться, – вздохнула она. – Послезавтра выйду. Вдруг еще застану тебя.

– Зачем? – задал я дурацкий вопрос.

Она молча пожала узким плечиком, улыбнусь и томно закатила глаза.

– У тебя могут быть неприятности, – заметил я.

– Да ты что?! – притворно ужаснулась вполголоса Оля. – Мне завотделением говорил то же самое. Я ответила, что пусть хоть увольняют, и он отвязался. Сначала найдите кого-нибудь на мое место, а потом качайте права, – ехидно хмыкнула она. – Ой, я пошла, Костик. У меня там две капельницы. Будет время, сразу зайду.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю