Текст книги "Приход ночи (сборник)"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 83 страниц)

18

– Ну, что у вас, доктор Шеффилд? – спросил Саймон. Астрофизик сидел за столом, на котором аккуратные стопки бумаг и микрофильмов окружали маленький интегратор Макфрида, и смотрел на вошедшего Шеффилда.

Шеффилд небрежно присел на тщательно застеленную койку Саймона. Он заметил недовольный взгляд астрофизика, но не смутился.

– Я не согласен с вашим выбором людей для работы на месте поселения. Получается, что вы отобрали двоих представителей точных наук и троих биологов, верно?

– Да.

– И вы думаете, что охватили все?

– О, господи! Вы хотите что-нибудь предложить?

– Я хотел бы отправиться сам.

– Зачем?

– У вас некому будет заниматься наукой о человеческой психике.

– О человеческой психике? Великий космос! Доктор Шеффилд, посылать туда даже пять человек – уже большой риск. В сущности, доктор, вы и ваш… хм… подопечный были включены в научный персонал экспедиции по распоряжению Бюро по делам периферии без всякого согласования со мной. Я буду говорить прямо; если бы спросили меня, я высказался бы против. Я не вижу, чем наука о человеческой психике может помочь в таком исследовании. Очень жаль, что Бюро пожелало провести в подобной обстановке эксперимент с мнемонистом. Мы не можем допустить таких сцен, как только что с Родригесом.

Шеффилду стало ясно: Саймон не знает о том, какое отношение имел Марк к самому решению послать эту экспедицию. Он сел прямо, уперся руками в колени, выставив локти в стороны, и напустил на себя ледяную официальность.

– Итак, вы, доктор Саймон, не видите, чем науке о человеческой психике может помочь в таком исследовании? А что если я скажу вам, что гибель первого поселения можно объяснить очень просто на основе психологии?

– Это меня не убедит. Психолог все, что угодно, может объяснить, но ничего не может доказать.

Саймон ухмыльнулся, довольный только что придуманным афоризмом. Шеффилд пропустил его мимо ушей и продолжал:

– Позвольте мне высказаться несколько подробнее. Чем Малышка отличается от всех 83 тысяч населенных планет?

– Мы еще не располагаем полной информацией. Я не могу этого сказать.

– Бросьте. Вся необходимая информация была у вас еще до того, как мы отправились сюда. У Малышки – два солнца.

– Ну, конечно.

На лице астрофизика отразилось какое-то едва заметное смущение.

– И цветных солнца, заметьте. Цветных. Знаете, что это значит? Это значит, что человек, например вы или я, стоя в свете обоих солнц, отбрасывает две тени – зелено-голубую и красно-оранжевую. Длина каждой, естественно, меняется в зависимости от времени суток. Вы изучили распределение цветов в этих тенях? Как это у вас называется – спектры отражения?

– Я думаю, – высокомерно произнес Саймон, – что они будут такими же, как спектры испускания солнц. Что вы хотите этим сказать?

– Надо было посмотреть. Может быть, некоторые длины волн поглощаются атмосферой? Или растительностью? А луна Малышки – Сестренка? Я следил за ней последние несколько ночей. Она тоже цветная, и цвета меняют свое расположение.

– Ну, конечно же, черт возьми. Она проходит два независимых цикла фаз – от каждого солнца.

– Вы и ее спектр отражения не исследовали, верно?

– Где-то он есть. Это не представляет интереса. А почему это интересует вас?

– Дорогой доктор Саймон, это давно установленный психологией факт сочетание красных и зеленых цветов оказывает вредное влияние на психическую устойчивость. Здесь перед нами случай, где неизбежна, как мы говорим, красно-зеленая хромопсихическая ситуация, да еще при таких обстоятельствах, которые представляются человеку в высшей степени противоестественными. Вполне возможно, что хромопсихоз может в этих условиях развиться в летальную стадию, когда он вызывает гипертрофию троицыных фолликул с последующей церебральной кататонией.

Саймон был совершенно сражен. Он пробормотал:

– Никогда ни о чем подобном не слыхал.

– Конечно, нет, – ответил Шеффилд (теперь настала его очередь быть высокомерным). – Вы не психолог. Не собираетесь же вы усомниться в моем профессиональном мнении?

– Разумеется, нет. Но из последних сообщений колонии ясно, что они умирали от чего-то вроде дыхательного расстройства.

– Верно, но Родригес это отрицает, а вы соглашаетесь с его профессиональным мнением.

– Я не говорил, что это дыхательное расстройство. Я сказал – что-то вроде. А при чем здесь ваш красно-зеленый хромо– как его бишь?

Шеффилд покачал головой.

– У вас, неспециалистов, всегда бывают неправильные представления. Если имеется какое-то физическое явление, это еще не значит, что оно не может иметь психологической причины. Самый убедительный довод в пользу моей теории – то, что хромопсихоз, как известно, проявляется сперва как психогенное дыхательное расстройство. Я полагаю, вы не знакомы с психогенными заболеваниями?

– Нет. Это за пределами моей компетенции.

– Да, пожалуй. Так вот, мои расчеты показывают, что при повышенном содержании кислорода на этой планете психогенное дыхательное расстройство не только неизбежно, но и должно проходить особенно остро. К примеру, вы наблюдали луну… то есть Сестренку в последние ночи?

– Да, я наблюдал Илион, – даже сейчас Саймон не забыл официального названия Сестренки.

– Вы подолгу, внимательно разглядывали ее? При большом увеличении?

– Да.

Саймону явно становилось не по себе.

– Ага, – ответил Шеффилд. – Так вот, цвета луны в последние несколько ночей были особенно опасны. Вы не могли не ощутить, что у вас слегка воспалена слизистая оболочка носа и слегка зудит в горле. Боли пока еще, вероятно, нет. Вы, наверное, кашляете, чихаете? Вам что-то чуть мешает глотать?

– Пожалуй, я…

Саймон проглотил слюну и сделал глубокий вдох. Потом он вскочил с искаженным лицом, стиснув кулаки:

– Клянусь великой Галактикой, Шеффилд, вы не имели права об этом молчать! Я все это чувствую. Что теперь делать, Шеффилд? Это ведь излечимо? Проклятье, Шеффилд, – он сорвался на крик, – почему вы не сказали этого раньше?!

– Потому что в том, что я сказал, – спокойно ответил Шеффилд, – нет ни слова правды. Ни единого слова. Цвет никому не приносит вреда. Сядьте, доктор Саймон. У вас довольно глупый вид.

– Вы сказали, – произнес ничего не понимающий Саймон, начиная задыхаться, – вы сказали, что это ваше профессиональное мнение…

– Мое профессиональное мнение! Господи, Саймон, почему профессиональное мнение производит такое магическое действие? Человек может солгать, или же просто чего-то не знать, даже в своей области. Специалист может ошибиться из-за незнания смежных дисциплин. Он может быть убежден в своей правоте и все-таки ошибаться. Взять хотя бы вас. Вы знаете, как устроена вся Вселенная, а я ничего не знаю, если не считать того, что звезды иногда мерцают, а световой год – это что-то очень длинное. И все равно вы благополучно проглотили такую чушь, которая уморила бы со смеху любого психолога-первокурсника. Не думаете ли вы, Саймон, что нам пора поменьше заботиться о профессиональных мнениях и побольше – о всеобщей координации действий?

Кровь медленно отпивала от лица Саймона, пока оно не стало белым, как воск. Дрожащими губами он прошептал:

– Под прикрытием профессионального мнения вы хотели меня одурачить!

– Примерно так, – ответил Шеффилд.

– Никогда еще, никогда я не… – Саймон осекся и продолжал: – Никогда не видел ничего столь гнусного и неэтичного.

– Я хотел доказать вам, что я прав.

– О, вы доказали. Вы все доказали, – Саймон понемногу приходил в себя, и его голос уже приближался к обычному. – Вы хотите, чтобы я взял с собой вашего мальчишку.

– Верно.

– Нет. Нет и еще раз нет. Такой ответ был бы до того, как вы вошли сюда, а теперь – тысячу раз нет.

– Но почему? Я хочу сказать – почему еще до того, как я сюда вошел?

– Он психически болен. Его нельзя держать вместе с нормальными людьми.

Шеффилд мрачно возразил:

– Я бы попросил вас не говорить о психических болезнях. Вы для этого недостаточно компетентны. Если уж вы так строго соблюдаете профессиональную этику, будьте добры не вторгаться в мою область в моем присутствии. Марк Аннунчио совершенно нормален.

– После этой сцены с Родригесом? Ого! Как бы не так!

– Марк имел право задать вопрос. Это его работа и его долг, Родригес не имел права хамить.

– С вашего разрешения, я должен считаться прежде всего с Родригесом.

– Почему? Марк Аннунчио знает больше Родригеса. Уж если на то пошло, он знает больше нас с вами. Что вам нужно – привезти на Землю толковый доклад или удовлетворить свое мелочное самолюбие?

– Вы говорите, что ваш мальчишка много знает. Это ничего не значит. Я согласен, что он – прекрасный попугай. Но он ничего не понимает. Мой долг обеспечить ему доступ ко всем данным, потому что меня обязало Бюро. Они меня не спросили, но хорошо, я согласен пойти навстречу. Он получит все данные здесь, на корабле.

– Это несправедливо, Саймон, – возразил Шеффилд. – Он должен выехать на место. Он может увидеть такое, чего не заметят ваши драгоценные специалисты.

Ледяным тоном Саймон ответил:

– Очень может быть. Тем не менее, Шеффилд, я отказываю. И нет таких доводов, которые могли бы меня переубедить.

Даже нос у астрофизика побелел от сдерживаемой ярости.

– Потому что я вас одурачил?

– Потому что вы нарушили самый святой долг специалиста. Ни один уважающий себя специалист не употребит во зло незнание другого специалиста в своей области.

– Значит, я вас одурачил.

Саймон отвернулся.

– Я прошу вас уйти. Впредь до конца экспедиции мы с вами будем общаться только по самым необходимым делам.

– Но если я уйду, – ответил Шеффилд, – об этом могут услышать остальные.

Саймон вздрогнул.

– Вы расскажете об этом?

На его губах мелькнула холодная, презрительная усмешка.

– Вы только покажете всем, какой вы негодяй.

– О, сомневаюсь, чтобы они приняли это всерьез. Все знают, что психологи непрочь пошутить. И потом, им будет не до того – так они будут смеяться над вами. Представляете – такой величественный доктор Саймон поверил, что у него болит горлышко, и взмолился о помощи, наслушавшись всякой таинственной чепухи!

– Кто вам поверит? – вскричал Саймон.

Шеффилд поднял правую руку. Между большим и указательным пальцами он держал маленький прямоугольный предмет, утыканный кнопками.

– Карманный магнитофон, – сказал он и тронул одну из кнопок. Голос Саймона произнес:

– Ну, что у вас, доктор Шеффилд?

Голос звучал напыщенно, властно и самодовольно.

– Дайте!

Саймон бросился на долговязого психолога. Шеффилд оттолкнул его.

– Не прибегайте к насилию, Саймон. Я не так уж давно занимался борьбой. Послушайте, я предлагаю вам сделку.

Саймон все еще рвался к нему, кипя яростью и забыв о собственном достоинстве. Шеффилд, медленно отступая, удерживал его на расстоянии вытянутой руки.

– Разрешите нам с Марком лететь, и никто никогда об этом не услышит.

Саймон понемногу приходил в себя.

– Тогда вы мне это отдадите? – задыхаясь, с трудом выговорил он.

– Обещаю, что отдам – и после того, как мы с Марком будем на месте поселения.

– Я должен поверить на слово вам? – Саймон постарался вложить в свои слова как можно больше презрения.

– А почему бы и нет? Во всякое случае можете поверить, что я наверняка расскажу обо всем, если вы не согласитесь. И первым это услышит Вернадский. Он будет в восторге. Вы знаете, какое у него чувство юмора.

– Можете лететь, – произнес Саймон чуть слышно. Потом он энергично добавил: – Но запомните, Шеффилд. Когда мы вернемся на Землю, вы будете отвечать перед Центральным комитетом ГАРН. Я вам это обещаю. Вас лишат всех званий…

– Я не боюсь Галактической Ассоциации Развития Науки, – раздельно произнес Шеффилд. – В конце концов в чем вы меня обвините? Не собираетесь же вы воспроизвести эту запись перед Центральным комитетом в качестве доказательства? Ну, ну, не сердитесь. Не хотите же вы, чтобы о вашей… хм… ошибке услышали самые надутые индюки на все 83 000 планет?

Он с ласковой улыбкой отступил за дверь.

Но закрыв дверь за собой, он перестал улыбаться. Жаль, что пришлось это сделать. Стоило ли дело того, чтобы нажить себе такого врага?

19

Недалеко от места первого поселения выросло семь палаток. Все они были видны с невысокого холма, на котором стоял Невил Фоукс. Люди жили здесь уже семь дней.

Фоукс взглянул на небо. Над головой нависли густые дождевые тучи. Очень хорошо. Когда эти тучи закрывают оба солнца, все предметы, освещенные рассеянным серовато-белым светом, выглядят почти нормально.

Дул свежий, влажный ветерок – совсем как в Вермонте в апреле. Фоукс был родом из Новой Англии, и это сходство было ему приятно. Через 4—5 часов Лагранж-I зайдет, и тучи побагровеют, а ландшафт станет тусклым и мрачным. Но Фоукс рассчитывал к этому времени вернуться в палатку.

Так близко к экватору и так прохладно! Ну, это через несколько тысяч лет изменится. По мере отступления ледников воздух будет согреваться, земля подсыхать. Появятся джунгли и пустыни. Уровень воды в океанах поползет вверх, поглощая бесчисленные острова. Долины двух больших рек превратятся во внутренние моря, и форма единственного материка Малышки изменится, в может быть, он разделится на несколько маленьких.

Интересно, будет ли затоплено место поселения, подумал он. Вероятно, будет. Может быть, тогда над ним уже не будет тяготеть проклятье.

Он понимал, почему Конфедерации так позарез понадобилось раскрыть тайну этого первого поселения. Даже если бы дело было просто в заболевании, это нужно было доказать. Иначе кто осмелится поселиться на этой планете? «Ловушки для простаков» вызывали суеверный страх не только у космонавтов.

Да и сам он… Впрочем, его первое посещение этого места прошло благополучно, хоть он и рад был оставить позади этот дождь и мрак. Возвращаться сюда во второй раз было куда хуже. Ему не давала спать мысль о том, что его окружает тысяча загадочных смертей, от которых его отделяло только неощутимое время.

Нови с профессиональным хладнокровием врача раскопал истлевшие останки десятка первых поселенцев. Фоукс отказался взглянуть на них. Он сказал, что по этим истлевшим костям ничего нельзя определить.

– Кажется, есть какие-то ненормальности в отложении костной ткани, сказал он, но после допроса с пристрастием признал, что замеченные им признаки могли быть вызваны и столетним пребыванием костей в сырой почве.

Перед глазами Фоукса снова встала картина, преследовавшая его даже наяву. Ему виделась неуловимая раса разумных подземных жителей, которые сто лет назад, никем не замеченные, посетили это первое поселение. Он представил себе, как они готовили бактериологическую войну, как они в своих лабораториях под корнями деревьев выращивали грибки и споры в поисках разновидности, которая жила бы в человеческом организме. Может быть, для своих экспериментов они похищали детей. А когда они нашли то, что искали, споры ядовитыми тучами бесшумно поплыли над поселением…

Фоукс знал, что все это – плод его фантазии. Он придумал все это в часы бессонницы, охваченный непонятной тревогой. Но когда он оставался один в лесу, он не раз резко оборачивался в ужасе, чувствуя на себе пристальный взгляд чьих-то глаз, скрывавшихся в сумрачной тени деревьев.

Поглощенный этими мыслями, Фоукс по привычке ботаника оглядывал окружавшую его растительность. Он нарочно пошел новой дорогой, но и здесь увидел все то же самое. Леса на Малышке были редкими и лишенными подлеска. Никакого препятствия для передвижения они не представляли. Деревья были невысоки, редко выше трех метров, хотя по толщине ствола почти не уступали земным.

Фоукс составил приблизительную схему классификации растительного мира Малышки. При этом ему не раз приходило в голову, что он, возможно, закладывает этой работой фундамент собственного бессмертия.

Например, там росло «штыковое дерево». Его громадные белые цветы привлекали каких-то насекомоподобных существ, которые строили в них свои крохотные гнезда. Потом, по какому-то совершенно непонятному Фоуксу сигналу или импульсу, все цветы того или иного дерева за ночь выбрасывали по сверкающему белому пестику в два фута длиной. Казалось, дерево внезапно ощетинивалось штыками. На следующий день цветок опылялся, и его лепестки смыкались, закрывая собой и пестик, и насекомых. Первый исследователь Макояма назвал это дерево «штыковым», но Фоукс взял на себя смелость переименовать его в «Мигранию фоуксии».

У всех деревьев была одна общая черта. Их древесина была невероятно крепкой. Биохимикам еще предстояло определить физическое состояние содержащихся в ней молекул клетчатки, а биофизикам – выяснить, как сквозь эту непроницаемую ткань может транспортироваться вода. Фоукс же по своему опыту знал, что сорванные цветы ломаются, как стекло, а ветки с трудом удается согнуть и совершенно невозможно сломать. Его перочинный нож затупился, не оставив на дереве даже царапины. Чтобы расчистить поля, первым поселенцам, очевидно, приходилось выкапывать деревья вместе с корнями.

Животных в здешних лесах по сравнению с Землей почти не было. Возможно, они погибли во время ледникового периода.

У всех насекомоподобных существ было по два крыла – маленьких пушистых перепонки. Летали они бесшумно. Кровососущих насекомых здесь, очевидно, не было.

Единственным представителем животного мира, который попался на глаза экспедиции, было внезапно появившееся однажды над лагерем крупное крылатое создание. Чтобы разглядеть его форму, пришлось прибегнуть к моментальной фотографии: зверь, очевидно, охваченный любопытством, с огромной скоростью снова и снова проносился над самыми палатками. Это было четырехкрылое существо. Передние крылья, заканчивавшиеся мощными когтями, представляли собой почти голые перепонки и, очевидно, служили для планирующего полета. Задняя пара крыльев, покрытых пухом, похожим на шерсть, совершала быстрые взмахи. Родригес предложил назвать это существо «тетраптерусом».

Фоукс отвлекся от своих воспоминаний, чтобы разглядеть траву новой разновидности, которая ему еще не попадалась. Трава росла тесными кустиками; каждый стебель вверху разветвлялся на три отростка. Фоукс вынул лупу и осторожно потрогал пальцем один из стеблей. Как и остальная трава на Малышке, она была…

И тут он услышал позади себя шорох. Ошибки быть не могло. Какое-то мгновение он внимательно вслушивался, но биение собственного сердца заглушало все остальные звуки. Тогда он резко обернулся. Тень, похожая на человеческую, метнулась за дерево.

У Фоукса захватило дыхание. Он потянулся к кобуре, но его рука двигалась как будто сквозь густую патоку.

Значит, его фантазии вовсе не были фантазиями? Значит, Малышка все-таки обитаема?

Преодолев оцепенение, Фоукс укрылся за другим деревом. Отступить он не мог. Он знал, что будет не в силах сказать остальным: «Я видел что-то живое. Возможно, это и была разгадка. Но я испугался и позволил ей скрыться».

Придется попытаться что-нибудь предпринять.

Позади того дерева, где пряталось неизвестное существо, стояло «кубковое дерево». Оно цвело – бело-кремовые цветы были обращены вверх в ожидании надвигавшегося дождя. Вдруг раздался слабый звон сломанного цветка, и кремовые лепестки, вздрогнув, повернулись вниз.

Значит, ему не показалось. За деревом кто-то был. Фоукс перевел дух и выскочил из-за своего укрытия, держа перед собой лучевой пистолет, готовый стрелять при первом же намеке на опасность.

Но его окликнул голос:

– Не стреляйте. Это я.

Из-за дерева выглянула перепуганная, но несомненно человеческая физиономия. Это был Марк Аннунчио.

Фоукс застыл на месте и уставился на него. Наконец, он смог хрипло проговорить:

– Что ты тут делаешь?

– Я шел за вами, – ответил Марк, не отрывая взгляда от пистолета.

– Зачем?

– Посмотреть, что вы делаете. Мне было интересно, что вы найдете. Я думал, если вы меня увидите, то прогоните назад.

Фоукс вспомнил, что все еще держит пистолет, и спрятал его в кобуру. Это удалось ему только с третьей попытки.

Упали первые крупные капли дождя. Фоукс грубо сказал:

– Чтобы никто об этом не узнал!

Он бросил враждебный взгляд на юношу, и они молча, держась поодаль друг от друга, направились к лагерю.

20

Некоторое время спустя к семи палаткам прибавился сборный домик, поставленный в центре лагеря. Как-то вся группа собралась в нем вокруг длинного стола.

Приближался торжественный момент, хотя все почему-то притихли. Командовал парадом Вернадский, который в студенческие годы научился сам себе готовить еду. Сняв с высокочастотного подогревателя какое-то дымящееся варево, он объявил:

– Кому калорий?

Еда была щедро разложена по тарелкам.

– Пахнет очень хорошо, – неуверенно заметил Нови. Он поднял на вилка кусок мяса. Оно было лиловатого цвета и, несмотря на то, что долго варилось, оставалось жестким. Окружающая его мелко нарезанная зелень выглядела помягче, но казалась еще менее съедобной.

– Ну, – сказал Вернадский, – ешьте! Уплетайте за обе щеки! Я пробовал вкусно.

Он набил рот мясом и долго жевал.

– Жестковато, но вкусно.

– Не исключено, что мы от этого умрем, – мрачно сказал Фоукс.

– Ерунда, – ответил Вернадский. – Крысы питались им две недели.

– Две недели – не так уж много, – возразил Нови.

– Ну ладно, была не была, – решился Родригес. – Послушайте, и в самом деле вкусно!

Немного погодя с ним согласились все. До сих пор все живые организмы Малышки, которые можно было есть, оказывались вкусными. Зерно было почти невозможно измолоть в муку, но когда это удавалось, можно было испечь богатый белком хлеб. Несколько таких хлебов и сейчас стояло на столе. Они были темного цвета и тяжеловаты, но вовсе не плохи.

Фоукс, изучив растительность Малышки, пришел к выводу, что при должном орошении и правильном посеве один акр поверхности планеты сможет прокормить в десять раз больше скота, чем акр земной альфальфы. Это произвело большое впечатление на Шеффилда, который тут же назвал Малышку житницей сотни планет. Однако Фоукс только пожал плечами.

– Ловушка для простаков, – сказал он.

Неделей раньше вся группа была сильно встревожена: хомяки и белые мыши неожиданно отказались есть некоторые новые виды травы, только что принесенные Фоуксом. Когда небольшие количества этих трав начали подмешивать в их обычный рацион, животные стали погибать.

Разгадка тайны? Не совсем. Через несколько часов вошел Вернадский и заявил:

– Медь, свинец, ртуть.

– Что? – переспросил Саймон.

– В этих растениях. Они содержат много тяжелых металлов. Возможно, это эволюционное защитное приспособление, чтобы их не ели.

– Значит, первые поселенцы… – начал Саймон.

– Нет, этого не может быть. Большинство растений совершенно безвредно. Только эти, а их никто есть не станет.

– Откуда вы знаете?

– Не стали же их есть крысы.

– То крысы…

Только этого Вернадский и ждал. Он торжественно произнес:

– Вы видите перед собой скромного мученика науки. Я их попробовал.

– Что? – вскричал Нови.

– Только лизнул, не беспокойтесь. Нови. Я – из осторожных мучеников. В общем, они горькие, как стрихнин. Да и как же иначе? Если растение набирается свинца только для того, чтобы его не съело животное, и если животное узнает об этом только когда умрет, то какой растению от этого толк? Горечь дает сигнал опасности. А тех, кто им пренебрегает, ждет наказание.

– А кроме того, – добавил Нови, – первые поселенцы погибли не от отравления тяжелыми металлами. Симптомы были совсем другие.

Эти симптомы прекрасно знали все. Кое-кто – в популярном изложении, остальные – более подробно. Затрудненное, болезненное дыхание, и чем дальше тем хуже. К этому сводилось все.

Фоукс отложил вилку.

– Постойте, а что если в этой еде есть какой-нибудь алкалоид, который парализует дыхательные мышцы?

– У крыс тоже есть дыхательные мышцы, – ответил Вернадский. – Их она не убила.

– А может быть, он накапливается?

– Ладно, ладно. Если почувствуете, что вам больно дышать, перейдите на обычный корабельный рацион – возможно, он вам поможет. Только берегитесь самовнушения.

– Это по моей части, – проворчал Шеффилд. – Насчет этого не беспокойтесь.

Фоукс тяжело вздохнул и мрачно положил в рот кусок мяса. Марк Аннунчио сидел на дальнем конце стола. Он ел медленнее, чем другие, и все вспоминал монографию Норриса Вайнограда «Вкус и обоняние». Вайноград разработал классификацию вкусов и запахов на основе механизма ингибирования ферментативных реакций во вкусовых сосочках. Аннунчио толком не знал, что это значит, но помнил все обозначения, характеристики и определения. К тому времени, когда он доел свою порцию, он определил вкус мяса, отнеся его одновременно к трем подклассам. Его челюсти слегка ныли от напряженного жевания.